Несостоявшийся рассвет. Часть 7. Музыкальное учили

­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­ГЛАВА 1

     После выпускных экзаменов в музыкальной школе Маргарита Михайловна посоветовала поступать в Черкесское музыкальное училище. Сюда было легче пробиться нежели в такое же заведение в Ставрополе, куда ехали очень хорошо подготовленные учащиеся, но и те не всегда проходили его большой отборочный конкурс.
     Я подал документы и в назначенный день прибыл в Черкесск. К сожалению, экзаменационная программа была сыграна хуже, чем в родной школе, поскольку я сильно волновался в необычной для меня обстановке. Да и поступающие сюда учащиеся имели не трёхгодичное, а полное семилетнее музыкальное образование, а некоторые, потерпев неудачу в прошлом году, приехали сдавать вступительный экзамен даже по второму разу.
     Конечно, на фоне их выступлений моё неуверенное исполнение выглядело слабым. Кроме того, я не объяснил комиссии, что окончил школу за три года, желая скрыть столь короткий путь в обучении на фортепиано. Экзамен по сольфеджио принёс пятёрку, но она не повлияла на решение комиссии. В результате, меня не приняли в училище. С такой плохой новостью я и вернулся в Пятигорск.
     На другой день пошёл к Маргарите Михайловне. Она внимательно выслушала, спросила, сказал ли я о том, сколько учился на фортепиано, и на следующий день выехала в Черкесск. Вернулась быстро – вечером.
     Когда я пришёл, учительница встретила с улыбкой и, обняв за плечи, сказала:
     – Ты, Владик, принят в музыкальное училище с испытательным сроком. Поздравляю. Я им всё объяснила. Сказала, что ты способный и трудолюбивый мальчик и сможешь догнать тех, кто учился семь-восемь лет с детства, а не три года, как ты. Дальше – всё будет зависеть от тебя.
     Так я стал студентом Черкесского музыкального училища.
    
* * *

     Первым делом, надо было снять комнату для проживания, и с этой целью перед началом учебного года в столицу Карачаево-Черкессии я поехал с матерью.
     Сам город был небольшим, с преобладанием частных домов, владельцы которых редко имели пианино, и мы начали искать съёмную комнату, расспрашивая людей, проживающих возле училища. Кто-то указал на большой крепкий дом с глухим забором и навесным металлическим кольцом на калитке.
     Постучали. В ответ послышался лай собаки, а на высоких деревянных ступеньках появилась симпатичная и стройная девушка.
     – Что вам надо, – спросила она прямо крыльца.
     – У вас пианино есть? – сходу задала мать самый главный вопрос.
     – Есть.
     – Мы хотим снять комнату с инструментом.
     – Вдвоём?
     – Да нет. Я мама. А это, – кивнула она в мою сторону, – сын. Он поступил в музыкальное училище. Для него и ищем.
     – Тогда понятно… – протяжно ответила девушка и с интересом посмотрела на моё лицо, возвышающееся над калиткой. – Сейчас мамы нет дома. Приходите после пяти часов. Думаю, она согласится.
     До пяти было ещё достаточно времени, и мы, на всякий случай, продолжили поиск комнаты с пианино. Не найдя, вернулись назад и неожиданно обнаружили напротив выбранного нами дома небольшую столовую. «И покушать есть где, – обрадовалась мать, – было бы неплохо поселиться к этим хозяевам».
     Когда мы снова очутились возле калитки с навесным кольцом, вышла хозяйка и пригласила нас в дом. Пианино стояло в зале под белым чехлом, и когда я пробежался пальцами по клавиатуре, то облегчённо вздохнул: сломанных клавиш не оказалось. Правда, инструмент звучал глухо, по всей вероятности, из-за редких настроек, но играть на нём, в общем-то, было можно.
     – Сколько возьмёте за проживание? – спросила мать.
     – Десять рублей.
     По сравнению с пятигорскими расценками, цена была небольшой, и она сразу же согласилась.

* * *

     На другой день я уже был в училище. В нём царили суматоха и весёлый смех. Все спешили переписать в тетрадь или блокнот расписание занятий. Потом начали сходиться по учебным группам, а затем бродить по коридорам здания, с любопытством заглядывая в пока ещё пустые классы. Девушки, только что поступившие в училище, громко смеялись, а завидев знакомую или подругу, обнимались и поздравляли друг друга с поступлением.
     Я переписал расписание, походил по пахнущим свежей краской коридорам и вышел на улицу. Возле входных дверей кучковалась группа студентов. В основном это были баянисты, дирижёры хоров и трубачи, но студентов-пианистов мужского пола среди них не оказалось.
     Стоявшие курили, сплёвывали в грязную урну и бросали в неё окурки. Один из студентов рассказывал анекдот. Их разговор напомнил мне сходку обычных взрослых пацанов, с которыми я уже отвык общаться из-за своего одиночного заточения за фортепиано. Немного постоял, послушал и направился домой.
     На другой день, по расписанию, урок фортепиано был первым. Когда я подошёл к двери своего класса, то услышал за ней исполнение быстрой пьесы. Немного послушав, постучал, но никто не отозвался. Открыл дверь. За инструментом сидела молодая женщина с худой и немного сутуловатой фигурой. Мне бросились в глаза её тонкие птичьи пальцы, легко перебирающие очередной пассаж.
     – Можно войти? – спросил я и переступил порог. – Здравствуйте.
     Женщина прекратила играть.
     – Вы Белов?
     – Да.
     – Проходите. Я ваш преподаватель Ольга Анатольевна. Садитесь за инструмент. – Учительница легко перелетела на соседний стул, уступив место. – А что вы играли на экзамене?
     Я стал перечислять.
     – Ноты – с собой?
     – Да.
     – Я пока выйду, а вы повторите начало сонаты. Можно – по нотам.
     Когда она вернулась, кивнула головой.
     Без особого энтузиазма мои руки приступили к исполнению первых тактов уже надоевшей сонаты Бетховена.
     Ольга Анатольевна сразу же остановила:
     – Нет. Так не пойдёт. Это не Бетховен. Начало сонаты надо играть решительно и чётко. – Я попробовал более чётко проиграть первую фразу. – Нет, нет...
     Она согнала меня со стула и села за инструмент. Впервые я услышал другой подход в исполнении бетховенской сонаты. Чувствовалась рука профессионала и новое для меня мышление в сыгранном кусочке произведения. «Да-а. Так играть, – подумалось мне, – я ещё не скоро научусь!»
     – Ну, ладно, – со вздохом сказала учительница, добившись от меня нечто похожее на её представление об исполнении сонаты. – В следующий раз возьмите имеющие у вас ноты. Будем подбирать программу. Я же – посмотрю в училищной библиотеке. Но там, кажется, мало чего осталось интересного.
     – У меня много нот, Ольга Анатольевна, – воодушевился я. – И ещё дома, в Пятигорске, есть. Если надо, привезу.
     Нот у меня действительно было много, так как я очень любил покупать их, проходя мимо единственного в Пятигорске нотного магазина, и на следующий урок я принёс целую стопку нотной литературы. Когда Ольга Анатольевна ознакомилась с нею, то стала возражать: имеющиеся в сборниках пьесы, по её мнению, были слишком сложными для первокурсника.
     Но я ещё дома выбрал понравившиеся произведения и теперь стал уговаривать преподавателя включить их в программу. Несмотря на внешнюю строгость, учительница уступила, махнула рукой и сказала: «Ладно, Белов, если нравятся – играй».
     В сущности, это было упущением. Как потом оказалось, мне следовало начинать обучения в училище с более лёгких пьес. Но, получив отмашку, я стал с удовольствием «грызть гранит» трудных, зато интересных для меня сочинений.

* * *

     Занятия в училище продолжались, но среди юношей своего курса я не находил друга, с которым бы мог серьёзно поговорить о музыке и поделиться сокровенной мечтой стать большим музыкантом. При встрече сокурсники предпочитали говорить о чём угодно, но только не о главной цели их пребывания в училище. Серьёзно рассуждать о музыке в компании студентов считалось как бы плохим тоном или, по крайней мере, малоинтересным занятием. Каждый старался показать другим, что ничего серьёзного и трудного в обучении музыке для него нет и что оно даётся ему легко и просто.
     Когда же затрагивалась музыкальная тематика, то рассказчик обычно повествовал о смешных случаях, произошедших с ним на занятиях. Кто-то хвастался, как ловко избежал преподавательского гнева, не подготовившись к уроку, кто-то – как «лажанулся» (ошибся – авт.) на концерте, но все-таки сумел доиграть пьесу до конца и тому подобное.
     Но через полгода на отделение скрипки в училище перевёлся высокий светловолосый юноша Алексей Богодист. По его словам он жил в Туапсе и был отчислен из знаменитого московского училища имени Гнесиных. Я не стал допытываться о причине отчисления, так как знал: из Гнесинки могли «попросить» за что угодно, в том числе – и за профнепригодность.
     Алексей был симпатичным парнем, моложе меня, но уж очень застенчивым, особенно с девушками, а вернее, совсем терялся перед ними. Но несмотря на молодость, он лучше меня ориентировался в скрипичной и оркестровой музыке, которую до нашего знакомства я знал мало. Лёшка имел абсолютный слух, которого не было у меня. Например, он мог сходу определить названия нот в звучащем аккорде, то есть в одновременно взятых трёх и более звуках. Диктанты по сольфеджио Алексей писал тут же, пока преподаватель проигрывал несколько раз мелодию. Я же, как и другие «нормальные» студенты, воспроизводил мелодию на бумаге по интервалам.
     Но самое главное, мой друг был фанатом своего инструмента и музыки вообще. Мы могли подолгу беседовать об известных нам произведениях, обсуждать их особенности и понравившиеся места. Любили рассуждать и о жизненном пути того или иного композитора, восхищаясь его наиболее популярными сочинениями. В таких дискуссиях Алексей был на голову выше, и мне приходилось часто уступать его эрудиции и познаниям в музыке. Зато в бытовых вопросах, в вопросах отношения к противоположному полу он с удовольствием слушал мои рассуждения.
     Так я приобрёл соратника и товарища по духу.

* * * 

     За это время я узнал ближе и жильцов дома, в котором поселился с начала учебного года. Его хозяйка, Зоя Ивановна, была ещё дебелой женщиной, работала медсестрой в больнице, а её муж, бывший директор какого-то завода, умер два года назад, болея туберкулёзом. От него остались двое взрослых детей: сын Александр, пришедший уже из армии, и дочь Людмила, которая училась в девятом классе общеобразовательной школы.
     Высокий красавец Александр, судя по фотографии отца, висевшей на стене, очень походил на него. Женился рано, на женщине старше себя, которую звали Татьяной. Та уже имела специальность, работала бухгалтером, и внешне ничего особенного собой не представляла.
     Молодые занимали самую дальнюю комнату дома. Хозяйка спала в зале, где стояло пианино, а её дочь – в небольшой спаленке. Ну, а меня поселили прямо в прихожей, из которой одна дверь открывалась на веранду, вторая – вела в зал, а третья – в спаленку хозяйской дочери. Конечно, место было не очень удобное, так как переодеваться приходилось на виду у всех. Зато, одевшись, я мог пользоваться залом, где стояло не только пианино, но и старый диван, стол и даже телевизор.
     Но больше всего меня заинтересовала хозяйкина дочь. Высокая и спортивного телосложения дивчина с самого начала стала строить мне глазки, которые под тёмными красивыми бровями выглядели серыми и очень выразительными. Ей было всего шестнадцать лет, но она сформировалась раньше своих сверстниц. Длинные красивые ноги и тонкая талия, упругие груди и маленькие губки на чистом смугловатом лице делали её особенно привлекательной. В разговоре со мной молодая хозяйка сразу подчеркнула, что её родня из казаков, а она – казачка. И это подтвердилось потом, когда я узнал её своенравный характер. Представилась Людмилой, но мать и остальные звали её просто – Люсей.
     По своему характеру Зоя Ивановна была простой и неворчливой женщиной. Весь день она пропадала на работе, а вернувшись домой, сразу уходила готовить еду в тёплой времянке, построенной во дворе дома. Изредка хозяйка оставалась там и ночевать.
     Молодые обычно приходили поздно или ночевали у матери Татьяны. Поэтому днём дом часто пустовал, и у меня было достаточно времени для спокойных занятий на фортепиано. Одно смущало и мешало работать за инструментом – это поведение Людмилы. Вначале я избегал долгих бесед с ней, чтобы не отвлекаться от занятий. К тому же, боялся и гнева Зои Ивановны, которой моё особое внимание к дочери могло не понравиться. В таком случае, думал я, она может запросто попросить съехать к другим хозяевам. Терять же такое удобное для проживания место в пятнадцати минутах ходьбы от училища мне не хотелось, и я сразу же решил не поддаваться чарам молодой хозяйки.    
     Когда Людмила приходила из школы, а я возвращался с занятий, мы несколько часов были одни. Обычно я садился играть, она же шла обедать во времянку, затем возвращалась, устраивалась с книгой на диване или начинала учить уроки. Пианино стояло напротив, и играя, я часто ощущал на себе её заинтересованный взгляд, а во время коротких перерывов – натыкался на загадочную улыбку Джоконды. Но отвлечь меня от занятий было не просто.
     Вскоре девушка это поняла и сменила тактику.
     – Что ты играешь? – как-то обратилась она, подойдя сзади и положа обе ладони на мои плечи.
     Не прерывая игры, я ответил, но Людмила не отходила. Вместо этого она наклонилась надо мной и стала заглядывать в ноты. Её выпуклая грудь коснулась плеча, а от длинной шеи потянуло ароматным запахом духов.
     – Какое трудное произведение! – воскликнула кокетка, продолжая всматриваться в ноты и наклоняясь ещё ниже. – Ты бы отдохнул... –  сочувственно предложила она и слегка потрясла за плечи.
     Волей не волей, пришлось остановиться. Я встал и начал ходить по комнате.
     – А ты знаешь? – продолжила Людмила, присаживаясь на диван. – Когда я училась в музыкальной школе, играла очень мало. Еле её закончила... А ты, я вижу, очень трудолюбивый и хороший человек.
      От её похвалы, я забыл о намерении избегать разговоров и стал вполне серьёзно возражать и говорить, что, на самом деле, мне только хочется стать хорошим человеком, но это не всегда получается.
     – И всё-таки, – ты очень добрый, Владик, – не согласилась Людмила. – Мне так хорошо с тобой! Давай посидим на диване, о чём-нибудь поговорим.
     Отказывать в такой незначительной просьбе теперь было уже неудобно, и я согласился. Когда мы уселись, Людмила, стала что-то рассказывать и, положив локоть на спинку дивана, начала нежно касаться пальцами мох густых волос, запуская в них тонкие пальцы.
     В это время послышался стук калитки: пришла Зоя Ивановна. Юная соблазнительница тут же встала и, неожиданно для меня, поцеловала в щёку. Затем засмеялась и выскочила на веранду. Я же остался сидеть на диване, смутно догадываясь, с какой целью она оторвала меня от занятия.
     – Что-то ты сегодня быстро пришла! – услышал я из веранды радостный возглас Людмилы. (По его интонации можно было подумать, что она действительно очень ждала прихода матери!)
     – Пораньше отпросилась, дочка. Как у вас тут дела? Владика что, ещё нет? Или уже наигрался?
     – Я его попросила телевизор посмотреть. Сидели – смотрели. Хороший фильм был. Про любовь... – с шутливой важностью врала кокетка.
     Я кинулся к пианино. Время для занятий ещё было, тем более, что Зоя Ивановна сразу направилась в пристройку. Туда они и пошли вдвоём.
     Но после Людкиного поцелуя в моей «обороне» образовалась значительная брешь. Теперь уже не она, а я искал повод посидеть вдвоём или прижать её мимоходом к стене, чтобы поцеловать в маленькие губки. При этом дивчина разрешала потискать, а потом отталкивала, делая вид, что кто-то идёт. В конце концов, меня это стало злить, и я решил тоже притвориться, что больше не интересуюсь ею.
     Но, спустя несколько дней, вечером, переодеваясь в прихожей, для чего приходилось выключать свет, неожиданно почувствовал, как ладони Людмилы  обхватили сзади моё лицо, а следом, в темноте, раздался её тихий смех.
     – Ага! Попался! – так же тихо воскликнула она, чтобы родственники, смотревшие в зале телевизор, не смогли услышать.
     Я схватил соблазнительницу за руку, попытался обернуться, но кокетка чмокнула в щёку, ловко вывернулась и заскочила в зал.
     В дальнейшем всё повторялось: Людмила, когда ей хотелось, поддавалась ласкам, затем отталкивала и, смеясь, убегала. Но когда я начинал сердиться, она находила новый способ, чтобы снова привлечь мое внимание.

