Туман. часть третiя. глава одиннадцатая

               

               
               

               ОДИН   СУПРОТИВ   ДВУХЛУННОГО   МИРА.


Агасфер и виду не подал, словно обращались, сей двух лунной грозовою ночью, не к нему, да и за плечо тронули не его же.

Кирилла Антонович уж собрался повторить вопросец, да и стукнуть по плечу покрепче. Но, не успел.

--Не стоит, дворянЧик, я уже понял, Что это ты.

Что за чудеса? Как стало возможно, чтобы тот  злодей, переодетый в дамское платье, и при том заколотый саблею на пароходе «ВЕЛИКАЯ КНЯГИНЯ МАРIЯ ПАВЛОВНА», стоял пред ним, и говорил?

Именно по голосу, с тою, по особенному проговариваемою буковицей «Ч», и был опознан Кириллою Антоновичем, и наименее всего ожидаем в виде встречного. Да, что там «ожидаем наименее»? Вовсе не ожидаем!

Надобно сказать со всею чесностию, что помещик был растерян. Нет, не до потери дара речи, либо до полной неподвижности. Но, и сказать, что самообладание утеряно не было, не возьмусь.

А сей злодей, со всею очевидностию наслаждавшийся произведённым, мало, не фурором, вознамерился и вовсе добить Кириллу Антоновича.

Он медленно и спокойно повернул свою голову назад настолько, что его спину, возможно, было принять за его грудь.

Ну, каково вам? А каково было в тот миг помещику? Не представляете? То-то! Вам-то что, вы читаете сии строки, да попыхиваете трубкой, А Кирилле Антоновичу многого стоило достойно пережить таковую ночную встречу.

--ОтЧего не здороваешься, дворянЧик? Так рад меня лицезреть, что онемел до поры? Ну, полно, полно, не стой истуканом, подойди ко мне! Позволь обнять тебя! Ведь не чужие мы друг дружке – меж нами смертоубийство, как кровная связь, тянется.
А далее случилось совсем не понятное. И страшное. Агасфер, стоя по-прежнему спиною к помещику, но с повёрнутою головою, принялся поднимать руки таким манером, словно он стоял не спиною, а передом! И эти, заведённые за его спину руки, сотворили пригласительный для объятия жест.

Глядя попеременно на повёрнутые в его сторону голову и руки, то на ступни ног, повёрнутые в ту же сторону, что и торс, Кирилла Антонович силился отогнать, словно наваждение, сие зрелище. Каким-либо отвлекающим действом, либо приёмом. И к счастию, удалось.

Помещик заставил себя улыбнуться (разумеется, мысленно) и, с иронией, проговорить к самому себе.

--В Нижнем, на ярмарке, видал я факиров не таких ловких, как сей. А этот, в двух лунной ночи, почище иных станет. Но, ярмарочным факиром так и останется.

А в голос сказал иное, потрудившись изо всех сил выглядеть растерянно.

--Как же вам удалось… я же вас саблею, да в грудь! Вы излечились от той раны? Или вы… бессмертный?

--Ты такой же любопытный, как и на пароходе, да? Тебя и сюда привело желание совать нос в чужой мир. Но, если в нашу прошлую встречу, тебе удалось выжить, то здесь для тебя уготована настоящая погибель!

--Удалось? Выжить удалось? Любезный, это ты пакостил на пароходе, поскольку я тебе то позволял! И тут, как ты выразился….

--Я тебе не «любезный», - перебил Агасфер помещика, - а тут у тебя нет стражей. Там их было много, а тут ни одного! Или ты рассЧитываешь на Сеговию? Напрасно, Саратоил позаботится о нём.

--Он… убьёт его?

--Не произноси слово «убьёт» в грядущем времени, произноси в минувшем.

Так вот куда он отправил юродивого, чтобы он сделал всё до конца! Убить старика Зарецкого! И как жаль, что не удастся узнать некие подробности пароходного приключения потому, что пришло самое время приступить к действиям. Именно действовать, дабы выполнить две задачи любою ценой – забрать книгу и спасти Сеговию.

Мало беспокоясь об эффективности действий, а имея пред собою одну лишь надобность оных, Кирилла Антонович на громком выдохе, и со всей силы пнул правою ногою под колено стоящего пред ним Агасфера.

Вечный жид ожидал чего угодно – уговоров, расспросов, милости и пощады, но никоим образом не нападения.

Нога старца согнулась в колене почти до самой земли, увлекая за собою и тело, и повёрнутую в обратную сторону голову.

Так заканчивать беседу не входило в планы Вечного жида. Спасая положение, ему пришлось оборотиться от Кириллы Антоновича и выставить перед собою руки, дабы смягчить падение. А помещику было грех не воспользоваться таковой удачей в борьбе с бессмертным врагом.

Вложив всю свою силу, и весь свой страх за вероятность не исполнить задание, данное Сеговией, помещик снова ударил ногою, теперь уже по затылку.

Агасфер громко охнул, качнулся в бок, теряя равновесие и, ослабив руки, рухнул лицом в свежую, сегодняшнюю лужу.

И как быть дальше? Опыта рукопашных и кулачных схваток у Кириллы Антоновича не было напрочь. Опыта же тактики нейтрализации живого, но поверженного противника было ещё меньше, а времени на размышления не набралось бы и мига.

И тут, как нельзя кстати, промелькнули в голове слова старика Зарецкого – «не думай, а понимай!»

Вооружившись этой мыслью, помещик предоставил своему телу действовать обособленно от рассудка.

Сбросив с себя покрывало, кое, таки, спасало от усиливающегося дождя, Кирилла Антонович бросил оное на мокрую землю, и перекатил на него Агасфера. Упёршись коленом ему в грудь, помещик резко повернул голову жида назад.

Раздался мерзкий хруст костей, а из горла старца вырвалось пронзительное, до боли в ушах, и-и-ы-ы-го-о-ша-а-а!

