Первый отпуск.
В первый свой отпуск я поехал домой. Мне очень хотелось проехаться на пароходе. Это самый медленный транспорт, но поездка на пароходе это отдых, это созерцание, умиротворение, это как прогулка по картинной галерее, где экспонированы картины великих пейзажистов. Я всегда старался и стараюсь поездки превращать в путешествия. На этот раз мне хотелось до Ростова плыть пароходом по Волго-Дону. Пароход был проходящий из Москвы, поэтому билет можно было взять только по прибытии судна в Куйбышев. Билет был только в третий класс – это на носу большой зал с плацкартными местами. Стоимость билета 37р. На свою зарплату я мог купить 30 таких билетов. Желание ехать пароходом было так велико, что я плацкарт в третьем классе предпочел всем другим видам транспорта (кстати, это было существенно комфортней, чем плацкарт в поезде).
Пароход был колесный, дореволюционной постройки, и порядки на пароходе были еще старые – дореволюционные: пассажирам нижней палубы, т.е. третьего и четвертого класса, вход на верхнюю палубу, где размещались господа, был запрещен. В теплую погоду нижним пассажирам можно весь день торчать на своей узкой палубе, а если команда попадется «ничего», то можно пристроиться где-нибудь и на носу среди лебедок и других приспособлений, которые служат для швартовки к пристани, или стоянки на якоре.
Большая каюта третьего класса в носовой части парохода разгорожена на «купе». «Купе» в общий проход – коридор, дверей не имеет, в купе восемь мест. Четыре полки – две верхних и две нижних. Каждая полка по длине небольшой перегородкой поделена надвое, т.е. на каждой полке по два места в торец друг к другу. В нашем купе у самого окна ехала семья: бабка и мать с грудным ребеночком. Бабка что-то говорила, у нее видно был богатый набор разных «случаев» с соседями, со знакомыми, с родными, двоюродными и троюродными. Есть говоруны, хранящие в своей памяти такое количество сюжетов, что хватит на всех романистов. Я ничего не помню, но иногда записываю, вот и рассказ бабки я восстановил по «путевому дневнику». Не рассказ интересен, а интересна атмосфера общего вагона, общей большой каюты и интересы ее обитателей.
Сейчас бабка рассказывала про веселую, хозяйственную женщину, которая с рублем в кармане пианино покупала, расплачивалась и опять что-то покупала. Сама в конторе служила, муж инженер. И вот захотелось им второго ребеночка, а врачи, когда уж срок подходит стучаться, заявили «нельзя». Значит, уж и отказаться поздно. Туда – сюда, покрутились и решили послушаться врачей.
Бедные врачи.
Слушал рассказ мужчина средних лет, которому, видно было, не нравилось, что рассказчица сейчас, наверное, будет «поливать» врачей, но воспитанный в нем такт и природная скромность заставляли его кивать головой и проявлять внимание к рассказчику.
В купе по другому борту, в торец к нашему через проход, шестеро играли в карты. Мальчишка, солдат, двое мужчин, женщина и девушка, которую интересовала не игра, а участие в игре ее самой с любой компанией, лишь бы не быть одинокой в долгой дороге. Самое живое участие в игре принимал мальчишка, который кричал, спорил, на него цыкали, он доказывал, оправдывался, нападал.
В купе, наискосок от нашего, трое пили и тихонько разговаривали. Я сдал чемодан в камеру хранения и пошел обследовать свои владения, т.е. нижнюю палубу.
Много народа стояло вдоль бортов на нашей узкой рабочей палубе. На солнечной стороне встать было некуда, а на теневой стороне было неуютно. Пошел на корму. Вдоль машинного отделения шел узкий коридор. В коридоре вдоль стены машинного отделения, где нет дверей, наложены ящики. В одном месте ящики были сложены в один ряд, и на них кто-то спал. На мешках сидел и ел хозяин мешков. Люди ехали по делу, они не торчали на палубе, они поездку совмещали с отдыхом – хоть отоспаться вволю. На корме – в общем зале четвертого класса места только для сидения, многие едут на короткие расстояния, народа много, проходы забиты мешками, у кого-то ребенок расплакался, пассажиры каждый сам по себе – обстановка к разговорам не располагала.
Завершив осмотр, пошел в свою каюту читать. В карты играли уже другие, а из тех, кто раньше играл, двое ели, бабка спала на верхней полке – не такая уж и бабка. Женщина, полу отвернувшись, кормила грудью ребеночка. Те, кто раньше пили, теперь довольно громко, перебивая друг друга, комментировали сообщение о том, что Берия после смерти Сталина стал врагом. В соседнем купе оказалась группа студентов. Раньше их не было видно, наверное, на верхней палубе были. Студентов с верхней палубы не гонят, у верхних пассажиров дети в основном студенты, так что эти пассажиры как бы заочные товарищи их детей. Верхние пассажиры заступаются за студентов, если они едут группой и ведут себя не нахально. А проводнице тоже неудобно их гнать – внизу они едут временно, через некоторое время это будут ее пассажиры. Я с книгой пошел на нос, надеясь, что команда «ничего», но там вообще никого не было.
