я люблю белое, особенно юбочку версаче, особенно льняные простыни с вышитыми инициалами имени, люблю белую ветровку и махровый халат а-ля мэрилин монро.
люблю это стирать, покупать дорогие порошки,отдушки, гладить это все красивым, похожим на яхту утюгом, тоже не последнее удовольствие.
люблю, когда потом это все пахнет духами чуть-чуть, самую малость и сохраняет почти неуловимый аромат присутствия меня вне меня, иначе я могу себя забыть, слишком уж много в моей жизни не - меня и всяких мыслей.
вечером вещи возвращают утраченное днем, похищенное и распыленное в никуда.
это не культ личности, это культ отрешенного восприятия, культ индивидуализма в мире утилитарности.
поэтому я трепетно отношусь к стирке как к части культа.
но, будучи в доме родителей, нельзя оставаться столь обособленной, тем более, когда приходится экономить на всем.
мать попросила забросить ее старые изможденные ноской и недоброй стиркой брюки.
- линяют? - технично спросила я, - у меня все белое.
это можно было и не говорить, разве можно не заметить такую особенность близкого человека как белая одежда.
но с матерью надо держать ухо востро, - она живет в своем мире, в который реальность не может проникнуть, даже через агрессию, она слышит только себя.
меня за все годы нашего совместно существования она не научилась не только слышать, но и видеть.
к примеру, стоит мне хлопнуть дверью холодильника, как тут же в воздухе повисает материн вопрос - утверждение: "если хочешь омлет, молоко на балконе!"
она ни разу за двадцать лет не видела, чтоб я готовила омлет, но ее это не смущает, это чистый автоматизм, который она не осознает, просто так когда - то запрограммировался ее внутренний робот.
поэтому двадцать лет на стук двери холодильника вопрос возникает вне всякой связи с реальностью и далее ничего не происходит.
лет десять я еще пыталась кричать, ругаться, спорить, убеждать, что не ем омлет и никогда не ищу молоко.
мой робот тоже автоматически бросался реагировать, отвечать, но только через десять лет я его поймала на чувство абсурда и....убила.
теперь он молчит, а я все время думаю и молчу.
я посмотрела на брюки и робко промямлила, что по - моему линяют.
лучше б я этого не говорила, но положение было безвыходное.
если я не брошу их в стирку, она меня съест, если брошу - пропадут мои вещи.
я выбрала наименьшее зло и забросила их в барабан.
через час ее старые брюки висели на балконе, а мое белье ждало выноса на помойку.
а душа...душа оплакивала бедную юбочку.
- где твое белье, - спросила мать на горе мне и опять поставила меня перед ужасным выбором, я знала, что буде дальше, знала потому, что это повторялось тысячи раз по всяким поводам, она была всегда безгрешна и она не могла ошибаться.
ей надо было получить пятерку, иначе вся жизнь не имеет смысле, она органически не могла ошибиться, иначе ее посадят за смерть больного ребенка, иначе, если она не запротоколирует все и не соберет полную сумку доказательств на нее падет вина за все и дальше сама москва, но сначала область, только она виновата, никто более.
мне жалко ее до безумия, бедную девочку - немку с длинной русой косой, на которую страна взвалила немыслимую для нее ответственность, но я не хочу платить ничьи долги и тащить воз безумия дальше, я - жестока, я не готова войти в положение и лгать во спасение, я выбираю освобождение и произношу как заклинание, - твои брюки линяют, они испортили всю стирку и я ее выбросила.
пауза, тишина и разверзлось небо и посыпались огненные стрелы и содрогнулась земля.
минуты две она молчала, а затем страшным чужим голосом сказала как на допросе: "это ты виновата, я же сказала тебе, что они линяют, ты всегда сначала делаешь, потом думаешь!"
отец весело оторвался от телевизора, он не понимал происходящего и бросил беззаботным голосом, что я тоже слышал как ты говорила, что не линяют, я точно это слышал, не спорь, двое не могут ошибаться.
кровь совсем отхлынула от лица матери, она будто почернела и прохрипела "вы как два добермана на меня набросились, я точно знаю, что говорила и я не могу ошибаться, ты всегда ее защищаешь, а меня, ты хоть раз пожалел меня?"
отец заявил, что жалость тут не при чем, просто признай свою вину, ты ошиблась, просто скажи, что ошиблась и все, она ж тебя ни в чем не обвиняет, в чем вопрос - то не пойму.
мать изменилась до неузнаваемости, ее губы посинели и дрожали, она взревела рыком умирающего зверя: "я не могу ошибаться, я не виновата, я никогда не ошибаюсь, а вы вечно из меня дуру делаете, вечно, вы сговорились...два добермана, бросаетесь, рвете на части слабого!"
на последних словах лицо ее стало хитрым и злым и она повторила жестко как приговор: "бросаетесь на слабого, два добермана, звери!"
отец не отреагировал никак, он никогда ни на что не реагирует, он смотрит в телевизор и потом не помнит на что там смотрел, я думаю, если б в меня в какой - то момент вселился дьявол, они бы ничего не заметили, оба.
где они, я не знаю, а робот на дьявола не реагирует.
мать вдруг ожила, сорвалась с места и бросилась в свою комнату, закрылась на ключ и оттуда донесся вой и плач, выло раненое животное, выло страшно, отчаянно, надрывно, ее по - прежнему здесь не было, кто там выл и плакал невозможно было понять.
где же моя мама, существует ли она вообще в этом мире, как данность, как любовь, как защита, как то, что воспевают поэты и описывают писатели, или это слово в моей голове давно утратило смысл и стало лишь словом для обозначения неизвестного существа рядом со мной...
я сидела в своей комнате потрясенная до глубины души и готовая просить прощения на коленях и целовать ей ноги.
но все кончилось столь же внезапно как и началось.
только я собралась идти и брать вину на себя, как она сама вышла из комнаты, на ее лице....не было и следа происшествия, оно было обычным лицом матери, через пять минут она уже во весь голос смеялась у телевизора над шутками петросяна, жевала яблоко и гладила кота.
я неделю не могла спать, а она даже не запомнила этот случай.
если я попытаюсь его рассказать, меня ждет римейк, все будет сыграно по нотам и тут же забыто.
а ведь, если присмотреться, не так ли мы все живем изо дня в день.