ГЛАВА 2

     Заканчивался учебный год, приближались переводные экзамены, но моя программа выступления была ещё сырой. Ольга Анатольевна предложила отставить разучивание выбранных мною сложных произведений и сосредоточиться на уже находящихся в работе более лёгких пьесах для первого курса. Однако мой труд не был напрасным: теперь исполнение несложной программы для переводного экзамена не вызывало у меня беспокойства.
     Одновременно я почувствовал, что и мои однокурсники прибавили в мастерстве. Особенно выделялись студенты преподавателя, закончившего московскую консерваторию и направленного к нам на работу в начале учебного года. Ещё тогда, желая подобрать себе перспективных студентов, он заинтересовался мною, о чём как-то проговорилась его ученица – зеленоглазая и энергичная Наташка Ковальчук. Она хорошо играла на фортепиано, за что нравилась мне, а так же была симпатичной девушкой, но с властным и твёрдым характером. В свою очередь, и я замечал её симпатию к себе.
     – Ты что здесь сидишь, Белов? – ворвалась как-то она в свободный класс, который я «нашёл» в тот день для занятий. – Арамыч к себе домой приглашает. Хочет тебя послушать.
     Вначале я не поверил её словам, да и, собственно, не был готов к выступлению. Где-то в глубине души мелькнула мысль, что прослушать меня предложила сама Наташка. По всей вероятности, она хотела, чтобы я попал в её группу.
     Сокурсница быстро схватила ноты с пюпитра и засунула в мой портфель.
     – Ну чего стоишь! Пошли.
     На улице она почти тащила меня за руку, так как я не знал, куда идти, пока мы не оказались на съёмной квартире преподавателя.
     – Вот! Привела, Армен Арамович. – доложила она.
     В помещении были и другие студенты. Они с готовностью усадили меня за пианино, окружили кольцом. Что уж там наплела им Наташка не знаю, но я сразу почувствовал огромное любопытство и внимание к себе окружающих. Она же встала сбоку инструмента, опираясь на него локтями, и было видно, что переживает за меня.
     Армен Арамович, красивый молодой мужчина, с чёрными коротко подстриженными волосами, вальяжно подошёл к пианино и попросил сыграть что-нибудь из моего репертуара. Я решил исполнить пьесу современного композитора, которую играл ещё на вступительном экзамене. Она уже успела подзабыться, не разыгранные и холодные от волнения руки тряслись, и моё выступление закончилось всеобщим молчаливым разочарованием.
     Я хорошо помню, как шёл в тот день домой, униженный собственной беспомощностью и стыдом по поводу неудачного выступления. После этого конфуза меня снова стали одолевать сомнения в своих способностях. Успокоило лишь то, что я играл на фортепиано всего четвёртый год, а мои однокурсники – восьмой, начиная с семилетнего возраста!
     Тем не менее, к концу учебного года я не оказался в последних рядах. Полученная четвёрка на переводном экзамене по фортепиано и хорошие оценки по остальным предметам всё-таки давали мне право смотреть вперёд с оптимизмом.

* * *

     Учебный год закончился, и студенты стали разъезжаться по домам. Вместе со всеми поехал домой и я. В Пятигорске ждала мать, сестрёнка и друзья. Свой первый визит я нанёс Виталику. В это время он сидел с двумя друзьями в беседке и резался с ними в карты. Было жарко, но беседка, обсаженная густым вьюном, хорошо укрывала от солнца, и внутри неё гулял слабый ветерок.
     – Подсаживайся, Белый: пары не хватает! – пригласил друг, перекрывая дружелюбный смех товарищей.
     В карты я и раньше играл редко. Сейчас же – отвык, да и хорошо знал, как ловко умеют резаться в «дурака» мои друзья. Поэтому я устроился на общей скамье за столом и стал молчаливо наблюдать за игрой.
     Мне бросились в глаза возмужалость моих сверстников, их загорелые длинные руки с уже загрубевшими пальцами и ещё неокрепший басок в голосах. Передо мной были уже взрослые парни с бесконечно слетающими с их губ мата и хохота. Когда же один из них сбегал за вином, которое очень ровно и со сноровкой было разлито на три гранёных стакана (я отказался), мне пришла в голову мысль, что делают это мои друзья не редко.
     Выпив вина, они стали состязаться в своеобразной игре. Смысл её заключался в том, кто быстрее и проворнее схватит один другого за гениталии. На моих глазах, почти взрослые дяди, визжали, охали и хохотали друг над другом, бегая по лавке и столу.
     Я не выдержал, направился к воротам.
     – Белый! Ты куда? – крикнул Виталик.
     – Пойду домой от вас дураков подальше.
     Парни разгоготались и продолжили пьяную игру.
     По дороге я думал над тем, как изменился мой друг. Это был уже другой человек, зачерствевший в своей бесшабашной молодости и утративший былую привлекательность для меня. Теперь он и его окружение вызывали только чувство отчуждения и сожаления по поводу того, что я больше не смогу общаться с ними, как это было раньше. Наши жизненные дороги и интересы, понял я, начали расходиться.

* * *

     Летние каникулы продолжались, и между занятиями на фортепиано я старался встретиться с другими друзьями. Но Вовка куда-то уехал. Говорили, что нанялся рабочим в переездной цирк. Толик женился. Ему было не до развлечений: жена, молоденькая и немного грубоватая девушка, ждала ребёнка. Витька после окончания школы пошёл работать на завод. Когда мы встретились, то нам попросту не о чем было говорить. Его совершенно не интересовало музыкальное училище и, тем более, классическая музыка, меня – его завод.
     Как ни странно, но дома я почувствовал вокруг себя пустоту. Конечно, это не относилось к моей матери или к сестрёнке. Леночка уже стала стеснительным подростком, и было видно, что она гордиться мною, как старшим братом. Она продолжала учиться в музыкальной школе. Однако особого рвение к занятиям не проявляла и стеснялась играть при мне.
     Оставшись практически без друзей, я стал ходить с ней купаться на ближайшее новое озеро. Мы расстилали там старенькое покрывало, ставили сверху сумку с едой, клали одежду, и я бросался в воду. Леночка ждала на берегу. Плавать она ещё не умела, но любила наблюдать за мной.
     В одно из таких посещений озера, лёжа на покрывале, я услышал женский голос:
     – Молодой человек, вам не трудно подать руку.
     Я обернулся и увидел стоящую по колено в воде стройную и хорошо загоревшую молодую женщину. Берег здесь был скользким, так как его ещё не засыпали гравием, и выбираться из воды приходилось почти на четвереньках. Но подняться наверх можно было и немного дальше, где уже успели уложить гравий.
     Недолго думая, я спрыгнул в воду. Меня поразила обтянутая красным купальником точёная фигурка незнакомки и её откровенная улыбка, по которой было не трудно догадаться, что она обратилась ко мне неспроста.
     – Сейчас помогу, – заулыбался я и подхватил её на руки.
     – Ах! – вскрикнула женщина и ухватилась за мою шею.
     Но когда я понёс её к пологому спуску, засыпанным гравием, она успокоилась, снова заулыбалась и, глядя в лицо, спросила:
     – Вам не тяжело, молодой человек?
     – Ну что вы! Такую красивую девушку одно удовольствие носить на руках.
     – Да-а?! – изобразила удивление незнакомка.
     – Вам куда?
     Женщина, не слезая с рук, указала пальцем на расстеленное рядом с моим местом покрывало. На нём сидели, по всей вероятности, две её подруги. Они играла в карты и, когда я появился с их попутчицей на руках, дружно ахнули и рассмеялись.
     – Везёт тебе, Валька, – сказала одна из них. – На руках уже носят. А я вот опять «дурой» осталась.
     Я аккуратно поставил их подругу на расстеленное покрывало и, скромно поздоровавшись, пошёл на своё место. «По всей вероятности, они пришли недавно, пока я плавал в воде», – подумалось мне. Затем улёгся мокрым животом на нагретый полуденным солнцем песок. В руку попала прилетевшая соломинка, и, грызя её зубами, я стал рассматривать сквозь надетые тёмные очки симпатичных девушек. Однако мой взгляд продолжал невольно задерживаться на их стройной подруге. «Да, фигурка у неё, что надо, – разомлев на солнце, стал размышлять я. – Хорошо бы познакомиться...»
     Наконец решился.
     – Девочки! Четвертым для пары возьмёте?!
     Все трое посмотрели в мою сторону.
     – Конечно, молодой человек, – тут же ответила понравившаяся женщина. – Идите к нам. А то один на один играть неинтересно.
     Я легко поднялся, подошёл к ним. Девушки, одобрительно смеясь, раздвинулись и впустили в свой круг.
     – Владислав.
     – А я Валентина, – ответила моя новая знакомая.
     – Оля.
     – Екатерина. Можно – Катя. Ну, кто девчонки ходит? Давайте доиграем. Дайте мне хоть раз выиграть! А то – «дура» да «дура». Валька, ходи...
     Валентина посмотрела на меня и выложила двух королей.
     – Какая ты, Валька, противная! Мне их крыть нечем... Опять – я «дура».
     – Кому в картах не везёт, тому везёт в любви, – прокомментировал я.
     – И в любви не везёт! – кокетливо и с притворным вздохом ответила проигравшая.
     Так я познакомился с Валентиной, с которой потом встречался почти год.

* * *

     Она училась в пятигорском медицинском училище. Сошлись мы очень быстро. Уже через неделю новая знакомая пригласила к себе домой и стала заходить к нам в гости. Она познакомилась с матерью и сумела очаровать её своим вниманием. Иногда предлагала ей помощь: сходить в магазин, убраться в комнате, а также с удовольствием обсуждала с ней мои проблемы. Уже тогда мать прибаливала и вынуждена была отлёживаться дома, находясь на больничном. А тут – её сыну попалась такая заботливая и добрая женщина, которая ещё не была замужем!
     Потихоньку мать стала намекать, что из Валентины вышла бы хорошая жена. Я старался отмалчиваться: так рано жениться да ещё на женщине старше себя у меня не было и в мыслях! Но Валентина всё решила сама, заручившись за моей спиной поддержкой матери.
     Вскоре она предложила съездить на море, и я, мечтавший о новой встрече с ним, согласился. Мы решили обосноваться дикарями. Для этого взяли с собой палатку, два рюкзака с бельём, продуктами и прочей нужной утварью. К морю ехали поездом в купейном вагоне. В тот день, к вечеру, у меня неожиданно поднялась температура. Пришлось улечься в постель. После ужина о чём-то разговаривали. Потом я незаметно заснул под громкое звучание песен и звон гитары, раздающихся из соседнего купе, в котором ехали молодые солдатики.
     Ночью проснулся от сильного жара. Хотелось пить, но для этого надо было откупорить бутылку лимонада. Я потянулся к бутылке, но открыть её без открывалки так и не смог из-за болезненной слабости рук.
     – Валентина! – хрипло позвал я, зная, что она постелила себе на верхней полке.
     Но подруга не отозвалась. За стеной по-прежнему громко раздавались песни, сопровождаемые гитарой. Я посмотрел на наручные часы: было двенадцать ночи. Моя голова раскалывалась, и в ней ощущалась сильная пульсация. Я ещё раз попробовал дозваться Валентины, но тщетно. Наконец до меня дошло, что её, возможно, нет на полке. Шатаясь, встал и пошарил рукой наверху. Пусто. «Где же она? Неужели там?» – пронеслось в гудящей от напряжения голове.
     Когда я добрался до дверей шумного купе, передо мной предстала следующая картина. Забитое до отказа солдатиками, оно напоминало муравейник. Валентину среди них я разглядел не сразу: кружилась голова, и затошнило от спёртого воздуха и папиросного дыма. И вот я увидел её. Она сидела между двумя молоденькими парнями, один из которых обхватил мою подругу за шею, а жилистая рука другого лежала на её колене. Наши взгляды встретились, и Валентина, освободившись от мужских рук, стала протискиваться ко мне.
     – Валь! Ты куда?! – заорал один из них.
     – Отстань! – отбросила она руку, пытающуюся удержать её.
     Когда подошла, на раскрасневшемся лице подруги я увидел только досаду.
     – Ну чего ты встал? – грубо спросила она, как будто и не сидела в объятьях выпивших мужчин.
     Немного растерявшись от такой наглости и не желая выяснять отношения в присутствии посторонних, я ничего не сказал, повернулся и, шатаясь, пошёл в наше купе.

* * *

     На другой день мы подъехали к морю. В дороге я не разговаривал с попутчицей и даже хотел высадиться на одной из станций, чтобы вернуться домой. Однако, хорошо подумав, всё-таки решил продолжить путь. Было глупо возвращаться назад, почти добравшись до цели, и при этом так и не увидеть моря!
     Но, оказавшись на берегу и имея только одну палатку на двоих, я вынужден был заселиться туда вместе с Валентиной. Мало того, привезённые для туристического отдыха вещи собирались нами вместе, и это обрекало меня и на совместное участие во всех бытовых делах, связанных, например, с приготовлением пищи или с походами за продуктами в ближайшую деревню. Пришлось на время смириться, но её предательского поступка я решил не прощать.
     Ночью мы укрылись каждый своим одеялом, и я сразу отвернулся, желая показать, что подруга меня совершенно не интересует. Утром и после обеда вечером ходил на пляж один, где не только купался, но и пытался подыскать среди отдыхавших девочек-подростков подходящую кандидатуру для совершения мести.
     И такая девочка к вечеру нашлась. Она сидела одна на галечном берегу, бросая камушки в воду и мечтательно вглядываясь в бескрайний простор уже спокойного перед закатом моря. Это как раз было то, что нужно!
     Я подхватил покрывало, подошёл к ней и стал стелить его рядом.
     – Вас как зовут?
     – Анжелика. А вас?
     – Меня – Владислав. Я вижу, вы сидите одна и так долго-долго вглядываетесь в море, будто кого-то ждёте. Алые паруса?
     – Алые паруса?.. А! Поняла... Нет, я высматриваю дельфинов. Они иногда проплывают далеко от берега. Наверное, боятся подплыть ближе. Это дикие дельфины. А вам нравятся дельфины?
     – Нет. С дикими дельфинами я бы не хотел встретиться. Они опасные: не приручённые.
     – А я ещё никогда не видела их близко, – со вздохом произнесла Анжелика.
     – Их можно посмотреть в дельфинарии.
     – Да, папа обещает туда свозить. Только у него что-то с машиной не ладится. Вы не разбираетесь в машинах, Владислав?
     – Нет. Вот в пианино разбираюсь.
     Анжелика оценивающе посмотрела на мои руки.
     – Вы, наверное, преподаватель фортепиано.
     – Почти угадали. Но пока я студент музыкального училища.
     – По пальцам видно. Я тоже недавно окончила музыкальную школу по классу скрипки.
     – Значит, мы коллеги, – рассмеялся я.
     – Владислав! Сколько можно тебя ждать. Иди ужинать! – послышался далеко сзади злой голос Валентины.
     Но я нарочно не стал поворачивать голову.
     – Это вас зовут, – сказала Анжелика и почему-то пригнулась.
     Вместо ответа я поднял плоскую гальку, привстал на одно колено:
     – Пять прыжков. Смотри!
     Размахнувшись, с силой бросил гальку параллельно водной глади. Плоский камень мелко запрыгала по зеркальной и уже потемневшей поверхности моря.
     – Шесть раз, – похвастался я.
     – Ой! Ваша жена, кажется, сюда идёт...
     Я обернулся. И действительно, к нам приближалась Валентина. По её лицу можно было хорошо заметить, что моя идиллия с девушкой явно пришлась ей не по вкусу.
     – Она не жена. Это моя сестра, – соврал я, чтобы Анжела не отказалась на следующий день от встречи.
     Сзади послышался хруст гальки, и мы оба посмотрели назад.
     – Сколько можно тебя звать?!
     По загорелому лицу Валентины пошли белые пятна, указывающие на то, что я её прилично достал.
     – До свидания, Анжелика! До завтра, – стараясь быть спокойным, неторопливо поднялся я.
     – До свидания! – уже глядя в море, ответила девушка.
     – Это что такое?! – повышая голос, начала Валентина, когда мы вернулись к палатке. – Молодых девочек захотелось? Да?
     – Ну и что? Хорошенькая девочка. Чем она тебе не понравилась?
     – Чем не понра-авилась!! – передразнила она, уперев руки в бока. – Давай ешь, кобелина!
     – А почему ты кричишь? Ты кто мне, жена? – рассмеялся я и начал ужинать.
     Подруга сразу замолчала, её плечи опустились, а голос – сник.
     С наступлением ночи спать ложились молча. После воздержания по дороге к морю и прошедшей ночью, промелькнуло, что всё могло быть иначе. Но я крепился, завернулся в одеяло и резко отвернулся.
     Ночью проснулся на Валентине. Как это произошло, совершенно не помню, но наше воздержание пошло на пользу обоим. На другой день мы нежились до обеда, и лишь дневная жара заставили нас выбраться из палатки. Валентина засуетилась возле спиртовой горелки. После бурной ночи оба были весёлыми и довольными, но, когда я собрался идти к морю, она решительно преградила дорогу.
     – Опять – к этой девке? – Та уже сидела к нам спиной и по-прежнему бросала гальку в воду. – Тебя ждёт? Да? Теперь со мной будешь ходить! Вот сейчас приберусь, и пойдём к морю.
     Когда мы оказались на берегу, она расстелила покрывало подальше от Анжелы и старалась не спускать с меня глаз. Я же успел только издали помахать девушке рукой, но так, чтобы не заметила подруга.

