Началось все с того, что помощница администратора медицинского центра, увидев партийного офицера из отдела пропаганды, до того растерялась, что по ошибке направила его не в то крыло. Так и получилось, что Изиль Керимов, пришедший поговорить с главным врачом по служебному вопросу, вместо его кабинета оказался в палате Саши Малинина. При появлении мужчины в черной форме, Саша с трудом приподнялся на кровати.
- Уже пора? – тихо спросил он, глядя на офицера немного испуганно и странно серьезно.
- Извини, малыш, я палатой ошибся, - отозвался Керимов. – Куда пора?
- Я тут эвтаназии жду.
- Что? – Керимов замер в дверях, вздрогнув, будто его дернуло током.
У Саши были светлые, немного вьющиеся волосы, почти бесцветные ресницы и очень взрослые серые глаза. Он выглядел слабым, но не безнадежно больным, и Керимов испытал настоящий шок от несоответствия внешности этого мальчика привычному образу подвергающихся эвтаназии детей – без умолку орущих уродцев с какой-то вздувшейся мешаниной вместо лица и непропорциональным истощенным тельцем.
- Эвтаназия? – растерянно переспросил офицер. – А что с тобой?
Он подошел к койке, взял Сашину медкарту и бегло глянул ее, но ничего не понял в медицинских терминах, латыни, сокращениях и цифрах.
- Хроническое неизлечимое аутоиммунное заболевание, - без запинки выдал мальчик.
Керимов разбирался в медицине примерно на том же уровне, что и его сослуживцы – то есть, весьма поверхностно. Умел оказать первую помощь, немного смыслил в токсикологии и анатомии, а что-то более фундаментальное было ему недоступно. Но что именно хронические заболевания наиболее часто являются показанием к эвтаназии, он знал.
- Давно болеешь?
- Давно, - безнадежно выдохнул мальчик.
- Костный мозг пересаживали?
- Три раза, от трех доноров, год ремиссии, а потом каждый раз синдром ТПХ, травили остатки радиацией, а от этого лейкемия началась, лечили лейкемию – опять нет иммунитета, четвертый раз костный мозг пересаживать не будут – все равно не переживу. Эвтаназия на сегодня.
Керимову показалось, что этот ребенок понимает, о чем говорит, а не только повторяет термины за врачами. Но все-таки уточнил:
- Ты знаешь, что такое эвтаназия?
Саша не мог бы побледнеть еще больше, но его выдал взгляд расширившихся глаз и дрогнувший голос:
- Знаю.
Это все было неправильно, очень неправильно, но Изиль еще не мог сформулировать, почему именно. Он повесил медкарту обратно и, чувствуя какую-то неловкость, сказал, что ему пора идти. Саша кивнул и попрощался, снова лег на подушки, глядя в потолок. Разговор с главным врачом занял несколько больше времени, чем Керимов рассчитывал. Выйдя из его кабинета через два часа, офицер вместо того, чтобы сразу покинуть больницу и вернуться в Кремль, еще раз заглянул в палату Малинина. К его удивлению, мальчик все еще был там.
- А долго ты уже ждешь эвтаназию? – спросил офицер, двигая стул к кровати маленького пациента.
- Со вчера.
- И почему с тобой никого нет?
- А что я, убегу? – с несвойственной детям иронией спросил Саша.
- Я о том, почему с тобой родственников нет.
- А, я из воспитательного центра.
Керимов прикусил губу. Надо было сразу догадаться, что у мальчишки нет близких родственников и его судьба решается обыкновенной партийно-медицинской бюрократией. Не то чтобы это было плохо… просто Керимову упорно казалось, что в случае Саши Малинина имеет место быть злоупотребление или халатность педагогов и врачей, которым банально неохота возиться с тяжело больным ребенком. Не в пользу Сашиного воспитателя говорило и то, что ребенок находится в палате один, пока ответственный за него взрослый где-то шатается.
