1.
Спустя два дня, прилетевший с нашей геологической базы вертолёт забрал Олдая, которому требовалась срочная операция, Ингу и моих товарищей. Я и Тоби остались в избушке лесника одни. Где-то, понемногу дичая, словно сирота без родителей, бродил медведь Тор в компании старой белой совы, уже почти разучившейся ловить мышей и видеть в темноте.
В ожидании возвращения Инги, мне и, тем более Тоби, скучать не приходилось. Каждый нашёл себе занятие по душе. Фокстерьер сутками пропадал в тайге, изредка появляясь, чтобы поесть и поспать, я же сразу приступил к ремонту лодочного мотора. Потом, после осмотра порядком обветшавшей крыши дома, взялся за столярно-плотницкие работы. В планах была заготовка дров, сбор ягод, грибов и прочего провианта. Мне хотелось верить, что старый охотник обязательно поправится и вернётся сюда, а зима, она ведь всегда идёт вслед за осенью и август – последний месяц лета. В один из вечеров, после трудов праведных, я наконец-то взял в руки потрёпанную записную книжку Олдая и стал её листать. Многое мне было непонятно, зашифровано или написано на японском языке. Но, вскоре нашлось и несколько страниц на русском. "История штабс-ротмистра кавалерии при Добровольческой армии генерала Деникина Михаила С…....", было выведено ровным почерком на одной из них, а дальше следовало: "…в июле 1919 года я благополучно прибыл в г. Омск, где в то время находилась Ставка Колчака. С Божьей помощью удалось обойти стороной все кордоны красных и проскользнуть мимо бдительных чекистов. Одетый в штатское, я выглядел вполне безобидным обывателем, не вызывающим подозрения. При мне был поддельный паспорт, а в памяти, как в библиотеке, хранилось пара-тройка легенд на все случаи жизни, длинный список адресов людей, которые могли мне помочь деньгами или предоставить кров и другая важная информация. Письма и документы, предназначенные Верховному правителю России, были зашиты в подклад моего пиджака, а по прибытии в Омск извлечены и переданы адьютанту адмирала. После этого, едва держась на ногах от усталости, я отправился в местную "гостиницу", где снял номер и, упав не раздеваясь на кровать, забылся тяжёлым сном.
На следующий день меня, уже в кителе и при погонах, принял сам Колчак. Аудиенция длилась всего лишь час, но этого времени мне хватило, чтобы доложить обстановку на Южном фронте и сообщить другие сведения, касающиеся императорской семьи и его лично. Когда я закончил, то услышал сдержанные слова благодарности и ещё несколько уточняющих вопросов. Потом адмирал подошел к карте, висевшей на стене его кабинета и, постояв с минуту в задумчивости перед ней, повернулся ко мне и сказал:
- Сейчас по моему приказу идёт формирование Алтайского казачьего войска под командованием атамана Сатунина. В районе Уймонской долины располагается его штаб и проводятся учения частей, но, как всегда, катастрофически не хватает толковых офицеров. - он доброжелательно-испытующе взглянул на меня – Не хотите ли поучаствовать в этом деле?... Впрочем, я не настаиваю. Вернуться к Деникину или остаться с нами, чтобы учить новобранцев, – решать вам. Честь имею, ротмистр.
2.
…Наши кавалерийские лошади, ещё непривычные к длительным переходам по гористой местности, устали и также как мы нуждались в отдыхе. Я осадил свою взмыленную гнедую и, обернувшись к спутникам, казакам Степану и Архипу, ехавшим позади меня, сказал:
- Всё, привал, господа…
Усмехнувшись в бороды, "господа" соскочили с коней и, стреножив их, оставили пастись неподалёку от ручья. Те сразу же побрели к нему и стали пить. Полуденное июльское солнце палило нестерпимо, а воды в походных фляжках оставалось на три глотка. Опустошив одну из них, я устало присел возле раскидистого кедра и, расстегнув китель, привалился спиной к стволу дерева. Солёный пот ручьями стекал по лбу и попадал в глаза. Один из казаков, собрав пустые фляжки, отправился за водой. Одолевала дремота, но спать было нельзя. Стоит лишь ненадолго потерять бдительность и можно оказаться в плену какого-нибудь партизанского отряда, воюющего на стороне большевиков. Не ввязываясь в открытые бои с регулярными частями армии Колчака, партизаны устраивали диверсии и выжидали, когда наступит момент для решительных действий.