Многое, ранее виденное Кириллой Антоновичем, вынырнуло их глубины его памяти 0 ребёнок с кукольными глазками и треугольными зубами, прокусивший сапоги из кожи бизона, схватка с бессарабцами на поляне леса и такой же вопль, бывших у тех исчадий способом общения.

Общения…. Выходит, что Агасфер известил Саратоила о том, что происходит у кузницы, и тот может поспешить на помощь? Медлить, отвлекаясь на воспоминания, более было не возможно.

Решив довершить начатую экзекуцию, помещик продолжил вращение головы вечного жида до той поры, пока его мерзкое лицо снова не оказалось на предопределённом ему месте.

Агасфер с трудом открыл налитые кровью глаза, отыскал ими лицо Кириллы Антоновича, моргнул и, еле слышно, произнёс.

--Ты думаешь, Что добился… х-х-х-х, - жид захрипел, у него в горле забулькала кровь. Он повёл головою из стороны в сторону, и совершил попытку подняться.
А помещик в те секунды и не думал предаваться борьбе со страшным и, одновременно отталкивающим, зрелищем. Предоставленные самим себе его руки уж расстегнули ремень и вырвали его из шлеек брючной пары.

Дальнейшее пошло и того скорее.

Ударив, намотанным на ладошку ремнём, жида по переносице и, как стало понятно по звуку, переломив её, Кирилла Антонович укрыл ноги и голову Агасфера краями покрывала, скатал покрывало в рулон и собрался опоясать его ремнём. Но передумал, поглядев в окно кузницы.

С усилием и кряхтением, помещик взвалил поражённого старца в покрывале себе на плечо и, наступая прямо в лужи, и скользя башмаками по раскисшей, от продолжающегося дождя, глине, направился к кузнице.

А на небе, две луны, словно два глупых, круглых глаза, глядели на происходившую под ними драму. Когда же сочли, что всё закончено, дружно спрятались за тучу. Стало совершенно темно.

Только в самой кузнице, едва освещённой грошовой свечкой, ничего не происходило. Мальчонка, не обращавший внимания на уличную драму, книга, без разбора отдававшая, кому попало, свои сокровенный тайны, да свеча, уныло горевшая потрескивавшим фитильком. Где-то, даже, идиллия.

Однако противуположность всегда подстерегает идиллию в виде страстной борьбы за утрату чьего-то спокойствия.

И нарушителем покоя оказался не кто иной, как Кирилла Антонович
Тюком, пока ещё спокойно лежавшим на его плече, он, словно тараном, ударил по двери. Безрезультатно. Второй и третий удары поколебали сдерживающий запорный крючок. А последний, четвёртый удар, напрочь снёс запор, и дверь отворилась.
Мальчонка, до той поры сидевший недвижимо, принялся что-то читать в полголоса всё быстрее и быстрее. Затем, видимо сообразуясь с прочитанным, принялся составлять различные фигуры перстами обеих рук. Два-три слога – фигура, ещё несколько слогов – новая фигура.

--Никак заклинание, - подумал помещик, словно завороженный, наблюдая за мальчонкой.

И не ведомо, сколь долго «любовался бы Кирилла Антонович действиями Мишутки, не зашевелись внутри покрывала Агасфер.

Шибко осерчал помещик и на жида, и  на колдующего мальца, да и на себя самого за неумение доводить спешное и опасное дело до финала.

Что же имеется в кузнице, кроме темноты, да упомянутого Мишутки? Около сколоченного наспех, и вовсе не для кузнечных нужд стола, стоял стул. Вложенного в него мастерства и внешней изысканности было не более чем в уличной луже. Но смотрелся он крепко сработанным.

Не утруждая себя воспоминаниями про то, где голова Агасфера – спереди тюка, или сзади, Кирилла Антонович безо всякой учтивости к живому Библейскому персонажу, просто сбросил покрывало с жидом на стул.

Освободившись от утомительной поклажи, и вздохнув, помещик, как ни странно, никакого облегчения не испытал. Даже, напротив! Стало труднее дышать, глаза затянула розовая дымка, а на языке появился привкус укропа.

Мало того, ноги начали терять мускульную упругость, норовя согнуться в коленях.

--Это что такое? Что со мною твориться? Святые угодники, я же сейчас снопом, да и на пол! Неужто эти фигуры Мишуткины так меня околдовали?

Ах, Кирилла Антонович, Кирилла Антонович, сколько раз говорилось-то, что не след думать, анализировать и сопоставлять, а надо понимать! Собери всё, что ещё способно подчиняться в твоём теле, И действуй! Пожалуйста, действуй!
Никогда, до сего мига, не удавалось мне добиться послушания моих советов от помещика. Но, на сей раз я, к счастию, был услышан! Думаю, что был услышан. Я так думаю, что был.

С превеликим трудом переставляя подкашивающиеся ноги, и разматывая ремень с ладошки, Кирилла Антонович смог пройти три шага от стула до сидящего мальца. А дальше….

А дальше ремень заходил по Мишутке. Первые два удара пришлись по рукам. Боль прервала рождение всё новых фигур, а Мишутка словно вышел из оцепенения, пребывая в коем и творил то сильное заклинание.

Мальчонка поднял голову, спрятал руки за спину и испуганно спросил.

--Дядька, ты чего? Больно же!

--Ах, тебе больно? Так получи ещё, чтобы сия боль тебе в память врезалась!

Удары ремнём продолжались, и приходились куда попало. По голове, по спине, по рукам, по книге, снова по спине. Каждый удар получался сильнее ранишнего, а кроме того, лишал помещика тех не здоровых ощущений, навязанных ему мальцом. Ноги снова окрепли, а глаза начали уж подмечать более предметов не в такой уж тёмной кузнице.

