Великая старица новелла

               

ВЕЛИКАЯ    СТАРИЦА
(историческая новелла из сборника "На все Твоя воля").


               Костромская дворяночка Ксения Шестова – дочь уездного воеводы Ивана Васильевича Шестова и его жены Марии была не только хорошо воспитана и красива, но еще и неплохо образована – умела читать и писать. В возрасте восемнадцати лет она была сосватана за родовитого боярина Федора Никитича Романова, известного всей Москве, как «ласковый» красавец, лихой наездник и завидный жених. Войти в семью Романовых было для Ксении большой ответственностью, во-первых, потому что Федор был вдвое старше ее, а во-вторых, приходился двоюродным братом царю Федору Ивановичу.
              Однако брак Федора и Ксении оказался удачным.   
Бойкая, крепкая, с сильным характером Ксения стойко переносила житейские трудности, оставаясь хорошей хозяйкой и заботливой матерью. Правда, из шести рожденных ею детей выжили только двое - сын Михаил и дочь Татьяна.
Через год после свадьбы, в апреле 1586 года, всех Романовых постигло большое горе, ушел из жизни, так и не оправившись после удара, глава рода Никита Романович, и Федор, как самый достойный, заменил для всех остальных братьев отца. А если учесть, что более чем за триста лет службы при Московском дворе, род успел породниться со многими княжескими и боярскими фамилиями, то Федор Никитич стал еще и главой большого и крепкого клана, объединяющего Черкасских, Шереметевых, Сицких, Шестуновых и других.
Как близкий родственник царя, старший Романов пользовался большим на него влиянием, и эта близость, вызывая ревность и зависть со стороны противников, часто становилась причиной разного рода провокаций.  Самым опасным из таких завистников был царский шурин Борис Годунов. Но до той поры, пока жизнь теплилась в слабом и немощном теле последнего потомка древнего Рюрика, отношения между двумя враждующими домами Романовых и Годуновых были, более или менее, уравновешены державными интересами. 
Впрочем, авторитет Бориса в народе был невысок. С одной стороны, это объяснялось его низким дворянским происхождением, а с другой, его супружеством с дочерью жестокого опричного палача Малюты Скуратова. И только то единственное обстоятельство, что его родная сестра Ирина была любимой женой царя Федора, уравновешивало всеобщее к нему недоверие. Однако и время тоже работало на него. И хоть из памяти народной все еще не выветрилась страшная правда о черных годах опричного террора, который завершился в 1572 году жестокими казнями заговорщиков, но острота ее с годами сгладилась, и новое поколение москвичей знало об опричнине немного и то понаслышке.
Смерть «блаженного» царя Федора Ивановича в январе 1598 г. вытолкнула тщательно скрываемую неприязнь двух соперников на поверхность и стало ясно, что открытого противостояния не избежать.
Не обладая глубоким государственным умом и прозорливостью, бездетный в браке царь Федор не сделал главного: умирая, он не назвал имя наследника, что породило в народе немало подозрительных слухов. Но самым распространенным оказался один, в котором речь шла о каких-то мемуарах, принадлежащих перу одного из телохранителей Годунова, некоему немцу Конраду Буссову. Из этого слуха следовало, что, якобы, в мемуарах этих черным по белому написано, что Федор, почувствовав приближение смерти, «приказал быть по себе на престоле братаничу своему -  Федору Никитичу Романову».  Однако ни один из дошедших до нас официальных документов данной легенды не подтверждает.  Хотя, с другой стороны, что стоило брату и сестре Годуновым вместе с их марионеточным патриархом Иовом уничтожить завещание с последней волей государя.
И второе, что, если Конрад Буссов не лжет и пересказывает события, в которых, действительно, принимал непосредственное участие? Так из все тех же мемуаров телохранителя известно, что царица Ирина умоляла мужа вручить скипетр Борису, но Федор, имея многие обиды на шурина, предложил скипетр своему двоюродному брату Федору Романову. А тот вдруг   заскромничал и переуступил его старшему брату Александру. И пока братья Романовы препирались друг с другом, царь, потеряв всякое терпение, осерчал и в сердцах вымолвил:
- Так возьмите же его, кто хочет!
Первым отреагировал на двусмысленную фразу умирающего царя Борис Годунов. Он протиснулся сквозь толпу придворных и на глазах окаменевших от его наглости Романовых выхватил скипетр из слабеющих рук Федора. Конечно, сам по себе его поступок ничего не значил, но на другой день в Думе пререкания и споры между боярами «едва не вылились во взаимные убийства и пролитие крови». 
На стороне Федора Романова в Думе было огромное число родственников и свойственников, а на стороне Годунова реальные рычаги власти и духовенство в лице патриарха Иова. Каким образом двум враждующим лагерям удалось между собой договориться, неизвестно.  Но в исторических документах упоминается, что Годунов дал Романову «страшную клятву», что будет держать его за брата и помощника во всех делах государственного управления.
Поверить в тот факт, что Романовы добровольно уступили Годунову власть, конечно, непросто. Да и историческая правда такова, что шансы у Федора Романова стать царем были чрезвычайно высоки, о чем свидетельствовал и найденный в коломенском дворце портрет Федора в царском одеянии с надписью «Царь Федор Микитович Романов».
Выходит, что с парадным портретом Микитович сильно поторопился, поскольку уже 1 сентября 1598 года Борис, избранный на царство подкупленным Земским собором, был коронован и стал законным обладателем и скипетра, и шапки Мономаха.