Керимов раньше не сталкивался с практикой эвтаназии, и невольно сравнивал с тем, с чем был по долгу службы слишком хорошо знаком – смертной казнью. Между вынесением приговора и его приведением в исполнение обычно проходило не менее нескольких дней. Исполнители старались дать приговоренному время все осознать и осмыслить, но не слишком затягивали ожидание. Запрещалось давать смертникам средства, влияющие на психику, без особого на то разрешения, и к ним редко пускали родственников. Поэтому необходимость успокаивать приговоренных перед казнью ложилась на самих офицеров. Делалось это не из жалости по отношению к жертвам и не из соображений гуманизма, а было обусловлено заботой о своих же товарищах – исполнители приговора очень не любили, когда что-то шло не так, как предписано процедурой казни. Офицеры хотели бы, чтобы все смертники сами шли, куда нужно, становились к стенке, закрыв глаза, и стояли ровно, а после первого залпа сразу умирали. Сопротивление, истерики, мольбы и обмороки осужденных очень нервировали исполнителей и доставляли им массу проблем. Умом понимая принципиальную разницу между эвтаназией и смертной казнью, Керимов, тем не менее, эмоционально ощущал необходимость установить с мальчиком контакт.
- Тебя обучали? Умеешь читать и писать? – начал офицер отвлеченный разговор.
- Конечно, - оживился Саша. – Хотите, что-нибудь напишу?
- Ну давай, - Керимов достал из кармана обычный бумажный блокнот с ручкой, открыл чистый лист и дал Саше. Тот старательно вывел крупным, прыгающим детским почерком свое имя и еще три слова: «Коммунизм. Партия. Отечество».
Эти три слова позволили Керимову моментально сделать три заключения: во-первых, ребенка явно подготавливали к скорому вступлению в Партию, во-вторых, он достаточно умен, чтобы использовать это обстоятельство, как средство воздействия на офицера, в-третьих, уловка удалась. Изиль просто вынужден был спросить:
- Сколько тебе лет, Саша?
- Почти восемь, - ответил тот.
«Какой сообразительный мальчик» - не мог не отметить Керимов. Именно «почти восемь», не семь. Конечно, дети часто хотят преувеличить свой возраст безо всякого подтекста, но сейчас офицер был уверен, что Саша хочет показать, что ему пора вступать в Партию. Играть в эти игры Керимову не хотелось – это было слишком дико и неправильно.
- Я бы через несколько месяцев получил галстук, - протянул мальчик, глядя в глаза мужчины.
- Да, если бы ты не был болен, - прервал «игру» Керимов.
Саша обреченно вздохнул и лег на бок, отвернувшись от офицера.
- У тебя сейчас ничего не болит? – спросил Изиль.
- Мне дают лекарства.
- Тогда я скажу твоим врачам отложить эвтаназию на какое-то время. И покажу кое-кому твою медкарту.
Офицер спустился в администрацию, потребовал копии всей документации, касающейся Александра Малинина, приказал задержать проведение эвтаназии на 48 часов, партийцу, ответственному за воспитательный центр, к которому был прикреплен Саша, обеспечил «вызов на ковер» и вообще здорово напугал всех участников этой истории.
У Керимова был один лично знакомый медик в Кремле. Вообще, тамошние врачи делились на две категории: обычные специалисты сравнительно высокого уровня, которые занимались лечением партийных работников, и извращенцы от медицины, которые могли специализироваться на чем угодно: от изощренных пыток до синтеза ядов и наркотических веществ. Знакомый Керимова – Климентий Силантьев – видимо, никак не мог определиться с направлением деятельности. Его можно было встретить и в лаборатории, где он разводил каких-то египетских насекомых, утверждая, что их потенциально можно использовать для распространения искусственных вирусов, и в подвалах отдела пропаганды, где он наблюдал за ходом допросов, и в медицинском кабинете рабочего корпуса, где вправлял студентам полученные на тренировках вывихи и выдавал таблетки от головной боли.
Керимов подловил медика в библиотеке, тот штудировал очередное англоязычное исследование о методах карантина в военных образованиях. Изиль попросил его ненадолго оторваться и посмотреть на историю болезни Саши Малинина. Силантьев довольно бегло пролистал толстую папку и выдал вердикт:
- Эвтаназия вполне оправдана. Пациент никогда не будет трудоспособен. Даже если еще потянуть время, самое большее, проживет несколько месяцев, израсходует массу лекарств, времени врачей и персонала и будет занимать палату. Врач его – дурак, что так долго тянул.
