В ту ночь Александре Измайлович впервые за много лет приснилась сестра. Катя тянула к ней тонкие руки, как для объятия, и чуть слышно шептала бескровными губами: «Все хорошо, Саша. Все будет хорошо, ты только будь сильной».
Александра Адольфовна проснулась с едкой влагой в глазах, с болью в суставах и с ясным предчувствием того, что сегодня ее, скорее всего, тоже расстреляют.
В камере было сыро и тянуло сентябрьским холодком из-под неплотно подогнанных дощатых щитов на окнах. Третий месяц грохочущими гусеницами танков и огненной поземкой шла по земле война. Немецкая непобедимая армада неумолимо двигалась к Орлу, чего уже нельзя было скрыть даже от заключенных Орловской тюрьмы. Уже шли частые бомбардировки города и окрестностей, а новички с воли рассказывали ужасы: будто немцы уже захватили всю Украину и идут на Москву, и что Смоленск падет со дня на день.
- Что и требовалось установить, товарищи, - с мрачноватой усмешкой заметил Вадим Чайкин. - Что я всегда говорил: большевики погубили Россию.
- Вы полагаете, Вадим Афанасьевич, что уже все кончено? - волнуясь, спросил Илья Майоров.
- Уверен, - ответил бывший член ЦК партии эсеров. - Народ уже понял, что из себя представляют эти разбойники. Народ не пойдет воевать за них. Скоро немцы подойдут к Москве, и большевикам ничего не останется делать, кроме как идти с ними на соглашение.
- К Москве... - эхом протянул Майоров. - Стало быть, скоро и Орел возьмут?
Чайкин глянул на закрытое сырыми досками тюремное окошко, помолчал немного, будто серьезно что-то взвешивая и обдумывая.
- К концу сентября, самое позднее, - выдал он свой вердикт.
- Как думаете, товарищи, нас эвакуируют?
- Я знаю точно только одно: немцам нас не отдадут, - сказала Измайлович.
- Где-то сейчас моя Маша, - тихо и горестно завел Майоров. Он ничего не знал о судьбе жены, а ответы на его многочисленные запросы, посылаемые во все инстанции, так и не приходили. Марию Спиридонову арестовали в тридцать седьмом году по обвинению в организации террористических антисоветских групп. С тех пор о ее судьбе не было ничего известно.
Измайлович присела рядом с Майоровым на голые доски нар, успокаивающе положила свою старческую высохшую ладонь на его судорожно вцепившуюся в край доски руку.
- Где бы она ни была, она не боится, - уверенно сказала Александра Адольфовна, вызывая в памяти образ подруги, с которой вместе прошла Нерчинскую каторгу.
Тянуло в груди предчувствием, сдавливало горло страхом.
- Вы знаете, мне Мария рассказывала, - начала Измайлович, глядя в глаза жадно ловившему каждое слово Майорову. Он знал, конечно, все истории, которые его жена имела обыкновение рассказывать, но был рад разделить их с кем-то. - Когда после всего... после побоев, истязаний, суда... когда она шестнадцать дней ждала смерти... то чтобы успокоиться, она делала из хлебного мякиша человечка, вешала его на нитку и раскачивала часами.
- Мы все для них, - Майоров выразительно кивнул в сторону железной двери с закрытой смотровой щелкой, - не больше чем хлебные человечки.
Измайлович вспомнила сестру.
- Вы знаете, Илья Андреевич, - снова обратидась она к Майорову. – У меня была младшая сестра… Катя.
- И что с ней сталось? – живо откликнулся тот.
- Погибла. Ее расстреляли в девятьсот шестом по приказу адмирала Чухнина. Ей было всего двадцать пять. Вы думаете, у кого из них рука хоть дрогнула? Нет… к стенке и прикончили. Кто мы для власть предержащих? Что им наши жизни?
- Ошибаетесь, Александра Адольфовна! – воскликнул Чайкин. – Мы для них всегда были, есть и будем опасность! Всякое насильническое правительство будет всегда бояться тех, в ком чувствует способность пошатнуть их власть. А власть их уже трещит по швам, столкнувшись с такой же беспощадной людоедской силой, как они сами, с фашизмом…
- Так что же теперь с нами?.. – опять спросил Майоров.
- Эх… - Чайкин не ответил, только рукой махнул безнадежно.
«Тоже не строит иллюзий, - поняла Измайлович. – Так, сам себя пытается ободрить напоследок».
После полудня шум, нарастающий с самого утра, достиг и их крыла. Зашли в камеру охранники и увели Майорова и Чайкина. Илья Андреевич успел еще на прощание пожать Измайлович руку. Александре Адольфовне ждать пришлось недолго: не прошло и двух часов, как вернулись за ней. Провели в специальное помещение, где меньше чем за минуту объявили расстрельный приговор и тотчас приказали увести. Измайлович шла сама, не позволяла себя тащить, и каждый шаг отдавался в груди глухим болезненным ударом. Вот так же, должно быть, грубо хватая под руки, волокли во двор адмиральского дворца Катю…
Александру Адольфовну вывели в тюремный двор, где уже успели затоптать почти свежие воронки от попавших в землю немецких снарядов. Усадили в грузовик, специально подготовленный для перевозки заключенных. Измайлович оглядела товарищей по несчастью – кто знаком, а кто нет – да так и обомлела, узнав одну из сидящих в кузове женщин.
- Маша! И ты здесь?!
Мария Спиридонова подняла на нее глаза, тут же изумленно расширившиеся, и произнесла, признавая подругу:
- Саша… Вот, значит, как. Вместе будем.
- Маша, ты… ты… знаешь, - у Измайлович ком встал в горле, слова выдавливались с трудом, с каким-то надсадным хрипом. – Илья Андреевич твой… тоже здесь. Был.
На суровом лице террористки и лидера левых эсеров Марии Спиридоновой отразилась на секунду тень глубокого личного страдания, но быстро исчезла.
- Вот как… И Илюша тоже. Значит, все вместе будем, - и улыбнулась, уверенно и твердо сжав руку Измайлович.
И Александра Адольфовна подумала, как это странно и правильно: что судьбы товарищей сплелись так крепко и неразрывно, как корни и ветви деревьев, что будут расти над их общей могилой.