                ***

По случаю вступления на престол, новый царь щедро осыпал своих подданных милостями. Не забыл он и о Романовых, произведя одного из них – Александра в бояре.
Но, несмотря на вполне мирный исход дворцовой войны, коронация Бориса ничуть не ослабила тайного сопротивления его противников. Именно поэтому 15 сентября в стране получила распространение новая форма присяги.  Всякий, кто ставил под нею подпись, должен был отказаться от смуты (подробнейший список всех возможных форм ее проявления прилагался) и обещать царю Борису и его сыну царевичу Федору свою верность. По всей видимости, автором этого любопытного исторического документа был Семен Никитич Годунов, родственник Бориса, которого тот предусмотрительно назначил главой сразу двух силовых ведомств - Тайной полиции и Сыскного приказа.
Провозглашение худородного Годунова, бывшего царского опричника, царем больно ударило по самолюбию земской столичной знати, но более всех это оскорбило и унизило самое влиятельное семейство в Москве - Романовых, у которых власть, буквально, выскользнула из рук. Смириться с такой потерей оказалось не просто трудно, а невозможно. Так что ничего нет удивительного в том, что идейным вдохновителем и руководителем заговора, направленного против Бориса Годунова, стал никто иной, как Федор Никитич Романов. Заговорщикам оставалось только дождаться подходящего момента!
И такой момент возник в 1600 году, когда Борис, смертный человек, тяжело заболел. Слухи о его «немочи» распространились по столице с невероятной быстротой. Придворные и посадские люди, проводя долгие часы в томительном ожидании неизбежного, толпами осаждали дворец и еще больше нагнетали и без того тревожную обстановку.  Чтобы остановить волнения и убедить горожан в том, что слухи о его скорой смерти сильно преувеличены, Борис решился явить себя народу. Он приказал, чтобы его больного и слабого, лежащего на носилках, вынесли на Красную площадь и показали толпе.
Внезапная болезнь Бориса, слухи, волнения в городе, отсутствие контроля со стороны властей показались Романовым тем самым удобным случаем, которого они так долго ждали! И более не мешкая ни минуты, в Москву из романовских вотчин были в одну ночь созваны многочисленные отряды вооруженных людей – холопов, крепостных и разной прочей челяди.
Но Семен Годунов не зря был назначен шефом Тайной полиции. Свою службу он нес исправно.  Знали свое дело и агенты сыскного ведомства, внедренные им в близкое окружение Романовых. Это они   сообщили своему шефу о том, что в доме заговорщиков ведутся какие-то тайные приготовления.  И вот 26 октября невидимые под покровом глубоких сумерек несколько сот стрельцов вышли из Кремля с горящими факелами и окружили двор бояр Романовых.  Захваченные врасплох Романовы, их родственники и друзья, включая и верных слуг, выказали нападавшим отчаянное сопротивление, но силы были не равны и вскоре стрельцы штурмом захватили мятежников. Во время ночного боя многие защитники Романовых были перебиты, а уцелевшие брошены в застенок и жестоко пытаны на дыбе.    С особым пристрастием палачи допрашивали боярскую прислугу, но в летописях нет ни одного упоминания об их предательстве, напротив, все они свидетельствовали, что «помираху многия на пытках, государей своих не оклеветаху».
И тогда, чтобы придать процессу над Романовыми   политический оттенок, Годуновы, не имея на руках очевидных козырей, доказывающих факт их измены, подстроили Романовым провокацию.
Нашелся для такого подлого дела и некий гаденький человечишка - дворянин Бертенев, который, служа у боярина Александра Никитича казначеем, подал царю «извет», будто бы хранит у себя хозяин в казне какие-то подозрительные коренья, намереваясь ими «испортить» всю царскую семью. И действительно, комиссия, возглавляемая окольничим Михаилом Салтыковым, произведя у Романова обыск на подворье, обнаружила в амбаре среди мешков с зерном странные на вид сухие корешки. Вот только подброшены они туда были заблаговременно все тем же господином Бертеневым. Стоит ли напоминать о том, что обвинение в колдовстве в те далекие времена средневековья, считалось едва ли не самым страшным преступлением и часто вело обвиняемого прямо на плаху.

                ***
Впрочем, казнить своих врагов публично Годунов не решился. Взяв всех братьев Романовых и их окружение под стражу, он передал дело на суд Боярской думы. Приговор, вынесенный Думой, большинство в которой отныне принадлежало родне и сторонникам Бориса, был более чем суров.
Глава заговора Федор Романов и его жена Ксения Шестова были насильно пострижены и наречены новыми иноческими именами – Филарет и Марфа соответственно. Земельные владения Романовых, а также все их движимое и недвижимое имущество конфисковывалось в казну государства, а сами изменники высылались из Москвы в Северную Русь, Филарет в Антониев-Сийский монастырь, а Марфа в обитель на Онеге.
Дело было сделано, война выиграна и отныне Борис Годунов мог спать спокойно! Постриг Федора навсегда закрывал ему возможность взойти на русский престол. Но горше всего Федор и Ксения переживали разлуку с малолетними детьми: девятилетней Татьяной и шестилетним Михаилом, разделивших печальную судьбу родителей и сосланных вместе со своими родными тетками на Белоозеро.
Не избежали сурового приговора суда и родные братья Федора, а также их близкие и дальние родственники. Так зять Федора Никитича – боярин Борис Черкасский умер в белоозерских застенках. Не вынесли тягостных лишений, пыток и надругательств Александр, Василий и Михаил Романовы.
Диким захолустьем считал Борис Годунов далекий Заонежский край, который сегодня мы знаем, как особенный район Карелии. Это и знаменитый остров Кижи с его величественным многоглавым Преображенским собором и большое село Толвуя, выбранное Годуновым для заточения бывшей боярыни Ксении – в иночестве Марфы. Население этих мест - потомки новгородских славян, переселившихся из Новгорода в XI — XVI веках, исконно было православным. Из рода в род старики рассказывали молодым разные “бывальщины” о том, как пришли их предки в эти края: леса рубили да выжигали, камни собирали и складывали в груды. А еще славились эти места великие тем, что зверя и птицы в них было множество, рыбы в озерах - хоть лукошком черпай, ягоды всякой полно и грибов видимо-невидимо.
И было от Москвы до Толвуя порядка 1200 верст бездорожья. Летом сюда добирались по воде, а зимой после каждой метели налаживали новый санный путь прямо по льду замерзшего Онежского озера.
Согласно чудом сохранившимся Писцовым книгам, в ту пору на Толвуйском погосте стояли только две деревянные церкви, построенные еще при великом князе Иване III в 1563 году – одна летняя, холодная, без трапезной церковь Георгия Страстотерпца «о пяти верхах шатровых» и вторая теплая и с трапезной церковь Троицы Живоначальной. Рядом с этими церквями по преданию и был выстроен уединенный терем инокини Марфы. Был этот терем очень тесен и построен нарочно для нее. В непосредственной близости от терема стояла караульня московских приставов и все эти сооружения были окружены высоким забором.
Скорый и беспощадный разгром семьи, разлука с детьми и мужем, отсутствие вестей об их дальнейшей судьбе, собственное бесцельное существование, а также вынужденное затворничество и скудность пищевого довольствия довели несчастную опальную до полного физического и душевного истощения. Искренне сочувствуя хворой московской барыньке, местные толкуне посоветовали ей лечиться водами целебного источника, названного в последствие «Царицын ключ». Большую поддержку ссыльной оказывал и толвуйский священник Ермолай Герасимов, выбранный из местных крестьян. Он доставлял инокине Марфе Ивановне редкие весточки от мужа и детей. Из них Марфа узнавала, что они живы и здоровы, что детей взяла к себе их родная тетка Марфа Никитична Черкасская, тайком увезя их из Белозерского края в село Клин Юрьевского уезда - в старинную вотчину Романовых. Известия о том, что муж и дети живы, оказались для Марфы самым лучшим лекарством.
Весной 1602 года царский указ смягчил условия содержания в ссылке боярыни Романовой. Ей разрешили общаться с местным населением и тогда, по преданию, инокиня Марфа стала часто ездить в монастыри к Спасу в Кижи, в Сенную Губу и за Онегу в Челмужи, где ее угощали и щедро одаривали сигами.

