(с польского)
Предыдущий отрывок из романа - http://www.proza.ru/2016/08/13/432
А не хотелось бы нам лущить, могли бы пойти на прогулку в лес. Могли бы послушать музыку, я привез с собою много дисков. Нет, в шахматы не играю. А пан хотел бы сыграть? Как-то не научился. Для шахмат у меня никогда не хватало терпения. Заграницей я иногда играл в бридж, но в бридж нужны четверо. На стройках, когда я работал на них, если не пили, но это бывало редко, случалось, играли в карты. В тысячу, в дурака, в шестьдесят шесть. Могли в очко или в покер.
Еще раньше, в школе (1), - в спичечный коробок. Никогда не играли? Пан даже не слышал о такой игре? Простая игра. Кладется коробок спичек, только должен быть полный. Кладется на край стола, плашмя, так, чтобы меньше, чем на половину, выступал за его край, иначе упадет. И подбрасывается вот этим, указательным пальцем. В зависимости от того, как коробок упадет на стол, столько очков зарабатываешь. Торцом, т. е. на самую короткую сторону, где спички вынимаются, самое большее. Обычно, мы договаривались на десять очков. Но можно договориться и по-другому. На бок, где фосфорная полоска, одной или другой стороной… Пан не знает, для чего на коробке фосфор? Спичку, её головкой, тереть об эту полоску, чтобы она загорелась. Так вот, если коробок падает на бок, где фосфорная полоска, - зарабатываешь пять очков. Ну, а если коробок падает плоско, - ноль.
О, это была не такая невинная игра, как пан думает. Невинных игр не бывает. Все зависит не от того, во что играют, а на что. Невинно играли, когда приходил воспитатель. Тогда даже очков не записывали. Собирал коробки от спичек и почти каждый вечер приходил, проверял: сожгли ли мы уже спички вчерашнего коробка. Потом скажу, зачем собирал. Сидел, не раз сидел с нами. Поэтому, бывало, приходилось делать вид, что как бы и спать собираемся, иначе бы не ушел от нас. Тот начинал расстегивать пуговицы на рубашке, этот расшнуровывать ботинки, другой - расстилать кровать. А когда, наконец, воспитатель уходил, скорее всего, уверенный, что вот, уже сейчас, мы будем в кроватях, вот тогда, он еще по коридору шел на выход из барака… Вот только тогда мы начали играть по-настоящему.
Нет, не на деньги. У нас не было денег. Хотя встречались среди нас и такие, что умели вытаскивать кошельки из карманов. Не на сигареты. Мы курили вишневые листья, клевер, и другую гадость. Смысл игры был в том, чтобы в её конце не оказаться проигравшим. Пан удивлен, что только в этом? Так это, скажу я пану, только пока. Пока удивлен. Кто проигрывал, а независимо от того, сколько нас играло, проигрывал всегда только один: тот который зарабатывал минимум очков. И он становился жертвой всех игравших. Мы могли делать с ним все, что нам хотелось, а он должен был делать, что ему велели. То есть игра шла не на то, чтобы выиграть, как во всех других играх, и что, по сути, представляет собой принцип любой игры. Игра шла на то, чтобы, как я уже сказал, не оказаться в самом конце, в проигравших. А что означало оказаться в конце, так лучший показатель того, что некоторые, - сразу в плачь. Некоторые пытались бежать, но как убежишь, когда столько выигравших. Некоторые пытались подкупать других различными обещаниями. Но, кого можно подкупить обещаниями?! Некоторые даже доставали ножи. Но и это не многим помогало. Когда так много выигравших, ни плач, ни нож не помогут. Только раз одному удалось бежать. Но он уже больше в школу не вернулся. Ждал, что будет в конце, и еще игра не закончилась, он бросился к окну, а оно было закрыто, прыгнул, как в воду, головой выбивая стекло.
Должен, правда, сказать, что все происходило по справедливости. Даже очки не записывал никто из играющих. Определяли одного из парней, чтобы он взял лист бумаги, карандаш и никто не мог заглянуть ему в эту карточку. Поэтому пан может себе представить, какое царило возбуждение, когда игра заканчивалась. Не кто выиграл, а кто оказался в конце, проигравшим.
И как-то раз, оказавшийся в конце проигравшим, принял это спокойно, только что он должен сначала в туалет сходить. А если ему не верим, можем с ним идти. Мы и пошли.
Отхожее место находилось в углу площади, в той её части, что за бараками. Не думаю, что пан знает, как такая уборная выглядела. Вниз - на рост человека, а может и глубже. Не помню, чтобы её когда-то чистили, выгребали, так что могло быть и глубже. Широкая, где-то как от пана и до стены, и длинная, что мог десяток пацанов за раз сесть. Две перекладины - вдоль, на ту, что ниже, - садились, на высокую - опирались спиной. Толстые были, на подпорках, чтобы не сломались и не рухнули. Вокруг уборной высокий забор из плотно подогнанных друг к другу досок. Я на цыпочки вставал, руку вверх вытягивал и то у меня не получалось достать его верха. Само собой, тогда я был много ниже нынешнего.
Где-то с полметра над забором была крыша, чтобы обеспечить проветривание. Но из-за этого, когда шел дождь, трудно было найти на перекладинах сухое место. А когда лило порядочно, то пусть даже, как говорится, на ходу оправлялись, всё одно вымокали до нитки.
Но зато уборная была единственным местом, где можно было прийти поговорить, откровенно рассказать друг другу о чем-то, поругаться, пожаловаться, а иногда и просто выплакаться в одиночку. В других местах, везде, когда собиралось несколько человек, да если они ещё к тому же и разговаривали приглушенными голосами, а то и, упаси Господь, шептались, об этом тут же доносили. Шепот был самым подозрительным. Как его слышали, сразу же начиналось:
- Ну, что это за секреты у вас? Здесь секреты запрещены. Секрет - это эгоистичный пережиток. А школа должна не только выучить вас профессии, но и воспитать. Говорите.
И нужно было спешно что-то выдумывать. Естественно, между нами были и такие, что доносили. Только как их распознать? Не написано же у них на лбу, что доносят. Если даже того или этого и подозревали, так он как раз мог быть и невиновен.
Зато даже в самых смелых предположениях пану бы и в голову не пришло, что это тот, который над вами или под вами спит. А еще, когда «спокойной ночи» говорит, с головой накрывается одеялом.
Естественно, надо было следить и в туалете. Каждый спускал штаны, хотелось ему, не хотелось, мы все сидели, держась за поручень, а один становился перед отхожим местом на стреме с незастегнутой ширинкой, словно только что встал с очка. Ширинки, должен пан знать, были тогда на пуговицах, и застегнуть её на три, четыре пуговицы, не получалось так быстро, как сегодня с нынешними молниями.
Если подходил кто-то нежеланный, тот, на стреме, давал нам знать посвистыванием или кашлем и только после этого начинал застегиваться. Так что когда кто-то заходил в туалет, он ничего не узнавал, потому как все сидели, держась за поручень, и тужились, пыхтели, иногда больше, чем того требовалось.
Ну, и тот, что захотел в туалет. Мы пошли с ним. Он расстегнул брюки, присел… И кто мог ожидать, что это только предлог? Вдруг он соскользнул с перекладины и начал падать. Нет, он не кричал, чтобы его спасли, потому что не собирался топиться. Он хотел только окунуться, чтобы вонять. Справедливо считая, что такого ублюдка все будут сторониться и никто из победивших ему ничего уже не скажет. Даже когда он выкупается. Не так легко после чего-то такого не вонять, хоть каждый день купайся. К тому же, он был в одежде, в ботинках. Тут, нужно время и время приличное, чтобы всё это выветрилось.
Только он не предполагал, что внизу так глубоко. Ему уже до груди доставало, а ногами еще дна не коснулся. Тогда он начал просить, умолять, чтобы мы его спасали, а он, мол, согласен на все, что мы прикажем. Что мы ему могли сказать? Что только пан может себе в этом возрасте и в такой школе представить. Не буду даже говорить пану, что. Я с ещё одним пацаном выломали палку со спинки и хотели ему дать. Старшие не позволили. Стоять! Пусть до шеи ему дойдет! Потом до подбородка пусть ему будет. Пусть от пуза такой-сякой нажрется этой дряни. Еще насмехались. Ты думал, что в дерьме спасешься. В конце концов, погрузился до самого лба, так что надо было его вытаскивать за волосы. Такая это была игра.
Как обманчиво покорно ведет себя коробка со спичками: на торец, боком, плоско. И кто в конце оказывался проигравшим, можно сказать, - проигрывал себя. И я иногда оказывался в конце. Не было такого, кто бы через этот конец-проигрыш не прошел. Поэтому, может, терялась мера, граница проигрыша. Проигрывал кто-то из старших, то и мы молодые, мы не были лучше. Мы советовали ему делать такие вещи, что даже и вспоминать не хочется.
Почему так играли? А кто начинает игру с мыслью, что проиграет? Тем более, что проигрывал только один, тот, кто оказался в конце. В любой другой игре, как правило, проигрывают все, кроме одного. В этой мы все выигрывали, кроме одного. Пусть пан сам скажет, или он знает более справедливую игру? Или более простую? Ну, вот. Коробка торцом, на бок, плоско.
А может, немного отдохнем от этого лущения, я бы показал пану? Где-то здесь должны быть спички. Да вот они, целая упаковка. Скажу пану, бывает, иной раз сам с собой играю. Беру коробку спичек, только должна быть полной, сорок восемь, по крайней мере, так тогда было в коробке, сижу, вот здесь, за столом, и играю себе. На торец, на бок, плоско. Очков не записываю, потому как зачем? Нет, я не играю на что-то. На что мог бы играть сам с собою? Если только пан хочет, чтобы на что-то. Пожалуйста, скажите. В нашем возрасте трудно играть в то, во что играли в школе. Ну, не знаю, не знаю. Пан здесь гость, ему надо выбрать. Мне, действительно, - все равно.
Так, коробочка полная. Я не пользуюсь спичками. Покупаю иногда, только чтобы поиграть. У меня зажигалки. Ну и так у меня всё на электричестве. Я ведь электрик. Плита тоже электрическая. Давайте-ка присядем за столом. Вы, может, с той стороны, я с этой. Или пан хотел бы наоборот? Вот так коробка устанавливается, не больше, за край стола, потому что иначе - упадет. И так подбрасывается, этим пальцем, только немного согнутым.
Пожалуйста, пан первый. Ну и, видите, первый раз, а сразу – на торец. Было бы десять очков по тем правилам, как мы играли в школе. Теперь я. А у меня, пусть пан посмотрит, плашмя. Нет уже той, прежней, ловкости в пальцах. Ревматизм, как пристанет к человеку, так всё, уже не отпустит. Сейчас и так - намного лучше, как я говорил пану. При лущении фасоли мало, что уже чувствую. Этот палец, которым как раз подбрасывать, видит пан, как мне покорежило. Нет, к прежнему виду, его уже не вернуть. Надо бы операцию сделать. Но это уже ни к чему.
Теперь - вы. Опять торцом. Ну-ну. И что, вижу, пана затянуло. А он ещё удивлялся, почему мы играли. У каждой игры есть такое – затягивать в себя, иначе бы не игралось. А у меня снова плашмя, видит пан. Но, может, пан хотел бы, чтобы мы записывали. Даже когда ни на что не играют, может оказаться, что, однако, играли на что-то, только не знали об этом. Особенно, когда выигрыш. Пан сам запомнит? В порядке. Не хотел бы, чтобы у пана потом были ко мне претензии, что он выиграл, а играли мы просто так, ни на что. И снова у пана коробок встал на торец. Наверное, он уже когда-то играл. Не верю. Видно даже по тому, как пан коробок подбрасывает. Тот делает всего пол-оборота в воздухе, но всегда падет на торец. Пан просто не хочет признаться в этом. Был один такой в школе, помню, почти каждый раз коробок у него вставал на торец. Никто не хотел с ним играть. Заранее было известно, что он никогда не проиграет. Вот как с таким играть, признайтесь. У человека опасения должно быть столько же, сколько и надежды, когда он начинает даже такую игру, как эта, в спичечный коробок.
Пан не хотел бы оказаться в такой школе. Понимаю. Только, это не зависело от того, кто хотел. Теперь - вы. И опять торцом. Теперь я. И снова, пан видит. А в школе, вообще-то, был не из худших. Наоборот. Другое дело, что для этого я тренировался в подбрасывании коробка почти каждый вечер, когда оставался в клубе. Частенько делал небольшой перерыв в упражнениях на саксофоне или каком другом инструменте, и, по крайней мере, пару раз подбрасывал коробок. Да я почти каждый вечер ходил в клуб. Обычно, поздно, когда там уже никого не было. Иногда только приходил учитель музыки. Но мне не мешало, что он пьяный. Сидел себе тихонько, но я знал, что меня слушает. У пана опять, смотрю, на торец. Он, уверен, должен только в эти коробки играть. Если бы на деньги, пан на них сделал бы состояние.
Примечания переводчика:
1 - Подробнее о школе (вернее спецшколе, в которой воспитывался Рассказчик), см. уже ранее сделанные переводы. Например, отрывок 25-4.