На войну

Сергей Горбатых
   Лето 1914 года выдалось необычайно жарким. Дождей не было уже больше месяца. Обмелела быстрая полноводная Кубань. Пересохли горные реки и речушки, отдававшие ей весной свои кристально-чистые воды. От жары трескалась земля и абрикосы, густо висевшие на деревьях.

  Стала осыпаться пшеница. Чтобы не потерять небывалый за последние годы урожай, казаки работали с рассвета и до поздней ночи.

  Семён Григорьев со своими сыновьями (старшим двадцатитрехлетним Василием, его женой Анной и младшим - девятнадцатилетним Григорием) косили пшеницу на своих шестидесяти двух десятинах, начинавшихся сразу же за последними хатами станицы Убеженской.

  Закончили вечерять около одиннадцати часов ночи. Семён, постанывая от усталости, забрался в телегу и с наслаждением вытянулся на свежем душистом сене. Засыпая, он слышал, как Василий негромко разговаривает со своей женой, мывшей посуду в большом котле.
 "Беременная Анютка... Внука родит! Казак будет славный, как весь наш григорьевский род" - подумалось ему.

  Его, Семёна, гордость, его сыновья Василий и Григорий лежали мёртвыми плечом к плечу в пожухлой высокой траве на обочине пыльной дороги. Над их красивыми молодыми лицами роились большие зелёные мухи...

  Семён вскрикнул и подскочил на телеге...
- Сон! Сон это! Привидится разная гадость! - с облегчением вздохнул он и перекрестился.

  Вдруг со стороны станичной церкви послышался громкий звон колоколов...
 "Что это?  Ночью?" - тревожно подумал Семён, вылезая из телеги.
- Батянь, чё случилось? Спать не дают людям! - подошёл заспанный Григорий.
- Стадо угнали или горит что-то в станице, - тихо ответил сыну Семён, вглядываясь в темноту.
- Не-е-е, батя, - появился Василий. - Бьют в средний и большой колокола, да и в окнах колокольни появились фонари красные. Видишь, батя? Это что-то сурьёзное...
  К тревожному гулу колоколов добавился металлический, режущий слух звук кавалерийской трубы.
- Это мобилизация, сынки! Мобилизация... - тихо произнёс Семён. - Запрягайте, хлопцы, коней. Поехали в станицу!

  На площади у станичного правления уже собралась большая толпа. Ото всюду слышалось:
- Проклятый немчура, не дал-таки убраться с пшеницей...
- Собачье вымя германец этот! Не вовремя как!
- Плетюганов бы немцам всыпать!

  Светало... С первыми лучами солнца из дверей правления вышел станичный атаман  сотник Фёдор Воропаев. Все стихли.

- Казаки и казачки! - громко, стараясь чётко формулировать фразы, обратился атаман к станичникам. - Указом его Императорского величества военному министру предписано произвести всеобщую мобилизацию вооружённых сил всех родов войск на всей территории Российской империи. Первым днём мобилизации считать 18 июля 1914 года. На основании этого указа наказной войсковой атаман приказал произвести мобилизацию казаков Лабинского отдела Кубанского казачьего войска. Мобилизации подлежат полки всех очередей, запасные сотни, пластунские батальоны, расположенные на территории Лабинского отдела...
  Воропаев неожиданно прервался и начал натужно, с надрывом кашлять... Все молчали...
-  Что нужно иметь мобилизованному казаку, вы все знаете... Не будем терять время зря, станичники, - уже хрипя, тихо закончил атаман.

 
  В хате Григорьевых готовились к отправке сыновей на войну. Клавдия (жена Семёна), всё еще красивая дородная женщина, пекла хлеб, сушила сухари, доставала из сундуков пересыпанные нафталином бурки, папахи... Бойкая, острая на язык, она в одночасье вдруг сделалась немой. Подурнела лицом. Осунулась. Всё делала молча, не причитая, и без слёз.

  Семён с сыновьями готовил сёдла и коней к завтрашнему смотру. В груди у него покалывало от тревоги.
 "Пшеничка в поле осыпается-то... Уродилась знатная: колосья размером с ладонь. А толку-то... Некому её будет убирать. Василия и Гришку на войну отправлю и останусь один. С бабами не спасёшь урожая. Да Бог с ним, с урожаем-то! Война бы быстрее закончилась, да сыновья живыми вернулись! Да ночью этот поганый сон снился".

  Вечером Василий принёс две дюжины бутылок казённой водки.
- Ты где взял это добро? - удивился Семён. - Ведь монопольку закрыли по царскому указу!
- Это переднюю дверь закрыли и печать приложили, а с заднего входа продают, сколько хочешь. Сам атаман разрешил! - объяснил ему старший сын.
  Да... атаман у нас голова!   Башковитый мужик! Понимает, что без водки проводы на войну не проводы вовсе... - попытался улыбнуться Семён.

   Следующим утром на площади мобилизованные казаки шеренгами стояли лицом к станичному правлению. У ног каждого лежала холщовая вещевая сума, седло со всей сбруей и привязанная к нему скатанная бурка.

    Отцы или родственники мобилизованных находились с конями на другой стороне площади.

  Из правления вышла группа офицеров, приехавших из Лабинского отдела. Это была комиссия по осмотру готовности мобилизованных казаков станицы Убеженской и приёму коней. Её председателем был высокий широкоплечий войсковой старшина.
- Так это же Степан Кириллов! Бывший мой командир! Хорунжим был тогда, а сейчас смотри - войсковой старшина уже! -  удивлённо прошептал Семён Григорьев.