ГЛАВА 3

     Через неделю мы вернулись в Пятигорск. Я сразу уселся за инструмент, чтобы начать разучивание новых произведений, – потекли часы упорной работы.
     К этому времени мать вышла в отпуск и решила «походить по врачам». Она жаловалась на общее недомогание, озноб и небольшую, но постоянную температуру. Но наш участковый врач ничего серьёзного у неё не обнаружил, развел руками и направил на приём к другому врачу. Тот послал к следующему, попутно выписав лекарство. Посещение врачей и приписанные лекарства не дали положительных результатов, и по окончании отпуска мать была вынуждена выйти на работу.
     В то время мы выписывали журнал «Здоровье», который в основном читался ею в но мать иногда подсовывала его и мне, чтобы ознакомить с каким-нибудь полезным медицинским советом. Постепенно я заинтересовался и стал самостоятельно почитывать журнал.
     Как-то мне попалась статья, в которой писалось о молодом отце, сумевшем с первых дней после рождения дочери провести с ней постепенный курс закаливания. Рядом была фотография улыбающейся пятилетней девочки, сидящей прямо в сугробе снега в одних трусиках. Я настолько был поражён, что тут же вырезал эту статью и пообещал себе закалять своих детей по описанной в статье методике.
     Но меня интересовало не только закаливание. Я любил и спорт, которым начал увлекаться ещё в детском доме. Потом, уже находясь дома, пробовал заниматься гимнастикой и даже боксом, но увлечение игрой на фортепиано вынудило меня оставить эти травмоопасные виды спорта. Тем не менее, я прекрасно понимал: долгое времяпровождение за фортепиано ослабляет организм, и, чтобы поддерживать его, требуется каждодневная физическая нагрузка.
      И тогда я решил заняться культуризмом, очень модным в то время направлением среди спортивной молодёжи. Целью занятий этого вида спорта является формирование красивой фигуры с помощью продуманных и каждодневных упражнений с гантелями. Культуризмом можно заниматься не только в спортзале, но и на воздухе и даже в домашних условиях, купив лишь гантели и пособие для занятий.    
     Это, подумал я, как раз то, что нужно. Во-первых, мой организм получит каждодневную физическую нагрузку, а, во-вторых, не придётся тратить время на посещение спортивного зала.
     Поэтому, как только я вернулся после летних каникул в Черкесск, то сразу же купил гантели и стал заниматься ими каждый день. Постепенно, как и советовали в инструкции, увеличивал не только время упражнений, но и вес гантелей, занимаясь с ними на свежем воздухе во дворе хозяйки.
     После упражнений снимал спортивный костюм и, оставаясь в одних плавках, ложился под холодную струю воды дворового крана, упершись руками в его бетонированный слив. Заканчивалось всё растиранием жёстким махровым полотенцем.
     Благодаря таким каждодневным занятиям, я перестал уставать после многочасовой игры на инструменте и почувствовал себя намного бодрее!
     С наступлением зимы, занятия с гантелями продолжились. К этому времени моё тело успело не только значительно окрепнуть, но и хорошо закалиться. Поэтому, несмотря на мороз, я по-прежнему раздевался до плавок после силовых упражнений, ходил босиком по снегу, а потом, как и летом, ложился под обжигающую струю холодной воды, льющейся из-под крана.
     За моими процедурами иногда наблюдала хозяйкина дочь.
     – Ты ещё не замёрз? – выходила она во дворе, а подойдя ближе, с интересом разглядывала моё раскрасневшееся мускулистое тело.
     – А мне не холодно. Хочешь попробовать?
     – Не-ет! Хо-олодно, – поёживаясь отвечала Людмила и возвращалась в дом.
     Вслед ей летели снежки и слово «трусиха».
     К этому времени моё отношение к девушке изменилось. Я уже перестал приставать к ней, поскольку стало понятно: не по годам развитую школьницу интересует сам процесс поцелуев и обнимания. Инстинктивно она училась любовным ласкам, делая это из любопытства или для того, чтобы подразнить меня.
      Теперь я больше задерживался в музыкальном училище, а найдя там свободный класс, играл на пианино, общался с Алексеем и другими студентами. Приходил домой поздно, после вечерних прогулок, и сразу ложился спать.
     Но однажды мне всё-таки пришлось появиться дома после обеда. Людмила учила уроки, и я заметил, что она одним глазом наблюдает за мной.
     – Почему так рано? – с ехидной улыбкой спросила она.
     – Классы заняты, а завтра – специальность (урок фортепиано - авт.). Вот и пришлось идти домой. Сегодня буду здесь заниматься, – притворно вздохнул я.
     – А что у нас в доме плохо заниматься? Может быть, я мешаю?
     – Да нет! Теперь ты мне нисколечки не мешаешь. В училище – веселее. Друзья, понимаешь... Есть с кем поговорить.
     – А со мной уже неинтересно разговаривать?
     – Мы с тобой, Люда, обо всём уже переговорили. Что ещё? Итак всё ясно.
     – Что тебе ясно, Владик?
     Я замолчал и стал обдумывать предстоящее занятие по фортепиано. Меня беспокоила пьеса П.И. Чайковского «Масленица». Последнее время кисти рук стали зажиматься при её быстром исполнении. Пьеса не шла. «Что с тобой, Белов? Что случилось с руками? Они зажатые. Расслабь кисти!» – кричала на уроках Ольга Анатольевна.
     Но как-то меня осенило: это – гантели! Я поделился своими догадками с преподавательницей. И что тут было!.. Ольга Анатольевна чуть не выгнала меня из класса и приказала немедленно прекратить спортивные занятия. Такое обстоятельство, конечно, сильно расстроило: необходимо было прекращать занятия с гантелями, а чтобы не терять время в поисках свободного класса в училище, всё-таки заниматься на пианино дома.
     – Что тебе ясно? – настойчиво повторила Людмила.
     Но я продолжал молчать и думать о своём.
     – Ты что, оглох?! – разозлилась она, догадавшись, что мои мысли парят слишком далеко от начатого ею разговора.
     – Знаешь что, – уже рассердился я. – Ты продолжай учить уроки, а я буду играть гаммы.
     Когда мои руки коснулись клавиатуры, Людмила громко захлопнула учебник и выскочила на веранду. Я услышал, как её каблуки застучали по ступенькам деревянного крыльца, а затем заскрипели по хрустящему снегу, удаляясь к времянке.
     Прекращение занятий гантелями постепенно освободило руки, но «Масленица» так и не приобрела нужного темпа из-за лёгкого зажатия кистей. От пьесы пришлось отказаться и сосредоточиться на программе переводного экзамена. Его я сдал на четвёрку и был доволен тем, что беглость пальцев всё-таки восстановилась.

* * *
    
     Во вновь наступившее лето Алексей пригласил меня к себе в Туапсе. Приморский городок оказался небольшим, а жильё друга находилось недалеко от берега моря. У него был двухэтажный, но довольно старый дом, заросший со всех сторон неухоженными фруктовыми деревьями. Совсем покосившийся деревянный забор, старая ржавая кровля и стены требовали срочного ремонта, но такое состояние жилья не смущала его владельцев. Дело в том, что у Алексея не было отца, и он жил с матерью, Еленой Абрамовной. Поэтому во всём доме и чувствовался недостаток мужских рук.
     Мать Лёшки выглядела красивой и стройной женщиной. По его словам, она имела специальность врача, но меня поразил её странный и немного дикий взгляд. Не менее странным было и поведение. Когда мы приехали в Туапсе и вошли в дом, Елена Абрамовна приняла нас так, будто только вчера рассталась с сыном. Она предложила чай с вареньем и, не проявляя особого интереса ко мне, как гостю, удалилась в заросший сад.
     Я посмотрел на Алексея. Тот покраснел и сказал: «Не обращай внимания. Она всегда такая».
      Какая – я понял позже, когда его мать повела себя более странным образом. Елена Абрамовна стала проявлять агрессивность в разговоре с сыном и продолжала равнодушно относиться ко мне как к его другу. Стало заметно, что женщина страдает каким-то психическим расстройством. Вначале она и сын пытались это скрыть, но через несколько дней симптомы психического расстройства Елены Абрамовны проявились ещё ярче.
     Как-то ночью, когда я и Алексей улеглись спать в его комнате, мне послышалась мягкая поступь и скрип старых половиц в соседней комнате. Было жарко, и через открытые окна на пол падал сноп полнолунного света. Алексей крепко спал, но я, заслышав шаги, решил притвориться и сквозь полузакрытые веки стал наблюдать за чёрным проёмом открытых дверей.      
     Но вот на пороге показалась белая и совершенно голая женская фигура. Она немного задержался у входа, а затем двинулся внутрь нашей комнаты. Когда женщину осветил лунный свет, я узнал в ней Елену Абрамовну. Её бледное и незагорелое тело, словно ночное приведение, двигалась с немного вытянутыми вперёд руками. Казалось, что она боится наткнуться на предметы, но мать Алексея уверенно шла к кровати сына, который спал глубоким сном. Голая женщина наклонилась над ним и, не прикасаясь к его волосам, как бы погладила по голове. Затем что-то пробормотала, поправила одеяло и, не глядя в мою сторону, пошла обратно.
     Ночной визит Елены Абрамовны очень напугал, и утром я рассказал обо всём другу. Скрыл лишь тот факт, что его мать приходила к нам совершенно голой. Он страшно покраснел и ничего не ответил. Я же сделал вид, что наблюдал обычный маршрут заботливой матери перед тем, как лечь спать самой.
     Теперь до меня стали доходить некоторые странности и в поведении Алексея. В частности, его большая робость перед девушками. По всей вероятности, она ассоциировались в его сознании с психически ненормальным образом матери, воспитывающей его с детства. Он, как и все юноши его возраста, тянулся к противоположному полу, любил и сам рассказывать анекдоты сексуального характера, но образ больной матери как бы нависал над его отношением к противоположному полу, делал робким и пугливым.
     К счастью, Елена Абрамовна не вмешивалась в наше общение, и мы, несмотря ни на что, замечательно проводили время.
     Утром обычно ходили на пляж, а с наступлением жары возвращались назад и слушали записи классической музыки. Алексей имел большой набор пластинок с произведениями известных композиторов, исполняемых знаменитыми оркестрами и исполнителями. Поэтому, пообедав, мы сразу поднимались в его комнату на втором этаже, ложились на кровати поверх покрывал и включали проигрыватель. В это время в настежь открытые окна лился яркий солнечный свет, смотрело знойное голубое небо, и всё это, вместе с очень громко включённым проигрывателем, создавало у меня впечатление, что прекрасные звуки льются откуда-то сверху. Слушая их, я закрывал глаза, оставаясь как бы один на один с океаном волшебной музыки. Потом мы обсуждали только что прослушанное произведение, делились впечатлениями, спорили или снова молчали, продолжая наслаждаться следующим музыкальным шедевром.
     В полдник снова шли к морю. Алексей прекрасно держался на воде. Оказалось, что в детстве мой друг занимался в школе плавания. Теперь он пробовал учить меня, давал советы. Однако плавать я мог только брассом, чтобы избежать случайного попадания воды в уши. Алексей же предпочитал кроль.
     Однажды мы забрались на расположенную рядом с пляжем Киселёву скалу, которая отвесно и страшно обрывалась вниз к берегу моря.
     – А отсюда ты не пробовал прыгать? – пошутил я.
     – Нет. Страшно. Хотя я видел, что некоторые ребята прыгали. Но можно разбиться, если не знаешь, как правильно это делать.
     Я подошёл к самому краю, и передо мною раскинулось Туапсе с его портом и пирсами. Внизу, между осколками, отвалившимися от нависающей скалы, на рассыпанной вдоль берега белой гальке, словно муравьи, ходили и лежали отдыхающие. С непривычки у меня закружилась голова, и какая-то неведомая сила позвала вниз.
     Подошёл Алексей:
     – Высоко! Долго не смотри: голова закружится.
     Я отпрянул назад, как будто оторвался от взгляда кобры.
     – Пойдём лучше на берег и сплаваем к пирсу, – предложил он.
     Расстояние до пирса сверху показалось не очень большим, и я согласился.
     Когда мы снова оказались на берегу, Алексей поплыл кролем и, как опытный пловец, делал это не спеша. Несмотря на его неторопливость, я постепенно отстал, а, проплыв ещё немного, решил отдохнуть лёжа на спине.
     – Устал? – спросил он, вернувшись назад.
     – Сейчас отдохну и поплывём.
     Только теперь я правильно оценил расстояние до пирса. До него было ещё очень далеко!
     Когда проплыли почти половину пути, тело покрылось потом, поскольку на такое большое расстояние мне ещё никогда не приходилось заплывать. Я с тоской оглянулся назад: до берега было далеко, но меньше, чем до выбранной нами цели. Можно было ещё вернуться, но я, так и не научившись отступать, упрямо поплыл за Алексеем. Он же ушёл далеко вперёд и лишь изредка оборачивался в мою сторону.
     Но оставшись один на один с бездной, я стал сомневаться, что смогу добраться до пирса. От страха ещё раз перевернулся на спину. Я видел, как мой друг приближается к бетонным плитам. Он уже не оглядывался, видимо, решив, что мне под силу добраться и самому.
     Когда отдохнул, поплыл дальше. Постепенно моё тело, как говорят спортсмены, почувствовало «второе дыхание», вместе с приливом энергии появилась уверенность, и, когда-то далёкий, пирс стал медленно, но верно приближаться.
    
* * *
    
     После возвращения в Пятигорск мать сообщила прелюбопытную новость. Оказывается, за время моего отсутствия к нам приходила Юлия Борисовна. Она надеялась застать меня, чтобы кое-что сообщить. Когда же узнала, что я нахожусь в отъезде, оставила рабочий номер телефона и попросила обязательно позвонить. В моем районе тогда ещё не было телефонных автоматов, и, чтобы связаться с ней, пришлось идти за три квартала к городской бане. Там, внутри, прямо на стене, и висел телефон-автомат.
     Переговорив, мы решили встретиться в шесть часов вечера у входа в Цветник.
     На свидание я приехал раньше назначенного времени. Постоял возле входа в Цветник, посмотрел на часы и решил пройтись по прохладным и давно нехоженым мною аллеям. Однако тут же вспомнил, что ещё не купил цветы и стал лихорадочно искать цветочный магазин. Добравшись до него, купил букет роз. Мне очень нравятся эти цветы! Особенно – их торжественно-нежный запах, навевающий грёзы любви и дыхание женских губ. Именно такой, ароматной и притягательной, оставалась в  моих воспоминаниях Юля Борисовна.
     Когда я вернулся назад, она уже стояла возле входа и оглядывалась по сторонам. Мне захотелось подойти незаметно, но Юля Борисовна сразу увидела меня и пошла навстречу.
     Она была по-прежнему хороша. Её немного располневшее тело выглядело таким же стройным, благодаря высокому росту. Сочетание густых, как грива, тёмных волос и белой блузки с отложным воротником, придавали яркость её лицу, на котором отчётливо виднелись ровные брови и красивый разрез накрашенных губ. Её золотой кулон вызывающе искрился между грудями, а королевские бёдра смело резали немного удлинённую чёрную юбку, изящно неся её упругое тело ко мне на встречу.
     Мы обнялись, и первое, что она сказала, были слова:
     – Как ты вырос, Владик! Совсем мужчиной стал, – и поцеловала в губы. – Ой! И розы купил… Мои любимые цветы!
     Она взяла их из опущенной от стеснения руки и поцеловала в щеку. Затем вытащила душистый платочек, намочила слюной и стала оттирать следы от помады.
     – Ну, Ю-юля...
     – Потерпи немного... Всё, мой дорогой, – рассмеялась она. – Я вспомнила, как оттирала помаду с твоих щёк первый раз. Помнишь? Тогда ты был послушнее. Ты помнишь?
     – Конечно, помню! Я помню каждую нашу встречу.
     – Так я тебе и поверила, – со вздохом ответила она. Давай пойдём в Цветник, к гроту. Я люблю то место. Иногда приду, сяду. О тебе вспомню... Помнишь, как мы ходили в театр смотреть оперу? Забыла, как она называется. Там балет такой красивый в последнем акте.
     – Фауст.
     – Да, Фауст. Я без тебя её ещё раз смотрела. С мужем и дочкой.
     Так, окунувшись в наши воспоминания, мы медленно шли по прохладной аллее, утопающей в цветах и в причудливо изогнутых деревьях и кустарниках.
     Показался грот. Мы уселись возле него на скамейку и неожиданно замолчали. Я думал о том, что хочет сказать Юля Борисовна, и терялся в догадках. Её же лицо стало серьёзным, и она несколько раз посмотрела на меня, видимо, не зная с чего начать.
     – Я вот зачем позвала... Только ты должен понять правильно. Я по-прежнему люблю тебя, хотя знала, что рано или поздно мы должны будем расстаться; что когда-нибудь ты влюбишься в молодую девочку и захочешь на ней жениться.
    Но не об этом речь. Музыка – музыкой, но природа берёт своё. Ты красивый и умный мальчик, но в женщинах разбираешься плохо.
     Я с удивлением посмотрел.
     – Да, да... Ты в них совсем не разбираешься.
     – Ты о ком?
     – О Вале Хоркиной, которая учится в нашем медучилище.
     – Ах, Валя! – неестественно рассмеялся я. – Ну и что? Да у меня с ней ничего серьёзного...
     – А она, если хочешь знать, всему училищу хвастается, что скоро выйдет замуж и к концу года «заделает», как она выражается, ребёнка от молодого музыканта. Когда я узнала, о ком идёт речь, то ужаснулась тому, что эта дрянь смогла добраться и до тебя! Ведь её в училище все переимели и не только студенты...  Красный диплом, видите ли, хочет получить! И где ты её нашёл? Она твоего мизинца не стоит! Ради Бога, не подумай, что я говорю из ревности. Всё, что я рассказала, – правда...
     – Не надо, Юля. Я об этом уже сам стал догадываться и решил больше не встречаться с ней. Понимаешь, когда ты постоянно занят любимым делом, выбирать приличную женщину некогда. Но тогда – выбирают тебя, – с горечью усмехнулся я. – Это, конечно, плохо. Но я люблю только Музу, и никто из знакомых женщин не сможет заменить её. А мне нужна такая, чтобы любила не только меня, но и искусство, верила и вдохновляла. Подобных женщин – единицы.
     Юлия Борисовна сидела, опустив голову и, казалось, не слушала. Но, когда я замолчал, она с нежностью жалостью посмотрела на меня:
     – Ты, Владик, всегда будешь одинок с обычными женщинами, потому что создан для искусства. И я очень рада, что полюбила тебя и немного узнала о другом непостижимом мне мире. Ты, как странная звёздочка, ворвался в мою жизнь, закрутил и улетел в неизвестность. Я буду всегда помнить о тебе и надеяться на новые встречи.
     Мы обнялись, и Юля прижалась к моим губам, прикрыв влажные глаза с длинными ресницами. Такой я и запомнил её навсегда. Это была наша последняя встреча. Через три месяца Юлию Борисовну собьёт машина, когда она будет возвращаться с работы. Я узнаю об этом много позже, решив поздравить из Черкесска с наступающим Новым годом.
     Тогда в телефонной трубке учебного заведения раздался совсем незнакомый женский голос:
     – Вас слушают, молодой человек.
     – Мне нужен секретарь...
     – Вы и разговариваете с секретарём медучилища. Что вы хотели?
     – Мне бы... – тут я растерянно запнулся. – А где Юлия Борисовна?
     На другой стороне провода неожиданно замолчали.
     – Извините, – как-то странно ласково заговорила женщина, – а кем вы ей будете?
     Я на секунду задумался и ответил:
     – Её знакомый.
     На другом конце снова помолчали, а потом женщина сочувственным голосом произнесла:
     – Я приношу соболезнование, но Юлия Борисовна погибла, – опять пауза. – Её сбила машина. Ещё раз извините... – и положила трубку.
     Я продолжал вслушиваться в наступившую тишину, прерываемую равнодушным зуммером. И эта мёртвая тишина унесла тогда с собой часть моей прожитой жизни и человеческое тепло любимой женщины.

