Глава пятая. Столб молодости
Василий Иванович Чапаев обживался в мэрской должности и в мэрском кабинете. Он понимал всю степень своей ответственности на новой должности. Это раньше мог в вице-мэрах беспробудно пьянствовать и бегать по бабам. Теперь только этого – мало. Надо что-то сделать для своих сограждан, дорогих избирателей, жителей Паранойева, оставить свой след в истории. Мысль о следе ввела Василия Ивановича в легкий ступор, похожий на задумчивость. Чапаев, несмотря на пьянство, трезво оценивал свои возможности. Он понимал, что встать вровень со своим предшественником – Меньшиковым – вряд ли удастся.
- Ноев ковчег я, можно сказать, нашел, а все почести Меньшикову, умел он вовремя подсуетиться, - вслух рассуждал Василий Иванович. – Надо что-то менее масштабное придумать, но, чтобы мне полностью принадлежало. Моя идея, мое исполнение.
Но ничего даже «менее масштабное» в мэрскую голову не приходило. «И посоветоваться толком не с кем, холуи одни без мыслей в голове, - уже про себя печально подумал мэр.- Надо мне больше на молодежь мне опираться. Молодежь – это молодость мира, и его возводить молодым. Надо молодежную акцию какую-нибудь провести».
Эта оригинальная мысль очень понравилась Чапаеву, и он приказал секретарю вызвать заведующего отделом культуры и молодежной политики. Через пять минут Степан Никодимыч Климко, больше известный по прозвищу «рыба об лед», уже находился у стола мэра.
- Слушай, Никодимыч, как у нас дела с молодежной политикой обстоят?
- Хорошо обстоят, рыба об лед, Василий Иванович. Все снижается или повышается. Динамика - хорошая, вектор – правильный.
- Это как? – не понял Чапаев.
- Показатели по проституции, наркомании снижаются, а удои молока повышаются, рыба об лед.
- Понял. Только, причем здесь «рыба об лед»?
- Не при чем, рыба об лед.
- Слушай, Никодимыч, нам бы надо какую-нибудь молодежную акцию организовать. Только не местечковую, а так, чтобы на всю страну прогреметь. Есть мысли?
Никодимыч задумался. Мыслей, как обычно, никаких не было.
- Есть одна мыслишка. Завтра в паранойевском ковчеге общественность собирается. Мозговой штурм делать.
- Какой штурм? – не понял Чапаев.
- Мозговой. Будем обмозговывать, как нам жить еще лучше. Там, как раз, будут представители молодежи. Думаю, рыба об лед, родим какую-нибудь акцию.
- Надо не «какую-нибудь», а чтоб на всю страну, - недовольно поморщился мэр.
- Так это и будет на всю страну, рыба об лед. Мы же по-другому не умеем. У нас, рыба об лед, что не акция, так на всю страну.
- Хорошо. Во сколько мероприятие?
- Завтра в три.
- Предупреди всех, что мэр приедет.
- Будет сделано.
Завотделом уже собрался уходить, но Чапаев остановил его.
- Только ты это, того, сделай мероприятие неформальным, душевным. Поменьше формальностей. Чтобы люди раскованы были.
- С этим все будет в порядке. Там же Скоков командует.
- Тогда действительно все будет нормально.
Для неформального общения собрались за столом в комнате приемов мемориального комплекса «Паранойев ковчег» в Нойке. Когда Чапаев вошел, как положено по рангу, последним, присутствующие дружно встали.
- Сидите, сидите, - душевно махнул рукой Чапаев. – У нас сегодня неформальное общение, так сказать, встреча без галстуков. Степан Никодимыч, все в сборе.
- Так точно, - ответил завотделом культуры.
Если в предложении было меньше двух слов, Климко мог обходиться без «рыбы об лед».
- Можно начинать? – спросил он Чапаева.
Мэр кивнул головой. Василий Иванович после своего избрания первое, что сделал, отработал кивок головой в двух вариантах – многозначительный и однозначно утвердительный. «Однозначно утвердительный» - резкий наклон головы одним рывком. «Многозначительный» - полунаклон, пауза с задумчивостью в глазах, еще полунаклон, пауза, взгляд устремлен вниз и медленный возврат головы в исходное положение. Мэр кивнул «однозначно утвердительно» - с многозначительным наклоном были трудности – пока не получалась задумчивость в глазах.
- Наш город – один из древнейших городов мира, - начал Климко, - и в то же время он всегда молод душой, рыба об лед, и телом. В этом заслуга не только нашей администрации во главе с Василием Ивановичем Чапаевым, но и нашей славной молодежи, которая делает, рыба об лед, наш город совсем молодым. Вот.
Завотделом выдохнул и сделал паузу.
- Мы сегодня собрались здесь, рыба об лед, чтобы провести штурм мозгов
- Мозговой штурм, - не смог не поправить редактор местной газеты Петр Татищев.
- Мы должны думать, прежде всего, о молодежи, - Климко сделал вид, что не услышал. – И провести молодежную акцию такую, рыба об лед, чтобы о ней заговорила вся страна. У меня все.
- Я, что хочу сказать, - поднялся мэр. – Я долго размышлял и пришел к выводу, что молодежную акцию хорошо бы приурочить к годовщине. Но ничего путного не нашел. Ни одной приличной годовщины или какого-нибудь там сраненького юбилея. Бардак у нас с годовщинами. Это твоя недоработка Никодимыч.
Завотделом культуры согласно закивал головой.
- И все-таки, поработав головой над годовщинами, нашел одну приличную. Мы будем через месяц-полтора, как только подготовимся, отмечать 9937 лет прибытия Ноя в наш город. Это славная годовщина, и надо ее отметить так, чтобы везде звенело и гремело. Понятно товарищи?
Товарищам было непонятно, но сомнений никто не высказал, напротив…
- Правильно, верно все говорите, Василий Иванович, - подхватил эстафету бывший Скока-синюшник, а ныне директор мемориального комплекса «Паранойев ковчег» Александр Скоков. Изменение статуса не повлияло на его цвет лица. Оно, по-прежнему, оставалось синюшным. – У меня даже не вызывает сомнений, что эту годовщину-юбилей мы с размахом, как обычно, отметим в этом святом месте. Более святого места, чем паранойев ковчег в мире нет. Только нельзя какую-нибудь дату попроще, а то хер выговоришь. У меня пока все.
- Конструктивное замечание, есть над чем работать, - согласился Чапаев.
- Здорово, классно, - неожиданно раздался писклявый женский голос. – Мы сделаем такой праздник, такой праздник!
- Вы, это кто? – спросил Чапаев.
В голосе его слышалось недовольство – он не любил писклявых баб.
- Мы – эта наша молодежная организация «Наш местный позитив». Мы – это мы, вы – это вы, наша организация, ваша организация. Я, как лидер «Нашего местного позитива» заверяю родную администрацию, что мы приложим все силы, все умения, навыки и знания, чтобы оправдать доверие нашей администрации. Вы в нас, мы – в вас.
Со своего места поднялась крупная женщина лет пятидесяти. На ней была футболка с надписью «Позитифф».Майка заканчивалась где-то в верхах необъятной груди. Потом шло незащищенное никакой одеждой тело, а под нависшим животом начинались джинсы.
- Отрадно видеть такой энтузиазм, - с чувством глубокого удовлетворения заметил Чапаев. Он любил всё большое.– Вас, как зовут?
- Дурова, Аня Дурова.
- Спасибо, Аня Дурова. Хорошо сказали, зажигательно, по-молодому. Молодец. Кем вы работаете Аня Дурова?
- Учительницей в местной школе.
- Тогда понятно. Сразу видно, что учительница. И маечка на вас хорошая. Мне только непонятно, почему молчат другие. Что нет никаких мыслей в мозгах?
Чапаев суровым взглядом оглядел присутствующих.
- Позвольте мне высказаться, - поднял руку Семипостол, председатель местного Совета.
Чапаев кивнул. Неожиданно возникла пауза, так как у мэра не к месту получился «многозначительный» наклон головы, но никак у него не получалось вернуть голову в исходное положение. После третьей попытки, наконец, удалось это сделать.
- Вы, все хорошо товарищи знаете, что я руководитель местного отделения нашей партии власти, - затянул свою волынку Семипостол. – Анна Ивановна все правильно сказала о нашей молодежи. Молодежь у нас, действительно, замечательная. Она – наша, местная и позитивная. Я только хотел бы уточнить, что мы приложим все наши силы, все умения, навыки и знания, чтобы оправдать доверие не только нашей замечательной молодежи, но и нашей партии, которую я представляю. Молодежь это хорошо, но наша родная партия еще лучше и молодше, так бы я сказал. Наш партийный актив всегда держит руку на пульсе молодежи. И пульс, надо сказать, у нашей золотой молодежи, просто отменный. И не видеть того, что здоровье молодежи зависит от мудрой, руководящей и направляющей руки нашей партии, неправильно, так это… политическая близорукость…
- Николай Кузьмич, правильно говорит, - не выдержал и перебил его Чапаев, - Говорит просто замечательно. Хорошие идеи он выдвинул. Про пульс очень хорошо. Я думаю, есть смысл поговорить о названии нашей молодежной акции.
- Можно, можно я. Можно я скажу.
Анна Дурова, несмотря на возраст и комплекцию, захлебывалась от восторга. Ее просто распирало от гордости, что ей дозволено участвовать в таком важном и замечательном мероприятии.
- Можно я предложу название? Можно, можно.
Чапаев однозначно кивнул головой.
- Мы назовем, назовем, - все также захлебывалась Анна Дурова, - наш праздник, наш праздник «Паранойев ковчег – праздник вечной молодости». Вот. У нас на селе много молодежи. Вот.
Анна Дурова от только что испытанного душевного подъема, бессильно откинулась на стуле.
- Что-то я не увидел у вас в селе много молодежи, - с сомнением заметил Петр Татищев.
- Это ты, Петр Алексеевич, ерунду говоришь, - возразил ему Заворуев. – Я, как глава местной администрации, официально заявляю: «Есть у нас молодежь». Она просто пока затаилась. До времени. А будет праздник, будет и молодежь. Никуда она не денется, всех найдем, - последние слова Заворуева прозвучали, как угроза.
- Василий Иваныч, Василий Иваныч. Можно я, можно я скажу, - вновь захлебнулась в восторге Дурова. – Можно, пока не забыла.
- Говорите, Анна Дурова. Что там у вас еще.
- Василий Иваныч, загадывайте быстрее желание. Загадывайте.
- Какое еще желание? – изумился Чапаев.
- Любое. Вы между двух Петров сидите. С одной стороны, Петр Фомич, с другой - Петр Алексеевич. Правда, здорово?
- О моих желаниях мы потом поговорим Дурова, а сейчас давайте штурм продолжим.
- Анька, да помолчи ты, - недовольно поморщился Заворуев. – Дай мне возразить Татищеву до самого конца. Это вопрос не только демографии, но и политический вопрос. Я так скажу, молод не тот, кому мало лет, а тот, кто душой молод. Вот мы здесь собрались Кто мы? Я спрашиваю, кто мы? И отвечаю, мы – молодые, потому что о молодежи всегда думаем.
- Это ты все правильно говоришь, добрая дискуссия получается. А как, Петр Фомич, мы будем определять того, кто молод в душе? – поинтересовался любознательный Чапаев.
- Можно я, можно я скажу.
- Дурова, какая же ты неуемная, - заметил Семипостол. – Партия еще своего последнего слова не сказала, а ты «можно я, можно я». Нельзя. Партия будет говорить. Я думаю, что надо устроить танцевальный марафон. Это будет по-нашему, по-ноевски. И сразу увидим, кто молод, а, кто нет.
- Можно я, можно я скажу.
- Дурова, - с укоризной сказал Семипостол.
- Я только в развитие темы. Можно я, можно я скажу.
- Пусть говорит, Николай Кузьмич. Видишь молодежь, какая у нас активная, - разрешил Чапаев.
Дурова от собственной значимости осмелилась выйти на середину комнаты.
- Я предлагаю устроить «минуту славы». Для всех жителей района. Вы, Петр Фомич будете гирей жонглировать, а вы Николай Кузьмич через веревочку прыгать. И вот, она слава.
Дурова в экстазе закатила глаза.
- Вот она слава, - повторила Дурова.
- Хорошая идея, - одобрил Чапаев. – Ты, Петр Алексеевич, обязательно весь ход штурма в газете освети. А ты, Никодимыч, всю администрацию городскую распиши, кто и что будет делать для минуты паранойевской славы. От славы никого не освобождать. Слава – не только цветы с шампанским, но и почетная обязанность. Лично проверю. Вот, нойкинские, видишь, какие молодцы.
- Я не буду через веревочку прыгать, - неожиданно возразил Семипостол.
- Николай Кузьмич, а, если партия прикажет, будешь? – язвительно поинтересовался Татищев.
- Если партия прикажет, то буду, - ожидаемо согласился Семипостол. – Только не через веревочку, а просто на одной ноге, - все равно увильнул от веревочки партийный лидер.
- На одной ноге тоже можно минуту славы заработать. Или на всю жизнь инвалидом остаться. Хороший штурм получился. Сколько идей понакидали, - с удовлетворением откинулся на стуле Чапаев. - Сейчас еще девиз праздника придумаем, и можно будет расходиться. Какие будут предложения по девизу?
- Молодым везде у нас дорога.
- Не стареют душой ветераны.
- Молодо-зелено, а эмблемой сделаем доллар.
- Ты шутки свои Петр Алексеевич брось. Наш рубль не хуже, - сделал Татищеву замечание Семипостол.
- Если вступите вы в нас, не отпустим больше вас, - внесла свою посильную лепту Анна Дурова.
В комнате повисло молчание.
- Ты, чего Дурова такое городишь. Ты, что дура? – возмутился Заворуев.
- Это как еще в нас?
- Ну, понимаете, мы – молодые. Если, кто в нас, к нам придет, то
- …От вас и погибнет, - пошутил Татищев.
- …то навсегда останется молодым, - Дурова на шутку не обратила никакого внимания. – Как наш Ной. Вечно молодой. Мы все будем командой молодости нашей.
- Тебе судьбу мою вершить, - запел Скоков.
-…Тебе одной меня судить, - подхватил Чапаев.
Он любил петь даже в трезвом состоянии.
-… Команда молодости нашей, - пели уже все хором.
- Хорошо поем, - заключил мэр после окончания пения. Нам многое по плечу. Сделаем эту песню главной песней нашей молодежной акции. Чуть-чуть текст подрихтуем, и паранойевский гимн получится.
- Еще подтанцовочку сделаем, рыба об лед, - подхватил завотделом культуры, - с перестраиванием, с флажками, шарами.
- Отлично, замечательно, - загорелся этой идей Чапаев, - Вся молодежь будет участвовать в подтанцовке. Не хватит своей молодежи, выпишем из других районов. Студентов подтянем.
- Это ****ОЖ будет, - влезла в монолог мэра Дурова.
- Это почему же ****еж? - обиделся мэр, - Это никакой не ****еж, а наши студенты из паранойевского института здорового образа жизни.
- Так я об этом и говорю, что ****ОЖ – наш лучший в мире паранойевский институт здорового образа жизни.
- Кстати, Никодимыч, а где ректор нашего ****ОЖа. Почему его нет на нашем штурме? Он, что брезгует нами? Раз он, профессор, ему можно забить на штурм? Вызвать немедленно сюда. Пусть вместе с нами штурмует.
- Так он, Василий Иванович на научный симпозиум уехал. Вы же его сами отправили, - робко заметил завотделом культуры.
- Ишь, на симпозиумы разъездился, - немного поостыл мэр. Он все ездит, а в институте бардак. Воровство в институте сплошное. Это надо же было придумать, платное отделение открыть. Кто разрешил?