   В то время, как ветеринарный фельдшер измерял «станком» рост подводимых к нему коней, громко называя членам комиссии цифры, ветеринарный врач заглядывал коням в глаза, в рот, в ноздри. Иногда похлопывал их по животам, заставлял поднять заднюю ногу...

  Войсковой старшина, проходя шеренги выстроившихся мобилизованных казаков, производил осмотр обмундирования и содержимого холщовых вещевых сум.
- Покажи дратву, нитки и иголки! - приказал он Григорию.
- Молодец! Имеешь! Как твоя фамилия?
- Григорьев! - вытянувшись по стойке смирно, ответил младший сын Семёна.

  Затем наступил черёд Василия.
- Достань-ка из сумы папаху!
- Хорошая папаха! Новенькая, - удивился войсковой старшина. - А сухарики у тебя в суме имеются?
-  Имеются, ваше высокоблагородие!
- Достань-ка ты мне один!
  Василий протянул офицеру целую горсть сухарей.
  Кириллов выбрал один и откусил кусок.
- Знатные сухари! Не прелые! Как фамилия?
- Григорьев, ваше высокоблагородие!

  Окончился осмотр. Войсковой старшина остался доволен. Прежде чем проститься с казаками, находившимися на площади, он подошёл к Семёну и пожал ему руку:
- Спасибо тебе, урядник Семён Евлампиевич Григорьев за сыновей-орлов и коней добрых!  Самое дорогое отдал ты России. С такими казаками, как ты, да сыновья твои, мы любого врага одолеем!
  У Семёна от такой похвалы (да ещё и при всех станичниках) на глазах выступили слёзы.
- Рад стараться, ваше высокоблагородие! - только и смог произнести он.


   Клавдия и Анна быстро накрывали на стол в чисто прибранной просторной горнице. Василий, сидя на лавке, не отводил глаз от своей жены. Анна, отворачиваясь, чтобы никто не видел, ладонью смахивала со щёк крупные слёзы и сморкалась в концы белого платка. Клавдия молча ставила на стол бутылки с водкой, стаканы из толстого гранёного стекла, кувшины с кислым молоком...
- Гришутки уже давно нету... Куда это он, стервец, запропастился? Вечерять уже пора, а его нету! - озабоченно спрашивал сам у себя Семён.
 Клавдия ничего не ответила, Анна громко стала всхлипывать...
- Да щас он, батя, придет! Не волнуйтесь вы так! С Машкой своей прощается... - объяснил, ухмыляясь Василий.

  Заскрипела дверь. В горнице появился Григорий с растерянным лицом и распухшими от поцелуев губами.

- Сынку, тебя ждём! Садись, вечерять будем! - сказал Семён.
- Подожди, отец! - вдруг подала голос, молчавшая уже несколько дней Клавдия.
  Она сняла с резной полки шкатулку и, достав оттуда серебряные ладанки, одела на сыновей.
- В них записки с молитвами. Они вас сберегут от смерти... - прошептала она.

- Давайте, сынки, за вас, чтобы вернулись живыми и героями! - поднял стакан с водкой Семён.

  Клавдия не пила и не ела. Молчала и смотрела, не отводя взгляда, на своих сыновей. Анна успокоилась и принялась объедать куриную ножку.
- Сынки, не опозорьте нашего григорьевского роду. Помните, что дед ваш, Василий Андреевич, вернулся с турецкой войны с двумя Георгиевскими крестами. А сегодня вы сами видели и слышали, как при всей станице войсковой старшина, назвав меня по имени и отчеству, выразил благодарность. Так давайте за наш славный григорьевский род!
 Семён залпом выпил налитый до краёв стакан.
     От усталости и водки Семёна быстро сморило, и он ушёл спать. Закрыл глаза и увидел страшное: его гордость: сыновья Василий и Григорий лежали мёртвые плечом к плечу в высокой пожухлой траве на обочине пыльной дороги. Над  их лицами роились большие зелёные мухи...

  Семён громко закричал и проснулся. Над станицей раздавались звуки кавалерийской трубы.  Над хатой висел ярко-красный диск солнца.

   Старые акации, плетень, крыша конюшни - всё было окрашено в жуткий тёмно-красный цвет. Сыновья, кони тоже казались залитыми кровью.
   "Ох, не к добру это...  не к добру!" - испуганно подумал Семён.

  Анна, судорожно всхлипывая, прижалась к груди Василия. Гришутка, обняв Клавдию, гладил её по спине и шептал:
- Не волнуйтесь, мама! Не волнуйтесь!

  Василий вдруг оттолкнул от себя Анну и лихо, одним махом сел в седло.
- Хватит, братку! Поехали! - требовательно сказал он.

  Семён открыл ворота... Неожиданно Клавдия пошатнулась, упала на колени в горячую, не остывшую за ночь, пыль и заголосила... Закричала так страшно, так громко, что сразу же смолкли лаявшие собаки в станице, и стихла кавалерийская труба...

  Семён, схватившись двумя руками за ворота, смотрел на своих Василия и Григория, уезжавших в сторону кроваво-красного солнечного диска. Дрожавшие его губы шептали:
  - Сынки, вертайтесь живыми! Вертайтесь, сынки...