Парадокс втыкача

Вадим Чичерин
Семен пытается устроиться удобнее, но, в конце концов, сдается, сплевывает и, шепотом матерясь, продолжает писать в той же позе – низко склонившись над листком и зажав тонкую ручку в быстро затекающих пальцах. На желтоватый листок медленно ложатся сочно-зеленые завитушки неровных букв. Легкая вибрация, передающаяся через раскладушку, еще мешает, а вот к низкому гулу, пронизывающему все помещение, Семен давно уже привык.

«А люди, Деда, здесь хорошие. Сначала они меня от белочки вылечили. Теперь и от водки тоже лечат. А пить не запрещают, не то, что фелшер наш. Сказали, что только метаблизму мне заменят, и пить смогу, сколько влезет. Я же только потому с ними и полетел. Хотя, попервоначалу, конечно, я их за белочку принял. Зеленые ведь, и махонькие. Это уже когда на корабле у них оказался, то все понял. И согласился. Потому что сказали, что пить можно будет столько, сколько захочу. Им это даже еще и лучше. Что у меня мозг будет как на холостом ходу. И они смогут ему какую-то нафигацию дать. И будет, говорят, лучше любого компьютера. А потом сказали, вернусь, если сам захочу. Так что, Деда, прощай. И не поминай лихом. Даже если вернуться решу, может, уже и не свидимся. Говорят, пять лет в одни концы лететь».

Семен неловко поворачивается – вслед за пальцами и запястьями затекла уже и спина. Писать неудобно – сидеть приходится на раскладушке, а писать на табурете. Конечно, кушетку, мгновенно прячущуюся в стену, называть  раскладушкой неправильно. Примерно так же неверно, как и называть табуреткой диск диаметром в крыльчатку газона, который держится чуть выше колена безо всяких ножек прямо в воздухе. А как их еще назвать, если кушетка – раскладывается, причем всегда со свежим бельем, а диск запросто можно использовать как маленький столик для мелочей или как стул? Или как сейчас, чтобы что-то писать.

«А пишу я тебе, Деда, вот зачем. Нинка моя втыкач на дух не переносит, как и Баба наша. Так я от нее прятать самогон приноровился. В подполе, в огороде, в бане. Даже в красном углу, промеж венцов за иконой. И остались у меня такие тарочки. А вытащить их, думаю, мне уже не придется. Чтобы добро не пропадало, и чтобы тебе от баб наших не досталось, тебе отпишу. Одна – на меже между огородами, под кустами смородины с твоей стороны. Боюсь, найдут они ее, когда картошку копать будете. Вторая – в поленнице твоей, во втором ряду, сразу как береза прошлогодняя кончается. Вытащи, иначе греха не оберешься. Там аж три литра. Найди втыкач и перепрячь».

Керосиновая лампа начинает потрескивать, по стенам горницы начинают метаться красноватые тени. Семеныч протягивает руку и, не глядя, чуть прибирает фитиль. За стенами надсадно сопит ветер, присвистывая над вьюшкой в трубе.

«Я инопланетчиков-то уговорил, чтобы с отлетом повременили и письмо передали. Расписал им хорошенько, что может случиться, если я опоздаю. Они пообещали, что раз речь идет о катаклизме, с отлетом задерживаться не будут, но письмо передадут сразу, как я его напишу. Поэтому, думаю, ты, Деда, должен успеть банки найти и перепрятать».

Семеныч кряхтит и прижимается к горячей печи другим боком. Осенний катаклизм прошел почти незаметно. Нинка – невестка – была в полном отупении после пропажи мужа, а старая только и думала, как ее успокоить, поэтому, когда он перевел стрелки на Семена, то самогон просто вылили прямо там же под смородину.

А вот трехлитровку в поленнице старая нашла только сегодня. Вот это был катаклизм настоящий. Ручку для ухвата он, конечно, сделает завтра же, а вот спина, пожалуй, будет выправляться до весны. И года уже не те, да и поправиться нечем. Банку с втыкачом старая забрала с собой к Нинке. И не возвращается уже пятый час. А он даже пойти к ним не может – боится оторвать спину от печки. Зато вот письмо пришло от Семена. Не само, конечно, но пока дед доковылял до двери, в сенцах никого уже не было, только на полу, рядом с голиком лежал желтоватый конверт.

Теперь, конечно, много понятно стало. И куда Семен делся. И что за шары детвора в конце лета видела над речкой. И что делать с письмом. Которое, как дед уже понял, придется просто сжечь в печке. Потому что еще две банки, о которых писал Семен, как бы ни болела спина, он должен достать первым. Достать и перепрятать.

И еще Семеныч был очень зол на Семена. Если уж мог написать, то должен был сделать это раньше. Чтобы успеть спасти и первые две банки. И спину. О парадоксе близнецов и теории относительности Семеныч не слышал. А если бы и слышал, то не понял бы как может быть связаны какое-то там пространство-время и самое важное, что у него есть в ближайшее время, еще шесть литров втыкача.