--Лучше бы ты был безграмотным оборванцем - шлёп! Говоришь, больно - шлёп! Зато, живым останешься – шлёп! И припомнишь сегодняшний вечер – шлёп! Всю жизнь помнить будешь – шлёп! За матерью следил бы, а не по ночам читки устраивать!

Последняя фраза обошлась без удара – ремень просвистел в воздухе, не достав уже убегающего в ночь Мишутку.

Однако, для полного удовлетворения от наказания, не доставало ещё, хотя бы, парочки ударов. По кому же? Долго искать не пришлось – досталось завёрнутому в покрывало жиду.

А далее, Кирилла Антонович стал просто образцом для подражания всем, кто волею случая оказался в сложнейшей ситуации.

Едва выпустив ремень из руки, помещик принялся спешно расстёгивать сюртук о двух бортах, жилетку и рубашку, мало беспокоясь о сохранность пуговиц.

В спешке сброшенная одежда едва не загасила слабый огонёк свечи. Увидев то, Кирилла Антонович начал действовать осмотрительнее.

Захлопнув эту треклятую Чёрную Библию, помещик прижал оную к груди и пристегнул ремнём, обвив его вокруг торса.

--Да, она, поди, в двадцать фунтов станет! – Проворчал Кирилла Антонович, потуже затягивая ремень.

Далее последовало одевание, но уже в обратном порядке. Рубашка, которая едва сошлась краями, жилетка, которую пришлось надеть задом наперёд из-за малого объёма, и сюртук, норовивший разойтись швам от первого глубокого вздоха.

Книга спрятана и, почти, спасена. Какая, тем самым, часть задания выполнена? Четверть? А каково задание целиком? Спасение книги выполнено, а что ещё?
Кирилла Антонович обвёл взглядом ту часть кузницы, которая хоть малостью проглядывала из мрака. Прямо, и позади стола, лежали несколько снопов соломы, парочка вязанок дров и охапка сена.

--Амбар какой-то! – Проворчал помещик.

Справа от стола находилась тьма, а перед столом, на стуле, полусидел – полулежал куль с Агасфером внутри, так и норовившим свалиться. Слева же, там, где до недавнего времени сиживал Мишутка, стоял табурет, а рядышком, на полу, в беспорядке валялись особые кузнечные инструменты – щипцы, ухваты, молоты и ещё что-то такое, что не было опознано помещиком. Обособленно лежал здоровенный лом.
Что, изо всего этого, могло натолкнуть на понимание остатка задания, которое, снова-так, только по ощущениям, было выполнено не до конца?

Нет, смех смехом, а Кирилла Антонович явственно понимал, что надлежит сотворить ещё нечто, однако в памяти, кроме «ещё что-то», подсказок не сыскивалось.

--Быть не может, - размышлял помещик, чтобы окончание задания и в правду касалось поджога. Ересь, какая-то! Книга спасена. Ну, почти спасена, мальчонку гробить бессмысленно, да и убёг он. Сничтожить кузницу, как средоточие поселкового зла? Вот, уж, воистину, глупее и вообразить невозможно!

Однако и не торчать тут, аж до рассвета, наслаждаясь весом книги в пол пуда, пристёгнутой к груди?

Либо, не раз припоминаемый пожар, всё же входил в меню этого двухлунного приключения?

--Ладно, будь, по-твоему! Кузницей больше, кузницей меньше…. Раз, как молвил Сеговия, сей пожар всё одно моих рук дело, да и в судьбе моей он прописан, будет тебе пожар!

Так, обращаясь исключительно к самому себе, помещик уговорил себя же на деяние, в кое никак не мог поверить менее получаса тому. А решение сотворить поджог изнутри, а не снаружи, было оправдано не прекращающимся дождём.

Тогда, всё по надлежащему порядку – соломку под стол и просыпать её же дорожкой до двери. У стола ещё и дровишек подкинуть, благо, что сухонькие. У самой двери  по более сенца покласть. Что ещё? А, вот, подпереть двери! Чем в этом поселении, в обычай, подпирают двери? Может, ломом? Должно подойти!

А ещё бы бумажкой для розжига разжиться! Да, где сыщешь её?

Ответ сыскался сам собою, хотя и исполнение задуманного требовало времени.
Не обращая внимания на оное, Кирилла Антонович принялся сызнова разоблачаться, дабы добраться до пристёгнутой Библии.

--Пяток, а то и десяток страничек сожгу для благого дела – хуже не станет, - приговаривал он, стаскивая с себя жилетку и принимаясь за рубаху. – А что? Станут не полными какие-нибудь заклятия, и беды станет меньше.

Вот снята рубаха и расстёгнут ремешок. Книга с громким стуком рухнула на стол.
Облегчённо вздохнув, и растерев сдавленные ремешком рёбра, помещик наугад раскрыл книгу и, собрав в ладошке несколько листов, с силой потянул их на себя.

Такого дичайшего вопля Кирилла Антонович не то, что ранее не слыхивал, но и вообразить себе не мог. Резкий, громкий, с глубоким вибрато и настолько оглушающий, что у помещика заболели уши, а глаза наполнились слезами.

Что могло бы стать за сравнение, для не сведущего человека, с таким воем? Вообразите тысячи и тысячи гибнущих не молчаливо, а в сильнейшей ярости волков, медведей, лосей, собак, да и не вестимо ещё какого зверья – ваше представление о таковом вое и на самую малость не походило бы на тот вой, что раздался в кузнице. То был вой смерти, ярости и боли! Ещё миг, и помещик был бы готов признать, что весь мир содрогнулся от подобного звука! Даже те две глупоглазые луны и то выглянули из-за туч.

И вправду, в мире нечто случилось. В своём тюке яростно заворочался Агасфер, пытавшийся, при том, что-то кричать своим сдавленным горлом. Молнии стали чаще низвергаться на землю, а их свечение стало нестерпимо ярким. Они, словно мечущиеся неведомые божества, принялись вспыхивать то с одной стороны единственного окна, то с иной, создавая страшный и завораживающий танец теней, отбрасываемых помещиком, столом, стулом, кулём с жидом, оконным переплётом и, даже, Библией.