- Далеко ли еще до места, хорунжий? – спросил я у подошедшего ко мне Архипа.
- Да нет, ваше благородь... Только вот, заметил я, что лошадка у вас хромает. Видно ногу стёрла, пока шла, али камушек попал в подкову. Тут ить их полным-полно, куды ни глянь. Боюсь, если тронемся, свалится в пропасть ненароком… Перековать бы её, дык где же кузницу найти то?...
- У нас в селении есть кузница и кузнец. - вдруг услышали мы спокойный голос откуда-то сверху и, подняв головы, увидели на холме белобородого старца, который ласково глядел на нас, опёршись на клюку.
- Это Вахрамей, кержак, я его с детства знаю. Божий человек. - сказал подошедший к нам Степан. - Недалеко отсюда родина моя, Верхний Уймон, испокон староверы там живут. И семья моя тож: мать, отец, сестра. - он вздохнул и просительно посмотрел на меня – Господин ротмистр, уж коли так случилось…дозвольте с ними повидаться. Кто знает, что завтра будет. Можа и не увидимся боле…
Я понимающе кивнул.
- Хорошо. Отправляемся.
3.
Моя память в мельчайших подробностях сохранила тот день и всё, что с ним связано. Лица детей, стариков, мужчин и женщин… они казались мне какими-то особенными, так же как их быт, одежда и нравы. Конечно же, любой из них, как и все мы, имел свои слабости, недостатки, но, патриархальная вера в силу Добра и справедливости, наверное, была для этих людей тем, ради чего стоило жить и умирать...
Первое, что мы увидели подъезжая к селению, был колодец с журавлём. Возле него стояла стройная русоволосая девушка с косой до пояса, одетая в цветастый льняной сарафан и смотрела в нашу сторону, а поблизости скучали два пустых деревянных ведра и коромысло.
- Позвольте вам помочь. – подойдя к ней, сказал я, взял одно из вёдер и, подвесив к журавлю, опустил в бездну колодца.
- Здравствуй, Настенька! - через минуту раздался весёлый голос Степана, который тоже спешился и оказался возле нас. - Вот, приехал…погостим до завтрего и опять по коням. Как вы тут справляетесь? Мать, отец, здоровы ли? Это, господин ротмистр, сестра… - сказал он, обращаясь ко мне, но не договорил, потому что та бросилась ему на шею.
- Братец, мы всё время думаем о тебе, извелись уже в слезах. К нам сюда люди приходили в кожанках, всё спрашивали где ты пропадаешь. Мы сказали, что на заимке живёшь. Охотишься там, пушнину заготавливаешь. А они, в ответ, коли узнаем, что он к белым подался, всех вас расстреляют потом…
- Успокойся, не будет этого. Скажи, милая, сможем ли мы доле жить под пятой у нехристей, которые звёзды на спинах у наших выжигають…
…Лампадка слабо мерцала перед образами в комнате, где я расположился на ночлег. Это был дом родителей Степана. Они встретили нас радушно, угостили чем Бог послал, не расспрашивая особо, куда едем и зачем. Мою лошадь отвели в кузницу, а остальных пристроили на конюшне, дав им солидную порцию овса. Все уже давно спали, кроме меня. Перед моим мысленным взором опять предстали большие голубые глаза Анастасии…а эти тонкие пальцы…им вряд ли суждено когда-нибудь коснуться клавиш фортепьяно, как тем изнеженным пальчикам светских дам Петербурга, которых я прежде знал… Но, мне она казалась гораздо привлекательнее этих дам искренностью своих чувств и помыслов…и…ещё чем-то таким, необъяснимым и трогательным.
Едва лишь рассвело, как мы стали готовиться к отъезду. Хозяева собрали нам в дорогу кое-какую еду и теперь стояли у порога избы с печальными лицами. Когда я забирал свою гнедую (она провела ночь в стойле рядом с кузницей), то увидел вдруг на опушке леса старца Вахрамея. Он подзывал меня к себе взмахами руки. Когда я подошёл к нему, старец вытащил из-за пазухи икону и передал её мне со словами:
- Слушай внимательно, что скажу, Михайло. Помутился разум у народа нашего. Лукавый верх берёт в стране обманутых. Вожди ваши сгинут скоро, кто подо льдом в проруби, кто на чужбине в изгнании и брань закончится. Но, проиграть одну битву совсем не то, что проиграть сражение. А оно идёт и будет идти веками, пока не наступит Судный день… Когда староверы пришли сюда, у них не было ни храмов, ни домов. И молились они на камнях, коленопреклонные, как Серафим Преподобный наш, денно и нощно. Слушали старые кедры молитвы эти, птицы же радостно пели в кронах деревьев, а белки по веткам скакали. Так было… Сохрани иконку, что я дал тебе и отнеси туда, куда скажу - к Белой реке, к исполину могучему. И девушку Анастасию возьми с собой, когда время придёт. Да будет на тебе благодать Божия. Прощай…
4.