Закрыл за собой дверь с надписью: «вход запрещен», и сразу вся эта нижняя палуба осталась сзади, а я как бы вышел к Волге один, а она бежит мне навстречу: широкая, открытая. Ветер рвет страницы, а вода все бежит, бежит под борта. Я сел так, что бурунов не видно, видна только водная гладь, и нет впечатления, что пароход погружен в воду и плывет в воде. Может, там, где-то сзади и есть пароход, а тебя нос парохода над водной гладью несет, как Господь на своей ладони. Вот он самый, что ни на есть, «первый класс».
Носовая палуба парохода несколько выше нижней палубы, и верхняя палуба оказывается рядом, так что рукой можно дотянуться. На верхней палубе тоже пассажиры. Их немного – палуба большая, а в каютах по 2 или по 4 человека, да музыкальный салон, да ресторан.
В 1956-м году я на таком же пароходе плыл из Уфы пассажиром второго класса. Я по второй палубе подошел к носу, когда пароход подходил к какой-то пристани. Носовая рабочая палуба на этом пароходе была заполнена людьми. Люди от пристани к пристани менялись, и я имел возможность наблюдать, как по разному разные люди себя ведут, когда матрос при подходе к пристани просит освободить рабочую палубу.
Один идет сразу за пределы рабочей палубы. Уходит он так, чтобы уж не мешать людям работать, и не нарываться на то, чтобы еще раз просили. Уйдет матрос – он, если желание появится, подойдет к рабочей палубе и посмотрит: нет ли местечка, а если нет, ну так что же. Другой норовит только перейти с места на место. Этот выгадывает. А вдруг уйдешь, а потом места хорошего не будет. Может, матрос его не прогонит. Ведь матрос сказал всем уйти, все и ушли, а одному, может, и не будет говорить.
Тут уж зависит от матроса. Который подумает «нахал», да ничего не скажет, а будет работать так, что «нахал» сам уйдет, другой матом покроет, а который наоборот, если уж такой пассажир ему помешает, вежливо попросит перейти на другое место, да еще и извинится.
И уходят пассажиры по-разному: один молча, другой что-то пробубнит, а третий переругнется с матросом, как со своим. А одного видел, который ну прямо весь унизился, когда матрос попросил освободить рабочую палубу. Все на себя принял, будто и нет вокруг таких же, которых тоже прогнали. Молодой такой, сумочка с картинкой через плечо.
Рита рассказывала про трагедию, которая разыгралась на пароходе, когда она после майских праздников плыла из Саратова в Куйбышев. Молодой человек из четвертого класса никак не мог найти место, где бы он мог пристроиться на ночь. И на этом пароходе для пассажиров четвертого класса был зал на корме со скамейками без обозначенного места и нижняя палуба, где размещались пассажиры с мешками, корзинами, с другим большим грузом, но так, чтобы не мешать экипажу работать. Присел парень на ступеньке лестницы на вторую палубу – его прогнали, хотел присесть на скамейку в каюте четвертого класса – говорят занято. В проходе прогнали – мешает ходить, и даже на открытой кормовой палубе умудрился сесть так, что кому-то помешал. Очевидцы потом рассказывали: прокричал он что-то и прыгнул с кормы за борт. Сообщили на мостик, пароход прогудел сигнал: «Человек за бортом», застопорил машину и стал шарить прожектором по воде. Ночь, волна, вода ледяная – по берегам еще кое-где лед лежит не растаявший, пошарил, пошарил, дал круг и пошел дальше.
Я световой день так и проводил на «баке» – носовой рабочей палубе, куда, согласно надписи, вход был запрещен. Сидел там один, смотрел на берега, читал, но когда подходили к пристани, я заранее уходил в каюту, чтобы не мешать палубной команде, так что меня никто не гнал.
Читал я «Анти Дюринг» – я еще искал истину, дома прочитал «Материализм и эмпириокритицизм» и учился в университете Марксизма-Ленинизма. Для себя истину я нашел, когда женился; историческую истину я нашел через 50 лет.
Погода была настоящая летняя, жара была настоящая сталинградская, но мне на открытой палубе было не жарко, плеск и шуршание воды умиротворяли, пейзажи для меня были новые, и настроение у меня было отпускное.
Волго-Донскому каналу присвоили имя Ленина, но на входе в канал со стороны Волги стояла колоссальная бронзовая статуя Сталина.
Интересно смотреть, как «катится» колесный пароход по каналу. Колеса выхватывают воду из-под носа парохода, так что уровень воды в канале, судя по изменению мокрого следа у бетонного берега, понижается, пожалуй, на метр, и выбрасывают эту воду к корме, так что там уровень повышается. Создается впечатление, что пароход все время катится как бы с водяной горки.
В Грозном навестил директрису заочной школы.
Отпуск в совхозе прошел как обычно. Тетя Люся и бабушка весь день на кухне. Павел и Генка – еще школьники.
В Куйбышев вернулся через Харьков. В Харькове зашел в институт и навестил живущих в Харькове друзей. Из Харькова на маршрутном такси съездил в Днепропетровск, чтобы навестить Толю Сокологорского, который в нашем драмкружке играл актера в «На дне».
Толя познакомил с женой, сводил на свой завод. Удивил он меня тем, что, он – выходец из нашей компании нестяжателей, бессребреников – похвалился купленными золотыми вещичками. Я еще был не от мира сего.
«Прекрасно отдохнув и развеявшись, я с нетерпением бросился в объятия трудовых будней» это не штамп, это мое ощущение.