Чтобы стать голубем, надо мыслить, как голубь.
Надо собирать еду с мокрого асфальта без помощи рук -- и я скребу носом по привокзальной площади.
Я сдираю кожу до крови, но все еще не чувствую себя голубем.
Я испражняюсь где попало. Соседская машина уделана так, что ни одному голубю и не снилось, но почему-то цвет моего кала и мочи не белый, это меня злит и я бью руками-крыльями по стеклу, до тех пор, пока меня не окружают люди. Голуби боятся людей, и я вырываюсь от них и убегаю.
Мне нравится быть голубем, хотя и нос побаливает.
Я пробираюсь на чужой балкон и завожу боевой голубиный клич и так же ретируюсь оттуда, когда вижу хозяев. Я оставил им небольшой сюрприз.
Я жду, когда у меня вырастут крылья. Крылья растут плохо.
Я хочу увидеть гнездо голубя. Я выслеживаю их, но ни один из этих мерзавцев так и не вывел меня к своему ночлегу.
Я знаю, что у птенцов голубя нет перьев и они не умеют летать. И я понимаю, что я еще птенец, у меня пупырчатая нежная кожа и мне предстоит еще многому научиться и многое обрести.
В один день я понимаю, что надо действовать иначе и за своего меня не принимают. Я хочу подкормить своих братьев, но для того, чтобы купить еды, надо быть человеком, втиснуться в ненавистные брюки и вымыть проточной водой, пахнущей хлоркой, свое нежное неоперившееся тело. Я краду кулек семечек у торговки. Мне удается бежать.
Я нахожу в мусорном баке неполную банку меда и щедро мажу себя им, осыпая семенами подсолнуха. Рано или поздно один из них заметит меня.
Мне неприятно быть халвой, а не голубем, но что я могу поделать? Я забираюсь на памятник Ленину. Халва не слишком ловкая и я завершаю свой путь только через пару часов. Я затаиваюсь в засаде. Выжидаю. Наконец, голубь клюет меня в бок. Другой --- в руку. Еще один -- в лицо.
Сущность халвы затягивает меня все больше. Я хватаю одного из них и сворачиваю ему шею. Внезапно, мне хочется быть кошкой и я раздираю голубя и пытаюсь откусить ему крыло. Другие голуби клюют меня сквозь мед все больнее и больнее и я понимаю, что они тоже становятся кошками. Они жрут меня по кусочку. От меня почти ничего не осталось.
Я лечу вниз с памятника. Просыпается внутренняя память. Я -- Владимир Ильич Ульянов-Ленин и меня заживо едят белые. Я только что поменял ход мировой истории.
Я умираю на гигантском блюде, думая о том, что я не попрощался с Инессой.
Где-то вдали дает прощальный залп "Аврора".
Я вижу над собой траурную процессию, меня кладут в гроб, но обряженные в черное люди почему-то не закапывают меня в землю, а затаскивают в катафалк. Я приподнимаюсь и вижу на водительском месте жену. Она необычайно бледна.
- Куда мы едем, Наденька?
- В Вальгаллу, голубь херов.