                ***
В 1605 году, после внезапной смерти Бориса Годунова и недолгого царствования его сына Федора, на московский престол взошел первый самозванец, называющий себя   царевичем Дмитрием – сыном Ивана Грозного и Марии Нагой. На самом же деле ходили упорные слухи, что Дмитрий этот был сыном Марии Старицкой и Стефана Батория. История их отношений овеяна романтикой.
Польский король Стефан Батория был влюблен в Марию и мечтал силой оружия завоевать для нее русский трон, который после смерти «блаженного» Федора принадлежал ей по праву рождения. Она была правнучкой Ивана III и Софьи Палеолог, то есть имела такую же степень родства, что и Федор, который также был правнуком Ивана III и Софьи. Но в отличие от него, Мария принадлежала к младшей нисходящей   ветви.
Однако, случиться этому было не суждено. 
Возможно, что появление в Москве Дмитрия было продолжением так печально закончившейся истории его родителей.  Желая выказать себя защитником права и справедливости, он не только вызволил из далеких северных ссылок всех Романовых и их родственников, но и, возвратив отнятую у них собственность и двор, восстановил в правах. Так в 1606 году помимо многих Захарьиных и Юрьевых в Москву вернулись Федор и Иван Никитичи, Марфа и ее дети.
В пользу легенды о происхождении Дмитрия свидетельствует и тот факт, с какой жестокостью расправился он с семейством Бориса Годунова, виновного в смерти его матери Марии Старицкой.  Так жена Бориса – Мария Скуратова была задушена, сын Федор – убит, дочь Ксения – взята в наложницы. К сожалению, все выше сказанное в отношении Дмитрия не имеет документального подтверждения, поскольку значительная часть документов сгорела в пожарах Смутного времени 1612 года.
Что касается Романовых, то прошло немного времени и стало ясно, что ссылка в Белоозеро не прошла для малолетнего Михаила бесследно. Он начал часто болеть, мучился ломотой в ногах и являл собой полное истощение душевных и физических сил. Даже по прошествии многих лет он так и не смог восстановиться полностью и до конца своих дней хворал ногами, пользовался услугами лекарей и нуждался в опеке близких ему людей.
Устроив жену, сына и дочь в Москве, Филарет, произведенный самозванцем Дмитрием «Ивановичем» в сан митрополита, отбыл в Ростов на службу.  Но едва владыка Филарет Никитич успел освоиться на новом месте и войти во вкус своего нового положения, как власть в Москве снова поменялась. Но к тому моменту как Филарет, покинув Ростов, прибыл в столицу, заговорщики посадили на престол известного в боярских кругах интригана и клятвопреступника Василия Шуйского. Понимая, что Филарета лучше иметь в друзьях, Шуйский предложил Романову сан патриарха. Быть вторым лицом в государстве, а в духовной среде – первым, было заманчиво!
Но, не имея возможности короноваться самому, Филарет Никитич, с некоторых пор стал серьезно подумывать о царском престоле для Михаила, при котором он мог бы реализовать свои амбиции.  Отец царя – сам царь! И новый виток борьбы, но теперь между Шуйскими и   Романовыми, начал раскручиваться по старому сценарию.

                ***
 Но пока Филарет только обдумывал свои планы на будущее, Шуйский свои - активно реализовал. И первое, что он сделал – это канонизировал убиенного в Угличе царевича Дмитрия, сына Марии Нагой и Ивана Грозного. Подобная акция, предполагал он, исключала в будущем нашествие новых самозванцев.
Однако, несмотря на все старания Шуйского, навести в стране порядок и ожидать, что новое царствование будет спокойным, было, на удивленье, наивно.  И недели не прошло с того дня, как прах первого Дмитрия Самозванца был сожжен и выстрелом из пушки развеян по улицам, а по Москве уже пошли гулять подметные письма, подписанные (и в это трудно было поверить) Дмитрием!
Автор «прелестных писем» уверял свой народ, что он жив и что «Бог его от изменников спас!». Толпы легковерных собрались на Красной площади, требуя восстановить Дмитрия на престоле. Шуйскому грозила неминуемая расправа! И если бы он ни успел затворить ворота Кремля и выкатить на стены пушки, то озверевшая от негодования толпа разорвала бы его на куски. Как видно, на любовь горожан Шуйский рассчитывать не мог!
Следствие, проведенное властями с особым тщанием, установило и сочинителя подметных писем, и вдохновителя мятежа. Им и на этот раз оказался Филарет Романов, которого, впрочем, в самый момент волнения в Москве не было – он был послан Шуйским за останками царевича Дмитрия в Углич.  И если первоначально Шуйский планировал провести коронацию вскоре после посвящения Филарета в сан патриарха и торжественного перезахоронения в Архангельском соборе подлинного сына Грозного, то теперь он приказал короновать себя немедленно до возвращения Филарета из Углича.
Не стал Филарет новым патриархом всея Руси! Вместо него патриарший престол занял Казанский митрополит Гермоген. Так что пришлось Филарету снова возвращаться в Ростов и более никуда из города не отлучаться. Иными словами, царь, наложив на Романова опалу, выслал его из Москвы с глаз долой.
Не разделяя новых и весьма опасных замыслов мужа по возобновлению борьбы за власть, Марфа, дабы оградить сына от беды, уговорила его принять иноческий постриг. Готовый на все ради матери, робкий и запуганный мальчик легко согласился. Но осуществить свои намерения тайно Марфе не удалось, и вскоре между супругами разразился грандиозный скандал. Не встретив в жене понимания и поддержки, Филарет, навсегда затворившись от нее душой, искал участия в других людях.