- Ты считаешь целесообразным проводить эвтаназию при первых признаках хронических аутоиммунных заболеваний?
- Я? – переспросил, будто удивленно Силантьев. – Я такие решения не принимаю. Я только знаю, что ближайшие полвека ждать прорыва в лечении аутоиммунных болезней не приходится. Они мутируют быстрее, чем мы их травим.
- Понятно, - сдержанно отозвался Керимов.
- А в чем вообще проблема? – в свою очередь спросил Силантьев.
- В том, что малец не хочет умирать, а хочет в Партию.
- Ох, так объясните ему, что одно с другим не связано, и друг друга не отменяет. А вообще, - Силантьев поморщился и прикусил губу, - со смертниками-то понятно, ну а детей почему нельзя усыплять перед этим? Зачем им вообще что-то говорят? Только пугают зря… садисты.
Керимов поблагодарил за консультацию и покинул библиотеку. На следующий день он нашел время, чтобы съездить в больницу. Саша Малинин выглядел хуже, чем в прошлый раз. Его тошнило, из носа почти все время шла кровь, по телу растекалась мышечная расслабленность с припадками судорог. Керимов сразу заподозрил, что напуганные его вмешательством медики специально подобрали мальчику неподходящие препараты. Изиль сел на стул рядом с его койкой и негромко, спокойно заговорил:
- Саша, ты умираешь.
- Я знаю. У меня кровь перестает работать, как надо.
- Если хочешь… - офицер сделал паузу, подбирая слова, - то ты можешь вступить в Партию… но это решение…
- Конечно, я хочу вступить в Партию! – воскликнул Саша, перебив его.
- Это тебя не вылечит.
- Нет, но так меня все запомнят. Я еще буду… быть.
Керимов понял. Но представить не мог, где семилетний ребенок, полжизни проведший в стерильных боксах и на больничных койках, мог нахвататься идей о посмертном существовании через слияние с Партией, которые изучались гораздо позднее в контексте коммунистической метафизики. После уничтожения религии в первые послереволюционные годы, победившей идеологии пришлось чем-то заполнять образовавшуюся в душах людей пустоту. Если с объединительным социальным импульсом проблем не было, то никакой замены христианской вечной жизни атеизм предоставить не мог. Ответ на важнейший для человеческого сознания вопрос был найден путем стихийного синтеза различных элементов. Обезличенный Тихонов, персонифицированная Партия, обобщенная в единое сознание общество вполне заменили собой представления о Боге. В каком-то смысле, сатира английского писателя Джорджа Оруэлла оказалась пророчеством. Вот только Саша Малинин знать обо всем это не мог. Однако каким-то образом знал.
- Ну давай, - Керимов постарался припомнить, какие вопросы задавали ему, когда принимали в Партию, в итоге начал с самого простого, что мог спросить: – Как звали первого Вождя?
- Владимир Тихонов, - тут же ответил Саша.
- А как зовут нынешнего?
Этот вопрос был обязательным, хоть задавать его было неприятно. Правители менялись последние годы слишком часто и особо ничего выдающегося из себя не представляли.
- Дмитрий Букоров.
Букоров пришел к власти два года назад после смещения предшественника и попытался сразу начать «наводить в стране порядок». Получалось это у него плохо. Во всяком случае, Керимов часто слышал в своем отделе разговоры старших офицеров и даже комиссаров, из которых можно было сделать вывод, что Букорову править не долго.
- Скажи мне, каким должен быть коммунист? - продолжил Керимов.
- Честным, смелым, справедливым, трудолюбивым товарищем.
Дети обычно заучивали это наизусть, иногда с помощью аббревиатуры. Изиль Керимов всеми этими качествами, безусловно, обладал. Означает ли это, что он хороший коммунист?
- А если Партия поступает нечестно, несправедливо и трусливо с одним из своих товарищей? – задал офицер вопрос, которого в списке рекомендуемых не было и быть не могло. «Например, если Партия одобряет эвтаназию тяжелобольных детей, чтобы сэкономить ресурсы?» - уточнил он про себя.
- Тогда… - Саша помолчал, задумавшись. – Тогда с Партией что-то не так, нужно ее лечить.
Керимов вздрогнул, вдруг вспомнив, как слышал то же самое от другого человека – партийца Константина Колосова. «Изиль, мы все больны, - говорил он, и его холодные серые глаза так же странно блестели. – Злокачественные опухоли нужно вырезать и прижигать каленым железом, без всякой жалости… иначе мы погибнем».
- Поздравляю, ты принят в Партию, - тихо, но торжественно произнес Изиль Керимов. Он расстегнул зажим и снял свой красный галстук, вручил его Саше и помог повязать на шею. Мальчик слабой дрожащей ручкой гладил плотную ткань с золотой вышивкой.
- Ну, теперь ты полноправный гражданин. Доволен?
- Очень, - абсолютно счастливым голосом подтвердил Саша. То есть теперь – товарищ Малинин.
- Теперь эвтаназия – дело добровольное. Будет проведена, только если сам захочешь, и когда захочешь.
- Мне пока еще… не так плохо.
- Но будет хуже, - безжалостно проинформировал Керимов. Коммунист должен быть честным, а не жалостливым. – На самом деле, эвтаназия – это гуманная мера. В западных странах люди борются за то, чтобы иметь возможность избавить своих детей от страданий.
- А вы убивали детей?
- Нет.
Керимов не солгал. Он не убивал, а приводил в исполнение приговор. Да и не был тот пятнадцатилетний психопат ребенком. Все равно воспоминание было не из приятных, один из тех редких случаев, когда все с самого начала пошло не так. Исполнителей приговора никак не могли найти – как всегда, когда нужно было казнить женщину или несовершеннолетнего, добровольцев не нашлось, назначить не позволяли правила, старшие офицеры отказывались из принципа. Керимов вызвался, но без энтузиазма, просто потому что кто-то ведь должен был. Мальчишка кричал и вырывался, его никак не могли поставить на колени, он извивался на полу, и Керимов боялся промазать.
«Да подержите же его!» - раздраженным голосом с нотками истерики крикнул один из офицеров.
Охранники заломили парню руки, удерживали, пригнув к полу. Керимов выстрелил ему в голову. Потом второй раз. Почти по инструкции, хоть не в упор, и не с первой попытки. Охранники позволили телу распластаться на полу, один из них брезгливо вытер испачканный кровью ботинок о рубашку убитого. Изиль Керимов ненавидел тот день и рассказывать о нем не хотел.
- А меня бы смогли убить, если бы я попросил?
- Так ты уже решил? – офицер бросил взгляд на лежащий на столике прозрачный контейнер со шприцем для смертельной инъекции.
- А это сложнее, чем я думал, - серьезно пробубнил Саша.
- Еще бы! А представляешь, как сложно не только за себя, но и за других нести ответственность?
- Я могу… сообщить вам позже, когда решу? – после довольно долгой паузы спросил мальчик. – Вы же приедете?
- Приеду, но если буду занят, то не сразу. А я редко бываю свободен.
- Ничего, если надо, то я подожду.
Керимов оставил ему свой личный номер и покинул больницу.
Через несколько дней он рассказал об этой истории Константину Колосову, сидя с ним за одним столом в офицерской столовой.
- Эвтаназия, товарищ, это гуманно, но, увы, не рационально, - заявил Колосов. – Если бы мы убивали из жалости всех смертельно больных, то ни одна болезнь не была бы побеждена. Я бы склонялся к отмене этой меры. Долг коммуниста – бороться за свою жизнь, - он чуть улыбнулся и прибавил: - Если, конечно, Партия не велит в данном конкретном случае поступать иначе.
Керимов согласился.
- А что этот мальчик?
- Пока не звонил.
- Давай выпьем за маленького коммуниста, - Колосов поднял стакан с компотом. – Когда я стану комиссаром… или хотя бы заведующим столовой, я распоряжусь выдавать офицерам по сто грамм красного вина в неделю, специально для высокопарных тостов.