* * *

     После встречи с Юлей Борисовной, я поделился с матерью новостью насчёт Валентины.
     – Да-а, сынок. Чужая душа – потёмки. А мне она почему-то очень понравилась. Такая обходительная, внимательная и всё время твердила, что только тебя одного любит. А я, дура, верила. Думала, что с неё жена хорошая получиться.
     – Ты, мам, в мои личные дела не суйся! Как-нибудь сам разберусь. Да и учиться надо дальше, а не детей разводить. Правильно?
     – Учиться, конечно, надо, сынок. Только, если что со мной случиться, кто за тобой присматривать будет? Скорее бы ты выучился да на ноги стал.
     Я подошёл и обнял её за плечи:
     – Мам! Ну, ты что? Умирать собралась? Вот выучусь и заберу тебя и Лену к себе. Бросим нашего дурака. А там, может быть, и квартиру получу.
     – Квартиру бы – неплохо, – со вздохом подхватила мать нашу любимую тему разговора. Может, тогда мои рученьки отдохнут от этой стирки на улице под ледяной водой. И газ будет, белая плита... Красота, сынок! Только учись скорее. Выходи в люди, и я с вами поживу. Никогда не жила в настоящей квартире. А Вальке твоей скажу: чтоб – ни ногой. Да ты, сынок, я знаю, и сам с ней разберёшься. Ишь! Как змея хотела вползти!
     – Ну, а он-то как, отчим?
     – Да горбатого могила исправит. При тебе – ниже травы, а как напьётся, начинает скандалить из-за пустяка, но руки уже не распускает. Видно, боится, чёртов пьяница, что тебе расскажу.
     – Может мне с ним ещё раз поговорить?
     – Ради Бога! Не делай этого, сынок. Ещё посадят тебя. Это он всё по пьянке. Водка за него говорит. Не трогает – и ладно. Что с пьяного взять, Владик?! Главное – выучивайся поскорее. Может действительно когда-нибудь поживу спокойно. Давай-ка я лучше тебя покормлю. Сегодня ты будешь дома или опять поедешь в город?
     – Дома, мам. Надо начинать разучивать программу. Отдохнул – и хватит.

ГЛАВА 4

     И вот я снова в Черкесске: начался третий года моего обучения в училище. С первого же урока Ольга Анатольевна посоветовала сосредоточиться на развитии мелкой техники. С этой целью было решено взять Прелюдию и фугу ми-минор И.С. Баха из первого тома ХТК (Сборник композитора «Хорошо темперированный клавир» – авт.) и сонату ля-минор В-А Моцарта. К ним, помимо некоторых пьес, было решено добавить этюды К. Черни, развивающие мелкую технику исполнения. Таким образом, нами был сделан упор на развитие беглости пальцев. Двойные же ноты и октавы (расстояние на клавиатуре от одной клавиши до ближайшей с тем же названием - авт.), благодаря большим и гибким пальцам, у меня получались неплохо.
     За время каникул в Черкесске ничего не изменилось. Всё оставалось по-прежнему: такие же плохо убранные и пыльные улочки, навевающие тоску своим однообразием; неуютные скверы и малочисленное население, предпочитающее по вечерам отсиживаться дома из-за плохого освещения городских улиц.
     По-прежнему я квартировался у Зои Ивановны. Правда, она обзавелась сожителем, которого звали Иваном Ивановичем. Лет шестидесяти пяти, он выглядел бодрым и крепким мужчиной. Помимо хозяйки, Иван Иваныч (так мы его стали звать) иногда засматривался и на Людмилу. При случае он старался вступить с ней в беседу и каким-либо образом, как бы по-отцовски, дотронуться до неё или погладить. В таких случаях хозяйкина дочь обычно смеялась, убирала его руку или вставала и уходила. Нет. Она не обижалась: Иван Иваныч делал всё, как бы шутя и с лёгкой улыбкой умудрённого ухажёра.
     Из-за это я его сразу невзлюбил. К тому же меня удивляла и показная сдержанность Зои Ивановны по отношению к сожителю. Было заметно, что он нравится ей, но она не хочет этого показать. В её сдержанности чувствовалась и скрытая страсть, из-за которой они могли прямо днём запереться во времянке и пробыть там часа три, как бы отсыпаясь. Когда же они снова появлялись в доме, Иван Иваныч, удовлетворённо крякал, а хозяйка прятала от нас глаза. Секрет их страстных отношений открылся для меня совсем неожиданно.
     Как-то во время ужина мне понадобилось сходить за кухонным ножом во времянку. Когда я дотронулся до двери, она, скрипя и медленно, стала открываться внутрь прихожей. То, что я увидел, заставило меня застыть на пороге. Посередине прихожей, в большом оцинкованном корыте, наполненном мыльной водой, стоял Иван Иваныч. Он был совершенно голым, а Зоя Ивановна, находясь рядом, поливала на него из большого ковша, ополаскивая после купания.
     – Заходи, – ничуть не стесняясь, сказал сожитель.
     Я вынужден был переступить порог. Конечно, если бы знал заранее, что здесь происходит, не стал бы мешать! Однако, спокойное поведение обоих придало мне уверенность.
     – Извините... но мне нужен кухонный нож.
     Ничего не ответив, хозяйка пошла в комнату. В прихожей было тускло, и мой взгляд, как это бывает у мужчин, скользнул между ног Ивана Иваныча. И то, что я увидел, поразило моё воображение. Там висело толщиной с руку и длиною в пол-руки  солидное мужское достоинство.  Он посмотрел на меня и заулыбался, явно гордясь своей «штукой».
     Вернулась хозяйка, подала нож. Я поблагодарил и с напускным безразличием (мол, и не такое видел!) закрыл за собой дверь.

* * *

     С дочкой Зои Ивановны я решил вести себя также сдержано, как и перед отъездом. Это помогало мне не отвлекаться и более сосредоточенно работать за инструментом. Да и в училище было немало симпатичных девушек и, если уж очень хотелось, я находил время для совместных прогулок с какой-нибудь из них.
     В свою очередь, Людмила старалась ответить тем же. Когда мы оставались одни, она напевала песенки и громко хохотала, желая показать полное безразличие ко мне. Я же старался не замечать новых странностей в её поведении, хотя отметил про себя, что домашняя одежда и причёска молодой хозяйки стали претерпевать более частые изменения. Мало того, она даже стала душиться каждый день разными духами.
     Однажды от неё потянуло новым запахом духов, который показался очень знакомым и навевающим какую-то странную грусть. Меня это очень заинтересовало, но я никак не мог вспомнить связанное с ним событие. Стараясь быть деликатным, спросил о названии духов.
     Людмила удивлённо посмотрела, не ожидая такого вопроса:
     – А ты ещё и в духах разбираешься? А вот и не скажу.
     – Скажи, пожалуйста. Хочу вспомнить. Мне это важно.
     – Что тебе важно? С кем целовался?
     – Не помню, но очень хочу узнать их название.
     – Вот и хорошо. Это не мои духи, – надулась она.
     – Но ты же, наверное, знаешь их название?
     – Знаю, но не скажу.
     Я отвернулся и стал перебирать нотные сборники, ища нужную пьесу.
     – Ладно, – не желая прекращать начатый разговор, продолжила она. – Это духи жены брата. А называются... – здесь Людмила сделала издевательски длинную паузу, за время которой успела рассмотреть люстру, а затем ответила:
     – Кажется... кажется... «Красная Москва».
     – «Красная Москва»? – задумался я.
     – Ну что? Вспомнил?
     Я вспомнил: Колонный зал, новогоднюю ёлку и стройную невысокую девочку в костюме феи – Юлю из московского детского дома. Тогда, от её тёмных глаз, искрящихся при свете люстр Колонного зала, исходила волнующая влюблённость, а ниже усыпанной блёстками маски виднелась застенчивая, полудетская улыбка. Когда мы соединялись в танцах, от неё и пахло этими удивительными духами.
     – Ты вспомнил?
     – Да, – ответил я приглушённым голосом.
     Как ни странно, после этого разговора наши отношения наладилось. Я заметил, что Людмила стала по-другому относиться ко мне – более серьёзно и не так кокетливо, как раньше. Кроме того, девушка похорошела ещё больше. Летний загар хорошо лёг на её лицо, она округлилась, стала женственнее не только внешне, но и в манерах. Молодая хозяйка уже не дразнила меня и не отталкивала, когда мы оставались вдвоём.
     Теперь почти весь день мы были одни. Зоя Ивановна и Иван Иваныч окончательно переселились во времянку; брат Людмилы уехал в Саратов, где поступил на очное отделение института; а его жена Татьяна после работы иногда оставалась на ночь у родителей. Как-то под вечер она заспешила к ним и внезапно появилась на веранде, где я и Людмила, укрываясь от неё, стояли в обнимку и целовались. Я тут же выскочил во двор, а когда Татьяна ушла, стукнув калиткой, поднялся на веранду.
     – Ты чего убежал? – рассмеялась Людмила.
     – Как чего? Она так неожиданно появилась! Теперь может рассказать твоей матери.
     – Не расскажет.
     – Ты уверенна?
     – Я о ней больше могу рассказать... – глухо и с угрозой ответила она.

* * *
    
     Вскоре наступили предновогодние дни. Хозяйка и Иван Иваныч засобирались в гости к его родне. Татьяна взяла отпуск и уехала в Саратов к мужу встречать Новый год, и нам с Людмилой предстояло провести одну ночь совершенно одним. Конечно, я обрадовался такому удобному случаю, побыть с ней наедине. Она же помалкивала и, как мне показалось, только делала вид, что ничего особенного не ждёт от этой ночи.
     Но вот долгожданный день отъезда хозяйки настал. Зоя Ивановна, перед тем как покинуть зал, где мы с Людмилой смотрели телевизор, как бы шутя, погрозила пальцем и назидательно сказал:
     – Смотрите! Оставляю одних. Чтоб здесь не шалили...
     – Мам! Ну, ладно тебе... Сказала и хватит, – сердито ответила дочь, стесняясь меня.
     – А ты будь за хозяйку: ночью прислушивайся, что во дворе делается.
     – Хорошо, – пробурчала Людмила и встала с дивана, чтобы проводить отъезжающих.
     Я продолжал сидеть, посчитав, что после недвусмысленного предупреждения «не шалить», моё участие в проводах только усилит подозрение. Было слышно, как стукнула калитка, как Людмила, шлёпая домашними тапочками, взбежала по крутым ступенькам крыльца и захлопнула дверь холодной веранды.
     Когда она появилась на пороге, то подошла к дивану и со всего размаха шлёпнулась на него рядом со мной. Я интригующе молчал, не выказывая никаких эмоций, продолжал смотреть фильм. Но Людмила тут же засунула свои похолодевшие кисти под мою рубашку, прижалась и положила голову на плечо.
     – Погреюсь немножко. Ты не возражаешь?
     – Грейся, – как бы увлечённый просмотром фильма, ответил я.
     – И тебе не холодно? – лукаво спросила она.
     – Нет.
     – А щекотки боишься?
     – Чего ещё! – небрежно бросил я, продолжая смотреть кинофильм.
     (Этим мне хотелось показать полное безразличие по поводу отъезда хозяйки).
     – А вот и боишься. Спорим?
     – Я?!
     – Да! Ты! – и с этими словами она прильнула губами к моей шее справой стороны.
     Именно здесь я почему-то до сих пор боюсь щекотки, но забыл об этом и тут же отпрянул.
     – Ага, попался, трусишка! – навалилась Людмила, но я ловким приёмом перевернул её на спину.
     Наши губы соединились, а моя рука оказалась под её халатом.
     – Ой! – насмешливо вскрикнула она. – Так мы не договаривались...
     Будучи тренированной в спорте, девушка легко, помогая сильными ногами, свалила нас обоих на пол. Затем вскочила и стала поправлять причёску. Я же остался лежать, дурашливо разбросав руки.
     – Ладно. Вставай. Нечего притворяться. Все равно проиграл. Я знала, где ты боишься щекотки.
     Часов в десять вечера Людмила направилась в спальную комнату.
     – Спокойной ночи, – сказала она, остановившись возле дверей.
Потом с издёвкой помахала ладонью, зашла в комнату и закрылась изнутри.
     Такого поворота событий я не ожидал и после её исчезновения остался стоять на месте в надежде, что хозяйкина дочь всё-таки выглянет из спальни. Не дождавшись, с досадой уселся на неразобранную кровать. «Если бы она хотела, – стал размышлять я, – то не стала бы запираться. Неужели, не впустит?»
     Для начала решил ответить тем же. Разобрал кровать, выключил свет, разделся и залез под одеяло. Однако вскоре понял, что никто меня звать не собирается.  «Придётся самому стучаться в дверь, – подумал я. – А если она не впустит? Вот потом смеяться будет. Позор!.. Но другого такого случая может и не представится, – возразил я себе. – Или сейчас, или никогда».
     Я полежал ещё минут пятнадцать и наконец решился: «Будь что будет, но упускать такую возможность – глупо». Затем встал и направился к заветной двери.
     Тихо постучал. Молчание.
     – Люся! – негромко позвал я и постучал сильнее.
     – Ну что ты хочешь? – раздался её как бы недовольный и полусонный голос. – Я уже сплю.
     – Открой, пожалуйста...
     Мне было слышно, как она встала с постели, зашлёпала к двери.
     – Чего тебе?
     – Открой...
     – Мама приказала тебя не пускать.
     Наступила пауза, во время которой я стал лихорадочно соображать вескую причину вторжения на её территорию.
     – У меня живот разболелся, – пошёл я на хитрость.
     – Посмотри в аптечке. Она на стене висит.
     Действительно, проклятая аптечка находилась всего в трёх шагах от меня.
     – Понимаешь, я не разбираюсь в таблетках, может, ты их сама поищешь?..
     Людмила немного помолчала, а затем повернула ключ. Я потянул дверь на себя – и «ворота крепости» открылись. Она же побежала к кровати, юркнула под одеяло.
     – Я так и знала, что ты припрёшься, – довольным голосом сказала она, – и сильнее натянула на себя ватное одеяло. – Ну и как твой живот? – тут же последовал ехидный вопрос.
     – Живот? – переспросил я, присев на край кровати. – Живот, кажется, прошёл. Вот посижу и, может быть, ещё легче станет...
     – Ладно, сиди, больной... А лучше, что-нибудь расскажи, что бы я заснула скорее.
     – Э-э! Так будет не честно. Я же в одних трусах. Замёрзну. Лучше пусти под одеяло погреться.
     – Много ты хочешь. Мама сказала: «Я верю дочка, что ты никаких глупостей не совершишь».
     – Ну, мама. Ты же ей не будешь рассказывать, что я у тебя под одеялом лежал?
     – Она догадается.
     – А мы будем так лежать, что она совсем ни о чём не догадается.
     – Хорошо. Я тебя пущу, но только погреться.
     Не касаясь её, спиной, я пролез под одеяло и прижух. Это уже была победа, вернее, первые шаги к моим намерениям! За спиной я почувствовал её горячее тело, а на затылке – взволнованное дыхание. Волнение Людмилы и моё страстное желание добиться своего вызвали нервную дрожь.
     – А ты действительно замёрз, Владик, – как бы сочувственно произнесла она и обняла сзади. Я повернулся к ней, и моя рука скользнула вниз, а другая легла на её голое плечо.
     И тут Людмила отпрянула к стене:
     – Фу! Какие холодные руки, – с брезгливостью воскликнула она. – Не трогай меня!
     Молодая хозяйка быстро завернулась в одеяло, и я остался лежать совершенно не накрытым. В сознании всплыло лицо девочки из детского дома, которая отказалась из-за моих холодных рук танцевать со мной. Я понял: теперь мой замысел не только не осуществится, но Людмила даже не захочет, что бы мои руки дотрагивались до неё. Тогда я лёг на спину, скрестил их на груди, а холодные кисти засунул под мышки. Однако, от волнения, они и не думали согреваться.
     – Иди к себе, – после паузы приказала хозяйка кровати.
     Но встать и уйти, как побитая собака, мне не позволяла гордость и стыд. Я молчал, не двигался с места.
     – Иди, Владик, – уже мягче попросила она. – У нас всё равно бы ничего не вышло...
     – Почему?
     – Потому что у меня месячные.
     Теперь мне стали понятны странности поведения Людмилы и её желание закрыться на ключ после ухода в спальню.
     – Ясно, – со вздохом сказал я. – Значит, не повезло. – Но я тебе хоть нравлюсь?
     – Нравишься и не более того.
     – Понял, понял, – иронично ответил я. – Ты мне тоже только нравишься, и не более того. Ясно?
     После своих слов, я почувствовал, что могу достойно покинуть неприветливую кровать.
     – Ты обиделся? – уже вслед спросила Людмила.
     Я ничего не ответил, вышел из спальни и закрыл за собой дверь.