Как зачарованный глядел на сию свистопляску Кирилла Антонович, не в силах оторвать взгляда от жуткого зрелища и, не переставая тянуть на себя листы книги.
Время перестало существовать.

Изменила всё одна мысль, появившаяся так, словно была произнесена кем-то прямо на ухо помещику.

--Сей вопль слыхать не тебе единому, на него может и вернуться Саратоил. Не думай, а понимай!

И, странное дело, всё пропало! Нет, вопль, пляска теней и бесноватое дёргание Агасфера в покрывале остались. Исчезла лишь зачарованная неподвижность, сковывавшая его до появления спасительных слов в голове.

Теперь Кирилла Антонович смог определить ещё один звук – раскаты грома более не имели перерывов, был один громкий, и не прекращающийся раскат.

Помещику удалось опустить голову и поглядеть на книгу. Словцо «удалось» не есть опечаткой, Кирилле Антоновичу именно удалось опустить голову, претерпевая сильную боль в шее, боль в голове и резь в глазах.

То, что увидели слезящиеся глаза помещика, повергло их хозяина не в меньший трепет, нежели всё то, о чем рассказывалось ранее.

Листы книги не отрывались, а растягивались, словно… каучуковые, что ли? Нет, не стоит подбирать сходных понятий, дабы смягчить впечатление от увиденного. Листы книги тянулись, как человеческая кожа. Они были тёплыми на ощупь, и абсолютно, также на ощупь, походили на человеческую кожу.

Глядя на таковое диво, и припоминая все рассказы про Чёрную Библию, помещик не сразу обратил внимание на, мало не ручьём, текущую кровь из носа и ушей. И Бог бы с ней, с кровушкой-то, страшнее было иное – крови, как не присматривался Кирилла Антонович, кроме, как на груди, да на брючной паре, более нигде не видать! А куда же подевалась та, коя непременно пролилась бы на книгу, когда была опущена голова?

Намеренно направляя капающую кровь на раскрытую страницу, помещик ужаснулся, увидав, как те самые листы, кои были зажаты в ладошке, впитывают падающие капли,  и не оставляют следа!

Да, и впитывают совершенно не так, как то делает пресс-папье, а иначе, словно эта Библия… живая! Страница сморщивалась, сдвигая строчки и правильность начертания буквиц, сморщивалась таковым манером, словно воздавая рот и уста из складок на том месте, куда упала капля. И тот рот проглатывал ея, распрямляясь до падения следующей.

Доводилось ли вам видеть такое ранее? Знаю, что не доводилось, и Кирилла Антонович не был исключением из числа не ведавших подобного.

Ему бы утереться, да и отпустить листы книги, только не виданное зрелище не только не отпускало, но и пуще прежнего притягивало.

И снова пришла помощь, словно из другого мира. Теперь – словами.

--Скоро возвернётся Саратоил. Надобно поспешать!

Сии слова произнёс самолично помещик, вовсе, при том, не намереваясь их проговаривать. Их сказал кто-то, только пользуясь устами Кириллы Антоновича.

Тут и наступило, ежели будет дозволено использовать такое выражение, отрезвление от неожиданностей. Вой, молнии, гром, беснующийся в покрывале Агасфер, пьющая кровь книга, боль в ушах – всё это снова навалилось, но, уже, как раздражение и озлобленность.

Левою рукою Кирилла Антонович сильно ударил по раскрытой книге, сотворив углубление в сморщенных страницах, а правицею много сильнее оттянул, ранее зажатые в ладошке, и быстро отпустил так, как отпускал резинку рогатки в детстве.
Листы книги вернулись в изначальное положение, напоследок сморщив складки в гримасу недовольства. После чего, Библия захлопнулась сама собою, спрятав не только страницы, но и вопли, грохот, пляшущие молнии и тени. Притих и укутанный в покрывало жид.

Безучастно ко всему, по-прежнему тихо, горела свеча.

Тишина, наполнившая и кузницу и, казалось бы, весь двухлунный мир, была сравнима с величайшим наслаждением, и с нестерпимым, звенящим беззвучием.

Потопав по полу ногами, Кирилла Антонович удостоверился в том, что звуки воспринимаются его больными ушами ещё плохо, но они воспринимаются, а, значит, они существуют.

Ни на что более испытывать судьбу помещик не пожелал. Наскоро повторив обряд одевания поверх снова пристёгнутой к груди книги, помещик поднёс к свечке пучок соломы, которая разгоралась медленно, но разгоралась.

Вот и под столом, сперва задымилось, а после и появились первые огоньки. Да, и по покрывалу, обгоняя, друг дружку, резво помчались огненные ручейки, гаснущие на полдороге. А вот и сенцо затрещало, наполняя кузницу светом и дымным ароматом.

--Оставляю тебя тут одного. Следи за огнём, да не вздумай тушить! Хотя, есть у меня подозрение, что с тобою, жид, ничего не случится. А жаль, право слово, жаль!

 –-Как-то уж очень зло сказал помещик и, прихватив лом, направился к двери, кою, пока что, было возможно отыскать в дыму и разгорающемся огне.

Выйти из кузницы и подпереть двери было не сложно, а потому и скоро исполнено.

--Теперь-то, что делать? – Вопросец, для себя самого, тут же родил и ответ, - искать Сеговию.

Куда идти, Кирилла Антонович, примерно, представлял – в сторону дома бывшего головы. А почему именно туда, было уже не важно, и никак не объяснялось. Просто стало ясно куда направляться.

Но, не так судилось, как рядилось.