                ***
А вскоре, в самом начале июня 1607 года в окрестностях Москвы объявился второй самозванец, который весьма остроумно назвал себя чудесно спасшимся от бояр Дмитрием I. Но, в отличие от предшественника, Дмитрий II не обладал даже и малой долей его достоинств. Никто не знал, откуда он пришел, какого он рода-племени и какое имя было дано ему при крещении.
Правда, по некоторым неуточненным сведениям, второй самозванец был либо поповским сыном, либо дьячком. В пользу этого предположения свидетельствовал тот факт, что он «хорошо знал весь церковный круг и Священное писание». Называли его тоже разными именами, но более всех остальных утвердилось одно – Матвей Веревкин, несущее в себе некий зловещий смысл. Да и белорусское местечко – небольшой городишко Пропойск, где он впервые объявился, тоже наводило на определенные мысли.
Как бы там ни было, но новый Дмитрий - человек угрюмый и свирепый, не могущий связать воедино и двух слов, был склонен к проявлению садистских наклонностей, крепко злоупотреблял спиртными напитками и кровавыми злодеяниями. Разумеется, что все, кто был знаком с первым Дмитрием, сразу же изобличили в нем авантюриста и наградили звучной кличкой – Вор. Но нашлись и другие люди, которые поддерживая его рискованную игру, преследовали свои корыстные интересы.
История появления самозванцев на Руси, а также логика всех последующих событий, невольно наталкивает на мысль о том, что главными сценаристами и постановщиками «чудесного воскрешения царевича Дмитрия» были бояре. Но если первый Дмитрий – это отдельная история, то Дмитрий номер два, состряпанный на скорую руку, более всего был надобен и выгоден клану Романовых.
И не случайно, быть может, в Тушино – в столице воровского царства Матвея Веревкина, выстроенной всего лишь в нескольких верстах от Москвы, Боярскую думу возглавляли родственники Филарета: бояре Салтыковы и Черкасские. А вскоре в Тушино появился и сам Филарет. По преданию, он, будучи в Ростове, был захвачен в числе прочих защитников храма в плен казаками и доставлен в лагерь Дмитрия II в одном исподнем белье и на грязной телеге. По многочисленным свидетельствам самих конвоиров, все выпавшие на его долю унижения и издевательства по дороге из Ростова в Тушино Филарет перенес мужественно и достойно. Зато в самом Тушино Ростовский митрополит был встречен по-царски радушно и, спустя какое-то время, торжественно наречен патриархом.
Любопытно, что карьерный рост Филарету   обеспечили два самозванца. Лжедмитрий I даровал ему сан митрополита Ростовского, а Лжедмитрий II – сан патриарха Московского и всея Руси.
Первоначально дела заговорщиков складывались неплохо, но в дальнейшем все пошло не по плану! Потеряв в открытых стычках с тушинским воинством, осаждающим Москву, большую часть своей армии, Шуйский вместо того, чтобы капитулировать и бежать из столицы, обратился за помощью к шведскому королю Карлу IX.
Герцог Карл Зудерманландский, а с 1604 года шведский король Карл IX, был родным дядей польского и одновременно шведского короля Сигизмунда III Вазы. Воспользовавшись тем, что его племянник Сигизмунд находится в Польше, герцог, организовав переворот, водрузил шведскую корону на свою голову. Узнав об этом, Сигизмунд развязал с Карлом IX войну за восстановление своих законных прав. Война между родственниками продлилась почти шестьдесят лет.
Так что искать в лице Карла IX союзника и при этом не обрести в лице Сигизмунда III врага, для России было недальновидно.  И как только осенью 1609 года, пятнадцатитысячный отряд шведского войскового командира Делагарди вступил на территорию России, так польские полки короля Сигизмунда III, нарушив договор о перемирии, осадили русскую крепость Смоленск. Так вместе с глупостью и слабостью Василия Шуйского началась польско-шведская интервенция во внутренние дела царства Московского.
Первым, кто почувствовал нависшую над собой угрозу, был Матвей Веревкин. Вовремя осознав, что ситуация вышла из-под контроля, он, воспользовавшись удобным моментом, в одну из темных ночей тайно покинул лагерь. Обнаружив, что «царь» сбежал в неизвестном направлении вместе с казной, разъяренные казаки и иностранные наемники, в числе которых были и поляки, воюющие на стороне самозванца за деньги, подожгли Тушино.
Но ничего уже нельзя было изменить и в 1610 году польский отряд под командованием гетмана Жолкевского занял Москву. Василий Шуйский был низложен и, несмотря на его отчаянное сопротивление, пострижен в монахи и препровожден в Иосифов Волоколамский монастырь. Заодно с ним в Суздальском Покровском монастыре была пострижена и его молодая жена.
А вскоре в апреле 1610 года в Москву вернулся Филарет Романов.


                ***
Следует заметить, что все тревожное время царствования Василия Шуйского, инокиня Марфа вместе с сыном Михаилом проживала в Москве, поддерживая тесную дружбу с царицей Марией, урожденной княжной Буйносовой-Ростовской, за родственника которой - князя Михаила Кафтырева - Ростовского была выдана замуж ее дочь - Татьяна Федоровна Романова.
Москва, оставшаяся уже в который раз без самодержца, создала под патронажем Жолкевского временное правительство, названное по числу его членов «семибоярщиной». Однако в действительности, главным правительством в Москве были не бояре, а все тот же гетман Жолкевский.  Он один решал, чему быть в царстве Московском, а чему   не бывать! А быть в оккупированной поляками Москве предстояло Земскому собору, который должен был избрать нового государя.
Разумеется, что единственным достойным кандидатом на роль великого Московского князя и государя всея Руси поляки видели только одного человека - сына польского короля Сигизмунда III - Владислава.  Понимая, что никакой альтернативы королевичу из среды родовитого боярства завоеватели не допустят, патриарх Гермоген со свойственной ему прямотой заявил, что благословит Владислава венчанием на русское царство только после того, как тот изменит католическому закону и примет православное крещение. Инициативу патриарха поддержал и митрополит Ростовский - Филарет Романов. Дело c избранием Владислава застопорилось!
Но Филарет Никитич только того и добивался!
Вынашивая в глубокой тайне ото всех мысль о престоле для сына, Филарет не видел иного для себя пути, как только расстроить коронацию Владислава. И в этом смысле, позиция Филарета, который считал Михаила последним потомком Калиты, не уточняя с какого боку, была принципиальной.
Выступая по многим политическим вопросам сообща, оба они и патриарх Гермоген, и митрополит Филарет не сомневались, что выдвинутое ими требование о крещении королевича придется польскому королю не по нраву. Не мог убежденный католик из рода Ваза допустить, чтобы его сын отрекся от веры своих предков и перешел в православие.  Неприемлемым требование Москвы оказалось и для братьев ордена Лойолы, в тайных членах которого состоял Сигизмунд.
Понимая, что оставлять Владислава в Москве в руках фанатичного Гермогена и лицемерных бояр более чем опасно, Сигизмунд выставил на выборах свою кандидатуру. Исполняя давнюю мечту Папы о перерождении православных «москалей» в истинную веру, польский король самонадеянно полагал, что он и есть тот самый мессия, который сможет успешно выполнить эту невыполнимую до сего дня задачу.
Однако новая реляция польского короля внесла в умы и ряды московского боярства такой разлад, что гетман Жолкевский, не придумав ничего лучшего, снарядил к королю под Смоленск большое думное посольство, дабы там, на месте, оно во всем разобралось и обо всем с королем договорилось.  Возглавили делегацию известные на Москве бунтари и самые   несговорчивые деятели «семибоярщины» - Филарет Романов и Василий Голицын. Осенью 1610 года большое посольство численностью в пятьдесят человек покинуло Москву.
Но разве мог тогда кто-то из Романовых знать, думать, догадываться о том, что новая разлука будет самой долгой из всех тех, что так часто выпадали на их долю.
О том, что договориться с Сигизмундом ни о чем не удастся, Филарет понял сразу, хотя правильнее было бы сказать, что он и не желал этим переговорам успеха.
Придерживаясь каждой буквы и даже каждой запятой в уже подписанном боярами и гетманом Жолкевским соглашении об избрании на московский престол королевича Владислава, Филарет упорно отказывался в нем что-либо менять. Он ссылался на то, что послы не уполномочены действовать своей волей без согласования с Собором.
Потеряв последнее терпение и испытывая серьезное беспокойство, что сейм и родовитые шляхтичи, недовольные его политикой, убыточной из-за «русской кампании» для казны, отнимут у него польскую корону, Сигизмунд перешел к силовому давлению на послов.  Приказав гетману Жолкевскому и его солдатам срочно покинуть Москву, он прислал ему на замену отдельный гарнизон под командованием отпетого разбойника и головореза Александра Гусинского.
Новые хозяева Москвы вели себя в завоеванном городе, как варвары, не соблюдая дисциплинарного устава нигде, ни в своих рядах, ни среди местного населения.  В столице начались массовые разбои, погромы, грабежи и насилия.
Под диктовку Гусинского бояре, опасаясь за свои жизни и имущество, спешно отписали Филарету грамоту с требованием о прекращении всяких пререканий с королем и, как следствие, уполномочивали его заключить с польской стороной новое соглашение на любых условиях.
Но запугать Филарета было не так-то просто! Разорвав боярскую грамоту в клочья, как подложную, ибо она не была заверена патриархом, Филарет отказался ей следовать.
Переговоры зашли в тупик!

