В феврале 1970-го Университет дружбы народов имени Патриса Лумумбы (ныне больше известный как РУДН), в котором учились преимущественно темнокожие студенты из Африки, Азии и Латинской Америки, праздновал свое 10-летие в Кремлевском Дворце съездов.
В шикарный по тем временам и даже помпезный зал дворца, предназначенного для партийных съездов, в перерывах между ними абы кого не пускали, доверяя сцену лишь балетной труппе Большого театра, танцевально-хореографическому ансамблю «Березка» и пафосным праздничным концертам. Университету Лумумбы, учитывая его международный статус, а значит политический резонанс, сделали исключение. Торжество состояло из двух частей: приветственных выступлений с трибуны и концерта.
Список выступавших был составлен и согласован заранее: он состоял из представителей партийных органов, министерств, ректоров других вузов, дипломатов тех стран, откуда происходили «лумумбовцы».
Накануне в комитет комсомола Московского энергетического института позвонили из горкома и поручили найти симпатичную девушку с хорошей дикцией, которая зачитает текст поздравления от имени студентов Москвы. Такая девушка на примете была: и собой хороша, и речью владеет отлично. Но вот незадача – она еще не вернулась в Москву со студенческих каникул! Что делать? Надо срочно искать замену! И тут член комитета комсомола, мой однокурсник, вспомнил про меня. Возможно, потому, что стихи я декламировать умела. «Выручай! – сказали мне в комитете. – Больше некому!»
Да в жизни я никаких речей не произносила! И вообще слабо представляла, что от меня требуется, - потому, видимо, и согласилась. А требовалось, как оказалось, не просто зачитать текст, а еще и подготовить его! Мне, правда, сунули в руки какой-то машинописный абзац, видимо, наскоро сочиненный комитетчиками. Из него можно было понять только то, что МЭИ в свое время отпочковался от Бауманского училища и скоро у нас тоже юбилей.
С этим клочком бумаги я понуро побрела в общагу, лихорадочно соображая, что же я знаю и могу придумать на тему «Университет дружбы народов»… Утром предстояло предъявить текст в горкоме, он должен был занимать семь минут. Интернета тогда и в помине не было! Я поплелась в библиотеку, полистала свежие газеты, выискала в них фамилии иноземных патриотов, борющихся то ли за национальное освобождение, то ли за права человека. Один из них, как сейчас помню, грек Христос Бонатас…
Тогда еще вовсю шла война во Вьетнаме, и я подумала, что хорошо бы использовать какой-то впечатляющий факт из происходящих там событий и ужасов, которые и в момент моего выступления будут там, увы, продолжаться…
Но все это были только задумки и наброски, с ними я и потащилась в горком комсомола. Там, видимо, главный идеолог, пробежав мои записи глазами, неопределенно хмыкнул и велел дописать речь до конца, для чего выделил мне огромный пустой кабинет с красивой изразцовой печью. Худо-бедно я текст домучила, но еще не отшлифовала, а время было уже послеобеденное, и молодой идеолог выдал мне талончик в горкомовскую столовку. За деньги там не кормили, поэтому, хоть и стесняясь, талончик я взяла, понимая, что вырвусь отсюда нескоро. Еда, вопреки моим предположениям о горкомовском меню, оказалась самой обычной: шницель с пюре и долькой соленого огурца, да еще остывший, и компот. После обеда, еще раз пробежав глазами мой текст, парень потащил меня к старшим товарищам в горком партии.
Там за большим Т-образным столом сидели три кряжистых мужика с широкими лицами, на меня, измученную непосильным сочинительством, они посмотрели сочувственно, но серьезно. И велели читать текст вслух. Я присела с краю стола и выдала всё с чувством и выражением. Мужики крякнули и чуть не прослезились. «Что ж, неплохо! Молодец!» - сказал хозяин Т-образного стола, видимо, партийный идеолог. Он пожал мне руку и перепоручил вошедшей в кабинет эффектной даме – инструктору горкома по имени Виктория для дальнейшей со мной работы. Текст распечатали в нескольких экземплярах, ни одного моего слова не выбросив и не поправив, – я тогда и не понимала, как это важно и лестно.
Всё следующее утро, презрев лекции, я учила речь наизусть и репетировала, в качестве слушателя мучая бедную Аню из соседней комнаты. В полдень в общежитие пожаловала Виктория, она придирчиво осмотрела мой гардероб - все мои наряды были намного выше колена, я и сама понимала, что дефилировать в таких платьишках к трибуне как-то не очень солидно. Но тут на глаза Виктории попался висевший в шкафу костюмчик джерси (строгий жакет с прямой юбкой) моей соседки по комнате Ларисы. «То, что нужно!» - обрадовалась Виктория. Натянув костюм на меня, она показала, какой длины должна быть юбка (ее предстояло отпустить), и на черной горкомовской «Волге» повезла меня в парикмахерскую.
Там она распорядилась причесать меня так, как я пожелаю, и чтобы на уровне мировых стандартов!.. В парикмахерской началась суматоха, мне со страшным усердием сооружали прическу, видимо, не слишком хорошо понимая, чего ради такая важность и спешка, а я тем временем мысленно повторяла свою речь. Прическа вышла почти такой, как я хотела, и платила за нее я сама. С локонами, приподнятыми и заколотыми над висками, я казалась на пару лет старше, но это только приветствовалось. Правда, пока я сто раз переодевалась, все это великолепие несколько пообмякло.
