Катька Волынина нравилась мне с первого класса. Не только потому, что была отличницей и самой красивой девочкой в классе, это само собой разумеется. Но она никогда не насмехалась надо мной, когда другие смеялись, никогда не отказывала, если я попрошу карандаш или ручку, и даже списывать иногда позволяла, если я не сделал домашнее задание, – за несколько минут перемены я успевал перекатать себе в тетрадь одно-два решения или упражнение по русскому. Мы не сидели за одной партой, даже наоборот – её парта была в начале первого ряда, а моя – в конце третьего. Это если говорить о шестом классе, когда случилась с нами неприглядная история.
Катя у нас была санитаром класса. Она носила на левой руке белую повязку с красным крестом, а на фартуке у неё красовался значок с таким же крестом и надписью «Школьный санпост». Не знаю, есть ли теперь в школах такая должность среди активистов-учеников. Волыниной поручалось на протяжении года следить за санитарным благополучием одноклассников и каждый день записывать результаты в особую тетрадь, отмечая состояние наших ушей, шей, волос, рук и одежды. Уши грязные – минус балл, шея не мыта – тоже, волосы или ногти не стрижены – ещё минус, одежда неопрятная – снова минус. Не знаю, как кому, а мне Катя всегда ставила плюс. Даже если у меня не всё в порядке с одеждой или руки грязные – всё равно ставила маленький такой, стеснительный плюс.
Однажды, в конце второй четверти, наша одноклассница Дуся Чернецова пришла в школу в новых варежках. Мало ли какие бывают у девчонок обновы? Пацаны даже и не заметили бы, если б не одно но. Девчонки, не переставая, восторгались этими варежками, просили примерить и глядели на себя в зеркало, прикладывая обе ладони к лицу, чтобы в рамке отражались эти бесподобные варежки, которые, как они считали, делали обладательницу настоящей королевой. По-моему, они преувеличивали. Варежки как варежки. Может быть, чуть красивее, чем у других: малинового цвета с фиолетовой резинкой, поверху обшитые сияющим бисером разного цвета, и связаны они из какой-то очень пушистой шерсти – может быть, мохера или ангорки, теперь уже не помню.
Дуську девчонки забросали вопросами – где купили? сколько стоят? хорошо ли греют? а поносить дашь? – и прочими благоглупостями, на которые женский пол горазд. Так было два дня подряд, а на третий…
На большой перемене примчалась взбудораженная классная дама Евдокия Петровна и приказала срочно собрать всех. Когда все уселись на свои места, Евдокия Петровна поднялась из-за учительского стола и начала тоном, не предвещавшим ничего хорошего:
– Ребята, вы все уже достаточно взрослые, чтобы понимать, что такое хорошо и что такое плохо. Так вот, вчера у нас в классе произошла кража. Да. У Дуси Чернецовой пропали из портфеля варежки. Кто это сделал? Лучше сознайтесь сразу, отдайте варежки, и мы забудем об этом инциденте.
В классе воцарилась гробовая тишина. Евдокия Петровна испытующе осмотрела поочередно каждого, пытаясь, видимо, на лицах прочитать некое смущение или ещё какие-либо признаки виновной души. Но большинство смотрело безукоризненно честными глазами, даже как бы демонстрируя – «Мне нечего скрывать». Другие, напротив, сидели, опустив глаза и боясь взглянуть на грозную классную руководительницу. Не подозревать же их всех.
И тут меня осенило: вчера, когда на перемене я заглянул в класс в поисках товарища, там была одна Катя – она что-то быстро спрятала в свой портфель, я только успел заметить нечто блестящее малинового цвета. Неужели Волынина? Я не мог себе представить, что вот сейчас её, примерную ученицу и пионерку, выставят на позор перед всем классом.
Глянул в первый ряд – лица Катькиного я не мог видеть, она сидела далеко впереди, опустив голову.
