Путешествие по Заполярью.
В очередной отпуск, в 1958-м году я организовал большой настоящий поход по Заполярью, в районе города Воркуты. Мне очень хотелось побывать в тундре.
Команда состояла из 8 человек, Лощинин, Андреев, Кедровский, Михаилов.
В поход пошла вся наша комната: Гена Корнеев, Игорь Поздняков и Юра Федоров.
Путь в Воркуту я выбрал максимально интересным. Из Куйбышева поездом до Омска. От Омска до Салехарда по Иртышу и Оби теплоходом. У Салехарда Обь пересекли на байдарках, что вызвало не малое изумление местных обитателей пристани. В Лабытнанги по договоренности с милицией и железнодорожниками погрузились в пустой грузовой вагон. Милиция просила ни в коем случае в вагон никого не пускать – места каторжные, боялись провоза беглых. Мы еще при подготовке похода были этим обеспокоены и на заводе сделали каждому по большому кинжалу – тридцатилетние глупыши, мы что, могли пустить их в ход?
Два паровоза тащили состав через Полярный Урал. Ехали ночью. Было светло, пейзаж можно было сфотографировать. Урал невысок, но снег на вершинах опускается почти до уровня железной дороги, и кажется, что поезд идет по вершинам, а внизу ущелья заполнены снегом – полная безжизненность, картина величественна своей неприступностью для жизни.
Совершенно потеряв ориентиры во времени этого круглосуточного дня, мы, прибыв в Воркуту, среди ночи зашли в Геологическое управление, и к нам пришел из дома начальник управления. Поговорив с нами, как с людьми, он сказал нам, где геологи, у которых мы сможем уточнить нашу карту. Только увидев, что у него из-под пальто видны кальсоны, я понял, что это ночь, что человек к нам вышел из постели, что мы нарушили его сон. Он нам ничего не сказал, а, ведь, он был очень большим начальником.
У геолога, к которому мы пришли уточнять карту, сын увлекался туризмом, и поэтому он нас встретил самым радушным образом, видя в нас товарищей его сына.
По рекам Воркута и Яней-ты-вис байдарки против течения иногда вели бечевой. По ручью Нясти-шор, пробираясь среди зарослей против течения, гребли и отталкивались от берега половинками весел.
Через водоразделы между ручьем Нясти-шор и озером Лёк-ямбо-ты; между озерами Хара-хома-ты и Харбей-ты; и между озерами Харбей-ты и Няндо-ты груз и байдарки переносили в два приема. Байдарки не разбирали.
От устья Б. Роговой до ж. д. ст. Абезь по Усе опять тащили бечевой.
В конце июня в тундре бурная весна. Уже (или еще) сидят на гнездах птицы, уже цветут цветы, уже реки очистились ото льда, и спало половодье, а стальные колышки для палатки надо забивать в лед, потому что под тонким слоем оттаявшего мха и карликовой березки грунт еще схвачен льдом. На озерах еще частично сохранился лед. Только резиновые сапоги и непромокаемые подстилки спасают от пропитывающей все влаги.
Непромокаемой подстилкой служили плащи, переделанные из противоипритных костюмов. Плащ был прочен и совершенно непромокаем. Противоипритные костюмы и бинокли нам по письму нашего Генерала, продали за копейки со склада списанного военного имущества.
В этом походе надо было особенно точно ориентироваться, чтобы безошибочно выйти на водораздел и не скатиться с водораздела в сторону Ледовитого океана. Особенную заботу у меня вызывала необходимость в этих просторах найти ручей Нясти-шор среди множества ручейков или речушек. Большеземельская тундра это громадный дом, где живут всего «несколько» человек. Каждый элемент рельефа в этом доме имеет свое название, чтобы можно было точно определить местонахождение или место встречи. В названиях дается определение объекта, например, Лёк-ямбо-ты-вис означает речушку вытекающую из озера Лёк-ямбо-ты. Небольшой сруб, где были сложены капканы и лежали соль и спички, имел свое название «изба Сяттей-вис-вом-керки» и был обозначен на десятикилометровой карте всего Советского Союза.
Предполагалось нами, что в безлесой тундре очень далеко все видно. Нас поразило, что уже на расстоянии нескольких сотен метров человек, да и зверь, наверное, полностью сливается с тундрой, настолько разнообразна ее цветовая гамма. Во время ремонта байдарки после небольшого порога на Лёк-ямбо-ты-вис, из тундры, буквально, возникли рядом с нами нарты, которые олени тащили прямо по карликовой березке. Это был передовой отряд оленеводов, перегоняющих оленей на берег океана, где летом было меньше гнуса. Среди этих оленеводов был выпускник Ленинградского института севера.
Мы проскочили тундру до пробуждения комаров.