                ***
А в это время Москва, осажденная польскими интервентами, переживала трудные времена. Вместе со всеми ее жителями мужественно переносили все выпавшие на их долю невзгоды и притеснения со стороны обнаглевших иноземцев и инокиня Марфа с сыном.
Первым и единственным человеком, чей зычный и уверенный голос призвал   сограждан стряхнуть с себя оцепенение и взять в руки оружие для борьбы с оккупантами, был патриарх Гермоген.
Призыв мужественного старца был услышан народом!
 Рязань, Нижний Новгород и другие северские города объединились в отряды народного ополчения. Во главе освободительного движения встал горячий на голову и заводной воевода Прокопий Ляпунов. Ему даже удалось вовлечь в ополчение многих бесцельно слоняющихся в окрестностях Москвы «тушинцев», которые после разгрома воровской столицы не знали, чем заняться и куда себя деть.
Узнав о всеобщей народной мобилизации, польский король, посчитав себя обманутым, отдал приказ о немедленном аресте послов. По глубокому убеждению короля, главы посольства только тем и занимались, что, водя его за нос, тянули время, ожидая последних вестей из Москвы. Вскоре, наиболее злостные из переговорщиков - Филарет Романов, Василий Голицын и Михаил Салтыков в сопровождении вооруженного конвоя покинули Смоленск и были переправлены в Польшу.
Весной 1611 года ополчение Ляпунова подошло к Москве. В этот день жители столицы отмечали великий православный праздник - Вербное Воскресенье. Воспользовавшись тем, что большая часть горожан устремилась на праздничные молебны в храмы, поляки Гусинского подожгли город, укрывшись за стенами двух городских крепостей Кремля и Китай-города. 
Вместе с поляками в окружении оказалась и вся боярская элита Москвы, включая Михаила, Марфу и семью ее дочери Татьяны.
Но первое народное ополчение, плохо организованное и лишенное должного руководства, своей освободительной миссии не выполнило.  Увлекшись прожектерскими идеями о создании новой демократической формы власти в стране, Ляпунов тратил огромное количество времени на всякого рода дискуссии, сочинительство и декларативные заявления. В итоге, казачий сход, недовольный его постоянными придирками и долгими поучительными беседами о нравственности, зверски расправился с первым вождем ополчения, изрубив его на кругу саблями.
Лишившись своего вожака и не желая впредь иметь с казаками никаких общих дел, воеводы увели своих людей по домам. С уходом земских войск казаки, не имея ни оружия, ни денег, ни продовольствия, только тем и занимались, что грабили, насиловали и убивали своих соотечественников. Они делали это гаже, страшнее и беспощаднее поляков, не испытывая ни жалости, ни сострадания к своим жертвам.   Нападению опьяневших до одури от выпитого спиртного и от вседозволенности казачьих банд подвергались в Москве и ближайшем Подмосковье как мирское население, так и носители духовного звания.
Но ненамного лучше складывалась обстановка и в двух осажденных казаками крепостях: Кремле и Китай-городе. Затворившись от внешнего мира за высокими крепостными стенами, гарнизон Гусинского, равно как и те немногие жители, которые не смогли или не успели покинуть свое жилье накануне осады, терпели жестокую нужду и голод. Не выдержав новых испытаний и без того слабая здоровьем дочь Марфы и Филарета Романовых -Татьяна тихо угасла, в числе многих других заложников, не доживших до освобождения.
Местом сбора второго народного ополчения, которое возглавили посадские граждане: владелец торговой лавки Кузьма Минин и тридцатилетний князь «стольник и воевода» Дмитрий Пожарский стал Нижний Новгород. 24 июля 1612 года передовые отряды ополчения подошли к Москве. А в октябре 1612 года польский гарнизон под командованием гетмана Гусинского, съев не только всех церковных крыс, но и седла, свечи, ремни, пергаментные книги и все то немногое, что могло утолить голод, сдались на милость победителей.
Польский король Сигизмунд III Ваза, не желающий расставаться со сладкой мечтой о русском престоле, решил было сам идти на Москву, но, потерпев поражение под Волоком и опасаясь увязнуть под его стенами, передумал и повернул назад.
Москва была освобождена!

                ***
Едва ли не на следующий день после освобождения из плена, Марфа вместе с сыном Михаилом покинули сожженную и разграбленную Москву и, считая самым надежным укрытием от новых бед и испытаний свою приданную вотчину, поселились в селе Домнино Костромской губернии.  Проводя большую часть времени в молениях о ближних, они подолгу задерживались в Ипатьевском монастыре, где на втором этаже для них были выделены две небольшие комнатки с отдельным входом.
Здесь, в Ипатьевском монастыре, их и нашла весть об избрании Михаила на московский престол.
Земское посольство,представленное архиепископом Рязанским и Муромским Феодоритом, тремя архимандритами – Чудовским, Новоспасским, и Симоновским, тремя протопопами, боярином Федором Шереметевым, Троицким келарем Авраамом Палицыным и другими, сопровождаемое огромным стечением народа, подошло 14 марта крестным ходом к стенам монастыря. Представители разных сословий пришли бить челом Михаилу Федоровичу и его матери инокине Марфе принять под свою власть и заботу несчастное русское царство.
Но торжественное предложение послов мать и сын встретили решительным отказом. Сегодня можно только догадываться о том, какие на самом деле чувства бушевали в душе Марфы. Быть может, пытаясь уберечь свое единственное дитя от будущих и еще более тяжких испытаний, она вполне искренне отказывалась от оказанной им высокой чести.  Но что-либо изменить в судьбе сына, было уже не в ее власти. Даже находясь далеко от дома в польском плену, Филарет нашел способ влиять на московскую политику и с чужбины. И главным подспорьем ему в таком сложном деле стала изобретенная им самим тайнопись. Был у Филарета и надежный связной. Его роль очень успешно выполнял один из его   родственников Федор Шереметев, который по посольским делам часто бывал в Польше и имел возможность часто видеться с Филаретом. Это он – Федор Шереметев и привел зЗемское посольство к стенам Ипатьевского монастыря.
Не просто дался клану Романовых и Земский собор 1613 года.
Не менее десятка имен было упомянуто делегатами собора в списках достойных кандидатов на престол, и имя Михаила Романова стояло в этом списке далеко не в первом ряду. И тогда, для того чтобы переломить ситуацию и направить голосование в нужное русло, Романовы, подкупив казаков, не только приказали им окружить Москву, но и взять под контроль дворы особо ретивых избранников. Вооруженные саблями казаки очень скоро навели на соборе порядок и 7 февраля 1613 года народ, как сказано в летописи, «единодушно» избрал на царство первого по родству к прежним царям Михаила Романова.
Вряд ли инокиня Марфа ничего обо все этом не ведала. Ведала, но повлиять не могла и, в конце концов, вынуждена была   благословить сына на царство. Благословение было совершено чудотворной Федоровской иконой Божьей матери, которая в последствие стала родовой иконой царского дома Романовых. Но из Костромы царь и великая старица Романовы поехали не в Москву, а в Ярославль, где можно было остановиться и завести с Земским собором и боярами переписку о ряде текущих вопросов, требующих немедленного разрешения. Так в своих письмах Михаил Федорович желал, чтобы Земский собор поспешил с наведением порядка в столице и позаботился о приведении Кремлевского дворца в исправность.
И в этом послании уже чувствуется железная воля Марфы.
Но только 16 апреля, получив от бояр давно ожидаемое донесение о том, что для царя Михаила подготовлены комнаты Ивана Грозного и Грановитая палата, а для его матери хоромы в Вознесенском монастыре, царь покинул Ярославль и «пошел» к Москве.
11 июля 1613 года шестнадцатилетний Михаил Федорович Романов венчался на царство, как того и требовала традиция, в Успенском соборе.