– Ну что? Так и будем играть в молчанку? Я ведь не отпущу вас. Пока виновный не сознается, весь класс будет страдать. Взять чужое хватило смелости, а сознаться – нет?..
Евдокия Петровна сделала жутко длинную паузу, в течение которой ещё раз окинула всех взглядом. И тут я не выдержал, поднял руку:
– Это я, Евдокия Петровна…
– Выйди сюда к доске, Касимов.
Я вышел и встал рядом с учительским столом.
– И как же ты, Игорь, допустил такое безобразие? Воровать вообще плохо, а у своих друзей тем более…
Класс загудел, посыпались предложения: от девчонок – исключить из пионеров, от парней – набить морду. Я стоял, понурив голову, краска стыда залила лицо, хотя уж сам-то я точно знал, что ничего не крал. Но когда против тебя тридцать человек, да ещё так единодушно негодуют, лучше провалиться сквозь землю, лишь бы не видеть этой всеобщей ненависти. И только один человек не разделял единодушного мнения – это Катя Волынина. Она сидела за своей партой, не поднимая головы.
– Волынина. Ты, как председатель совета пионерского отряда, что думаешь об этом поступке Касимова?
Катя встала из-за парты и тихо сказала:
– Не знаю.
– Нужно быть принципиальной, Катя. Тебе доверили руководство отрядом, ты и должна первой предложить решение.
Катя молчала. Евдокия Петровна поправила очки на носу и продолжила:
– Ну, хорошо, садись. А ты, Касимов, встань в угол, будешь там стоять сегодня до конца уроков. Вынь руки из карманов! Руки по швам. Вот так… Завтра решим, что с тобой делать. И не забудь принести утром варежки!..
Тут зазвенел звонок, Евдокия Петровна помчалась на урок в другой класс, а ко мне угрожающе приближалась группа парней. Но в дверях появилась математичка, и я бы спасён от расправы, по крайней мере, на сорок пять минут…
Насчёт «принести варежки» – я этого, конечно, не ожидал. Что же я скажу завтра? Ведь у меня их нет. На следующей перемене синяк я, конечно, схлопотал от одноклассников, так и простоял с фингалом до конца смены.
Назавтра экзекуция продолжилась. Евдокия Петровна примчалась в класс ещё до начала первого урока и сразу начала с приказания:
– Касимов, встань! Варежки принёс?!
– Нет.
– Почему?
– Я… Я их сжёг в печке, здесь же, в школе…
– Зачем?
– Не знаю.
Дальнейший допрос не дал никаких результатов, а после уроков назначили пионерский сбор. Не хочу даже вспоминать о наказаниях, которые придумывали мои добрые одноклассники, но до крайней меры – исключения из пионеров дело не дошло, хотя такие предложения были. Евдокия Петровна всё же решила применить свой педагогический авторитет и спросила наиболее ярых сторонников этой идеи:
– А вот сознаться в плохом поступке – это хорошо или плохо? Наверное, не каждый бы смог. А Касимов смог. Значит, он не совсем плохой пионер, ведь признание своей ошибки – это путь к исправлению. Правильно, ребята? Ну, вот… Катя, что же ты? Веди пионерский сбор! – И Евдокия Петровна продиктовала:
«Кто за то, чтобы оставить Касимова Игоря в рядах пионерской организации?..».
Катя обречённо повторила её слова и все проголосовали. Единогласно.
Из школы мы шли с Катей вместе. Поначалу разговор не клеился. Потом я спросил напрямик:
– Это ведь ты, Катя? Я же видел…
Она утвердительно кивнула головой.
– И куда же ты их дела?
– А я, правда, сожгла их в печке в тот же день, когда ты увидел, что я прячу в портфель.
– И зачем ты их взяла? Ты что, думала, будешь их носить?
– Нет, конечно.
– Тогда зачем?
– Не знаю.
– Дура ты, Катька! – сказал я со смехом, и она согласилась:
– Точно, дура. – Сказала она и заплакала сквозь смех.