ГЛАВА 5
    
     Весна на Кавказе обычно приходит рано. Но бывает и так, что последний зимний месяц приносят её, как на крыльях, заставляя почки деревьев и кустарников в два-три дня лопаться от просящейся наружу зелени. Но жители дач и сёл не спешат копать огороды: перелётных птиц ещё мало, а уж они-то знают, когда наступит настоящая весна!
     Однако город, омытый дождями, всегда ждёт прихода весенних дней. Из серого чудища с грязными улицами он постепенно превращается в красавца с отмытыми стенами домов, с чистыми тротуарами и с очищенными дворниками газонами от опавших листьев. И если неожиданно выпадет снег на только что появившиеся зелёные побеги, то это обычно веселит горожанина и особенно детей, которые тут же начинают играть в снежки.
     Именно такая весна стояла в Черкесске в последние месяцы моего обучения на третьем курсе музыкального училища. В один из этих дней я и Алексей возвращались домой после занятий. И когда мы дошли до распутья наших дорог, то решили немного постоять, любуясь распустившейся зеленью кустарника, слегка припорошенного выпавшим снегом. Мимо прошли три девушки. По-весеннему легко одетые, они привлекли наше внимание фигуристыми ножками, на которых уже были надеты капроновые чулки и туфли с высокими каблуками. Одна из них, что-то сказала, –  и тут же раздался девичий смех. Самая эффектная оглянулась, в упор посмотрела на Алексея.
     – Нас обсуждают... – негромко сказал он, провожая взглядом удаляющихся девиц, – А ножки какие! У той, которая оглянулась. Видел?
     – На тебя засмотрелась, Лёха. Можно ещё догнать. Познакомиться.
     – Да, ну! – махнул он рукой. – Все они б... Видел, как посмотрела?!
     – Да. Ты прав. Тут надо быть осторожным... – и, весело посмотрев на друга, я запел арию герцога из оперы «Риголетто», переделанную студентами на свой лад.
     – Если красавица на х... бросается, – начал я высоким тенором.
     – Будь осторожен: триппер возможен, – продолжил Алексей, сбиваясь на фальцет.
     Мы дружно рассмеялись.
     – Ну, а как у тебя с Людмилой? Что-нибудь получилось?
     Алексей был в курсе всех моих амурных похождений, которые были и которых даже не случались со мной. Он всегда с большим вниманием и любопытством расспрашивал о подробностях, что заставляло меня привирать детали и специально придумывать для него очередную победу на любовном фронте.
     – С Людмилой? – переспросил я, соображая, как скрыть позорное поражение в сей раз. – С ней у нас было так, как я и предполагал.
     Алексей сглотнул слюну и стал расспрашивать. В ответ я описал всё, как было, «забыв» лишь сказать о главном, что у меня ничего из этого не вышло.
     – Да... Тебе повезло: и хозяйка, что надо, и дочка. А моя – злая. Даже друзей не разрешает приводить. Помнишь, я тебя как-то пригласил. После того – прибавила цену за съём комнаты!
     – Серьёзно, Лёха?! Да-а... Тебе не позавидуешь.
     – А ты говоришь девочки. А куда я их приведу? Сразу выгонит стерва... А тебе и ходить даже никуда не надо, – заключил он.
     – Ну, Алексей, извини. Тут, как говорится, я тебе не помощник. При желании сначала можно погулять по городу, а там и место для встреч найдётся. Ты красивый, высокий парень… Видел, как эта б... на тебя посмотрела? Только найди себе девочку скромнее и повеселись с ней для души. В нашем деле надо уметь и отдыхать…
     Но Алексей уныло отвернулся и замолчал.
     Надо сказать, что своими рассказами о любовных похождениях, мне хотел задеть его самолюбие и подтолкнуть к нормальным отношениям с женским полом. Но как только я начинал говорить напрямую, он замыкался и уходил в себя.

* * * 

     И вот похолодание отступило. Начались настоящие весенние дни со щебетом птиц, с весёлыми детскими голосами, с постукиванием по уже высохшему тротуару женских каблучков. Для меня наступила ответственная пора: надо было готовиться к переводным экзаменам. На этот раз программа удалась полностью. Заметно прибавилась и беглость пальцев. Ольга Анатольевне впервые стала хвалить меня за исполнение пьес и особенно – сонаты В-А Моцарта.
     К концу третьего курса я овладел и новым предметом – «Гармония музыки». Его вёл преподаватель из далёкой Якутии, композитор с довольно трудным именем и отчеством. Преподавал он сухо, спрашивал строго и особо никого в группе не выделял. Сначала я надеялся, что изучение гармонических функций и правильного голосоведения в них позволит мне вернут умение импровизировать на фортепиано. Но этого, к моему огорчению, не произошло.
     Во-первых, несмотря на большое количество уже проигранных мною сочинений известных композиторов, у меня перестали рождаться собственные мелодии. В детском доме я не испытывал таких трудностей. Тогда они появлялись сами собой.
     Во-вторых, в некотором роде, мне всё-таки удавалось импровизировать, используя не собственные мелодии, а запомнившиеся отрывки из мелодий классиков, подвергая их вариационному развитию. Однако такая импровизация получалось лишь на коротком отрезке и быстро сходила на нет из-за бесконечных поисков гармонических функций на клавиатуре. Именно этот поиск не только сильно затруднял процесс импровизации, но и искажал изложение задуманного музыкального построения. Начатое, оно заканчивалась не так, как мне этого хотелось, а в зависимости от того, какую правильную на данном отрезке мелодии, а не нужную для её продолжения функцию, я успевал найти глазами на клавиатуре.
     Выходило сумбурно, и лишь местами в моих импровизациях прослеживалась какая-то логика в варьировании уже знакомой мелодии.
     Так я убедился, что упущенного в детстве умения импровизировать, мне уже никогда не вернуть. И этот вывод привёл к мысли, что слух музыканта-импровизатора и композитора обязательно должен развиваться с младенчества. Например, как это бывает у балерин, которые не становятся таковыми, не начав танцевать с детского возраста.
     И тогда мне стало понятно: точно так же и я никогда не смогу достичь уровня высокого профессионального пианизма. Волею судьбы, важный этап для обучении игры на фортепиано, ранний возраст, был упущен мною раз и навсегда. Таким образом, мальчишеская мечта пятнадцатилетнего подростка, решившего наперекор всему штурмовать вершины пианистического искусства, оказалась с самого начала неосуществимой затеей!
     И лишь изнуряющий труд, воля и огромная усидчивость сделали своё дело. Они помогли мне всего за три года обучения в ДМШ сравняться с одноклассниками, которые начинали играть на фортепиано с 5-7 лет. Эти же качества характера позволили мне удержаться и в рядах однокурсников по музыкальному училищу.
     Из сделанного умозаключения утешило только одно: после окончания музыкального техникума я смогу приобрести профессию преподавателя фортепиано, учась в ДМШ и в училище всего семь лет! «За это время, – думал я, – другие только оканчивают музыкальную школу. Да и мать будет рада, когда увидит, что её любимый сын сумел получить образование и начать самостоятельную жизнь».
     Примерно так я утихомиривал свою гордыню, но в глубине души она продолжала жечь неудовлетворённым самолюбием и звала к неприступным вершинам. Ко всему, я настолько свыкся с мечтой стать концертирующим пианистом и полюбил каждодневные музыкальные занятия, что без этого моя жизнь теперь теряла всякий смысл. Как выпущенный из орудия снаряд, я теперь мог лететь только вперёд, по инерции, подчиняясь не здравому рассудку, а стремлению хоть не на много, но приблизиться к желаемой цели.
     Из всей нашей группы студентов только Алексей и я сумели сдать гармонию музыки на отлично. Это было немалым достижением. Однако самым главным событием стала успешная сдача переводных экзаменов по фортепиано. Впервые, за исполнение экзаменационной программы по специальности, мне была выставлена отличная оценка. В результате, я был переведён на последний, уже четвёртый, курс обучения Черкесского музыкального училища.
     После такого успеха я стал уговаривать Ольгу Анатольевну разрешить мне исполнить на государственном экзамене более сложные произведения. Несмотря на возражения, я всё же уговорить её включить в выпускную программу все три части хорошо известной «Лунной сонаты» Л.В. Бетховена, а так же – популярное произведение С. Рахманинова «Прелюдия» (до-диез минор).

* * * 
    
     Когда вернулся домой на летние каникулы, то отдохнул лишь две недели и уселся за пианино. Для меня это были счастливые дни! Впервые я вплотную соприкоснулся с «Лунной сонатой», которую грезил исполнить, ещё учась в музыкальной школе. Каждый день, в десять утра, я уже сидел за инструментом и, с перерывами, занимался до часу дня. Затем обедал, делал небольшую прогулку и опять начинал разбирать новые пьесы. В шесть вечера занятия заканчивались. После них я уезжал в город навестить одноклассников или Маргариту Михайловну.
     В то лето мне пришла голову мысль, посетить детский дом, в котором я пробыл два года, расспросить о судьбе товарищей и, по возможности, встретиться с ними. Когда я пришёл туда, меня никто не узнал: знакомые воспитанники разъехались, воспитатели поменялись, а заведующая ушла на пенсию. Но уборщица, Нина Константиновна, которая продолжала работать уже в качестве заведующей складом, вспомнила меня. Она рассказала, что Юрка живёт с ней после усыновления, а Христостомова окончила медицинское училище и в данный момент работает в пионерском лагере у подножья Машука.
     Я захотел тут же встретиться с другом, и Нина Константиновна пригласила в гости.
     – Какой он стал? – любопытствовал я всю дорогу.
     – Вот придёшь – и увидишь. Большой... – уклончиво отвечала она.
     – А где учится или работает?
     – Да нигде он не учится! – вздохнула попутчица. – Так! Работал на фабрике... Теперь сидит дома.
     Я почувствовал, что мои вопросы чем-то задевают Нину Константиновну, и решил больше не расспрашивать.
     Когда мы оказались возле её квартиры, дверь открыл Юрка. Он заметно изменился и повзрослел. Правда, в росте прибавил мало. Лишь очень широкие плечи да смуглые немного грубоватые черты лица напомнили мне его мальчишеский облик.
     – А я тебе гостя привела. Посмотри, кто к нам пришёл. Не узнаёшь? – представила меня хозяйка.
     Юрка внимательно вгляделся:
     – А-а! Владик? Здравствуй, друг! Давно не виделись! – и мы крепко, по-мужски, обнялись.
     От Юрки несло спиртным, и это удивило. В моей памяти он всё ещё оставался примерным спортсменом.
     – А я бы тебя, Юрик, и не узнал на улице!
     – Что, страшным стал?
     – Да нет. Сильно изменился...
     – Ты тоже изменился. Растём, брат, растём...
     Он заглянул через открытую дверь в кухню, где начала хлопотать хозяйка.
     – Ма! Может, на бутылочку расколешься? Такой гость! А?
     – Хватит с тебя! Я тут, вижу, уже пустая бутылка из-под водки стоит, а нам ещё до пенсии тянуть. И сам без работы сидишь... – не сдержалась Нина Константиновна.
     – Да, собственно говоря, у меня не так уж и много времени, – вмешался я. – Спешу. Не обижайтесь. Забегу как-нибудь в другой раз.
     – Ладно! Я всё понял. Давай выйдем. Потолкуем немного... – предложил друг.
     Сказав прощальные слова хозяйке, я вышел с ним во двор.
     – Видал! – обратился он ко мне. – Житья нет.
     Затем достал пачку Беломора, предложил закурить.
     – Я не курю. Спасибо.
     – Молодец! А я вот закурил, как видишь, – развёл он руками и посмотрел на меня мутными глазами.
     – Собственно, что случилось? Ты же таким не был. А теперь – ещё и пьёшь.
     – Эх, Владик! Ничего ты в этой жизни не понимаешь, – пробормотал он в своё оправдание. – Работы нет... Денег нет... И она ещё пилит. Надоело. Понимаешь?!
     Я, конечно, его не понимал. Нина Константиновна была добрейшей женщиной и, когда мы находился в детском доме, часто забирала Юрку к себе на выходные дни. На праздники дарила недорогие подарки, скрашивая его одиночество. Но что так круто повлияло на него? Что изменило его здоровый образ жизни? Так спрашивал я себя, возвращаясь домой и думая с сожалением о судьбе друга. Да-а! Пути господние неисповедимы!

* * *

     Спустя несколько дней с моря вернулись отчим, мать и Леночка. Они звали туда и меня, но я не поехал, чтобы как следует позаниматься на фортепиано. Сестра взахлёб рассказывала, где они останавливались, какие посетили города и как сильно обгорели в первый день, пролежав полдня под открытым солнцем.
     Они выглядели окрепшими и хорошо загоревшими. Отчим даже почернел от загара и гордо расхаживал по двору в одних трениках. Когда его останавливали соседи и спрашивали, где это он так здорово загорел, он начинал важно и с удовольствием рассказывать о поездке всей семьёй на Чёрное море. В качестве доказательства демонстрировал сделанные на нашем фотоаппарате «ФЭД» чёрно-белые фотографии с изображениями Геленжика, Анапы, Сочи, Сухуми, Батуми и, конечно, озера Рица.
     Мать выглядела тоже неплохо и была настроена оптимистично.
     – Хоть косточки погрела, сынок, – говорила она. – В журнале пишут, что морская вода и ультрафиолетовые лучи очень полезные для суставов. Сейчас стала легче ходить и спину не так ломит. Вот, что значит море! А ты не захотел поехать. А зря.
     – Мам, я ещё молодой, и коленки пока не ломит.
     – Молодой-то, молодой, но отдыхать не умеешь.
     – А ты умеешь? Вон сколько дел с утра переделала. Хотя бы Леночку попросила помочь. Всё равно весь день во дворе болтается. Я вот ей скажу...
     – Пусть погуляет, сынок. Замуж выйдет – наработается, как и я.
     – А как у неё с учёбой?
     – С учёбой туговато. В отца пошла: пока не заставишь – сама не сядет. Ты в её возрасте другой был: от стола да от пианино – за уши не оттянешь. Вот и сейчас с утра сидишь. Шёл бы погулять.
     – А это хорошая идея, мама. Съезжу-ка я к Христостомовой. Да! Кстати! Недавно был в гостях у Юрки Мясникова. Помнишь? Совсем изменился парень...  Как-нибудь расскажу.
     – Юрку я знаю. Из детского дома?
     – Ну да.
     – А Христостомова?..
     – Тоже оттуда. Забыла? Самая примерная девочка была в старшей группе да ещё – Председателем Совета дружины. Помнишь?
     – Это – гречаночка невысокого роста?
     – Ну.
     – Вспомнила, вспомнила... Умная девочка!
     – Вот с этой умной девочкой я и хочу встретиться. Она, оказывается, уже выучилась на медсестру и сейчас работает в пионерском лагере под Машуком. Давненько мы не виделись!
     – Иди, иди, сынок. Прогуляйся. Только не допоздна…
     – Хорошо. Я постараюсь. А там, как получится. Только не волнуйся... Я тебя прошу. Если будет слишком поздно, останусь ночевать в лагере. Договорились?
     – Ладно, иди. Возьми три рубля на дорогу.
     И с этими словами она полезла доставать деньги из комода.

* * *

     Христостомову нашёл легко. К моему приходу она находилась в лагерном медицинском изоляторе и что-то делала с блестящими инструментами. Я неслышно подкрался сзади, обхватил её голову руками. Аня попыталась повернуться, но я продолжал удерживать и молчать.
     – Володька! Это ты, что ли? – слегка испугалась она. Потом потрогала мои руки и стала гадать: – А-а, Федя! Ты зачем сюда зашёл без спроса?
     Аня попыталась нащупать неизвестного ей шутника за спиной, но я не давался.
     – Да кто же это такой?! Ну-ка отпусти... Сейчас укол сделаю...
     Она сорвала мои руки с головы и вся раскрасневшаяся от возмущения резко повернулась. Какое-то мгновение, из-за полумрака наступившего вечера, Аня всматривалась в лицо.
     – Владик? – не поверила она глазам.
     – Не узнаёшь? Зато я сразу всех твоих женихов узнал.
     – Да какие они женихи! Володька – наш физрук. Любит всякие штучки откалывать да просить похмелиться из аптечки. А Федя – большой мальчик. Председатель отряда. Вот тот действительно «жених»: ходит за мной по пятам. Только я ему запретила сюда без надобности приходить. Мал ещё...
     – А мне можно?      
     – Можно. Только осторожно. Посторонним лицам нельзя находиться на территории лагеря, тем более – в изоляторе. Так что, лучше, пойдём и прогуляемся.
     Аня аккуратно сняла белый халат, повесила его в шкаф. Затем попутно глянула в зеркало и поправила расчёской волосы на голове. Она по-прежнему была невысокого роста, круглолицей, с яркими ненакрашенными губами, над которыми еле пробивались аккуратные усики, свойственные южным женщинам. Большие чёрные глаза, обведённые ровными дугами бровей, смотрели открыто, не прячась, и любили иронически щуриться.
     Собственно, она мало изменилась внешне и даже стала как бы ниже ростом, видимо, от того, что я сам подрос и вытянулся.
     – Ну, рассказывай, как ты это время жил. Учишься? – прервала она затянувшуюся паузу после того, как мы вышли из ворот пионерского лагеря.
     – Учусь, Аня, и учусь.
     Я кратко рассказал, как решил в пятнадцать лет стать великим пианистом, как много приходиться заниматься, а теперь переведён на четвёртый курс черкесского музыкального училища.
     – Здоровья не жалеешь, – прокомментировала она.
     – Аня! Я занимаюсь спортом и, когда есть время, гуляю на улице. Ты думаешь, зачем я сюда в такую даль из Новопятигорска припёрся? Отвечаю: чтобы прежде всего прогуляться под Машуком, подышать воздухом, ну и, как говориться, заодно, и тебя повидать.
     – Заодно? – пошла подруга в атаку.
     – А ты что же это думаешь? Я человек расчётливый. Стараюсь сочетать полезное с приятным.
     – С приятным? – сощурилась она, ища брешь в шутливых унижениях её женского достоинства.
     – Ну да.
     – А пощёчину не хочешь получить приятную?! Я могу, Маленький, это делать каждый день, если тебе понравится сегодняшняя прогулка на воздухе.
     – Аня! Ну, причём тут пощёчины? И вообще. Что за народ пошёл? Мелкий, пузатый. В лицо плюнешь – сразу драться лезет!
     – Ах, ты, жид порхатый! Это кто пузатый?!
     – А что, ещё – нет? – и я, сделав шаг назад, стал разглядывать её живот.
     – Сейчас ты у меня точно получишь...
     Аня придвинулась ко мне, замахнулась маленькой ручкой. Я прикрылся ладонью, а потом крепко притянул подругу к себе. Её ноги оторвались от земли, усыпанной листьями, и беспомощно повисли в воздухе.
     – Отпусти! – продолжая нашу игру, строгим голосом потребовала она. Но я крепко прижался губами к её рту, и она, после нарочитого сопротивления, обняла меня за шею.
     Уже стемнело, а мы всё ещё стояли на одном месте, продолжая целоваться и вспоминать нашу детдомовскую дружбу. Сегодняшнее сближение, отметили мы, растянулось на несколько лет. И только теперь, когда я повзрослел, наши чувства, накопившись, прорвались неожиданно и нежно. Я хотел близости и предложил Ане переночевать у неё в изоляторе.
     – Нельзя, – шептала она между поцелуями. – Туда в любое время, если что-то случится, могут привести заболевшего лагерного ребёнка, и тогда тебе придётся спать в лесу, – тихо засмеялась она. – Так что иди домой. Поздно. Мама твоя будет волноваться. Иди. Встретимся послезавтра. Я попрошу выходной, и мы сходим в кино или на городской пляж. Хочешь?
     Я согласился, но продолжал прижимать Аню к себе.
     – Иди, Владик! Иди... – оторвалась она от меня. – Тебе долго добираться.
     Однако следующее свидание у нас не состоялось из-за упавшего с турникета лагерного подростка. Это случилось перед выходным днём, который Аня уже выпросила у начальника лагеря. Естественно, её выходной был отменён, и когда я позвонил, она объяснила сложившуюся ситуацию. При этом добавила, что ей уже пора выезжать в Ставрополь для учёбы в медицинском институте. Но выезжать для продолжения учёбы надо было и мне.
     Отпросившись на несколько часов, Аня всё-таки приехала на автовокзал, чтобы проводить меня. Расставаясь, мы договорились писать друг другу письма и обязательно встретиться на Новый год.

