Она стояла у окна. За окном был обычный зимний день. По обочинам тротуаров и проезжей части белели сугробы, ещё ранним утром набросанные дворником, прочистившим путь пешеходам и машинам. Она стояла и смотрела не на сугробы, не на дым, что прямыми столбиками уходил в небо из труб дома напротив, да и домом этот дом –то назвать было трудно: этакий длинный одноэтажный деревянный барак с крыльцом и входом с одной стороны. Этот барак почему-то называли «старая школа», хотя даже старожилы не могли припомнить, когда в нём находилась школа. Слева от крыльца барака стояла одинокая скамеечка. По вечерам в теплое время года на ней после работы и домашних дел «заседали» старушки и женщины-вдовы, потерявшие мужей на войне. Они могли сидеть допоздна, как в лунные, так и в тёмные ночи. Дети же под их присмотром играли в прятки и другие игры. Вся эта детвора была безотцовщиной. Всё больше – мальчишки, девочек – меньше. Возраст этих детей был от десяти до шестнадцати лет. Те, что постарше, уже работали.
Она стояла и смотрела в окно, а во дворе «старой школы» расхаживала девчонка, она держала на руках ребёнка, закутанного в красное ватное одеяло, лицо ребёнка прикрывал уголок белой ткани с шитьём. Девочка-мама прижимала к себе это красное одеяло так, будто хотела согреть его своим телом. На ногах девчонки были большие не по размеру валенки, голову покрывал коричневый суконный платок с бахромой, а вместо пальто - стёганка, прикрывавшая даже колени. Когда девчонка уставала, она присаживалась на холодную скамейку и клала свою непосильную ношу на колени, бережно придерживая её руками.
А та, что стояла у окна, всё стояла и смотрела и смотрела. Ей было известно от кумушек соседок, что эта девчонка даже не знает, кто отец её ребёнка: гуляла, гуляла и нагуляла. Смутные чувства роились в душе у девушки, стоявшей у окна: чувство, похожее на зависть, жалость, желание подержать в руках это красное одеяло и заглянуть под уголок, прикрывавший личико младенца, желание сказать девочке-маме добрые слова и много-много других неясных ощущений. Позднее она поняла, что, скорее всего, это заговорил в ней инстинкт материнства, но тогда она этого не понимала, а только ежедневно наблюдала прогулки не очень счастливой матери со своим младенцем, которому уже без войны суждено было называться: «безотцовщина» и в графе «отец» ставить прочерк.
Много лет спустя девушка узнала от родственников, что деревянный дом напротив её окна сгорел в пожаре, а на его месте построили кирпичное двухэтажное жилое здание, которое по-прежнему называют «старая школа». Какова же сила инерции! Дом не тот, люди не те, а название к дому прилипло.
Хорошо, что хоть из употребления ушло обжигающее детскую душу слово «безотцовщина».