- Вы разрешили, - вновь робко заметил Климко. – Вы же ему сказали, что не будете ученых бездельников кормить. Велели ему, чтобы сами зарабатывали.
- Правильно говорил, что бездельники. Я народу обещал, что будет все бесплатно. Воровать хотят – не позволю. Я точно знаю, кто ближе к деньгам, тот больше и ворует. Я вот, когда был в Гондурасе, там совсем не так воруют. Совсем не так.
Никто не решался прервать монолог мэра. Уже хорошо было известно, что, когда он входит в раж, его лучше не останавливать. Поговорит-поговорит, и забудет.
- Я вчера посмотрел штатное расписание нашего ****ОЖа, - Василий Иванович все больше распалялся, - 10 психологов, логопеды, дефектологи. Это что институт для дураков.
- Так это положено так. Вы сами утверждали штатное расписание.
Завотделом культуры защищался, как мог, так как за работу института от администрации отвечал именно он.
- Ну и что, что утверждал. Я много чего утверждаю. Я народу обещал, что в институте будут учиться только отличники.
Чапаев сделал паузу. Он потерял нить своего монолога, поэтому сурово оглядел присутствующих.
- Предупреждаю всех. Никакого воровства не будет – ни из моего кармана, ни из кармана родителей. Скоро я установлю в институте камеры наблюдения и, если только увижу воровство. Уволю всех.
- Правильно Василий Иванович, как всегда проблему под корень взяли, - поддержал тему Семипостол. – Наша партия всегда говорила, что надо избавляться от профессоров-космополитов. Правильно говорит наш мэр – наворуют и к себе в Гондурас сбегут.
- Николай Кузьмич, ты, что городишь? – изумился Татищев. – Какой Гондурас? В Израиль с наворованным сбегут.
- Какая разница, куда сбегут? - легко согласился Семипостол. – Факт воровства мэром установлен, значит, надо принимать меры. Наша партия считает, что нужно растить свои кадры, местные, а этих всех профессоров с доцентами гнать к чертовой матери. И у нас такие кадры есть. Вот, например, Скока-синюшник…
- Какой я тебе Скока, - возмутился Скока-синюшник. – Ты сейчас договоришься…
- Извини, Александр. Оговорился я от волнения. Вот наш товарищ Скоков вполне готовый преподаватель по ноеведению – «Ной и здоровый образ жизни». Ему есть, что рассказать студентам. Или вот вы, Василий Иванович. У вас считай, готовый курс есть – «Здоровый образ жизни в Параноейве».
- Это точно, курс у меня есть. Я его проходил, когда лечился от этого самого… Ну вы знаете…
- Вот, видите, - обрадовался Семипостол. – Мы сами все можем. Я и сам лекции почитаю по здоровому образу жизни в партийном строительстве. Такое мое независимое мнение, товарищи. У меня все.
- Хорошую речь сказал товарищ Семипостол, - подвел итог Чапаев. – Не только проникновенно-независимую , но и очень конструктивную. Мы такой институт забацаем, с таким уровнем образования. МГУ в ногах у нас валяться будет, чтобы только наш ****ожский диплом заполучить. В ногах! – повторил Чапаев, и все одновременно посмотрели себе под ноги, но под ногами ничего не было. Только немытые полы.
Все подводим итоги. Мы хорошо сегодня мозгами поработали, - заключил Чапаев.
- Можно я, можно я скажу.
Неуемная Анна Дурова вновь рвалась в бой. Она была не просто одержимая, а одержимая идеями.
- Да, когда она заткнется, наконец, - прошептал Заворуеву на ухо Татищев. – Достала нас здесь всех своими идеями. К фуршету пора переходить.
- Слушай, - также прошептал Заворуев. – Когда еще такой цирк увидишь. А выпить успеем. У меня такой коньяк в сейфе лежит. Специально для случая берег.
- Ради этого стоит потерпеть, - согласился Татищев.
- Можно я, можно я скажу. Я такое придумала. Такое придумала, - от нетерпения Дурова подпрыгивала на стуле.
- А ты, Дурова свои идеи с партией согласовала? – подозрительно спросил Семипостол.
- Кузьмич, миленький! Обязательно согласую. Это такая идея, такая идея. Она очень согласуется с линией нашей партии. Вот увидишь.
- Говори Дурова, - разрешил Чапаев, - но только коротко и по существу. Мне ехать надо.
- Надо в центре города столб установить, - выпалила Дурова.
- Фонарный что ли? Так у нас в городе уже один есть, - сказал Скоков.
- Ты, Скока, заткнись, - грубо оборвала его Дурова. – Не понимаешь важности работы с молодежью. Надо будет поставить столб – символ молодости. СТОЛБ – это не столб, понимаете, а символ. Понимаете, символ. Что такое молодежь? Молодежь – это столб. С- сила, Т – творчество, О – оригинальность, Л – любовь, Б – это бетон, из чего мы и сделаем столб.
- Вот тебя в него и закатать, - про себя прошептал Скоков.
- И от имени нашей молодежной организации «Наш местный позитив», - продолжала излагать свою идею воодушевленная Дурова, - на столбе укрепим указатели: сила – указатель на стадион, творчество – на дом культуры, оригинальность… - Дурова сделала многозначительную паузу, - оригинальность – на здание нашей родной администрации. Любовь – на скамейку перед лесом. А бетон… - здесь Дурова запнулась, так как еще не продумала, на что будет указывать бетон.
- Бетон, на что будет указывать? – участливо поинтересовался Татищев.
