Дети войны. Утопленник

Анатолий Силаев
               
  Как бы тогда детские дома ни ругали, ни презирали, и как бы мы сами, детдомовцы, их ни проклинали, всё одно, именно там мы стали людьми, а выпрыгнув в свет, всю эту якобы тюремную жизнь до сих пор вспоминаем с любовью. Вот и я, смертельно затосковав по однокашникам, решил всё же опубликовать кое что на весь мир, дабы с помощью сего, если повезёт, встретиться за чаркой со своими, ещё пьющими и живущими.
  Немцы, слава богу, до нас тогда не дошли, а потому и эвакуации не было. А если честно, то это именно наши высоко стоящие органы оставили нас в зиму под носом у немцев, как говорится, голыми, голодными в нетопленой избе и с кладбищем под окошком. Как мы выжили, подробно, пожалуй, и рассказать нельзя, но я попробую. Уж как получится.
  Усадьба наша была прям таки на зависть - река, лес, ягоды, грибы, и даже магазин всякой мелочёвки. Но только немцы перекрыли дороги домой, как сообщил нам физрук, нам почему-то на завтрак подали по две ложки каши, по тонкому куску хлеба и по стакану чая с черникой и без сахара.
После завтрака вместо уроков состоялось собрание, на котором директор, обрисовав положение, сказал:
  -Теперь пропитание можно добыть разве что в армии, а у меня там кое-где друзья остались. Так что мы с завхозом отъедем, а всем остальным под руководством физрука немедля на заготовку дров! 
  Ну, дрова как дрова, так ведь пожрать можно и здесь добыть, подумал я и сразу к физруку, мол, ёрш–то в реке по щиколотку стоит.
  - Ну, и что, там же динамит нужен.
  - Зачем шуметь? У нас же сеть вон какая. - и показал на ограждение усадьбы, которое сплошь было сделано из новенькой стальной сетки, прибитой гвоздями к берёзовым столбикам.
  - А ведь и правда! Молодец, Седой! - воскликнул физрук и побежал в мастерскую за инструментом.
  Мешок–волокуша получился у нас на славу. Вдобавок я ему ещё и "пасть" увеличил.  Для пробы разделись, выбрали дно поровней, занесли, мешок, подождали на берегу. А как вытащили, так там килограммов десять, почти ведро.
  Я с этим бегом на кухню, а там поварихи чуть не в слёзы да поцелуи, понимая, что если хотя бы такой рыбы вдоволь да, круглый год, то уж до победы точно не сдохнем. В общем, добычу рыбы мы организовали. А поскольку, я ещё дома первоклашкой углем промышлял, собирая его вдоль железнодорожной насыпи, то мы с физруком и этот сюжет освоили, организовав из первоклашек и учителей настоящий конвейер для перекидки угля от насыпи до сарая.
  А ещё в одном деле нам помог парнишка из соседней железнодорожной станции, занятой немцам. Однажды, по пути к нам он вдруг обнаружил интересный факт.  Пустой станционный амбар в лесу немцы чем–то там загрузили и даже охрану выставили. Причём охрана русская, из полицаев и без оружия, со штык-ножами на поясах.
  Мне вот было всего четырнадцать, и то я прям-таки заскулил от любопытства. Да что ж там такое-то? Понятно, что секретами и ценностями там и не пахнет. Тогда что? Что такое можно доверить предателям? Я снова к физруку. Помчались втроём. И вот мы в средине большого затхлого амбара, разделённого каменной мостовой на две части. Слева почти до потолка тянулись штабели ящиков, сквозь щели которых отчётливо проглядывали яркие одинаковые картинки непонятно каких консервов. А вот чтобы получить представление о нагромождениях с правой стороны, физруку пришлось вспарывать тюки, набитые тряпками, обувью, обмундированием, нательным бельём, шапками, пилотками и так далее.   
  Все консервы учитель сразу признал негодными, и, судя по всему убийцами тех полицаев, которые, съев по одной раздутой банке, бездыханными валялись теперь у костра.
  И тем не менее, учитель сам отобрал по паре или по единице из всего, что мы обнаружили, завязал всё в узлы и приказал тащить в нашу обитель - для, так сказать, профессиональной экспертизы.
  Ну мы так и сделали - тряпки свалили портнихе, обувь - сапожнику; А узрев консервы, повариха тётя Маша так и запричитала:
  - Ой миленькие, ой родненькие, откуда? Небось украли?
  - Да вы посмотрите, они ж раздутые.- вмешался физрук, - От них даже полицаи сдохли.
  - Много ты понимаешь! Ну и что если сдохли? На то они и полицаи, а я точно такой дутой тушёнкой месяц целый госпиталь кормила и ничего, до сих пор воюют.
И сколько там таких банок?
  - Да почти вагон, - ответил учитель, улыбаясь и всё еще не слишком веря в серьёзность тёти Маши по поводу находки.
  - Господи, какое счастье! - не унималась повариха. - Так давайте ж народ поднимать. Всё надо бросить и заняться консервами. Дня за два, глядишь, все и перетащим. 
  - Может директора подождём? - осторожничал физрук.
  - Это зачем же? - вскрикнула повариха.
  - Так ведь отрава, Маша!
  - Вот именно, что отрава! Люди-то не знают, нахватают, да и гибнут почём зря. А я знаю как этот продукт привести в съедобное состояние.
  - Вот как? - удивился физрук - И что тебе мешает прямо сейчас хотя бы на одной банке показать нам этот трюк, а потом ещё всё это самой потребить, а то ведь я не позволю прерывать работы, а потом ещё и травить несчастных детей гадостью, которую, возможно, немцы нарочно подсунули.
  - Да ради бога! - тётя Маша кинула две банки в кастрюлю с водой и поставила на огонь.
  - О, да тут долго ждать! - воскликнул Физрук, -  я, пожалуй, успею проведать сапожника и девчат в мастерской. Может быть и там что–то неладно. А ты смотри здесь. - приказал он мне, - Чтоб без меня ни-ни. Знаю я этих поваров.
  Тётя Маша и не думала кипятить банки. Едва физрук вышел, она вытащила обе банки, протёрла, вскрыла, жир переложила в одну сковороду, а мясо в другую, всё это отдельно прожарила, смешала, посыпала чем-то, и мне вдарил такой аромат, что я, не соображая, схватил самый большой кусок и быстро в рот. Затем второй, вот уж и тётя Маша присоединилась, когда в кухню влетел физрук.
  - Эй, да вы уже почти всё поели? 
  Схватил кусок, проглотил и сразу сел возле меня, продолжая трапезу. Так мы слопали обе банки и в превосходном настроении пошли народ поднимать для передислокации нашей стратегической находки.
  За два дня всё перетащили, и едва всё устроили по местам, явились директор с завхозом. Привези они, к сожалению, немного, и всего по малу, как милостыню собирали. Им и показывать было совестно. Когда же физрук повёл их в обход хозяйства то, как он рассказывал потом, оба онемели и растерялись, не зная как и реагировать. Да оно и понятно - столько дров, рыбы, консервов, всяких товаров. Хватились, было, обнимать физрука, но тот им:
  - Нет, это вот он, Игорь Седой, научил нас рыбу ловить, коксом топить, немецкий склад нашёл и даже, рискуя жизнью, первым отведал пол-сковородки опасной тушёнки. 
  - Ай да молодец! - подхватил директор. - Надо бы его наградить. Да, ведь я ему тоже кое что привёз, век не забудет.
  Физрук предложил торжественный ужин по случаю таких достижений. Все согласились. На ужине, после хвалебных слов в наш адрес, директор вручил мне коньки-дутыши на ботинках, те что берёг для сына, и сообщил при всех о том, что мой отец жив и лежит в госпитале с небольшим ожогом, что лицо у отца чистое да весёлое и что он на днях к нам непременно прикатит.
  Я, задыхаясь от радости, удрал реветь в класс, а весь детдом ещё долго аплодировал моему счастью, а математичка, как потом мне доложили, ещё и плакала, как о родном ребёнке.
  Казалось бы, всё хорошо, мы сыты, в тепле, к учёбе вернулись, и запасов у нас -  не провернуть. Только вот папа все не приезжал и не приезжал. Дороги-то были под немцами. Всякое думалось...
  И надо же было такому случиться - под какой-то из праздников, в солнечный  морозный день физрук придумал хоккей между командами старшеклассников.
  Ну какой у нас мог быть хоккей? Один только я на коньках. Вместо клюшек - палки. Ворота сами сколотили, поле досками обложили, вместо шайбы каблук от немецкого сапога, по которому так и хотелось вмазать. После первого вбрасывания кто–то так саданул дубиной по шайбе, что полетела она, как настоящая, фиг её знает куда, сразу опозорив наших горе-хоккеистов.
 Ну я, конечно же - за ней, мне одно удовольствие на дутышах покататься. Ну, разве её догонишь? И вдруг она остановилась возле нароста льдинок. Я подлетаю, мне бы не тормозить, авось проскочил бы, но я резанул тонкий лёд да так и рухнул в круглую прорубь, вчера ещё, видимо, кем–то оставленную.
  Твёрдое дно и течение несёт меня прямо на ряд световых столбов, бьющих до самого дна сквозь такие же проруби, оставленные, похоже, кем–то ещё вчера. Подработал ногой точно на ряд. Один столб пропустил, присел, прицелился и, оттолкнувшись от камня, так и выскочил в следующую прорубь, пробив тонкий лёд головой, и тут же раскинув руки. Однако, это ещё не всё. А как же там наши? Глядь, а там все на меня ноль внимания. Вернее как раз меня–то они и искали, и даже, как потом оказалось, физрук нырнул за мной на верёвке, но не в ту прорубь, естественно. Я хотел было свистнуть, но мокрые пальцы заиндевели, хотел крикнуть – смех разбирал. Ну я и решил выдать шоу: сам посмеяться и всех рассмешить. Не касаясь коньками льда, на пузе добрался до берега и скинул ботинки, а там банька на горке метрах в тридцати. В мокрых носках проскочил. А как дверь–то открыл, то оказалось, что банька–то ещё тёплая. Кое как вытерся, выжался, хотел было возвращаться к своим, как слышу – машина, которой никак не могло быть. Неужели немцы? Гляжу в щель и глазам не верю - папа!
  Из старого, сплошь залепленного грязным снегом "виллиса" вышел отец, в майорских погонах, рядом - водитель-сержант. Тут же, конечно, объятья, слёзы, разговоры... О статусе утопленника я и забыл совсем. А как вспомнил да поведал о том отцу, так он сразу на меня в крик.
  - А ну марш представляться! А то как бы не поколотили! 
  И вот я на скале, на нашей скале.  А передо мной... все наши несчастные  детдомовцы, включая и собак, понуро ходили по замёрзшей реке, всё ещё надеясь увидеть сквозь лёд своего горе-лидера хотя бы уж в виде труппа.
  Хотел свистнуть - руки тряслись и сам я весь дрожал, поняв, наконец, весь ужас своей несусветной, постыдной выходки. Так и стоял, пока кто-то не крикнул, не свистнул, а как толпа побежала, а потом пошла на меня, карабкаясь по обрыву, сам господь поставил меня на колени, свесил голову для отсечения и сам же не позволил детворе и словечко молвить. Уж лучше бы избили. А то ведь постояли и ушли как от смердящего.
  Вот и теперь, дорогие мои, я снова перед вами в той же позе, возле своего дома, на берегу моря. Отзовитесь. Приезжайте, всё оплачу, подарками одарю. Приезжайте, молю. Буду ждать до последнего выдоха.