ГЛАВА 6   

     Черкесск встретил сильным дождём, и я, проклиная всё на свете, с чемоданом и спортивной сумкой, почти бегом добирался до дома хозяйки. Добравшись, громко постучал в калитку, и меня тут же поддержал лаем разъярённый такой наглостью дворовой пёс.
     – Кто там? – прокричал Иван Иваныч из отрытой двери времянки.
     Я обратил внимание, что во всех окнах дома не горит свет. «Значит, Людмила поступила в институт», – с сожалением промелькнуло в голове.
     – Иван Иваныч! Это я! Владислав. Откройте.
     Мне было слышно, как он крикнул на не в меру разошедшегося пса, пнул его ногой. Собака обиженно гавкнула и, гремя цепью, полезла в будку. Уже оттуда верный страж горько заскулил толи от грубости хозяина, толи от нетерпения и рвения.
     Пока Иван Иваныч надевал резиновые сапоги, накидывал брезентовый плащ и, шлёпая по лужам, шёл к калитке, дождь усилился.
     – Приехал?! – спросил он, открывая щеколду.
     – Приехал, приехал... – рассерженный на его нерасторопность и плохую погоду, ответил я, но тот не заметил моего недовольства.
     – Давай сразу – во времянку. Там и разденешься. Хорошо, что печку подтопили недавно. Вот хлещет, окаянный! – прокричал он и, уже торопясь, стал запирать калитку.
      Не дожидаясь, я пустился бегом через весь двор.
      В прихожей времянки стояла Зоя Ивановна. Завидев меня, закачала головой:
     – Да-а, Владик! Угораздило тебя... Давай скорее всё сбрасывай.
     Я с удовольствием стянул потяжелевшую от воды верхнюю одежду, бросил её на пол и остался в одних мокрых трусах.
     – Снимай трусы, – скомандовала хозяйка, когда мы зашли в тёплую комнату. – Вот возьми и как следует вытрись, – подала она большое полотенце, но, заметив мою нерешительность, повернулась к Иван Иванычу: – Видал? Застеснялся! Да я в больнице уже всего насмотрелась. Снимай, снимай, говорю... А ты, Ваня принеси чемодан. Пусть своё бельё достанет.
     Когда я оделся, она налила полстакана водки.
     – Пей! Для сугрева. Чтоб не чихать и заразу не распространять, – засмеялась она.
     Спиртное сразу ударила в голову и разлилась по внутренностям согревающей волной. Хозяйка, уже не спеша, разлила по мискам борщ, нарезала хлеб. Из начатой бутылки водки налила Ивану Иванычу и плеснула себе на донышко стакана.
     – За наше здоровье, – промолвила она и одним глотком выпила его содержимое. – Ешь, Владик, а то уже носом клюёшь. Как зайдёшь в дом – сразу в постель. Там сегодня один, королём, спать будешь! Людочка-то поступила в саратовский институт. Умница. И сноха хочет насовсем туда переехать. Видно, боится Сашку потерять. И останемся мы тогда совсем одни, Ваня! – повернулась она к сожителю. – Разлетятся наши птенчики...
     – Прилетят, куда они денутся! Пока не выучились, им твоя помощь ещё нужна будет.
     – Пойду, Зоя Ивановна, – встал я со стола. – Спасибо за всё...
     – Сейчас провожу, – засуетилась она. – Замок открою: дверь на ключ закрыта.
     Когда я проснулся утром, во всю светило солнце. Оно как всегда заглянуло в окно со стороны кровати и упёрлось лучами в светло-коричневый крашеный пол. На веранде раздался скрип открываемой двери. Вошла Зоя Ивановна и тихо прошла в зал. Надо было вставать. И пока хозяйка не появилась снова, я быстро натянул тренировочный костюм.
     – Проснулся? – послышался её голос. – Мы сейчас идём на базар.  Ты будешь дома или оставить ключи?
     – Дома, Зоя Ивановна. Играть буду долго. Успеете два раза сходить.
     После её ухода я позавтракал из привезённых запасов и уселся за инструмент.
     Было воскресенье. На другой день начинался мой новый и последний год обучения в музыкальном училище.

* * *

     На первом же занятии Ольга Анатольевна предупредила, что хотя мною и разобраны произведения и кое-что я успел выучить наизусть, в них потребуется большая беглость и разнообразная техника звукоизвлечения. Затем она села за инструмент и продемонстрировала в каком темпе следует исполнять третью часть «Лунной сонаты». Оказалось, что сама Ольга Анатольевна оканчивала второй курс консерватории, именно, с этой сонатой, и её демонстрация темпа меня поразила.
     Разбор «Прелюдии» до-диез минор С. Рахманинова особых возражений не вызвал, но она посоветовала уделить в ней больше внимания педалированию обеими ногами. Работа над «Прелюдией и фугой» до-минор И.С. Баха из первого тома ХТК (Хорошо темперированный клавир - авт.) ей понравилась достигнутыми мною сочным звукоизвлечением и грамотным ведением голосов.
     Для выпускных экзаменов Ольга Анатольевна предложила взять и пьесу французского импрессиониста Клода Дебюсси «Лунный свет». Произведение было небольшим, но, как потом оказалось, требовало ажурного исполнения неудобно расположенных арпеджио (способ последовательного извлечения звуков аккорда - авт.) и прозрачного (я бы сказал «голубого») звукоизвлечения.
     Вначале пьеса мне не понравилась. Но когда я выучил её наизусть и смог ускорить темп, сочинение К. Дебюсси зазвучало эффектно, таинственно светясь переливами необычной гармонии.
     Время шло. Я продолжал усиленно заниматься и буквально вгрызался в трудные места экзаменационной программы. В конце первого семестра администрация училища наметила проведение концерта выпускников фортепианного отделения. Это делалось для того, чтобы мы, как говориться, смогли «обкатать» уже выученные пьесы для их более уверенного исполнения на государственном экзамене.
     Ольга Анатольевна предложила выступить с сонатой Бетховена, которую я уже знал наизусть и приближался в её третьей части к нужному темпу. Для второго номера концертной программы было решено взять пьесу К. Дебюсси.
     Неожиданно, перед самым концертом, Ольга Анатольевна заболела, и наша генеральная репетиция в актовом зале, куда пускали только с педагогом, так и не состоялась. Однако без предварительного ознакомления с инструментом, на котором пианисту предстоит играть на концерте, он вынужден знакомиться с его клавиатурой прямо «на ходу», то есть во время самого публичного выступления. А такое упущение, как известно, может привести к неуверенному исполнению и даже к ошибкам. Всё это я знал, но мне уже ничего не оставалось делать, как только надеяться на удачу.   
     В назначенный день в актовом зале собрались почти все студенты училища, поскольку выступление выпускников для них было не только интересным, но и весьма поучительным. Сами же участники концерта столпились за кулисами. После объявления его начала, ведущая стала приглашать к роялю солистов.
     Настала и моя очередь.
     Конечно, так и не опробовав концертный инструмент, я уже переживал и волновался. К тому же, когда уселся за рояль и приступил к исполнению медленной части сонаты, вскоре заметил, что модные по тем временам удлинённые рукава нового пиджака задевают за белые клавиши рояля. Такое обстоятельство сильно отвлекло и привело к ошибке во второй части произведения, которая всегда шла безупречно.
     С ужасом я приготовился к началу очень быстрой третьей части сонаты. Однако на первой же её странице очередная ошибка заставила остановиться. Я начал снова, но неудачи не оставляли меня. В середине остановился опять и, споткнувшись перед финалом, наконец закончил исполнение. К этому времени от стыда у меня горело лицо, а в голове сверлила мысль, что я опозорился на всё училище.
     Я был потрясён! Никогда мне не приходилось так «облажаться» (на студенческом языке – опозориться, – авт.) перед публикой, тем более, перед всё понимающими студентами. Слушатели жидко поаплодировали и настороженно замолчали. Наступила мёртвая тишина. Каждый понимал: после стольких ошибок в известнейшем произведении исполнитель по инерции может «смазать» продолжение концертного выступления. Смогу ли я собраться для исполнения следующей пьесы? Вот какой вопрос стал интересовать аудиторию.
     Всего этого я не понял, так как и не думал «собираться». Наоборот, у меня появилось чувство полного безразличия к слушателям. Сыграл, как говориться, хуже некуда! А для чего тогда стараться? Ради небольшой пьесы Клода Дебюсси? Её надо просто отыграть и поскорее уйти со сцены!
     Я так и сделал, при этом исполнив «Лунный свет» без единой ошибки. Когда встал из-за рояля, зал взорвался аплодисментами. Студенты аплодировали не только удачному исполнению пьесы, но и моему умению, как они подумали, собираться после серьёзных промахов.
     Зайдя за кулисы, я тут же оставил сцену и, стараясь быть незамеченным, покинул училище.
   
* * * 

     В начале второго семестра без всякого предупреждения в Черкесск приехала Аня. Перед этим она не писала месяца два, и я уже стал подозревать, что в её личной жизни появились изменения. Я встретил гостью возле калитки, заслышав лай собаки.
     – Не ожидал? – с усмешкой спросила она.
     – Честно говоря, нет, но рад тебя видеть.
     – Только и всего? – продолжала насмешничать Аня.
     – Ну, понимаешь, я подумал, что ты забыла меня. К тому же, на последние письма ты почему-то так и не ответила.
     – А я в гости приехала. Примешь?
     – О чём речь?! Надолго?
     – На ночь...
     – До завтра? – разочарованно протянул я.
     – Ага. Пустишь?
     – Да, что ты говоришь. Оставайся хоть на неделю!
     – А на всю жизнь?
     – На всю жизнь?.. – смутился я, но не нашёлся, что ответить и пожал плечами.
     – Вот видишь, – засмеялась она. – Поэтому и приехала только на одну ночь.
     – Вечно ты, Аня, со своими шуточками! – сделал я рассерженный вид, чтобы скрыть неуместную растерянность. – Проходи. А впрочем... Хозяйка не разрешит оставить тебя на ночь. Давай сразу, пока светло, пройдёмся по улице и расспросим людей насчёт комнаты.
     Так мы и сделали. Вскоре я предложил ей свернуть к старенькому дому в расчёте на то, что бедные хозяева охотнее согласятся пустить незваных гостей на одну ночь. Расчёт оказался верным. Когда мы постучали в калитку, вышла женщина лет тридцати, высокого роста, некрасивая, в поношенном стареньком платье, но с добрыми отзывчивыми глазами.
     – Переночевать? – переспросила она, удивлённая появлением неожиданных постояльцев.
     – Понимаете, эта девушка приехала ко мне в гости, – кивнул я на Аню, – но моя хозяйка не разрешает ей ночевать.
     Женщина улыбнулась и повела нас в дом.
     Вскоре, после моего похода в магазин, мы сидели за накрытым столом. Кроме еды, была куплено и креплёное вино. Я разлил его всем по полстакана и предложил выпить за здоровье хозяйки. В конце ужина оставшееся вино было предложено нашей покровительнице. Не смущаясь, она осушила слегка недолитый стакан и, подперев рукой подбородок, блестя захмелевшими глазами, стала слушать мою беседу с Аней.
     Мы же вспоминали детский дом, друзей и смешные истории, произошедшие во время пребывания в этом заведении и так увлеклись, что совершенно забыли о сидящей рядом хозяйке.
     Через некоторое время я опомнился. Проявив осторожность и стеснительность, мы договаривались, что на ночёвку устраивается только Аня. Но теперь, когда закончилось застолье, я стал лихорадочно искать повод, чтобы остаться вместе с ней. К моему великому сожалению, в голову ничего путного не приходило, и даже сказать, что мы муж и жена, я уже не мог: из моего разговора с Аней было понятно, что мы далеко не супружеская пара.
     Но вот молчаливая участница нашего застолья, раскрасневшись от выпитого, отчего её лицо стало ещё более некрасивым, поднялась из-за стола. «Пойду постель стелить», – сказала она и направилась в другую комнату.
     Я и Аня переглянулись, выжидающе замолчали.    
     Через некоторое время женщина показалась на пороге, скрестила руки и, прислонившись к косяку двери, сообщила: «Можно ложиться спать».
     Смущённая Аня поднялась и направилась в комнату.
     Набравшись храбрости, следом пошёл и я, будто бы затем, чтобы посмотреть, как устроилась подруга. Но то, что я увидел, вызвало восторг и облегчение: в отведённой комнате стояла большая двуспальная кровать с двумя белоснежными подушками и широким одеялом.
     – Я всё чистое застелила и поменяла наволочки. – доложила женщина, приняв наше молчание за тщательный осмотр приготовленной постели.
     – Большое спасибо! – повернулась к ней Аня, в то время как я, страшно обрадованный увиденным, продолжал лицезреть прелести нашего будущего ночлега.
     – Спокойной ночи! – улыбнулась хозяйка и плотно прикрыла за собой дверь.
     Я подошёл к Ане, нежно обнял за плечи. Прижавшись друг к другу, мы продолжали молчать и не торопились лечь в постель. Ведь впереди нас ждала волшебная и длинная зимняя ночь.

* * *

     На следующее утро я не пошёл на занятия, чтобы проводить гостью на рейсовый автобус. Под глазами Анны еле заметно пролегли синеватые круги от бессонной ночи, и она старалась их тщательно припудрить стоя перед зеркалом.
     – А ты просишь, что бы я осталась ещё на ночь. Видишь: круги под глазами, – повернула она лицо в мою сторону, и стала подводить помадой припухшие губы. – У неё было хорошее настроение, в то время как я был расстроен. – А ты чего нос повесил, Маленький?
     – Не хочу, чтобы ты уезжала. А то не знаешь! – нервно ответил я.
     – Нельзя, – вздохнула она, поправляя причёску.
     – Почему?
     – Потому... Придёт время – узнаешь.
     – Тебя там кто-то ждёт?
     Она испытывающе посмотрела.
     – Да. Ждёт.
     – Кто?!
     – Жених.
     – Жених? Ты что, замуж выходишь?!
     – Ты всё равно не женишься на мне, Владик. Не правда ли?
     Я замолчал и растерянно спросил:
     – Зачем же ты приехала?
     – Затем... – тут Аня сделала паузу, как будто взвешивая, стоит ли продолжать, – затем, что я люблю тебя ещё с детского дома.
     – И ты приехала, чтобы подразнить, а потом сказать, что выходишь замуж?
     – Нет. Я хотела, чтобы ты хоть раз в жизни был моим, – усмехнулась она.
     – А как же жених? – последовал глупый вопрос.
     – Жених ничего не узнает. К тому же, мы ещё не расписаны. – Я приблизился к Ане и обнял. – Теперь ты всё знаешь... – облегчённо вздохнула она и поцеловала в губы, – а нашу зимнюю ночь я запомню на всю жизнь. – Потом подошла к окну и, глядя через стекло, задумчиво сказала: – А за последствия не бойся... Ребёнка у нас не будет. Детей надо рожать от своих мужей.
     Всю дорогу до автобусной станции мы молчали. Каждый думал о своём. Между нами пролегла черта судьбы, извилистые и не всегда угадываемые повороты которой, приносят радость и печаль, надежду и разочарование.