Казалось, ещё самая малость, и дело будет завершённым, да и сыщется способ возвернуться назад, к друзьям и в настоящий Ведищевский Лог. И, словно в помощь нашему герою, снова выпучили свои глупые глаза обе луны, а разгоревшийся огонь в кузнице, сквозь единственное окошко, освещал, пусть и слабенько, но, таки, освещал тропинку.

Отойдя от места трагедии на самую малость, помещик разглядел перед собою, невесть откуда взявшийся, забор.

--Что за оказия? – Пробормотал Кирилла Антонович, вглядываясь в преграду, маячащую пред ним во мраке. – Мы же тут шли! Ну, да, именно тут! Вот это согбенное дерево припоминаю! Что за чертовщина?

Замедляя шаг, и всё пристальнее вглядываясь в нежданное препятствие, удалось рассмотреть и маленькие мигающие искорки.

--Да, что тут происходит?! То книги вопят, то заборы… постой-постой, а ведь то не забор вовсе, а… они-то, откуда тут?

Прямо перед помещиком, перегораживая, и не улочку, а, скорее, не широкую дорожку, плечом к плечу стояли местные жители, не натурально сверкая глазами при вспышках молний.

Оглянувшись назад, Кирилла Антонович увидел довольно яркое свечение за окном кузницы, а сквозь её дощатую крышу пробивающиеся струи дыма.

Всё вокруг, да и не в сей момент, а, почитай, весь день, удивительно  напоминало авантюрно-приключенческие рассказы Мартина Хильтизера, печатаемые в ежегодном естествоиспытательском альманахе. Та же безрассудная картина окружающего мира, те же, невесть откуда взявшиеся препятствия, и такие же не логичные препоны. Все сюжеты тех рассказов малость веселили помещика, но окунувшись в буквальность журнально-придуманных событий, захотелось всему придать оттенок комичности, поскорее дождаться финальных аплодисментов и опускания занавеса. Но, где найти автора той авантюры, в которой находился Кирилла Антонович, как прописана финальная сцена и как скоро она наступит? Никто не ведает. Есть неожиданно протекающий сюжет, развивающийся от плохого к страшному. Есть живой человек, попавший в нелепый, но и опасный мир. Есть Кирилла Антонович, не подозревающий, что готовит ему следующий миг.  Есть, по выражению помещика, «какая-то чертовщина».

Именно о том и подумал наш герой – о нереальности, и комизме страшного. О двух лунах, о живом Библейском жиде, о не стреляющих пистолете и винтовке, и о многом ином, перечисление которого лишь отнимет время. Теперь же, ко всему прочему, почти все жители Ведищевского Лога вышли на прогулку по околице с желанием посверкать глазищами. Не от любопытства ли?

--И чего молчите, уважаемые?

--Почто кузницу поджёг? – Совершенно без интонационно почти выкрикнул мужик в широкой одежде и франтоватой шляпе.

Помещик, утирая с лица кровь и плотнее запахивая сюртук, определил на слух, что ответ, вопрошающему не важен. Тут было что-то иное.

--А тебе, мужичок, стало жалко?  - Вопросом, который первым пришёл на ум, ответил на вопрос Кирилла Антонович.

--Где книга? Возверни! Она - нашенская!

Это уже подал голос иной персонаж, у которого беспрестанно дёргалась правица.

--Наверное, это и есть тот бесталанный балалаечник, - подумал про себя помещик, а в голос сказал….

Ничего он не сказал в голос. Не смог, даже, и рта открыть от обрушившегося на него шума голосов.

Заголосили все, и одновременно. Перекрикивая, друг дружку только силою голоса, а не страстию речи. Эти местные нестройным хором талдычили: «Пошто сжёг», да «Возверни книгу – она наша!»

Осмелевший помещик подошёл к крикунам на несколько шагов ближе, дабы разглядеть их лица. Уж больно странно они требовали ответа на свои вопросы, задаваемые одними и теми же словами.

То были не лица. То были маски. Маски на людях, пришедших не по своей воле, а, словно, по заклятию.

Кирилле Антоновичу пришла в голову идея привлечь внимание кричащего мужика тем, что помахать у него перед глазами ладошкой. Выбрав того, в шляпе, помещик и помахал. Ничего. Выбрав наугад иного, помахал и перед тем. Безрезультатно. Вообще ничего, кроме ярко поблескивающих глаз в свете вспыхивающих молний. Закралось сомнение, что все поселенцы более не есть разумными человеками.

--А ведь я теряю с ними время! – Одёрнул сам себя помещик. – А ну, прочь с дороги, пустоголовые!

Скорым шагом направился сквозь живой забор Кирилла Антонович. Не проявляя ни капли не то, что милосердия, а и уважительности, он оттолкнул плечом одного мужичка,  затем  иного и, для расширения дороги для себя, сшиб грудью ещё двух крикунов.

Хочу заметить, что вовсе не злость  руководила нашим героем, а исключительно решимость, не жестокость к ближнему, а только целенаправленность в устранении многочисленного и бездумного препятствия.

От толчка один мужик упал на землю прямо в грязь, не переставая, при том, выкрикивать те же самые требования возвернуть книгу. То было самым достоверным доказательством, что не кузница, уже с горящей дощатой крышей, и не Библия, кою, местные крикуны, и в глаза не видели, были для них предметами необходимости, выгнавших их в непогоду из домов, а чья-то воля, навязанная им.

Ещё одно подтверждение словам Сеговии об ужасных последствиях использования книги получил Кирилла Антонович, теперь, уж, на своём опыте. То благо, кажущееся и дорого обошедшееся, не только что-то меняло в быту получивших ея, но что-то меняло и в головах. Вероятно, что и в душах, видоизменяя облагодетельствованных на послушных слуг того, кто и явился к ним в образе благодетеля. Давая благо, отнималось здравомыслие и чувство единения, ежели угодно, то последние слова возможно изменить на более понятное выражение «чувство локтя ближнего».

Оставив позади орущую одни и те же слова толпу, помещик направился скорым шагом к дому поселкового головы. И было не важно, в каком качестве прямо сейчас представлялся хозяин того дома – бывший голова, либо пропойца, либо укрывающийся под таковою личиною действующий староста. Просто для себя помещик так окрестил то место в Логе, в которое так спешно шёл.

Что он ожидал там увидеть – было настолько безразлично, что, окажись там сущие и явные врата в преисподнюю, он всё едино не изменил бы своего решения. Ему стало понятно – надобно срочно прибыть к дому головы!

--Добрался, таки? Какой ты неугомонный!

Такими словами встретила Кириллу Антоновича фигура человека, отделившаяся от мрака, окутавшего ворота дома головы. – Что же тебе тут надо, помещик? Жил бы у себя в имении, да книжки почитывал – ан, нет! Заявился сюда, да со своим уставом!
Помещик, подойдя поближе, признал в той фигуре злодея Саратоила. Тут ему в помощь стала одна луна, растолкавшая тучи, и выбравшаяся на чистый пляж небосклона полюбопытствовать – отчего на той Земле стало так тихо? Не случилось ли чего? Но, увидав встречу двух противников, обрадовалась продолжению ночных приключений и кликнула свою сестрицу. Или, ежели не угодно считать две луны состоящими в родстве, то отворила второй, не менее глупый, нежели первый, глаз. Теперь две луны таращились на улице перед домом головы, и обе, сами того не желая, хорошо освещали весь Ведищевский Лог.

--Я обязан ответствовать?

--Как пожелаешь. Я своими глазами вижу все ответы. И твоё будущее. Скорое и безрадостное.

--Ты бы обеспокоился своею судьбою, она станет не веселее моей.

--О-о-о, не скажи! Я избавился от твоего стража, и твоей же охраны. Теперь власть над твоею судьбою в моих руках. Разве это может не радовать?

--Что ты сделал с Сеговией? Где он? Отвечай, не медля, мерзавец!

--Сколько страсти! Сколько патетики! Браво! Любой уездный театр согласился бы на антрепризу….

--Где Сеговия?

--Хочешь знать? Изволь! Додыхает. Ответом удовлетворён?

--Что ты с ним сделал?

--Вырезал сердце. Так у нас принято убивать стражей. Традиция, так сказать.

--То есть, ты спокойно вырезал сердце у… пожилого человека?

--Должен признаться – да! Я не волновался. Привычка победила эмоции. Извини, но это издержка моей работы.

Саратоил издевался, не пытаясь, даже, скрыть этого. Он то принимал театрально-вульгарные позы, разводя руки в стороны и воздевая руки к небу, то в шутовском полупоклоне признавался в свершённом смертоубийстве. Это было отвратительное зрелище.

Странно, но помещик мало обращал внимания на балаганное ёрничание юродивого. Оно не злило, и не воспламеняло благородного гнева. Такое поведение давало ему некие знаки и, ежели быть более детальным, добавляло определённые детали к тому, к чему его призывал Сеговия. К пониманию.

А суть понимания сводилась к следующему – Саратоил лгал, приукрашивая свой обман шутовством и дерзостью. Не было бы, как он обмолвился, в живых его стража, стал бы юродивый так паясничать перед ним? Не стоит сомневаться в том, что местных жителей подослал именно Саратоил. И потому подослал, что либо вопли книги услыхал, либо крик Агасфера, требующего от него помощи. И на помощь юродивый послал облагодетельствованных поселенцев, а не прибыл сам. А что так? А то так, что он не справился с Сеговией, дабы примчаться самому. Либо, что сейчас хуже всего, справился со стариком Зарецким не полностью, отчего, тот, вероятно, истекает кровью, а Саратоил тянет время. А для чего ему тянуть время? А для того, что при живом, пусть и страшно раненом Сеговии, у юродивого нет возможности нанести вред помещику.

Как вы думаете, сколько времени я описывал таковую мысль, ставшую сутью понимания? Две минуты? Три? Четыре? А у Кирилла Антоновича сие объяснение промелькнуло скорее, нежели любой из нас с вами моргнёт. Вот, что означает понимать, а не рассуждать, анализировать и предавать переоценке своему личному опыту. Я продолжу, пожалуй?

--Где ты оставил тело Сеговии?

--Желаешь проститься? И предать земле?

--А ты ведь с ним ничего не сотворил. Ты обычное, простенькое и влажное земноводное, способное лгать, жрать землицу на потеху зевакам, да униженно бормотать «да, мастер, да, мастер». Земноводное и есть!

--Разозлить меня хочешь?

--Ну, что ты! Нет, конечно! Я никогда не имел желания злить жаб и улиток. Я их просто не замечал. Даже, когда они попадали под мой башмак.

--Осторожнее, помещик, осторожнее! Ты так близко подошёл….

--Не утомляй меня безыскусным красноречием, улитка! В тебе столько же устрашения, сколько красоты в раздавленной жабе! Не знаешь, где Сеговия, так и квакни… ой, прости, обмолвился. Так и скажи. А то по ночи, разговоры разговаривать с земноводным, мало чести для русского дворянина.

--Ещё слово, и меня никто не сможет остановить! Я предупреждаю тебя, помещик, ещё слово, и никакой страж тебя не спасёт!

Вот и случилось! Кирилла Антонович совершенно верно понял суть сей встречи – Сеговия жив, а юродивый старательно удерживает помещика! От чего удерживает? Или – для чего? Примем за основное такую версию – старик Зарецкий ранен, а удержание ради того, чтобы к нему не подоспела помощь.

Другое понимание, сочленённое с первым – отчего Кирилле Антоновичу приспичило идти от кузницы прямо к дому головы, а не направиться, скажем, в Карловы Вары? И отчего, именно около упомянутого дома, его встретил, и удерживает мерзавец Саратоил? Уж не тут ли, вблизи, рядышком и находится Сеговия?

И третие понимание – а на что рассчитывает помещик, доводя до крайней степени озлобленности, граничащей со смертельной опасностью, юродивого? На незаряженный револьвер? А, может, на силу своих кулаков и, довольно сомнительную, после недавних приключений, ловкость в драке? На что?

Понимание третьего параграфа было, мысленно, разумеется, озаглавлено -  выведение из спокойного состояния Саратоила есть правильным действом. А раз так, то и сомневаться ни в чём не стоит, поступать надобно сообразно пониманию. Оно, понимание, не обманывает! Ну, дай-то Бог, дай-то Бог.

--А я сам не смогу себя защитить? Как думаешь, в твоём мире, который за чертой, у тебя имеются исключительные полномочия и возможности? Не смешно, а печально тебя слушать. Посуди сам, прямо сейчас и прямо тут, при свидетельстве сих двух лун, ты грозишь мне расправой, даже не пытаясь что-либо предпринять. Нет, нет, не торопись меня перебивать, лучше послушай, и укажи мне, где я допускаю неточности. Ты расправился со стражем. С твоих слов расправился, хотя моё сомнение не позволяет мне довериться ни единому твоему слову. Однако допустим, что ты стал мужественным и сильным, чтобы убить стража. И что же получается? Я, стоя перед тобою, наношу тебе оскорбления и, до сих пор, не наказан! Хотя, снова-таки, с твоих слов, моя судьба в твоих руках. Как же так? Меня защитить некому, а ты, при всех своих угрозах в мой адрес, можешь лишь угрожать и предупреждать? Я тебе скажу, что происходит – жаба тоже считает себя владычицею болота, пока не прилетит цапля. В переводе для твоего умишка, эта фраза выглядит так – пока Агасфер не укажет тебе, где стоять и что делать, ты и шагу ступить не смеешь. Цапля – это он, а ты, сам знаешь кто. К слову, твой мастер сейчас занят, и не может дать тебе задания. Вот ты и ерепенишься передо мною, грозными речами прикрывая свои хиленькие возможности. Ты….

--Где Агасфер?

--Где Сеговия?

--Я спрашиваю в последний раз – где мастер? – Уже не голосом, а каким-то звериным рыком прозвучал голос юродивого.

--У вас же имеется множество заклинаний, верно? Вы такие волшебники, что даже пули останавливаете. Так, что, тебе стоит пробубнить парочку тарабарщин, чтобы тебе открылось место, где находится твой мастер. А, так ты и читать не умеешь, и заклинания не вызубрил? Это плохо, что кроме пожирания земли ты ни на что не способен. Как, впрочем, и твой мастер.

--О-о-о-нца-нца-а-агош! – Взвыл Саратоил, вытягиваясь в струнку, да так изящно, что сие показалось не возможным, даже при его худобе. А дальше… дальше произошло то, о чём мы предупреждали Кириллу Антоновича, и чего опасались. (К сожалению, что толку от наших опасений, когда повествование идёт об уже минувших днях).

Сторонний наблюдатель счёл бы, вытягивающуюся фигуру юродивого, чем-то схожим на натянутый лук, а выставленная, в направлении помещика рука, более всего походила на стрелу. К счастию, Кирилла Антонович не был сторонним наблюдателем, а, скорее, мишенью, потому-то подобные сравнения ему в голову не приходили.

Узрев направленное в грудь длинное жало орудия, Кирилла Антонович успел подумать только об одном: «Циклида, как же она там, без меня?»

Потом случился сильный толчок в грудь, от которого он попятился на быстрых три шага и, не совладав с равновесием, рухнул навзничь.

--Странно, - подумал Кирилла Антонович, - удар был сильным, а боли я не чувствую. Может, я уж мёртв? Ведь говаривают, что умершие боли не имут. Странно!

Оперев тело на согнутые локти, и приподняв голову, помещику удалось разглядеть торчащий из его груди нож и расплывающееся пятно крови.

Последнее, что увидал помещик перед оглушающим воем, во сто крат превосходящим тот, в кузнице, это стоящего рядом на согнутых ногах Саратоила, обхватившего двумя руками горло.

Вой всё нарастал. Не могу сказать с убеждённостью, что сия какофония звуков стала хоть малость привычной для помещика, она стала переносимою. Пусть и на грани сил, но переносимою. Чего не можно сказать про юродивого.

Не в силах более стоять на ногах, он рухнул на колени, непрестанно вытирая, отряхивая и выплёвывая свою кровь. Кровь, струящуюся отовсюду – из глаз, из ушей, из носа. Стекавшую изо рта кровавую жижу он сплёвывал, обнажая кровоточащие дёсны.

Дыхания его, тяжкого и затруднённого, также не было слыхать. Редкие хрипы, которые, при сильно развитом воображении, возможно было принять за вдохи и выдохи, по своей глубине и продолжительности более походили на мучительное удушие, нежели на человеческое, пусть и трудное, дыхание.

Хотелось бы сказать, что помещика вдруг осенило, и он распознал то, что явилось причиной происходившего с Саратоилом. Однако скажу иначе – он попросту понял. Книга, пронзённая кинжалом, возопила болью страдания и, тут же, принялась мстить обидчику. Да, и кровь была её же, выпитая у Кириллы Антоновича, а может и не у него одного.

--Что… ты…, - еле борясь с текущей кровью, препятствующей не только дыханию, но и произнесению слов, прохрипел юродивый, непозволительно близко приблизив своё лицо к помещику.

--Где Сеговия? Отвечай! – Во всю силу своего голоса прокричал Кирилла Антонович.
Начинающий терять последние силы, юродивый махнул рукою на ворота дома поселкового головы.

То был, как стало ясно, последний осмысленный жест Саратоила. Он принялся исполнять нелепейшие движения руками, головою, да и всем телом. В конце той жуткой пляски, он вскинул голову к двухлунному небу, разодрал на своей груди одежду и повалился на спину, сохраняя согнутыми в коленях ноги.

Кровь ещё дважды маленькими фонтанчиками вырывалась изо рта юродивого, а пальцы его ладоней, собираясь в кулак, сгребали дорожную грязь. Вскоре тело его обмякло, и Саратоил затих.

Не без труда Кирилла Антонович вытащил кинжал их груди, а точнее – из книги. Окровавленное лезвие было словно живым, странно походившим на хвост змеи – опасный и безжалостный.

Изрядно напугав помещика, книга зашевелилась под его одеждой, совершила попытку высвободиться от стягивающего её ремня (так показалось Кирилле Антоновичу) и, что уж никак невозможно было спутать с чем-то иным, вздохнула и умолкла.

--Как бы она вела себя, не будь скована ремнём? – Подумал помещик и, обессилевший, откинулся на спину, раскинув руки по сторонам. – Ни словом, ни обмолвкою ничего не скажу Циклиде про это, пусть и не кормит меня – словечка не скажу! Незачем её пугать! Господи, как же мне недостаёт моего домашнего уюта, как же не достаёт!

Этот день, начавшийся на рассвете прогулкой в странный Ведищевский лес, даже и не помышлял заканчиваться ночною тьмою.

Надеюсь, вы понимаете, что не заканчивался не сам день, как часть суток, освещаемая солнцем (слава Богу, что только одним), а то число обязательных к исполнению, и нежданно случающихся дел, стоящих в очереди в ожидании разрешения. Как мы видим, а то же самое увидел и наш герой, конца той очереди не было.

Что же было в той очереди? Из отданных заданий – ничего. Вот из самовольно возникших – сразу несколько, одно иного горше.

Начать пересчёт сначала не составило труда. Забрать книгу – исполнено. Сжечь кузницу, не ясно, ради какого веселия, но – исполнено. Вот, собственно говоря, и весь реестр дел. А что появилось само по себе? Появилось и больше, и хуже. Куда девать книгу-кровопийцу – раз. Где сыскать, пусть и по сомнительной подсказке, Сеговию – два. Каким манером возвернуться в свой мир – три. Где сыскать Модеста Павловича и Карла Францевича – четыре. И… хотя нет, не стоит. А почему, это, не стоит, позвольте полюбопытствовать? Стоит, и очень стоит задать  господину надворному советнику несколько нелицеприятных вопросов. О его недомолвках, о прочитанной судьбе, о подосланном старце Загорском, оказавшимся Сеговией, человеком с гишпанским именем и ещё то, что сейчас недосуг перечислять, но то, что никак не позабудется и будет непременно спрошено!

Кирилла Антонович перевернулся в дорожной грязи на бок. Более его не волновала опрятность в одежде и правильность в ея носке. Начала беспокоить навалившаяся усталость. И сильное желание покушать. Да, покушать хотелось больше, чем отдохнуть. Господи, душа моя, Циклида, свидимся ли мы ещё, хоть разочек, с тобою? Накормишь ли ты меня своими великолепными блинчиками в сметанке? Или парными телячьими котлетками с лучком и грибочками? Или нежнейшим пирогом, только-только вынутым прямо из печи? Или окрошечки, холодной и резкой из-за своего кваса. Или… стоп! Хватит! Ой, простите, не так написал. Верной окажется таковая трактовка поведения помещика.

--Стоп! Хватит! – В голос, почти выкрикнул Кирилла Антонович, поднимаясь с земли, и вытирая грязные ладошки об изнанку жилетки. – Хватит о далёком и … вкусном! Не ровён час,  я слюною изойду от одного перечисления тех блюд! Ишь, разбаловАлся! Окрошечка ему припомнилась! А варенички с вишенками, а грибочки в сметанке, а… нет, это, определённо, сумасшествие! Надо перестать,  взять себя в руки и не помышлять о еде. Да, не помышлять! И не проговаривать слова, в начале коих стоит буковица «Е». И буковица «Ц». И… всё! Стороннее по стороне, а важное - по фронту!
Перечисляя все блюда, кои, изголодавшийся желудок помещика, был готов принять непременно в этой последовательности, и без ограничения в количестве перечисленного, Кирилла Антонович доковылял до ворот двора поселкового головы, а на слова «по фронту» поднял руку и трижды постучал по мокрым доскам калитки.
Повторить стук не пришлось. Во дворе что-то зашумело, захлопало и затопало. Калитка отварилась.

--Где тот старец, который подходил во время нашего с тобой разговора? Мне сказали, что….

--Не шуми! Он в лес пошёл, с провожатым. Еле живой, на ногах сам стоять не может. Какое дело у тебя к нему?

--Давно ушёл?

--Как только вы с тем бесом толковать принялись

--Бесом?

--А кто он? Бес и есть! Народ мутит, да всех стращает. Чистый бес!

--А как ему удалось….

--Огородами. Ежели приспичило догнать – ступай по нашей улице до….

--Я помню дорогу. Зачем ему в лес по ночи?

--Про то не ведаю. Знаю только, что пойдёт он в старое поселение Герасимцев.

--Откуда знаешь? Он проговорился, иль ты такой догадливый?

--Ты хочешь его живым застать, либо со мной побалагурить?

--Ладно, спасибо! Пойду я. Прощай, добрый человек!

Помещик так скоро, как позволяли ему уставшие за долгие часы члены его тела, направился сызнова в тот лес, в который ходил не ранее, чем сегодня же утром.

 Шагая, по-настоящему скоро, он не услыхал, как ему вослед проговорил поселковый голова.

--И тебе, прощай, Кирилла Антонович. Спасибо тебе, и Бог в помощь!

А напоследок – перекрестил правицей, совершенно позабыв, что ею надлежит опираться на костыль.