- Бетон, бетон… Бетон будет без указателя, - нашлась, наконец, Дурова. - Бетон это все цементирует, связывает, В общем, будет символом молодости.
- Очень интересная задумка, рыба об лед, - подал голос завотделом культуры. – Что-то в этой идее есть. Правда, Василий Иванович?
- Очень кретивная мысль у Дуровой, - начал мэр.
- Креативная, - поправил Чапаева Татищев.
- Это уже твои проблемы, Петр Алексеевич, правильно написать. Моя задача – суть изложить, - не обиделся Чапаев. – Что ж, товарищи. Будем завтра уже столб ставить. Пусть все знают, что у нас в Паранойеве слова не расходятся с делом. Сказано-сделано. Через неделю открытие торжественное организуем. Петр Алексеевич, - обратился он к Татищеву, - Твоя задача телевидение с газетой из области подтянуть. Скажи, что, как обычно, не поскупимся.
- Без проблем, они за такие деньги сами приедут столб вкапывать.
- У меня еще, у меня еще, - вновь запрыгала на стуле Дурова.
- Что у тебя еще Дурова? – недовольно спросил Заворуев, - Работы невпроворот, а у тебя еще. Что у тебя еще?
- Я предлагаю к нашему столбу организовывать экскурсии, и всем экскурсантам выдавать удостоверение, о том, что они, побывав в нашем городе, помолодели.
- А как будем определять, на сколько люди помолодели? – задумчиво спросил Чапаев. – Каков будет механизм определения помоложения?
- Василий Иваныч, можно вот так сделать, - оживился Климко. – По водительской путевке будем определять. Время приезда – время отъезда экскурсионного автобуса. И пишем в удостоверении, что товарищ такой-то помолодел на 5, 6, 7 часов. Обязательно сделаем примечание, что в каждый новый приезд товарищу будут добавляться часы молодости. Я думаю, что мы поднимем экскурсионную работу на новый уровень. Сделаем наш Паранойев окончательной Меккой туризма. Вот так, рыба об лед.
- Гениально, гениально, Петр Никодимыч,- вскочила Дурова со стула. – Дайте я вас за вашу гениальность расцелую.
Она подскочила к Климко, но не учла, что у них разные весовые категории, и поэтому под весом и необъятностью Дуровой, завотделом культуры рухнул на пол. Из-под телес Дуровой торчала только его голова.
- Ох, какой же вы неловкий, - сказала Дурова, исцеловав Климко вдоль и поперек. – Но все равно вы – гений.
На этих словах Дурова приподняла Климко и вертикально поставила его на пол.
- Может быть, Степан Никодимыч и гений, - неожиданно угрожающе произнес Семипостол. – но политически не подкован. Вы, Степан Никодимыч, член нашей партии?
- Нет, не успел, - растерялся завотделом культуры.
- Василий Иваныч, странно, что у нас на ключевом посту находится беспартийный. Я, как лидер нашей…
- Заткнись, - оборвал его Чапаев.
- Что? – не понял Семипостол.
- Затнись, говорю, лидер. Не тебе решать, кому и какие посты занимать. Распустились здесь в глубинке. У тебя, что Петр Фомич все такие умные?
- Не все, - ответил Заворуев.
- Я все понял, Василий Иванович и учту все ошибки, - поспешил раскаяться Семипостол. – Больше такого не повторится. Я только подумал об одиночных экскурсантах. Им на основании чего будем определять, насколько они помолодели?
- Хороший вопрос, но решим его в процессе. Не сейчас, - миролюбиво согласился Чапаев. – Александр, у тебя к обеду все готово.
- Так точно, - ответил Скоков. – Стол уже накрыт.
- Тогда пойдем, поднимем тост за нашу молодежь, за наш столб молодости. Добрый столб должен получиться.
Эпилог.
Хорошело и процветало село Нойка, а жизнь селян улучшилась просто уже до невозможности. Во-первых, Нойка отныне являлась колыбелью русской государственности и началом мировой современной цивилизации. Так, по крайней мере, сказал президент на открытии мемориала. Во-вторых, была проложена дорога от мемориала до федеральной трассы. Мощные красавцы автобусы, словно птицы-тройки, летят в четыре ряда по дороге в одну сторону. Это экскурсанты-паломники со всех концов нашей необъятной Родины, ближнего и дальнего зарубежья спешат в Нойку, чтобы поклониться святым местам. Как говорят злопыхатели, которым лишь бы клеветать на светлую ноевскую действительность, «откат» за эту трассу был просто «зверский». Но строители не поскупились – очень им хотелось внести свою лепту в светлую ноевскую действительность. Дорога и вправду получилось на загляденье. А, если заглянуть еще в итоговую смету строительства, то можно явственно представить, как укатывали дорогу не асфальтом, а золотом высшей пробы.
«Мемориал работает с 10 до 18. Выходной – понедельник. Неорганизованные паломники не обслуживаются», - висит над входом массивная доска из бронзы. На самом входе щадящий фейс-контроль, а за ним уже начинается и сам мемориал.