ГЛАВА 7

     Заканчивался второй семестр моего последнего года обучения в музыкальном училище. Впереди предстояло главное испытание – государственные экзамены. К этому времени преподавателям выпускников фортепианного отделения разрешили проводить занятия на рояле, стоящем в актовом зале. Но теперь, пользуясь ключом, доверенным мне Ольгой Анатольевной, я старался попасть туда и самостоятельно, когда помещение было свободным.
     На наших репетициях экзаменационная программа уже шла неплохо. Хорошо получались Прелюдия и фуга И.С. Баха, пьеса К. Дебюсси и даже Прелюдия С. Рахманинова, но «Лунная соната» после провала на концерте вызывала у меня тревогу: её очень быстрая третья часть, требовала предварительного и хорошего разогрева рук.
     Однако репертуар играемых на экзамене произведений предусматривал определённый порядок их исполнения. Программа обязательно должна была начинаться с полифонии, за которой следовало играть этюды, пьесы, и лишь в конце –  экзаменуемый мог закончить выступление крупной формой, то есть сонатой.
     Таким образом, рассудила Ольга Анатольевна, мои руки должны успеть разогреться на менее трудных и неплохо получающихся произведениях, а сам я – успокоиться перед исполнением сонаты.
     И вот наступил день сдачи государственных экзаменов. Комиссию, как мы тут же узнали, возглавил приехавший из московской консерватории преподаватель фортепиано. В переполненном зале в качестве зрителей собрались студенты всех отделений. Члены же комиссии уселись за длинным столом, установленным прямо перед сценой, а выпускники фортепианного отделения собрались за кулисами.
     Девушки откровенно нервничали, кое-кто пил валериану или успокоительные таблетки. Я стоял в стороне, чтобы не видеть их беспокойных лиц, и потирал тёплые кисти рук, уже разыгранные на гаммах в соседнем классе.
     Но тревожное перешёптывание и негромкий нервный смех выпускниц мне были хорошо слышны.
     – Девочки-и! – тихо раздался голос Вальки Королёвой. – Зачем вы пьёте успокои-итель-ные? Говорят, их нельзя пить перед выступлением.
     – Почему-у? – также тихо отозвался кто-то.
     – Вы же заснёте и будете играть как сонные мухи.
     – Ну и что-о! – ответил другая. – Я уже итак, как пьяная, и мне наплевать, что они там поставят.
     Все захихикали.
     – Ду-ра! – негромко воскликнула Королёва. – Ты же и играть будешь, как пьяная.
     – А что, девочки, действительно на исполнение повлияет? – забеспокоилась способная, но очень ленивая евреечка Светка Гитман.
     – На твоё исполнение, Света, уже ничего не может повлиять, – с серьёзным лицом съязвила Валька.
     Имея отличную память, Светлана всегда учила произведения за месяц до экзаменов и часто не успевала как следует их выучить, но на экзамене каким-то образом проигрывала программу, удовлетворяясь заслуженной тройкой. Зато никто из нас не мог, как она, подбирать по слуху современные песни. Мы часто собирались в каком-нибудь классе, где девочки с удовольствием пели под её аккомпанемент. Я обычно стоял рядом и с завистью наблюдал за руками Светланы, легко и быстро находящими нужные аккорды. Мы все её любила за безобидный характер и умение подбирать на слух, но часто подсмеивались над её бесшабашностью и ленью.
     После замечания Королёвой кое-кто захихикал.
     Светлана же, не обращая внимания на насмешку, стала жаловаться:
     – Я не доучила сонату и очень волнуюсь. Выпила валерьянки и элениум, но меня ничего не берет...
     Из зала раздался голос председателя комиссии:
     – Аистова Надежда Васильевна! Пожалуйста – к роялю.
     Стоящая недалеко от меня и так же молчавшая однокурсница слегка побледнела и направилась к инструменту.
     – Ни пуха ни пера! – раздались тихие напутствия.
     – «К чёрту!» – прочитал я ответ на её губах.
     Вся наша группа столпилась возле края открытой кулисы. Отсюда можно было видеть часть зала и всю экзаменационную комиссию, рассевшуюся за столом. Посередине его восседал незнакомый пожилой мужчина, немного возвышающийся над остальными из-за высокого роста. Худощавое и аскетическое лицо с седыми волосами, строгий взгляд и резкие повороты головы выдавали в нем нервный и властный характер.
     – Да-а, девочки, этот старикан спуску не даст, – прошептала Королёва.
     – А я думала, молодо-ого пришлют, – разочарованно протянула Гитман.
     В это время Надежда уже уселась за рояль, поправила платье и сразу приступила к исполнению полифонии. Мы замерли. Где-то в середине она сбилась, но сумела не остановиться, повторив заново фразу.
     – Началось, – тихо ахнула её подруга Ирина Панова, миловидная и серьёзная девушка. – Она этого Баха терпеть не может и еле выучила наизусть. – Аистова споткнулась ещё раз, поморщилась, прервала игру, и снова продолжила с неудавшегося места. – А я ей говорила...
     – Да замолчи ты! – зашикали девушки. – Совсем сглазить хочешь...
     Ирина замолчала и надула губы. Уж кто-кто, а она – подруга выступавшей. И как можно было такое подумать?!
     Тем временем, Аистова перешла к этюду и сыграла без явных ошибок. Пьесы были исполнены достаточно выразительно. Стало заметно, что раскрасневшиеся после полифонии щеки Надежды приобрели нормальный цвет. По всей вероятности, она сумела взяла себя в руки и уверенно сыграла под конец сонату.
     Когда девушка зашла за кулисы, все обступили её и стали поздравлять с окончанием выступления.
     – Страшно было? – поинтересовалась Гитман.
     – Ой, девочки! Из-за этого Баха я чуть было...
     Дальше Аистова, что-то очень тихо сказала, и её подруги негромко захихикали.
     После короткой паузы, во время которой члены комиссии переговаривались между собой, была вызвана другая выпускница.   
     Следующей была моя очередь.
     Расхаживая в уголке сцены, потирая немного остывшие руки, я старался сосредоточиться и успокоиться, но волнение нарастало. В итоге, мои нервы не выдержали и я мысленно махнул на всё рукой:  «Будь, что будет!»
     – Белов Владислав Витальевич. Просим к роялю, – донёсся скрипучий голос председателя комиссии.
     При выходе на сцену в голове мелькнуло:  «Через полчаса я избавлюсь от этой тяжёлой ноши и смогу вздохнуть с облегчением. Только бы скорее всё закончилось!..»
     Волнение тут же сказалось на темпе исполнения Прелюдии и фуги. Меня, как говорят музыканты, «стало заносить». Это когда пальцы перестают подчиняться голове и начинают играть быстрее, чем нужно самому исполнителю. Собственно, именно этот темп и требовался! Надо было только выдержать его до конца и не сорваться. Дома я не часто играл прелюдию в быстром темпе, опасаясь зажатия рук, но иногда всё-таки позволял себе предельный темп.
      Такой подход в домашней работе помог мне выдержать установившийся темп, и я благополучно добрался до конца прелюдии.
     В отличие от только что сыгранного, фуга имела умеренный темп, и самым важным здесь было умение соблюдать правильное голосоведение с выделением в нём главной темы. Но я всегда любил работать над полифонией (вид многоголосия при одновременном звучании нескольких мелодий в вокальном или инструментальном произведении – авт.), и кропотливая домашняя работа помогла в этот раз отлично справиться со сложным произведением И. С. Баха.
     Исполнение же октавного этюда К. Черни и пьесы К. Дебюсси только подтвердило, что перед комиссией сидит неплохой студент. Такое удачное начало  придало мне уверенности, а вместе с нею – далёкое волнение: впереди была самая трудная часть экзаменационной программы.
     Рахманиновское сочинение было исполнено без ошибок, хотя я знал: моя интерпретация (индивидуальный подход музыканта к исполняемому им произведению – авт.) знаменитой пьесы была далека от совершенства. Это я понял ещё на уроках Ольги Анатольевны, которая имела небольшие руки и вряд ли когда-нибудь играла Прелюдию до-диез минор с очень широким расположением аккордов. Было видно, что произведение мало интересовала её, отчего в некоторые местах мне позволялось исполнять его по своему усмотрению.
     И вот я оказался перед началом самого трудного произведения выпускной программы – сонаты №14 Л.В. Бетховена.
     До выступления на экзамене я считал, что неплохо выучил наизусть первую и вторую части, тем более, что они исполняются довольно медленно. Поэтому, начав играть первую часть, стал думать о третьей – самой трудной. Но как только мысли отвлеклись от реального исполнения, пальцы, «оставшись без головы», сбились и такта три «плавали», пока не нашли с моей помощью нужную гармонию и мелодию. Правда, я не остановился и не запаниковал. Но мне следовало бы помнить известную музыкантам истину, что в медленной игре на инструменте можно легко запутаться, если твои мысли отстали от рук или, ещё хуже, убежали далеко вперёд.
     Средняя часть, короткая и грациозная, на этот раз была сыграна неплохо, хотя и здесь я слегка споткнулся, продолжая мысленно готовиться к предстоящим трудностям.
     Но вот я добрался до третьей части. Разогретые руки сразу взяли предельный для меня темп и дело пошло. Ошибок, практически, не было. Не веря ушам, я проскочил репризу (повторение какой-либо части произведения или его построения -- авт.). В разработке сонаты (построение, следующее за репризой – авт.) менялась тональность (высота строя музыкального произведения – авт.) из-за чего здесь иногда возникали трудности с запоминанием, но и это препятствие было успешно преодолено. Наконец, исполнение сонаты подошло к заключительному построению с выходом на каденцию и финал. Всё! Последние аккорды, взятые мною, прозвучали так, как и требовалось у Бетховена – величественно и грозно.
     Это был конец не только моему исполнению известнейшего произведения композитора, но и всех переживаний по поводу сдачи государственных экзаменов. Я почувствовал, что ниже четвёрки мне уже не должны поставить и облегчённо вздохнул. Потом встал, поклонился залу и пошёл за кулисы. Не останавливаясь, ответил на поздравления девушек и вышел на улицу.
     Возле урны курили студенты хорового отделения, которые только что покинули зрительный зала.
     – Отстрелялся?
     – Да-а... Кажется, отстрелялся.
     – Молодец. Поздравляем, – и они по очереди пожали мне руку. – Неплохо. Четвёрка точно обеспечена, – уверенно сказал кто-то.
     – Спасибо, ребята. Дайте закурить...
     – Ты же не куришь.
     – Тут закуришь...
     – Это точно, – поддержал один из них.
     Затем – протянул пачку сигарет. Его сосед чиркнул спичкой. Когда я прикуривал, тот заметил, как дрожат мои пальцы.
     – Мандраж ещё не прошёл! – беззлобно засмеялся парень, держа на кончике спички красный огонёк.
     – Посмотрим, Сашка, какой у тебя завтра будет «мандраж»! – захохотали дружки.
     Я молчал, курил и с удовольствием втягивал в себя ароматный дым сигареты. От этого у меня закружилась голова, но в груди уже нарастала гордость за проделанный путь от пацана, мечтающего стать великим музыкантом, до выпускника музыкального училища.

ГЛАВА 8

     Летний Пятигорск встретил зеленью деревьев, газонами из ярких цветов и щебетом птиц, радующихся тёплому солнечному дню. С двумя чемоданами и спортивной сумкой через плечо я втиснулся в заднюю дверь отъезжающего от автовокзала трамвая. К моему удовольствию, одно место оставалось свободным, и я  с облегчением поставил чемоданы на пол, сняв с плеча сумку, уселся на деревянное сидение.
     Оба чемодана были забиты одеждой, но в одном из них лежал пахнущий типографской краской синий диплом. В нём солидным и ровным подчерком было написано, что я окончил Черкесское музыкальное училище и получил две специальности: преподавателя детской музыкальной школы по классу фортепиано и аккомпаниатора.
     В окне вагона промелькнули ворота городского парка, музыкальная школа, здание общеобразовательной школой №11. Потом, настойчиво звеня на повороте, трамвай вырвался к площади городского вокзала, сделал полукруг и стал высаживать пассажиров на остановке. Теперь надо было пересесть на следующий трамвай, едущий до Новопятигорска.
     Я вытащил чемоданы на улицу и поставил их на асфальт. Огляделся. Возле приветливого и светлого здания железнодорожного вокзала увидел стоянку такси. В кармане ещё оставалось пять рублей, и мне пришла в голову мысль, подъехать к дому на легковой машине.
     Я представил, как кто-нибудь из соседей, завидев меня вылезающим из такси и с чемоданами, спросит как учёба, как дела, и вот тут-то можно будет удивить известием об окончании музыкального училища и даже показать диплом.
     Стоянка была недалеко, в тени привокзального строения, и я потащил к ней свои чемоданы. Опросил нескольких таксистов, но все они отказывались ехать в Новопятигорска, боясь не найти на окраине города нового пассажира. Тогда я направился к машине частника, стоявшей неподалёку. За рулём новенькой чёрной «Волги» дремал молодой человек, откинувшись на спинку сидения. Его белая кепка была надвинута на глаза.
     Я постучал по стеклу и, стараясь придать солидность голосу, по-мужски, обращаясь на «ты», спросил:
     – До Новопятигорска довезёшь?! – Но молодой человек крепко спал. – Эй, товарищ! – приоткрыл я дверцу, – До Новопятигорска возьмёшь?!
     Мужчина проснулся, сдвинул кепку на затылок и внимательно посмотрел:
     – Белый? – прохрипел он спросонья.
     Когда я вгляделся в очень загоревшее лицо, узнал Виталика:
     – Дружище! Вот так встреча!
     Я думал, что мой бывший одноклассник, удивится и обрадуется не меньше меня, но он только пожал протянутую руку и без всякого волнения сказал:
     – Привет... Каким ветром?
     – Из Черкесска еду, – поостыл я.
     – А что там делал?
     – Учился в музучилище. Сдал госы. Теперь – домой.
     – А-а... Я забыл, что ты учишься в училище!
     – Уже не учусь. Закончил.
     – Значит, теперь ты, кажется, будешь работать преподавателем в музыкальной школе. Так?
     – Так.
     – Ну что ж, поздравляю! Приглашаю на свой корабль. Пойдём, чемоданы засунем в багажник.
     Когда уселись, Виталик сходу и очень лихо рванул с места. Машина взревела, а меня прижало к спинке сидения. Сделав резкий разворот по привокзальной площади, «Волга» устремилась по дороге, ведущей к Новопятигорску.
     – Хорошая машина. Твоя?
     – Нет! Если бы моя была, так не рвал. Горкомовская.
     – Ты что, шофёром работаешь?
     – Да-а, – важно протянул мой друг. – Вожу третьего секретаря горкома Данил Данилыча Скребко. Не слыхал про такого?
     – Я редко бывал в Пятигорске последние четыре года. Не до секретарей было.
     – Эт ты зря, паря! Своё начальство в городе надо знать. Мало ли что...
     – А зачем мне знать? Я же по распределению ещё два года буду отрабатывать, а там, может быть, уже и другое начальство будет.
     – Не скажи! Мой шеф – ушлый мужик. Говорят, что его собираются повысить до второго секретаря. А это – уже не шуточки. И меня обещал с собой забрать. Он с моим паханом когда-то вместе работал в гараже. Тогда Данил Данилыч парторгом был, а теперь – во как поднялся! И меня одного не оставит. Заберёт. Ему, начальству, везде свои людишки нужнее других. Вот видишь: разрешил потаксовать на горкомовской машине. Половина мне – половина ему. Тоже приработок, – разоткровенничался друг.
     Я замолчал. Мне было неприятно выслушивать его восторг по поводу сытой жизни шофёра горкома партии. В связи с этим, в памяти всплыло комсомольское собрание, когда я учился в девятом классе школы №11. Тогда наш класс выбрал нового комсорга. Общим мнением собрания была выдвинута моя кандидатура. В то время я ещё верил в комсомольские призывы и лозунги и был горд тем, что одноклассники оказали такое доверие.
     Правда, если говорить честно, то никто из них и не хотел быть избранным на эту должность. С комсомольского вожака спрашивали больше и ему поручалась дополнительная организационная работа. Однако я был рад их выбору. Не знаю, какой бы вышел из меня комсорг, но, думаю, благодаря моей ответственности и дисциплине, справился бы не хуже других.
     К концу собрания пришёл парторг школы, которого я уважал, как преподавателя, умело и интересно ведущего математику. Игорь Александрович, так звали парторга, как только узнал, что товарищи единогласно избрал меня, пришёл в неистовство. Он начал критиковать мои недостатки, из-за которых я, по его мнению, не смогу стать хорошим вожаком. Кроме всего, обвинил в безынициативности, замкнутости и даже обозвал «тихоней».
     – Разве вам такой нужен комсорг! – кричал он притихшему классу, и никто не осмелился ему возразить. Я же сгорал от стыда и обиды, не ожидав нападок от любимого учителя.
     Однако одноклассники продолжали молчать.
     – Хорошо! – продолжил Игорь Александрович. – Почему бы вам не выбрать Артёмьева Виктора. Парень, что надо! Весёлый, инициативный, занимается спортом, наконец. А?
     Виктор действительно был «инициативным» учеником и занимался спортом. Но вся его инициатива уходила на мелкие хулиганские проступки: удрать с уроков, подговорив нескольких одноклассников, постоянно мешать другим на занятиях или побить, кого следует. Кроме того, мой одноклассник учился на одни тройки и больше походил повадками на простого деревенского парня. Он никогда не отказывался что-либо перетащить из класса в класс, если его просил кто-нибудь из школьного начальства. Делал с удовольствием, понимая, с кем имеет дело. Его угодливость и сноровка безотказного рубахи-парня нравилась педагогам. Но для организации комсомольских мероприятий этого оказалось мало. Когда меня тут же «переизбрали», и класс проголосовать за Артёмьева, который ни сном, ни духом не мог предположить, что на него падёт такое «наказание», то через полгода он сам попросил освободить его от столь нудной обязанности.
     После того собрания и началось моё разочарование в идеалах комсомола и его старшего брата – Коммунистической партии. Поэтому, сидя в машине, я продолжал молчать почти до самого дома.
     Когда Виталик притормозил на перекрёстке, где мы обычно расходились с ним, идя из школы, я не стал просить его заехать в мой двор, а полез в карман за деньгами.
     – Ты чего, Белый? Я со своих не беру. Да и домой заодно ехал. Пообедаю – и снова «на работу», – хитро подмигнул он.
     – Спасибо, – ответил я и открыл дверцу машины.
     Он тоже вышел, чтобы достать чемоданы.
     – А знаешь что? Давай сходим завтра в ресторан. Посидим, музыку послушаем и девочек пощупаем, как любит говорить мой шеф. А?
     – Знаешь, Виталик, рестораны – это не для меня: не заработал ещё.
     – Ерунда! Платить буду я. А как у тебя деньжата появятся, сходим за твой счёт. Лады?
     – Боюсь, что тебе долго придётся ждать.
     – Да брось ты! Я в ресторан итак каждую неделю хожу. У моего шефа там кабинка. Если хочешь, приходи к гостинице «Бристоль» к семи вечера.
     – Ладно. Договорились, – ответил я, уступая его настойчивости, пожал протянутую руку и подхватил чемоданы.