И вот я схватила портфель, сунула туда листочки с текстом и, уже рискуя опоздать, помчалась в Кремль на такси. Успела! В фойе дворца нетерпеливо поджидала меня Виктория, она помогла раздеться, чуть поправила мою примятую прическу, окинула с ног до головы внимательным взглядом и, протянув пригласительный, на котором стоял штамп «Президиум», подвела к массивной двери с такой же табличкой. Там меня сразу перехватил уже знакомый мне худосочный комсомольский идеолог.
В большой вытянутой вдоль комнате президиума, заполненной солидными мужами – похоже, иностранцами - во всю длину стоял стол, уставленный деликатесными закусками и фруктами: бутербродами с икрой и сервелатом, яблоками и мандаринами, какими-то напитками. Ого! Это было неожиданно, мой опекун легонько подтолкнул меня к столу: «Угощайся!» Ага, от волнения мне и есть особенно не хотелось, да и времени на это уже не оставалось. Я взяла мандарин, очистила и еле прожевала, от спешки чуть не подавившись. Прозвенел звонок, и все, кто был в комнате президиума, степенно и чинно потянулись на сцену. Мест в президиуме было не сосчитать, от кулисы до кулисы в несколько рядов. Меня усадили так, чтобы было удобнее выйти к трибуне, и началась торжественная часть.
Выступлений было много, мое – ближе к концу, я ждала его в полуобморочном состоянии. После конголезского посла настала моя очередь. Но как назло, ведущий то ли оговорился, то ли сослепу назвал не мою фамилию, а отдалённо похожую на нее! Что делать? Идти или не идти? Я не знала. Широколицый секретарь горкома, сидевший в президиуме, махнул мне рукой: «Дуй!» Пришлось проглотить досаду и идти, тогда не принято было что-то на ходу исправлять.
Видимо, на трибуне Дворца съездов высота пола корректируется по росту докладчика – мне было очень комфортно, и сильно удивило обилие микрофонов, они дугой охватывали трибуну и фиксировали все перепады голоса, так что его совершенно не приходилось напрягать. Зал был как на ладони, можно было рассмотреть отдельные лица – я увидела нашего преподавателя политэкономии Романова и затаившую дыхание Викторию. Часы на противоположной стене пошли отсчитывать мои минуты – это тоже было удобно.
Текст я знала назубок и только иногда косилась на маленькие странички, не забывая их переворачивать. Как только начала говорить, волнение сразу прошло. А зал затих. Совсем успокоилась, когда посреди выступления мне первый раз зааплодировали, потом еще и еще. Значит, попала в точку. А когда произнесла «Но вот сейчас, сию минуту плачет вьетнамский мальчик…», увидела, как женщины в зале смахивают слезы… Короче, моя речь на тему международной жизни и борьбы сильно отличалась от стандартных выступлений – народ долго благодарно аплодировал.
Когда я вернулась на свое место, секретарь горкома партии, сидевший за несколько человек от меня, потянулся ко мне и пожал руку, за ним повторили это сидевшие рядом. После меня выходили к трибуне студент Университета дружбы народов, его ректор Румянцев, министр высшего образования Елютин. Когда же закончилась официальная часть, началось то, к чему я никак не была готова…
Секретарь горкома взял меня за руку и сказал, что хочет познакомить с ректором Румянцевым. Мы стояли на сцене, зал еще был полон людей, и, пока ректор двигался в нашу сторону, все члены президиума, проходя мимо меня, протягивали руку и благодарили, говоря что-то лестное, многие – на не знакомых мне языках, на что я по-английски однообразно отвечала: «Thank you», «Don’t mention it». А когда не успевала отвечать, просто улыбалась.
Виктория, перехватив меня на выходе в фойе, поблагодарила за то, что я не подвела, а репортер из «Московского комсомольца» в рыжем бархатном пиджачке уточнил мою фамилию. Антракт я провела в банкетном зале дворца с двумя приятелями-однокурсниками. Многочисленные буфеты ломились от яств, непривычных студенческому глазу. У парней хватило средств на блины с икрой, и только мы принялись их уплетать, как некий иностранец слева от меня поперхнулся, бросил есть и счел нужным сказать, что у меня несомненно ораторские способности… И сейчас смеюсь, это вспоминая. Потом к нам по очереди подходили ребята-индонезийцы, седовласый мужчина с фужером, посетовавший, что это не шампанское, изысканно одетая пожилая дама - и тоже благодарили за тронувшее их выступление. Моим спутникам было явно не по себе от такого внимания к моей персоне, да и я была не в своей тарелке… Закончился вечер большим интернациональным концертом, который мы с друзьями-однокурсниками смотрели на галерке. Для президиума были оставлены первые ряды в партере, но этим соблазном я не воспользовалась. Может, и зря…
Много лет спустя один из тех моих приятелей, работая за границей, общался по делам службы с бывшим выпускником УДН, который, узнав, что коллега окончил МЭИ, вдруг вспомнил тот юбилей и мою «пламенную» речь. Весело усмехнувшись, мой приятель ответил, что тоже был на том торжестве и что знает меня очень хорошо, и что я жена его друга… А позже рассказал об этом и нам.