В центре лесной поляны возвышается памятник, представляющий из себя бронзовую волну, на которой плещется лодка, а в ней Ной, очень напоминающий издали «девушку с веслом», а вблизи Кощея Бессмертного. С веслом наперевес смотрит он в сторону сельсовета. Надо сказать, что бронза самый ходовой материал в мемориале, так как легко заменяется другим, более дешевым, но с тем же бронзовым оттенком. Поэтому была дана команда бронзу не жалеть. От памятника тропинка ведет через лес к мемориальному шалашу – временному пристанищу Ноя. Тропинка – узкая, и паломники, пробираясь к шалашу, больно натыкаются на ветки. Кто говорит, что такую узкую тропинку сделали для пущей достоверности, а, кто, что лес не бронза, много не нарубишь. Шалаш еще тот скоковский, за который сам Скоков получил неплохую компенсацию. По справедливости половину компенсации он передал сельсовету на народные нужды. И все равно, шалаш проходил по документам, как вновь возведенный мемориальный объект. За строительство Скоков уже ничего не получил, и это тоже справедливо. Строительство вроде бы, как бы и не велось. Шалаш изнутри был выложен кирпичом, а посередине поставили декоративный очаг с подсветкой, на котором висит бронзовый котел с водой. Вода тоже из бронзы. Завершает композицию, склонившийся в три погибели над котлом, бронзовый Ной в ожидании закипающей воды. Хотели еще изготовить фигуры и членов его семьи, но кончились деньги на бронзу. Делать из другого материала, значит, порушить композиционную целостность. Да и потом необходимо было подобрать более дешевый аналог. Как не уговаривал скульптор сделать фигуры из воска, местная администрация отказалась наотрез – или бронза или ничего. Воск и так копейки стоит. Было бы из-за чего мараться. Рядом с шалашом построили маленький, но очень добротный флигелек, в котором располагалась администрация мемориала. Эту администрацию в единственном числе представлял Скоков, которого по протекции Чапаева сделали директором со скромной, но вполне достаточной зарплатой, позволявшей пить каждый день, ни у кого не одалживаясь. Работа не была обременительной. Мемориал был только одним из пунктов экскурсионной программы «По ноевским местам». По началу Скокову льстило, с каким интересом слушали его люди о том, как он нашел остатки ковчега. Но хорошо рассказать раз, два, а не десять раз на дню. Единственное, что разнообразило скоковскую мемориальную жизнь, это был прием в партию новых членов. Обком партии посчитал хорошей традицией, давать присягу на верность новых партийцев у священного места. Правда, принимали в партию только летом, когда можно было накрыть стол прямо на земле, а вечером в теплой, как парное молоко, реке устраивать совместное купание старых и вновь принятых партийцев. Стол всегда был богатый, поэтому купались исключительно нагишом и партийки, и партийцы. Эту традицию называли «партийное крещение водой». Летние ночи были короткие, поэтому засветло до открытия мемориала партийцев грузили на автобусы и развозили по домам. А навстречу ехали новые автобусы партийцев.
Изредка Скокова навещал Татищев. Их отношения разладились, хотя внешне все было, как и прежде, выпивали, говорили. Но не было той прежней теплоты и искренности. Может быть, потому, что Скоков стал начальником, а Татищева тихо, но все-таки с позором выгнали из газеты. В одной из статей, написанных Татищевым, прозвучало слово «мудак». Все бы ничего, если бы это слово, само по себе не очень ругательное, появилось в каком-нибудь безобидном, нейтральном материале – про природу или про культуру. А статья была политическая, и в ней должна быть такая фраза: «Наш мэр не только трезвомыслящий политик, но и человек, которому близки и понятны нужды города». В готовом, напечатанном варианте получилось почему-то так: «Наш мэр не только изредка трезво мыслящий политик, но и просто мудак». Все. Точка. Василий Иванович газет не читал и благоволил к Татищеву. Но зато газету читали в области. Оттуда позвонили и приказали Чапаеву немедленно гнать в три шеи редактора. Но все равно, расстались мэр и редактор по-доброму – пили вместе три дня. Чапаев даже порыдал на плече Татищева: «Какой же я мудак, что позволил тебя уволить. Но ничего пересидишь в тишине годочек, я тебя верну». На этом и расстались.
В предыдущей главе мы уже рассказали о первых мэрских шагах Василия Ивановича, но совсем забыли про Меньшикова. Куда же делся этот почти великий государственный деятель? Такие люди могут кануть в безвестность, подвергнуться опале, но не могут раствориться под чистую. Обязательно где-то должен остаться осадок.
Меньшиков после Ноевских праздников явно переоценил свои силы и возможности. Он опрометчиво решил, что после личного знакомства с президентом, многое теперь ему дозволено. И почти открыто помышлял о должности губернатора, которую он, по его же мнению, заслуживает, как никто. Я говорю «почти открыто» потому, что об этих его помыслах знала только жена. Губернатор ничего не знал о замыслах паранойевского мэра. Но были они с Меньшиковым одной крови. Романов был убежден, что плох тот мэр, который не мечтает стать губернатором. Губернатор Романов пригласил мэра к себе и дал почитать досье, собранное на Меньшикова за десять лет служения на благо Отечества. Прочитав, Петр Алексеевич, только и спросил губернатора: «Что мне за это будет?»
- Считай, что тебе повезло Петр Алексеевич, - весело ответил губернатор. – Будешь ты всенародно избранным главой поселения.
Уже через три месяца Меньшиков уверенно выиграл выборы в сельском поселении Березово, в котором насчитывалось двадцать пять дворов, да около ста крепостных душ. Так же через три месяца, день в день мэром города Паранойев был всенародно избран Василий Иванович Чапаев. С такой биографией, как у Василия Ивановича, даже не пришлось практически задействовать административный ресурс. Сиделец у террористов, первооткрыватель ноевских мест – у конкурентов на выборах не было никаких шансов для победы.
Татищев, конечно, расстраивался из-за увольнения, но не настолько, чтобы бросить пить. Он посчитал, что в увольнении виноват старина Фрейд, которого он изредка читал в свои трезвые вечера. В отличие от водки работа в газете уже тяготила его. Очень кстати вновь подвернулась Алла, которая позвала к себе жить. Он легко согласился, так как думал, что в сельской тишине, начнет писать свою главную книгу. Не было любви, но была уверенность в завтрашнем дне. Алла не настаивала, чтобы Петр Алексеевич зарабатывал деньги. В местной администрации она получила повышение – стала заместителем главы по охране ноевского наследия. Ее зарплаты вполне хватало и на двоих.
Татищев писал свою главную книгу исключительно в охотку, не насилуя себя. Он не ставил перед собой такой задачи – каждый день выполнять определенную писательскую норму. Да и к тому же, главная книга пока не получалась. Так разрозненные заметки рефлексирующего интеллигента. Редко, когда ему удавалось написать более двух-трех страниц. Но зато неожиданно для себя и для Аллы Петр Алексеевич оказался неплохим хозяином. Дом был старый и нуждался в ремонте. Татищев перестелил полы, поклеил новые обои, и уже мечтал поменять окна. Делал он все это также, не спеша, как и писал книгу. Но была в этой работе понятная ему законченность и цельность.
Иногда заходил в сельсовет, навестить Аллу и поболтать с Заворуевым. Петр Фомич встречал Татищева всегда радушно. Во-первых, он знал, что Чапаев по-прежнему благоволит к тому, а, во-вторых, Петр Алексеевич был прекрасный собеседник и собутыльник, хотя Непряхин и Семипостол этого приятельства не одобряли. Непряхин втолковывал Заворуеву, что об их пьянках с Татищевым знает все село, Семипостол всегда добавлял, что Петр Фомич волен пить с кем угодно, но все-таки должен помнить и понимать, что Татищев не член партии, а даже вполне возможно специально засланный из оппозиции, чтобы изнутри расшатать устои местной власти. Заворуев никак не возражал на доводы своих партнеров. У него пропал страх и появился интерес к жизни, так как твердо решил больше всенародно не избираться. На хлеб с маслом он себе заработал. Единственное, что он обязательно хотел довести до ума – заасфальтировать дорогу к сельсовету, которую все-таки начали делать, но не хватило, как обычно, денег. Временно, там, где кончается асфальт, поставили пока добротный забор, который окольцевал здание сельсовета так, что были видны только флаги: российский, областной, районный и местный, на котором был изображен Ной с косой в одной руке и напильником в другой. Найти мозолистую руку Ноя не удалось, поэтому и было принято компромиссное, но научно обоснованное решение: до потопа Ной – крестьянин, после потопа – пролетарий. Прямо у заборной калитки поставили охрану с видеонаблюдением. Все эти расходы прошли по статье усиления борьбы с терроризмом.
Похорошел и преобразился сам город Паранойев. На въезде красовалась десятиметровая фигура Ноя из той же универсальной бронзы – подарок известного московского скульптора. На старце только набедренная повязка, в одной руке топор, а другая приложена ко лбу, на голове боевое оперение Первоначально скульптура предназначалась американским индейцам, но что-то у известного скульптора с индейцами не срослось. То ли трубку мира не выкурили, то ли топор войны не закопали, а бронзы израсходовано было не одна тонна. Поэтому ничего не оставалось делать, как преподнести это монументальное произведение в дар городу Паранойева. За это творческое бескорыстие скульптора произвели в звание «почетного гражданина» города и выделили несколько сот гектаров земли, на которой новоявленный почетный гражданин пообещал для жителей города и района построить паранойевский Нойеленд, в котором будет воссоздана история всемирного потопа в масштабе один к пятидесяти. Еще он пообещал, что проект будет очень рентабельным. Нужно будет много воды и «каждой твари по паре». А пока был заложен памятный камень в стройку века и по сложившейся традиции вырыт котлован для потопа. Место будущего Нойеленда было обнесено огромным забором. Забор поглотил львиную долю местного бюджета, поэтому управление культуры из ссыльного места превратилось в расстрельное. Через год дожди, бездомные собаки и наглые утки обозначили первые контуры Нойеленда. Приехавший в город скульптор провел экскурсию для местной власти во главе с Чапаевым. «Смотрите, говорил он чиновникам, - главное сделано. Потоп и твари есть. Осталось построить небольшой причал и запустить с десяток ковчегов. Каждый пришедший в парк сможет попробовать себя в роли Ноя. Я уверяю вас, продолжал скульптор, - что уже завтра предприниматели выстроятся в очередь, чтобы ему разрешили здесь поставить кафе или магазин. Представляете, какие деньги потекут в районную казну. Через месяц я привезу чертежи пристани и ковчегов, а нам только останется их сделать». Больше скульптор в городе не появлялся. Рассказывают, что все-таки с индейцами у него сладилось.
Похорошело и здание администрации. Над входом появился бронзовый барельеф Ноя, а в каждом помещении небольшие бронзовые бюстики. А переименование улицы Коммунистической в Ноевскую сделало окончательно невозможным возврат к прошлому. Стали традиционными и очень популярными ежегодные ноевские чтения, которые проходили только летом, так как заключительный день чтений участники проводили обязательно на мемориале в Нойке. В теплой, как парное молоко, воде участники чтений, катаясь на лодках, ощущали себя сопричастными к ноевским временам, а, чтобы полностью соблюсти достоверность эпохи, отказывались от какой-либо одежды. Утром, обессилевших от ночных прогулок участников чтений, сразу отвозили на вокзал. Тех же, кто желал продолжение банкета, оставались на партийное крещение водой.
Скоков в должности директора затосковал. Зимой – по своему дому-развалюшке, который снесли за ненадобностью, летом – по шалашу, в котором поселился бронзовый Ной. Иногда, когда напивался, но тоска не уходила, брал он из шалаша бронзовую тушу Ноя, шел с ним на высокий берег реки, усаживал рядом и начинал с ним вести разговоры по душам.
- Ты дед не по-людски со мной поступил, раз. Живешь в моем шалаше, два. Лишил меня общения с людьми, три. Ведь кроме тебя и этих придурков-партийцев я никого не вижу. Не с кем выпить, не с кем рыбы половить, чтобы потом ушицы сварганить. Все из-за тебя дед.
- Ты, внучок не сердись на меня, - отвечал Ной, не поднимая головы. - Думаешь, я рад, что оказался здесь. Потревожили мое одиночество, притащили сюда. Зачем?
- Как зачем? – удивлялся Скоков. – Ты – наша теперь национальная идея. Ты – свет в наше светлое будущее. Да и потом всем хочется денег заработать, а ты очень продаваемый товар. Знаешь, сколько Шмелев денег отвалил, чтобы поставить здесь магазин? Немерено денег раздал, а уже свое бабло отбил. Дом себе новый строит, жену сменил. А ты говоришь зачем? На меня посмотри. Домик мне дали. Зарплата стабильная, которая постоянно индексируется. Мобильник вот на шее висит. Говори, не хочу. Правда, звонить мне некому. А эти придурки с какой радостью уши развешивают, слушая про то, какой ты был замечательный и мудрый. Человек-ковчег. Зачем тебя притащили понятно. Не понятно, что я здесь делаю.
- Тоскуешь?
- Тоскую.
- И, я тосковал. Вот также сидел на берегу по ночам, как мы с тобою сегодня. Пока плавали, было душевное спокойствие. А, как поселились на суше, тоска меня стала одолевать. Понять не могу: «Почему»? С божьей помощью спаслись, жена дети рядом. Со временем внуки пошли. Плодились и размножались. Мне в ковчеге было гораздо лучше, чем на земле. Я даже один раз напился, как ты.
- Ты напился? – удивился Скоков.
- Только это я потом уже понял, когда проснулся.
- Откуда выпивку взял?
- Я внучок, не только человечество спас, но и вино изобрел. Я не знал, конечно, что у меня из винограда такой напиток получится. Выпил целый кувшин. Так мне хорошо стало.
- А дальше что?
- Что, что дальше? Напился и заснул. Проснулся от смеха. Сын мой младший со своими детьми надо мной потешается. Показывает им на меня пальцем и говорит: «Смотрите, дед ваш совсем ополоумел. Голый на земле валяется». Я, действительно, когда выпил, всю одежду с себя скинул. Жарко стало. Ты же знаешь, как вино действует?
- Знаю, знаю.
Проснулся я от смеха. Так мне обидно стало. Я им всем жизнь дал, а они надо мной потешаются. Встал я и говорю сыну: «Каким бы смешным я не выглядел, нет у тебя права надо мной насмехаться». Проклял я сына и весь его род, сделал их рабами.
- Это как негры в Африке?
- Нет. Внешне они были свободны, богаты. Были среди них и цари, и полководцы.
- Какое же это рабство. У нас вся страна согласилась бы быть такими рабами.
- Вы такие и есть.
- Наверное, ты прав дед. Мы такие. Но и ты, получается не совсем праведник. Напился, близких людей проклял.
- Может быть, и не праведник. Но после того случая, тоска ушла навсегда, а к вину я больше не прикасался.
- Молодец, сила воли есть. А меня нет. Будешь со мной?
На этом месте разговора Скоков предлагал Ною выпить. Тот отказывался, и Скоков выпивал один.
- Меня, наверное, так с бутылкой и похоронят, - продолжал Скоков разговор. – Она и спасительница, и губительница моя. Тебя мучает совесть, что ты жестоко с сыном обошелся?
- Нет. Не должен сын над отцом насмехаться.
- А меня мучает, - Скоков выпивал еще один стакан водки, уже не предлагая Ною. – Не просто мучает, а кошмары снятся. Особенно, когда не совсем пьяный заснул. Я человека убил. Два с половиной года назад. Продавщицу в магазине. Только за то, что отказалась мне водки без денег дать. Представляешь, убил, а меня не поймали. Все улики были против меня, а доказать не могли. Сначала хотел сознаться, но испугался. Сумел оправдаться, пьяной овечкой прикинулся. Продавщицу мне ту не жаль. Мне себя жаль, что из-за этой стервы мне покоя нет.
Скоков выпивал еще стакан и тут же засыпал. Ной бережно поднимал его на руки и относил в шалаш. Так происходило каждый воскресный вечер, когда Скоков позволял себе напиваться до полного беспамятства. По понедельникам музеи не работают.