* * *

     Дома уже ждали с накрытым столом. В честь приезда стояло и шампанское. Повзрослевшая Леночка, как только я поставил чемоданы, бросилась ко мне и повисла на шее. Мать тяжело поднялась с дивана. Было видно, что у неё недомогание, но она пробовала улыбаться и со слезами на глазах обняла и поцеловала в щеку.
     – Наконец-то, выучился, сынок. Теперь и помереть не страшно...
     – Что ты говоришь, мама? С чего это ты умирать собралась?
     – Да это я так, к слову сказала, – всплеснула она рукой. – Не слушай меня. Немного приболела. Желудок, изжога да небольшая температура держится. За тебя все переживала. Как ты там?..
     – Госы сдал успешно, по специальности получил четвёрку, теперь дома – до конца августа побуду, а там – и на работу. В станицу Зеленчукская направили. На два года. Работать буду в ДМШ преподавателем фортепиано.
     – А диплом получил? – поинтересовалась сестрёнка.
     – Получил.
     – А посмотреть можно.
     – Лена! – забеспокоилась мать, – дай ему в себя прийти: переодеться, покушать...
     – Ладно, покажу. Вот только переоденусь, умоюсь... Хорошо, Ленусик?
     Я открыл чемодан, достал спортивный костюм и стал переодеваться. Тем временем, сестрёнка попыталась найти диплом сама. Она села на корточки и стала рассматривать мои вещи.
     – Ищи его там, – указал я на боковой карман чемодана.
     Пока я умывался, Леночка, сидя на диване вместе с матерью, стала читать:
     – Специальность – четыре, мама!.. Музыкальная литература – пять. Гар-мо-ни-я... – сделала она ударение на «я» и остановилась в недоумении.
     Вытирая лицо полотенцем, я поправил ошибку.
     – А что это за предмет?
     – Если будешь дальше учиться по музыке – узнаешь. Трудный предмет. Вроде твоей теории.
     – Нет. Я не хочу дальше, – опустила голову Леночка.
     – Она уже хочет бросить музыкальную школу, – вмешалась мать. – А я сказала: вот Владик приедет – с ним и разговаривай.
     – Это правда, Лена?
     Но сестра ничего не ответила.
     В вопросах обучения детей музыке я придерживался свободы выбора, однако бросать музыкальную школу после пятого класса было глупо. К этому времени мы уже уселись за стол, и мне не захотелось продолжать начатый разговор.
     – Давайте, девочки, лучше, выпьем за диплом, – стал шутить я и взял в руки тяжёлую бутылку «Советское шампанское». – Его полагается обязательно обмыть вот этим божественным напитком.
     Леночка счастливо рассмеялась на мою тираду и воскликнула:
     – А я ещё никогда не пила шампанского! Наверно, вкусно-о, мам? – и хитро посмотрела на неё, зная, что та противница всяких выпивок.
     – Ей много не наливай. Рано ещё, – тут же отреагировала мать. – Лучше мне полную налей, чтобы я смогла выпить за тебя от всей души.

* * *
    
     На другой день, ровно в семь часов вечера, я подъехал к гостинице «Бристоль». Виталик, одетый франтом и с приглаженными бриллиантином волосами, уже стоял на выходе и о чем-то оживлённо переговаривался со швейцаром. Он похлопывал его по плечу, что-то говорил и одновременно курил сигарету, сбрасывая пепел на гранитные плиты парадного входа. Швейцар помалкивал и лишь изредка в чём-то ему возражал. Выслушав его, мой друг отходил в сторону, засунув руки в карманы, смотрел на часы и оглядывал прилегающий к гостинице тротуар. Он ждал меня.
     Когда я приблизился, Виталик поправил на рубашке чёрную бабочку и со всего размаха хлопнул по моей ладони, крепко сжав её рукопожатием. Глядя друг на друга, мы несколько секунд с силой жали руки, пока он не улыбнулся и не отпустил первым.
     – Силен, засранец! – грубо пошутил друг. – А помнишь, как мы с тобой боролись на траве? Ты и тогда не хотел мне уступать.
     – И сейчас не уступлю. Хочешь, попробуем? – раззадорился я.
     – Ты что, Белый, сдурел? Рубашку жалко и брюки, – демонстративно развёл он руки, показывая нарядную одежду. – Италия! Понимаешь? Импортное.
     – А мне своё не жалко. В пятигорском ателье шил.
     Виталик разразился громким смехом до слез.
     – Ну, ты даёшь, Белый! Насмешил! – стал хлопать он себя по ляжкам. Потом перестав смеяться, сказал: – Вот за это я тебя всегда уважал: умеешь ответить силой на силу. Ладно, пойдём. Что-то я сегодня проголодался, да и поддать бы как следует не мешало.
     Когда мы подошли к швейцару, Виталик небрежно бросил:
     – Иваныч! Он – со мной.
     Тот вежливо улыбнулся, слегка приподнял форменную фуражку:
     – Милости просим, Виталий Андреевич.
     Мы поднялись на второй этаж и попали в ярко освещённого зала с большими люстрами и с установленными в ряды столами, наполовину занятыми посетителями.
     К нам заспешила симпатичная официантка. Подойдя, слегка присела и залепетала:
     – Виталий Андреевич, здравствуйте! Здравствуйте! – ещё раз повторила она, обращаясь ко мене.
     – Ну как дела, Ирочка? Данил Данилыч, случайно, не здесь?
     – Был в обед.
     – А ужин не заказывал.
     – Нет, Виталий Андреевич. Вас куда посадить?
     – Ирочка! Я тебя уже просил так больше не спрашивать: сажают преступников... – рассмеялся друг, обнял официантку за талию и слегка прижал к себе.
     – Простите. Я забыла, – зарделась Ирина. – Так за какой столик вас усадить?
     – Ну, раз Данилыча нет, накрой нам в его кабинке, подальше от шума и любопытных глаз. Тут я вчера встретил друга детства, – посмотрел он на меня. – Нам хочется поговорить, вспомнить прошлое. В общем, сама понимаешь... – добавил он кивающей головой официантке.
     – Что вам подать для начала?
     – Всё – то же самое: по сто грамм, пивка и раков. Ты, Белый, раков будешь? – посмотрел он на меня. – С пивом!
     Я согласился, и Виталик снова повернулся к Ирине, смирно стоявшей рядом.
     – Только чтоб пиво было холодное! – поднял он указательный палец.
     – Будет сделано.
     – А то прошлый раз твоя сменщица. Как её?
     – Светлана.
     – Такую бурду нам с Данилычем принесла. И даже не извинилась, сучка. Она что, недавно работает?
     – Так точно, – по-военному ответила слегка побледневшая женщина.
     – Замужем?
     – Нет. Разведённая.
     – Баба на вид ничего, но больно уж высокого о себе мнения. Или мужиков стала ненавидеть после развода?! – рассмеялся друг своей плоской шутке.
     – Я с ней обязательно поговорю, и в этом месяце она не получит премиальных.
     – Ладно, Иринка! Вы тут сами разберётесь, а сейчас давай по-быстрому пивка и раков. Пошли, – махнул он мне рукой и устремился в конец зала к зашторенным кабинкам.
     Он шёл широким шагом, по-хозяйски разглядывая сидящих посетителей и попутно помахивая знакомым.
     – Вот мы и дома, – снова рассмеялся Виталик, уже усаживаясь за стол.
     Он посмотрел на меня, но я не поддержал его смех. Мне было неприятно слушать подобострастные ответы опытной и осторожной официантки. На минуту я представил, что и моя мать могла работать поваром в каком-нибудь ресторане, и ей пришлось бы вот так отчитываться перед каким-то шоферишкой крупного начальника.
     – Ты чего, Белый, нос повесил? Что-то не так?
     – Да как тебе сказать. Уж больно ты крут с персоналом. Как-будто они твои подчинённые.
     – Ах, вот оно что! Ты плохо знаешь этих продажных шлюх. Тебе известно, какие они имеют тут чаевые? Нет? Так я скажу: целую мою зарплату. И это – за одну смену! – загнул он палец на левой руке.
     Он остановился, многозначительно посмотрел, но я промолчал.
     – А ещё домой прут, клиента обсчитывают. Могут и девочек позвать обслужить посетителя. Пятнадцать рублей в час. Хочешь, закажу шлюху?
     Я отрицательно покачал головой.
     – А те этой Иринке отстё-ёгивают... Ещё приработок! – загнул он уже все пальцы и прихлопнул их ладонью другой руки. – И я буду с ними церемониться? Да с них надо три шкуры драть, да так, чтобы сало потекло! А я с них ничего не имею: чином не вышел. Понимаешь? Ну, конечно, кое-что перепадает. Я уже здесь кое-кого поимел во все дырки. Правда, ещё до этой новенькой не добрался. Но и она никуда не денется! Если что, скажу Данилычу, и её завтра же здесь не будет... Ладно, давай-ка лучше выпьем, а то в горле пересохло.
     Виталик разлил с графина водку и поднял рюмку:
     – Предлагаю выпить за нас, и от «злости» напасть на варёных раков с пивом.
     – А чего тебе злиться? Местом своим не доволен? – спросил я, когда водка обожгла горло и начала медленно растекаться по организму. – Ты, ведь, говорил, что тоже подрабатываешь «честным трудом» – таксуешь.
     Виталик неодобрительно посмотрел, но водка уже ударила ему в голову.
     – Э-эх, Бе-елый! Разве это деньги?! – вздохнул он, наливая пиво себе и мне. – Пей! Раков-то умеешь есть?
     Я утвердительно кивнул.
     – Вот сейчас с Максимычем разговаривал. Это швейцар, который у двери нас встретил. Говорю, Максимыч, заработать хочешь? (А он – ветеран войны и за своё место крепко держится!) Отвечает: «Это можно, если осторожно». – Слыхал? Умник нашёлся! А потом ти-ихо так спрашивает: «А что, мол, за дело Виталий Андре-еич-ч?» – Слова «Виталий Андреич» друг произнёс, подражая Аркадию Райкину. – Обычное, отвечаю: деньги – товар, товар – деньги. Как у Карла Маркса. Тут он насторожился, хрен старый, и опять спрашивает...
     – Мальчики, здравствуйте! – послышался голос вошедшей в кабинку официантки с крепкими бёдрами и подносом в руках. – Я вам кушать принесла. Разрешите поставить.
     Я кивнул головой и убрал руки со стола. Виталик же, не поворачиваясь, продолжил: «А что за товар?..»
     Затем всё-таки обернулся, не желая продолжать разговор при свидетелях:
     – А-а, Тамарочка! – посмотрел он на неё, будто только что заметил. – Шампанское принесла?..
     – И коньяк, – Виталий Андреевич. Ваш любимый сорт. Армянский.
     – Ах, ты, моя умница! – подмигнул он мне и стал гладить официантку по заднему месту.
     – Ну, Виталий Андреевич! Зачем же так? Неудобно... – нерешительно возразила она и посмотрела в мою сторону смущёнными глазами.
     – Ну как? Хороша? – с гордостью спросил друг и хлопнул её по широкому заду, пользуясь тем, что женщина склонилась над столом.
     Тамара покраснела, но продолжила расставлять тарелки с едой.
     – Приятного вам аппетита, – негромко сказала она и удалилась с пустым подносом.
     Виталик взял бутылку с шампанским, громко выстрелил пробкой:
     – Подставляй, – крикнул он, – и шипучая струя устремилась в мой фужер. – Давай выпьем за баб. Хоть они и сучки, но без них нашему брату, мужику, не обойтись.
     – За женщин! – поправил я.
     – Ты о себе расскажи, – опомнился Виталик, после того, как мы осушили бокалы и набросились на салат и циплята-табака. – Где обитал, что делал. А то я о себе треплюсь, а ты сидишь и помалкиваешь.
     – У меня, друг, жизнь другая была. В пятнадцать лет, если ты помнишь, я начал учиться в ДМШ на фортепиано. Играл по пять часов в день и закончил вечернее отделение за три года. Потом – сразу подался в черкесское музыкальное училище. Еле поступил, но сумел догнать сокурсников и получить диплом.
     – Ты что все эти годы по пять часов занимался на фоно?
     – Да.
     – Ну и дура-ак! – пьяно расхохотался друг. – Зачем так – помногу? Только молодость губил...
     – Не поверишь. Дал себе клятву стать великим музыкантом.
     – «Великим»? – недоверчиво переспросил он, думая, что ослышался.
     – Да, – твёрдо ответил я.
     – Ну и как?
     – Не вышло: слишком поздно начал обучение. Но специальность педагога получил.
     – Да-а... А ты, Белый, глупее, чем я думал. По стольку часов заниматься каждый день этой ерундой! А ведь ещё надо было и на занятия ходить! То-то я подумал, чего это ты за ресторанных сучек заступаешься. Вот оно в чём дело! Да ты жизни, просто, не знаешь, Бетховен!
     Последнее сравнение с оглохшим гением меня оскорбило и я, наконец, тоже решил высказать своё мнение по поводу понимания смысла жизни моим подвыпившим собеседником.
     – Я не Бетховен, как и ты – не первый секретарь горкома. Я добровольно отдал свои годы музыке и не жалею об этом, потому что моё призвание – служить искусству, твоё – Данил Данилычам.
     – И что ты имеешь, служа, как это красиво выразился, искусству? Два года работы преподавателем фоно в станице Северного Кавказа на оклад, наверное, в сто пятьдесят рублей в месяц, если не меньше? А я здесь, в курортном городе, простой шофёр, живу – не тужу! И ещё на хлеб с маслом хватает. Давай-ка, лучше, выпьем коньячку, мой дорогой безденежный друг!
     Виталик откупорил бутылку коньяка и разлил напиток по хрустальным стаканчикам.
     – Да. Я безденежный, потому что никогда за монетой не гнался, как ты. Меня интересовало другое, – я отодвинул налитую рюмку.
     – И что же тебя интересует? – опрокинул он в рот коньяк, не обращая внимания на мои действия с рюмкой. – Одна музыка? И все? А жить на что? А с бабами погулять в ресторанчике не хотелось? На море съездить, наконец? На кой хрен, тебе далось это искусство, коль от него, как от козла молока, ничего не добился, не считая зарплаты в сто пятьдесят рублей?!
     – А ты рассказ Горького «Песня о Соколе» читал? – неожиданно спросил я.
     – Да что-то помню, – прожёвывая набитым ртом пищу, ответил он.
     – Так я его тебе ещё раз напоследок напомню. Когда Сокол с разбитой грудью упал с небес в ущелье, Уж подполз к нему и спросил, что там хорошего наверху и ради чего тот снова стремиться ввысь, тогда как в ущелье – тепло и сыро. Для Ужа был недоступен полёт. Но Сокол, умирая, с гордостью ответил: «Я видел небо!»
     Вот так и я все эти годы стремился ввысь к вершинам в музыке, но не ради вонючих денег, которые так греют твою душу. Наверное, тебе этого не понять, но я своими руками и сердцем соприкасался с шедеврами музыкального творчества Баха, Бетховена, Рахманинова, Моцарта, Дебюсси, наконец, Чайковского и других композиторов, великие произведения которых ты не только не играл, а, возможно, даже и не слышал. Я могу, в отличие от тебя, смело сказать, как тот Сокол, «Я счастлив, потому что видел Небо!». А это для меня – выше того дерьма, в котором ты барахтаешься здесь, хлопая по толстым задницам своих подстилок. На!.. Возьми плату за угощение...
     Я бросил деньги в лицо уже бывшему другу, который сидел с открытым ртом и осоловевшими глазами, видимо, до конца не осознавая, что происходит со мной. Он даже попытался ответить, но я резко шагнул к шторам, распахнул и выскочил в зал ресторана.

Э П И Л О Г

     Отрабатывать два года в станице Зеленчукская мне не пришлось. Через три месяца после того, как я уехал в горы, мать слегла в больницу. Операционное вскрытие позволило врачам пятигорской больницы окончательно установить страшный диагноз – рак желудка с метастазами в печень. Узнав об этом, я подал заявление в Зеленчукский районный отдел культуры с просьбой, разрешить мне, не отрабатывая положенные два года, вернуться в Пятигорск для ухода за смертельно больной матерью. К ней я приехал не один. В довольно короткий срок пребывания в станице я успел познакомиться с выпускницей отделения народных танцев ставропольского культпросвет училища – Федосеевой Надеждой. Мы решили пожениться, тем более, что она сразу же забеременела от меня.
     Сбылась мечта матери увидеть жену своего сына. Но силы быстро оставляли её. Болезнь беспощадно сжирала её плоть, и я ничем не мог помочь ей! Это было самое ужасное: мать умирала каждый день на моих глазах. С пятого на шестое февраля 1969 года она скончалась, и я, вместе с женой, сестрой, которую утешал, как мог, и отчимом, проводил её в последний путь. Гроб с телом несли к кладбищу по дороге, пролегающей мимо наших окон. По ней, будучи ещё мальчишками, я и двое моих друзей, Витька и Вовка, иногда, ради любопытства, провожали какую-нибудь похоронную процессию до самой могилы умершего.
     Через некоторое время, забрав Леночку, мы с женой выехали в Тульскую область. Там жили её родители, и там началась моя новая, но уже семейная жизнь.
­