Он называл себя мангас и жил как и ему подобные. Презирая нормы человеческого общества, он не женился, никогда не держал свою подругу за руку во время прогулки, никогда не одевал галстука и не защищался от дождя зонтом, курил гашиш и ненавидел полицию. Никогда не работал, но при этом отдавал все свои деньги нуждающимся и беднякам. Он говорил только на криминальном сленге, крайне непонятно произнося слова. И да, общался и водился точно с такими же как он, которых называли мангес.
Что же ждало мангес в их жизни? Вероятно, не то что хотят и ожидают обычные люди. Как я и сказала, они презирали все нормы и условности общества. Не сказать что они отрекались от обыкновенной жизни, нет, скорее это было призванием. Мангасами рождались и мангасами умирали. Он знал что примерно его ждало: наркотики, страсть, тюрьма, болезнь и наконец смерть. Но в этот вечер все это отходило на второй план, ибо главной страстью он считал музыку. И дар чтения мыслей, которое эта музыка дарила.
Когда в темноте полностью потухла трубка для курения гашиша, блеснув оранжевым, как каспийская икра, огоньком, он положил трубку обратно в футляр для лютни. Туда же он положил пистолет, который достался ему от одного контрабандиста, носовой платок и украденный складной нож. И вышел в ночь, растворившись в треске цикад.
Место, где курили гашиш и слушали его песни, называлось текес. Туда приходил он по выходным чтобы играть на своей лютне. И сюда же стекалось множество народу из самых разных частей города. Тут были и отбросы из самых отвратительных и смрадных фавел и приличное общество из вполне благополучных районов; были тут и старики из местных богаделен, которые приходили сюда постоянно и расквартированные военные офицеры, ради гашиша и выпивки почти что даром. Сюда забегали портовые шлюхи, чтобы подцепить богатых путешественников, остановившихся на ночлег в городе и случайно забредших в текес. Были тут и цыгане, турки, евреи и мавры, черные как смола. Заходили сюда и бродячие монахи, чтобы отдохнуть и собрать милостыню на дорогу. Были здесь и добропорядочные люди и бандиты, но никто не любил видеть здесь полицию, которая нередко устраивала облавы в курильне и уводила прочь в кандалах большую часть посетителей.
Главной причиной, по которой все эти люди собирались здесь, был молодой мангас, знаменитый своими душераздирающими песнями. Бывали вечера когда вся курильня гудела изнутри от одновременного плача сотен людей, собравшихся там. Единственный, кто не проронил ни единой слезы, был сам музыкант. В тот момент он нанизывал свои стихи на струны, как жена рыбака нанизывает жемчуг на нитку. Он возвышал их души, дарил надежды, стоило только его пальцам коснуться грифа. Те кто приходил сюда, заранее оставляли свои печали и ненависть за порогом. Многие приходили сюда ради сладостной печали его баллад, нежели ради общения.
Сам он никогда не был рад, что у него есть такой драгоценный дар колебания человеческих душ. Когда-то давно, его мать считала неприличным быть мангес, а уж тем более быть музыкантом. И однажды увидев в его руках инструмент, она поняла - сын хочет стать бандитом и отреклась от него.
С тех пор, он начал все больше погружаться в меланхолию, занимаясь мелкой контрабандой, приторговывая наркотиками и спиртными лицензиями, а по выходным доводя гостей заведения до слез.
А потом к нему уже пришел и другой дар. Читать мысли посетителей, он научился читать как раскрытую книгу.
Вот и сейчас, он увидел знакомое столпотворение народа внутри и снаружи.
Как обычно, места все забиты, самые дорогие бутылки с золотистым шампанским скуплены, хозяин курильни, тоже из мангес, искренне любит его как сына и похоже уже доволен какую неделю.
Из-за того что мест в душном зале для всех не хватало, решили перенести выступление на улицу, на открытую площадку, окруженную ароматными смоквами и лопающимися от собственного сока инжирами.
Сахарный полумесяц любопытно подглядывал между листьями многочисленных цитрусовых деревьев. Слуги уже перенесли столики и стулья, зажгли фонари и рубиновые светильники, разлили по бокалам бордосское вино. Гости уже давно ждали его, слегка охмелев.
Несчастлив тот, кто никогда не был в той в курильне. Счастливцы те, кому довелось в тот вечер попасть туда. Даже мириады сверчков приостановили свой треск, чтобы послушать как музыкант в полной тишине настраивает свою бузуку.