                ***
Однако личность царя Михаила описывается историками настолько невнятно и туманно, что создается впечатление, будто это вовсе и не он стоял у кормила власти, а, оставаясь в тени его имени, правила разрушенной страной и восстанавливала ее из пепла и обломков  его матушка – инокиня Марфа.
Смута, которая началась практически сразу после воцарения Бориса Годунова и продлилась более десяти лет, нанесла огромный ущерб стране. В государстве, доставшемся Марфе и ее сыну в наследство, не было практически ничего: полностью была уничтожена экономика, большая часть территорий интернирована Польшей и Швецией, сельскохозяйственные площади выведены из севооборота, государственная казна опустошена и нравственное состояние общества утратило многие христианские и просто человеческие ценности.
Но напрасно бояре, глядя на тихого и незлобивого Михаила, рассчитывали превратить его в послушного исполнителя своей воли.  Сильная, волевая, закаленная многими жизненными испытаниями Марфа не только не убоялась боярского авторитета и давления, но и, поставив их на место, заставила действовать в рамках установленных правил.
Самым необычным явлением в царствование Михаила Федоровича было и то, что Земский собор, созванный в 1613 году, так и не был распущен, а постоянно находился в Москве и продолжал успешно работать до 1622 года, почти целое десятилетие.  Само собой разумеется, что с течением времени состав выборных представителей подлежал обновлению, но само Собрание земщины, как государственной структуры, наделенной полномочиями законодательной и исполнительной власти, оставалось при царе. Во многом, благодаря именно такому коллегиальному управлению страной, когда самые насущные проблемы государства выносились на всеобщее обсуждение, Марфе и ее сыну удалось сделать невозможное – восстановить из руин царство Московское.
Но это была уже другая страна.
Великая смута, доказав всю ничтожность и несостоятельность боярства, вывела на передний план новое передовое сословие – дворянство. Именно они – дворяне первыми откликнулись на призыв патриарха Гермогена и встали во главе как первой, так и второй волны национально-освободительного движения. Именно они составили и основной костяк Земского собора 1613 года, который не только избрал нового царя, но и поднял страну из руин! 
Для истории средних веков это явление уникально!

                ***
Ведь еще и в 1615 году, как описывают многие иностранцы, побывавшие в Москве вскоре после воцарения Романовых, можно было повсюду увидеть следы недавней великой трагедии русского государства. О том свидетельствовали и неубранные и разложившиеся трупы стариков, женщин и детей в непосредственной близости от столицы, и едкий смрад, стоящий над разрушенным городом, и полудикие люди, которые, не особо веря в прочность установившегося в государстве порядка, не торопились возвращаться из лесов на покинутые земли.
Новому правительству требовалось приложить немало усилий для того, чтобы восстановить и запустить в действие сложный механизм экономико-правовых отношений между государством и земельными собственниками. И в первую очередь, что пришлось сделать — это провести первичную инвентаризацию сохранившихся хозяйственных средств, земельных и человеческих ресурсов.
От времени царя Михаила сохранилось немало поуездных списков служилых людей, поземельных описей, писцовых книг, отражающих действительное положение землевладельческого и крестьянского населения. Из этих документов, составленных царскими статистами, и невооруженным глазом была видна вся глубина экономического расстройства Московского государства.
Естественно, что для того, чтобы выжить, стране нужны были деньги, много денег! И тогда Михаил Федорович обратился ко всем богатейшим промышленникам с требованием, погасить задолженность перед казной по пошлинным выплатам. Так к знаменитым русским купцам Строгановым – владельцам солеваренного промысла Пермского края с просьбой ссудить взаймы денег, хлеба, рыбы, сукон и прочих товаров для царского двора отправился Андрей Иванович Вельяминов. В общей сложности за годы Смуты и в первое время после Смуты для сохранения «христианского покоя и тишины» Строгановы передали законной власти около 850 тысяч рублей, за что получили звание «именитых людей». Это звание наделяло их особым иммунитетом, поскольку судить «именитых людей» мог только царь.Тех, кто не в силах был вносить свой вклад в государеву казну, сборщики налогов, заемщики или просто воеводы ставили на правеж, то есть «вкидывали в тюрьму».
Решение сложных и неотложных внутренних проблем ни в коей мере не освобождало царя Михаила Федоровича от решения внешних и весьма противоречивых межгосударственных конфликтов. Испытывая острую нужду в союзниках, близкие к Романовым люди предприняли две попытки женить молодого царя на иностранных принцессах, сначала на датской, а потом на шведской.  Но и в том, и в другом случаях сваты получили категорический отказ. Уважающие себя королевские фамилии не хотели родниться с русским царем боярского происхождения.
Большие надежды правительство царя возлагало и на иностранные государства, заинтересованные в возобновлении деловых контактов с Россией.
Активная переписка царя с правителями многих соседних стран является ярким доказательством кропотливой и неустанной работы русских дипломатов, преследующих одну, но жизненно важную цель – восстановление мира. А если учесть, что за годы Смуты все дипломатические отношения с Востоком и Западом были сведены на «нет» и их приходилось выстраивать заново, то усилия правительства Михаила Романова по установлению мира в стране трудно переоценить.
Но при этом нужно всегда помнить, что главными советниками  при молодом царе были верные ему и его отцу люди - его родной дядя Иван Никитич Романов, его двоюродный  брат - молодой князь Иван Борисович Черкасский, а так же  боярин Федор Иванович Шереметев, но непререкаемым авторитетом для  Михаила оставалась  только  его матушка, которую очень скоро в народе стали уважительно величать «великой старицей» Марфой.