…Через год положение на фронтах резко изменилось. Красные, собравшись с силами стали теснить войска Деникина и Колчака по всем направлениям. Ставка последнего была переведена в Иркутск. Жестокость воюющих не знала предела, но Белая идея уже умирала и держалась только на штыках фанатично преданных ей солдат и офицеров, которым нечего было терять. От моей сотни осталось только тридцать человек и сейчас мы подчинялись приказам штабс-капитана Кайгородова, принявшего на себя после смерти атамана Сатунина командование Алтайским казачьим войском. Нет, пожалуй, теперь это было уже не войско, а только вооружённая группа с боями пробивающаяся к Монгольской границе. Там мы должны были отдышаться, подлечиться и, пополнив свои ряды свежими силами, вернуться назад… В одном из таких боёв я был ранен и попал в плен, но, вскоре мне посчастливилось вместе с товарищем бежать. Он привел меня тайными тропами к охотничьей заимке, где мы скрывались несколько дней. За это время рана моя зажила, а силы восстановились. Иногда, лёжа под шинелью на грубо сколоченной деревянной скамье заменяющей кровать я доставал иконку старца Вахрамея и думал о том, что пора уже сдержать обещание. Моя совесть была чиста: я не дезертир и выполнил свой воинский долг. Жаль, что наше дело проиграно, но ведь жизнь на этом ещё не закончилась.
На следующий день я объявил товарищу о своём решении отправиться в путь, предоставив ему выбирать, идти ли со мной или же остаться здесь. Не колеблясь, он сказал, что не бросит меня одного и, мы обнялись, как братья. Спустя три дня его убили в стычке с красными партизанами, а я снова был ранен и едва ушёл от преследования. Ещё сутки я добирался до селения староверов, но, придя туда, увидел страшную картину: среди дымящихся руин бродили измождённые, голодные старухи, ведя за руку детей, оставшихся сиротами. Кто успел – спасся уйдя с отступающими отрядами белых, но многие так и остались лежать едва присыпанные землёй в глубоких оврагах, скошенные, как серпом колосья пулемётными очередями карателей… Я, шатаясь, побрёл прочь не разбирая дороги и не надеясь уже найти в живых ту, которую полюбил… Вдруг что-то заставило меня остановиться и посмотреть в сторону леса. В сгущающихся сумерках виднелась едва различимая фигура старца в белом одеянии. Махая рукой, он звал за собой. Кинувшись следом, я шёл и шёл сквозь бурелом, пока не оказался в таких дебрях, из которых найти дорогу назад было бы, наверное, невозможно даже днём. Мой проводник исчез, как будто его и не было вовсе. В изнеможении я упал на колени и заплакал от отчаяния, но потом опять поднял голову и стал вглядываться во тьму до боли в глазах, сжимая в руках икону. И тут передо мной, при свете луны, проступили очертания деревянного скита, а в маленьком окне этого ветхого строения горел свет!
- Анастасия! – закричал я из последних сил, теряя сознание, уже не в состоянии подняться и идти вперёд. Прошло мгновение, показавшееся мне вечностью, и внезапно я ощутил, как тёплые ладони прикоснулись к моему лицу. Прекрасные, большие глаза с нежностью смотрели на меня, а знакомый милый голос шептал:
- Я знала, верила, что ты придёшь…
5.
…Мы нашли этот кедр, растущий недалеко от озера Аккем. Ствол его крепок, а корни глубоко уходят в землю, и никакие бури ему не страшны. На высоте трёх метров в этом стволе вырезан крест и слова "Аз Есмъ", а чуть ниже сотворён прямоугольный алтарь. Сюда я и положу икону вместе с медальоном, в котором будет храниться моя фотография и послание потомку, который когда-нибудь найдёт его и прочтёт. А сейчас я спущусь к Белой реке, где ждёт меня моя возлюбленная. Мы войдём в воду и восславим Бога, став мужем и женой… Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь."