Старший офицер Максим Желамов тактично нажал на кнопку звонка у незапертой двери личной квартиры художника Энмара Куровского. Энмар подлетел к двери, распахнул, едва взглянув на монитор.
- Здравствуйте, товарищ офицер! – художник отдал честь.
Желамов кивнул, поприветствовал в ответ и прошел в однокомнатную квартиру, переделанную для артистических нужд владельца в студию.
- Я тебя от работы отвлек? – спросил офицер.
- Нет, я одну из своих старых картин доделываю, не на заказ, - Энмар вытер испачканную темперой ладонь о свой уже разукрашенный, как палитра, белый фартук.
Желамов устроился в кресле, Энмар, дождавшись разрешения, сел на складной табурет.
- У меня для тебя есть заказ, - начал офицер. Куровский слегка поежился – у него уже было три заказа на иллюстрации из издательства, в котором он, пускай больше для формы, работал, и еще несколько неоконченных картин.
- Не волнуйся, это для западных, так скажем, ценителей. За вечер управишься, - успокоил Желамов, заметив его замешательство.
- Конечно, хорошо, благодарю вас, - забормотал Энмар. – Вы не подумайте, что я избегаю заказов, просто как-то несобранно работал последний месяц, после болезни, вы понимаете, много неоконченного накопилось… Обещаю исправиться, товарищ Желамов…
Офицер снисходительно улыбнулся, махнул рукой:
- Твою последнюю картину – ту, где непонятная физиономия за решеткой – какой-то иностранец купил за 26 миллионов долларов.
- Это много?
- Ну, немало, - усмехнулся Желамов. – Ты уже стал одним из самых дорогих и популярных художников в капиталистическом мире. В первой десятке, так точно.
- А кто на первом месте? – из чистого любопытства спросил Энмар.
- На первом – душевнобольной американец, который рисует едой.
- Н-да, - протянул Куровский, брезгливо улыбнувшись. – Цивилизация велит идти вперед, а мы все по-старинке – маслом да темперой… А какой новый заказ?
Желамов достал из портфеля бумажный конверт и протянул художнику. Энмар быстро вскрыл его, вытащил несколько изображений.
- Что это? Радуга, какие-то буквы…
- Это символика одной западной либеральной партии. Либертинской, я бы даже сказал. Они все время меняют названия – то «Альтернативная любовь», то «Особая любовь», то еще как-то. Лет 20 назад они использовали в качестве названия аббревиатуру ЛГБТ, расшифровку которой тебе вовсе не обязательно знать, достаточно того, что данная партия объединяет различных сексуальных извращенцев, физически или психически неполноценных, людей с девиантным социальным поведением и тому подобное.
- Да, я помню, на современной политологии рассказывали о подобных движениях в Европе и Америке, пропагандирующие различные – как же это называется? а, точно – парафилии. И, осмелюсь спросить, как это относится ко мне и моему творчеству?
- Мы не афишируем эту информацию, - после довольно долгой паузы начал офицер. – Но и не держим в секрете, так как политика, проводимая Партией, не может быть тайной для народа. Как ты уже знаешь, со времени перемены курса мы активно поддерживаем всевозможные западные либеральные, демократические и пацифистические движения. Поддерживаем, главным образом, культурно-идеологически. За границей, в капиталистическом мире, работают наши товарищи – те самые люди, которые до смены курса помогали вывозить из этих обреченных стран детей, которые вербовали на службу нашей стране видных деятелей науки и искусства и всячески содействовали западным коммунистическим партиям. Увы, вскоре мы поняли, что на самом деле представляют собой так называемые иностранные «коммунисты» и те, кто ими управляет.
Куровский кивал, пока что офицер повторял то, что каждому гражданину и так было известно, историческое обращение Колосова к народу, в котором вождь заявил о кардинальной смене внешнеполитического идеологического курса, большинство людей помнили почти что наизусть.
- Мы содействуем любым партиям и организациям, разрушающим западное общество – любым, противоборствующим христианству, любым, провозглашающим неограниченную личную свободу. Я надеюсь, ты понимаешь, что это полностью соответствует нашим геополитическим интересам и провозглашенными вождями ценностям коммунизма.
- Конечно, я понимаю, - поспешил заверить Энмар.
- Информация о том, что в Империи некий великий художник-диссидент, сочувствующий партии «Особой любви», подвергается несправедливым гонениям, обязательно подстегнет их политическую активность. Поэтому я прошу тебя сделать несколько изображений, как-то связанных с символикой этой партии. Что-нибудь о том, как у нас притесняют этих самых девиантов. Ну, ты знаешь, как нравится иностранцам. А остальное – уже наша забота. Сегодня успеешь нарисовать? Или тебе нужно как-то настроиться или еще что?
- Конечно, успею, товарищ Желамов. Только… - художник замолчал, закусив губу.
- Что?
- Это значит, что в глазах западной общественности я буду… ну, одним из этих… неполноценных?
- Вероятнее всего. Но я гарантирую, что на твоей жизни это никак не отразится. Разве тебе не безразлично, что думают о тебе на западе? Даже если их общественность обсуждает подробности твоей якобы личной жизни? Ведь тот художник-диссидент, о котором знают на западе – это не ты сам. И ведь живут партийные офицеры годами во враждебных странах, не имея возможности открыто носить имперский галстук, вынужденные каждый день притворяться частью либерально-капиталистического общества, но при этом они не перестают быть коммунистами и верными гражданами своей Родины, ты согласен со мной?
- Согласен, - ответил Энмар, но его согласие относилось только к фразе Желамова об офицерах разведки.
- Я еще раз напомню тебе, что ты можешь отказаться. Если ты усматриваешь что-то неприемлемое для себя в самом факте создания подобных сомнительных изображений, пускай и просьбе Партии, – хотя раньше ты, кажется, не находил – то заставлять тебя никто не будет.
- Я усматриваю, товарищ Желамов, - честно ответил Энмар. – До этого, понимаете, это же была просто мазня, без особого смысла и значения, а что усматривали в этом иностранцы и за что они платили большие деньги – мне действительно было безразлично. Но изображение политических эмблем – это плакат, а плакатное творчество – это… вы понимаете, нас всех так учили… это нечто особое, глубоко идеологическое. И нарисовать символ какой-то другой партии, не Партии… Я ведь теперь не смогу представить, что это просто радуга, - Куровский говорил немного сбивчиво, у него было неприятное чувство, будто его склоняют к идеологическому преступлению, хотя он и понимал, что предложение офицера – не предательство и не провокация. Желамов смотрел на художника, удивленно и уважительно приподняв брови.
- Ты прав. Это своего рода дилемма. Считаешь, что мне не стоило тебя информировать о происхождении этих цветов и букв, а просто велеть нарисовать?
- Так было бы проще, - кивнул Энмар.
- Товарищ, - офицер вздохнул. – Все и так намного проще, чем тебе представляется. Партия велит тебе нарисовать. И не мучай себя всякого рода размышлениями, не вкладывай особый смысл. Просто сделай изображение и будь уверен, что в конечном итоге оно послужит на благо Партии и Отечества.
Куровский пару раз нервно кивнул, и разговор перешел на тему готовившейся в Москве выставки, посвященной майским праздникам. Когда офицер ушел, забрав конверт с изображениями, Энмар убрал с мольберта незаконченный весенний пейзаж, установил чистый холст, достал свои любимые разбавленные акриловые краски. Потом полез в холодильник за банкой энергетика, который он не пил с тех пор, как выписался из больницы полтора месяца назад. Немного походил по студии, насколько позволяли ее более чем скромные размеры, наконец, взялся за кисти и мастихин.
***
- Художники – народ вольный, - улыбаясь, протянул старший офицер Евдокимов, сосредоточенно рассматривая результат недельной работы Куровского.
- Да уж, - согласился Желамов, тоже не скрывая довольства. – В принципе, основные требования соблюдены: символика «Особой любви» в наличии, как и художественные образы, означающие притеснение.
На картине нечто мерзкое, аморфное, грязно-многоцветное разбрызгивалось и распадалось под ударом красного кулака, в лучших традициях советского плакатного творчества символизировавшего коммунизм.
- Западные эстеты вряд ли оценят, - прокомментировал очевидное Евдокимов.
- Зато Музей Плаката на Нахимовском возьмет с радостью. Уже получил ответ от тамошней администрации.
- Все к лучшему. А этот парень далеко пойдет. У него призвание к плакатной живописи.