Тишина не нарушалась и тогда, когда его уста раскрылись и мелодия плавно потекла по безработным улицам. Публика молчала, но души их выли белугами, безмолвно пронзая темнеющую нежность лазурных небес. Их грустные мысли начали проникать в его голову.
Что-же, это было излишне, ведь он давно раскрыл их карты, несмотря на то что народ здесь сидел разный и большей частью непробивной. Им легче было бросить бомбы, чем бросить курить и прервать внутренний диалог с самим собой. Легче развязать войну, чем перестать сомневаться в самих себе. Но едва первые слезы появлялись в уголках их глаз, он чувствовал что все они беззащитны и ищут утешения только здесь. Все что они хотели - это потешиться своей тоской, разделив ее со всеми и ни с кем.
А сколько же слез он видел. И почти каждую слезу он мог понять. Каждый мог истолковать причину своего плача, не объясняя ему напрямик. То были слезы красоты, вызванные всего лишь нотной графикой и глубиной его текстов, были слезы воспоминаний, слезы трагедии, слезы счастья.
Но самыми лучшими были слезы искупления, которые казались ему искренними в своей чистоте. Белыми как снег единорогами, среди сажи и полночи. Если хоть один проливал за вечер слезы искупления, считай вечер удался.
Взять, например, того пожилого человека, стоящего вдалеке в сторонке. Он слушает музыку, но думает о другом. Его гнетет чувство вины. Он убил человека много лет назад, сидел в тюрьме, но не может отпустить эту боль. Более того, он не может отпустить эту тюрьму, где ему жилось лучше чем даже на воле. Где он мог есть мясо один раз в неделю и где стрижка была бесплатна.
- А теперь дамы и господа, я не могу удержаться и хочу спеть одну тюремную песню для вас. - голос певца охрип и урчит, но все равно остается прекрасен.
И он затянул одну из самых известных своих песен. Про человека, который долгие годы ждет раскаяния в тюрьме. Песня эта изначально полюбилась многим, даже тем кто был далек от этой темы. Он посмотрел на старика и уловил поток его воспоминаний. Они сочились из его головы, как если бы он сам был тем юным арестантом.
И он черпал его воспоминания и переносил на свою лютню.
Теперь пел он, словами того старика. А старик думал о безвозвратно утраченной молодости в стенах тюрьмы, о бесчисленных колодах карт битых об стол, о своей родной камере. И мангас, не отрываясь от его печальных дум, вторит за ним, слово в слово:
(Далее идет текст из настоящей авторской песни)
"В первой камере сидят те, кому нечего курить,
во второй – кто сумел протащить гашиш за решётку,
в следующей – драчуны,
дальше – хозяева нелегальных притонов,
потом – лежат больные,
потом – сидят заговорщики,
потом – контрабандисты,
потом – грубияны.
И, наконец, в двух последних камерах под номерами 9 и 10 все - стукачи".
Он замечает одну молодую женщину, сидящую в первых рядах за столиком. Возможно, кокаинистка. Взгляд ее глаз, цвета нильской воды, сверкает, но он пуст и полон слез. Она сидела одна, без сопровождения и никого не ждала. Было видно, что она приехала из престижных кварталов, чтобы специально послушать его песни и заглушить неведомую боль.
Он сразу понял что гложет ее сердце. Перед женщиной, на столе стояла бутылка рома с огромным засушенным тайским скорпионом внутри. Бутылка понемногу опустошалась с каждой песней. Ее мысли подсказали ему, что тоска ее связана с какой-то давней печальной любовной историей. Воспоминаниями с тем, кто порывист и страстен. С тем, кто вызывал ускоренный бег копыт в ее груди. С тем, с кем она делила ложе. Возможно другим мангасом.
- Ну и последней моей песней на этот вечер будет грустная песня про любовь. Называется она "Утром невеста - вечером вдова".
Послышался судорожный вздох. Не только в первом ряду, но и где-то в задних рядах и в середине тоже. Дама благодарно посмотрела на него своими глазами цвета нильской воды и приготовила два больших кружевных платка. Чтобы высмаркиваться в один, а другим пропитывать сладостные слезы.
Вечер был славным и зрители долго апплодировали ему. А потом они разбрелись кто куда: кто пошел с друзьями в бордель, а кто-то возвращался домой к своей семье. Кто пошел на другую вечеринку, кто в порт, кто в трактир. Некоторые ушли с легкостью в душе, а некоторые чтобы выпить яд или вонзать ножи ревности. Некоторые шли красть деньги, а другие чтобы их транжирить. Мангас пошел спать, ведь ему завтра надо было закончить кое-какие дела.