                ***
Деспотическая власть старицы над сыном особенно ярко проявилась в устройстве его семейной жизни! К слову сказать, сердечные дела молодого царя составляют отдельные страницы его биографии.
После двух неудачных попыток заполучить в жены двадцатилетнему Михаилу принцессу, инокиня Марфа устроила во дворце, как то и было заведено, смотр самых красивых лицом и здоровых телом девиц из приличных дворянских и боярских домов. Все красавицы были белы и пригожи, но более всех приглянулась царю дочь незнатного дворянина – Мария Ивановна Хлопова.
Объявив дворяночку Хлопову царской невестой, девицу поселили во дворце. После обряда венчания будущей царице дали новое имя – Анастасия в память о первой жене Ивана Грозного незабвенной Анастасии Романовне – двоюродной бабке Михаила.
Приготовления к свадьбе шли полным ходом, как вдруг Мария-Анастасия захворала. Известие о болезни любимой сильно расстроило царя, но о том, чтобы отменить свадебные торжества, он даже и слышать не хотел. Проходил один день, другой, неделя, а ничего в состоянии невесты не менялось. Вскоре и Марфа, и ее тетка Евникия Салтыкова, вводя царя в заблуждение, в один голос заявили, что надежд на выздоровление Марии нет. Созванный по такому важному случаю думский совет, окончательно решил судьбу царской невесты.  Дворянка Хлопова была выслана из дворца сначала к своей бабке на подворье, а потом -  в холодный и не обустроенный Тобольск.
Вдали от Москвы девица Хлопова очень быстро пошла на поправку, приобретя прежний здоровый и цветущий вид. Если бы только Михаил знал, что странная болезнь его любимой Маши, была подстроена коварной бабкой Салтычихой по уговору с его матерью – старицей Марфой.
Долго горевал царь Михаил по своей невесте, не соглашаясь на новые смотрины. Не мог, не умел, да и не хотел он объяснять матери, что нет в его сердце места для новой любви.  Единственное, что ему удалось сделать для Марии, это заменить сибирскую ссылку в Тобольск на ссылку в Верхотурье.
И снова, в течение трех непрерывных лет, царь рассылал в разные страны послов с поручением оповестить правителей всех государств, что смута в Московском государстве остановлена и на престол «всей землей» избран «природный государь» Михаил Федорович Романов. Помимо дипломатической миссии на послов возлагалась и дополнительная задача – собрать как можно больше денежной помощи и найти союзников, готовых поддержать Москву в ее борьбе против Польши и Швеции. Так в ноябре 1614 года польские паны прислали московским боярам грамоту, в которой сильно упрекали их за измену царю Владиславу.
Однако, переписка, завязавшаяся между московскими боярами и польскими панами, была настолько изнурительной, что в конце 1616 года повзрослевший и возмужавший королевич Владислав решительно отказался от дипломатического чистописания. 

                ***
 Благодаря поддержке гетмана Сагайдачного, который все еще искал удачи и приключений на территории Московского царства, Владиславу удалось захватить Звенигород, Можайск и ряд других русских городов. Воодушевленный легкими победами, королевич в конце 1618 года   вплотную приблизился к Москве, рассчитывая штурмом овладеть Белым городом.  Но для начала, решив немного поразмяться, Владислав выбрал    более мелкий объект - Троице-Сергиев монастырь, цитадель мужества, которая в суровые годы Смуты два года выдерживала осаду   и отражала атаки польских войск гетмана Яна Сапеги.
Впрочем, замысел Владислава не удался, местные жители, люто ненавидящие поляков, успели предупредить царских воевод о подозрительно кучном скоплении шляхтичей в окрестностях Сергиева посада. Военная операция, разработанная Владиславом в большой секретности, была сорвана. Неудавшийся приступ Белого города у Арбатских ворот в конце сентября 1618 года отбил у самонадеянного королевича последнюю охоту к войне за русское царство.
Осознав, что Москва утрачена Польшей навсегда, переговоры между двумя странами приобрели положительную динамику.   1 декабря 1618 года сторонам, удалось обо всем договориться. А поскольку переговоры происходили на территории, расположенной    недалеко от Троице-Сергиева монастыря близ деревни Деулино, то подписанный между двумя странами документ стал называться «Деулинским соглашением». Время действия этого соглашения ограничивалось сроком в 14,5 лет. Согласно букве и духу этого документа Владислав отказывался от захваченных им городов, а Москва оставляла за ним ранее завоеванные его отцом смоленские и черниговские земли.
Кроме разрешения глобальных территориальных разногласий, молодым монархам удалось отыскать компромисс и в вопросе определения статуса друг друга перед лицом мировой общественности. Царь Михаил Федорович обещал впредь не титуловать себя «князем Ливонским, Смоленским и Черниговским», а королевич, соответственно, исключил из титула, такую звучную фразу, как «царь всея Руси».
Но что еще очень важно: обе стороны смогли на этот раз прийти к согласию в той части договора, которая касалась обмена пленными.  И 1 июля 1619 года на реке Поляновке близ Вязьмы московское посольство во главе с Филаретом Романовым было возвращено русской стороне. Но, к сожалению, дожили до этого счастливого дня очень немногие!

                ***
Трогательной и теплой была встреча отца с сыном.
Она состоялась 14 июля неподалеку от речки Пресни. Завидев родителя, Михаил низко, по-сыновьи поклонился ему в ноги, на что митрополит ответил ему, как государю, таким же поклоном. Долго стояли они, обнявшись, не находя слов от радости. Наконец, Филарет сел в сани, а Михаил пошел впереди саней вместе с народом пешком. Пользуясь тем благоприятным обстоятельством, что патриарх Иерусалимский Феофан прибыл в Москву за милостыней для своей епархии, Филарет - митрополит Ростовский был в скором времени торжественно посвящен в сан патриарха Московского и всея Руси.
Так в истории государства Российского открылась новая страница, связанная с началом правления дома Романовых. Царство, которое еще вчера было охвачено смутой и не имело ни одного государя, отныне управлялось сразу двумя. И, быть может, не случайно в царствие первых Романовых патриарха Филарета и его сына Михаила над двуглавым орлом, изображенным на государственном гербе России, были вытканы две золотые короны.
Возвращение Филарета Романова из польского плена коренным образом изменило расстановку политических сил при дворе. Обладая сильным характером и глубоким государственным умом, он сосредоточил в своих руках всю полноту власти как светской, так и духовной. Помня о том, каких огромных усилий стоила ему дипломатическая война с польским королем Сигизмундом, которую из-за пораженческой позиции Салтыковых он под Смоленском в 1610 году проиграл, Филарет органически не мог выносить никого из них в своем окружении.
Затевая умышленное расследование давнего заговора, допущенного в отношении царской невесты Марии Хлоповой, Филарет желал только одного -  удалить Салтыковых от двора в какую угодно глухомань, только чтобы с глаз долой.  Но, когда все обстоятельства злого умысла Салтычихи были добыты и преданы огласке, выяснилось, что не своим коварным разумением изводила Евкиния девку Хлопову, а действовала по указке инокини Марфы. Но даже и теперь, когда все виновные были найдены, а Мария оправдана, Марфа не смягчилась сердцем и не позволила сыну соединиться с любимой.
 Возненавидев избранницу сына больше прежнего, Марфа поставила его перед выбором – или она, или Манька Хлопова.   Единственное, в чем «великая старица» с большой неохотой уступила Михаилу, так это в том, что позволила несчастной в 1623 году переселиться из Верхотурья в Нижний Новгород в имение умершего к тому времени Кузьмы Минина. 
А через два года по настоятельному требованию матери царь Михаил, которому на ту пору исполнилось двадцать девять лет, женился на нелюбимой княжне Марии Владимировне Долгорукой. Считая сына своей   собственностью, Марфа ни с кем не хотела делить его любви и привязанности.
Однако совместная жизнь молодых продлилась недолго. Буквально на следующий день после свадьбы, Мария слегла и через три месяца, так и не успев насладиться выпавшим на ее долю счастьем, скончалась. Что случилось с царской невестой на этот раз - осталось загадкой.
С третьей невестой – дочерью бедного можайского дворянина Евдокией Лукьяновной Стрешневой тридцатилетний Михаил обвенчался 5 февраля 1626 года. Выбор сына встретил со стороны государыни Марфы абсолютное непонимание. Ведь на смотринах знатных и высокородных девиц на звание «царской невесты» бедная дворяночка Евдокия Стрешнева оказалась случайно, исполняя обязанности прислуги при одной очень богатой и пленительной красавицы из приличной семьи. Первым неосознанным порывом Марфы было намерение отчитать сына, воззвать его к разуму и настоять на повторном отборе. Впрочем, она так и сделала! Но, увидев грустные глаза Мишеньки, полные слез и немой мольбы не препятствовать его счастью, растрогалась и сдалась, благословив молодых на долгое супружество.

                ***
Вторая жена Михаила Федоровича бедная, как церковная мышь, вызывала   во дворце много толков. Глядя на новую царицу, которая хоть и была дворянкой, но всю жизнь провела в прислугах, ее придворные боярыни, перешептываясь между собой, частенько говаривали: «Не велика она государыня; знали ее, когда она еще в чеботах хаживала».
Скромная и кроткая Евдокия очень скоро, попав «под каблук» своей свекрови, покорно и безропотно несла крест благонравной супруги, производя на свет одного ребенка за другим. Тринадцать детей подарила Евдокия Стрешнева своему супругу за девятнадцать лет совместной жизни. Правда, большинство детей Михаила Федоровича умерло еще во младенчестве и лишь четверым из них – дочерям Ирине, Татьяне, Анне (в монашестве Анфисе) и сыну Алексею удалось дожить до преклонных лет.
Непросто приходилось молодой государыни Евдокии при дворе.  Отлученная Филаретом от участия в государственном домостроении, Марфа Ивановна   направила всю свою неуемную энергию на управление обширным дворцовым хозяйством, а заодно и на устройство семейной жизни молодой царской четы. Даже душевное состояние молодой женщины и то было неустанным предметом ее забот. Так при свекрови и невестке состоял один и тот же духовник, а дела и той, и другой вел один и тот же дьяк.  В поездках по монастырям и на всех приемах и выходах мать царя, как черная и неотлучная тень, сопровождала молодую царицу. Даже воспитателей для внуков и тех выбирала бабушка.
Однако и после смерти Марфы в 1631 году в жизни Евдокии Стрешневой ничего не изменилось. Так и не сумев избавиться от комплекса «облагодетельствованной бедняжки», она вела   закрытый образ жизни в кругу приближенных боярынь и служанок, оставаясь безучастной ко всему, что выходило за рамки этого круга.

                ***
Не просто складывались отношения и между старшими Романовыми Марфой и Филаретом. Изгнав из своего окружения ненавистных ему и вредных для отечества Салтыковых, Филарет еще больше раздвинул границы отчуждения между собой и «великой старицей».
В последние годы жизни Марфа большую часть времени проводила в длительных постах и молитвах у себя в Вознесенском монастыре.
О том, насколько в конце жизни Марфа и Филарет отдалились друг от друга, красноречиво свидетельствуют многие факты, но выразительнее всех остальных только один. Считая польского короля Сигизмунда III Ваза своим личным врагом, с которым он мечтал когда-нибудь поквитаться, Филарет долгие годы был одержим навязчивой идеей новой войны с Польшей. Охватывая огромный круг государственных задач, он никогда не упускал из вида своего противника. И вот однажды подходящий момент для сведения старых счетов наступил. У Филарета появился союзник! Им оказался шведский король Густав II Адольф.
Следует заметить, что более всего в поведении польского короля Филарета раздражало то, что и по прошествии десяти лет Сигизмунд, злостно игнорируя «Деулинское соглашение», продолжал использовать в официальных бумагах в отношении своего сына Владислава не принадлежащий ему титул «царь Московский». Одним словом, не имея под собой русского престола, Сигизмунд широко пользовался высочайшим государственным титулом России.
И это с его стороны был явный вызов, перчатка, брошенная в лицо Филарета. Принять этот вызов и достойно ответить на него, было делом чести для царя и патриарха.
И вот в 1621 году Земский собор позволил Филарету этот вызов принять. Но сделать это он смог только спустя десять лет в 1631 году, когда шведский король Густав выставил против Речи Посполитой свою победоносную армию. Однако война между католической Польшей и протестантской Швецией, охватывая широкий круг неразрешимых между этими двумя странами противоречий, по сути, сводилась к войне двух Церквей за передел сферы влияния, и участие в этой войне православной Москвы было более, чем неуместно.
Но, терзаемый мстительным желанием во что бы то ни стало унизить своего врага и заставить страдать, Филарет даже во время болезни Марфы и последовавшей вслед за этим ее кончины в январе 1631 года ни на минуту не оторвался от военных приготовлений.
Не сильно горевал по своей матушке и царь Михаил, который до конца своих дней так и не смог простить ее за свою первую разрушенную любовь - Марию Хлопову.


Книга «На все Твоя воля. Исторические новеллы» выставлена на продажу в интернет-магазинах Литрес, Ozon.ru, ТД "Москва" (moscowbooks.ru), Google Books (books.google.ru), Bookz.ru, Lib.aldebaran.ru, iknigi.net, Bookland.com, на витринах мобильных приложений Everbook, МТС, Билайн и др.
Купить печатную книгу можно в магазинах:
Ozon.ru