Встретили в тундре рыбаков, которые заготавливали рыбу для шахтеров. Мы тоже порыбачили.
В заливе еще покрытого льдом озера Харбей-ты на мелководье вода прогрелась, и мы увидели, что среди водной растительности, у самой поверхности воды стоят и греются килограммовые щуки. Страстный охотник и рыболов не мог на это смотреть равнодушно. Он встал с ружьем в байдарке во весь рост, а второй член экипажа разогнал байдарку, и она поплыла по инерции. Заметив рядом с бортом рыбину, Лощинин выстрелил и рыбину оглушил. Таким образом, несколько штук добыл. Это было 30-го июня. В этот день мы сварили роскошную уху и отметили день рождения нашего товарища. По этому поводу выпили по 125гр. И завалились спать.
Время было около 6-ти вечера. Солнце пекло, у берега кристально чистая вода, мы загорали. Перед сном слегка оделись и, не залезая в палатку, развалились на ватниках. Когда через 8 часов пришло время вставать, оказалось, что у одного из нас волосы примерзли к травке. Солнце было низко и было очень холодно. Утром по озеру Харбей-ты байдарки перевезли на санках, сделанных из плавника.
Режим дня в этом походе регламентировался только ритмом похода, вне зависимости от солнца, т.к. оно светило круглые сутки. Нам не хватало 24-х часов и время отбоя и подъема постепенно смещалось. Были дни, когда мы ложились спать в полдень. От похода осталось впечатление, что солнце нам светило с севера. Каждый день отбой смещался примерно на два часа. Строгим было только одно правило: от отбоя до подъема, т.е. на сон, 8 часов.
Поход мы начали в 19 часов, и, пройдя полтора круга по циферблату, поход заканчивали в нормальном режиме – подъем утром, отбой вечером, к этому времени мы уже пересекли Полярный круг с севера и солнце в полночь уже, хотя бы не надолго, пряталось за горизонт.
Партийная организация и завком, финансируя наши походы, в своих отчетах называли их агитационными. Найдя людей в поселении за полярным кругом, я решил провести беседу о космосе. Раз в год к ним приходит баржа по реке с продуктами и прочими запасами. Баржу только что разгрузили, все были дома и многие навеселе.
Раскрутив нож на веревочке, я рассказывал о центробежной силе и о принципе полета спутника, а мне, задавая вопрос, перечисляют веса наших и американских спутников и спрашивают: какое топливо у них и у нас? Благодаря чему наши спутники тяжелей?
Комары нас встретили у полярного круга. Я, чтобы получить полное представление об этой напасти, первый день терпел. Потом я уже ладонями размазывал их по лицу, а они успевали сплошь его покрывать. Вот тогда я подставил ладони ребятам, и ребята налили в них диметилфталата, а я «умылся» этой жидкостью. Такое было у меня впечатление, как будто раздвинулась кисея, закрывающая от меня весь мир. Я открыл глаза и увидел ребят, байдарки, реку, лес и чистое голубое небо, а комары метались вокруг, натыкаясь, как на непреодолимую преграду, на запах этого чудесного друга геологов. Встретившийся нам геолог показал флакончик, который хранился у него в нагрудном кармашке. «Умываться» диметилфталатом не надо, достаточно пальцем чуть намазаться.
Возвратились мы поездом через Москву.
А как другие проводили отпуск? Кузнецов подлечивался в Карловых Варах, Жуков на Зелененьком, многие ездили в Крым, в Ялте телефонистки помнили начальные цифры нашей телефонной станции – 49, и спрашивали: «Что это за городок такой, что так много отдыхающих?» Не потому, в Ялте было много управленческих, что у них были большие заработки, нет, платили нам, как и на других заводах, но было относительно много ИТР, у которых был не регламентированный рабочий день и отпуск, благодаря этому, был 28 рабочих дней.
Вельбот без меня ходил по Волге до Астраханского лимана и по Каме ходил – я в это время в других походах был. Месяц отпуска (28дней) каждый на свой вкус и по своим возможностям проводил. Многие ездили к родителям. У рабочих первое время возможностей было меньше – отпуск у них был 12 рабочих дней, но потом и им увеличили до 28-ми дней, включая и выходные.
Два раза отпуск я брал зимой, и ходил в походы по Среднему Уралу через Таганай и на Ямантау.
Палатка у нас была двойная с печкой. Спальных мешков, надувных матрасов, ковриков еще не было. В палатке под себя клали ватники (в них шли), а накрывались общим одеялом, смётанным из двух одеял, скрепленных вместе, чтобы греть друг друга. Под голову рюкзаки. Литература туристская рекомендовала под палатку настилать толстый слой лапника. Место для ночевки выбирали, исходя, из возможности заготовить лапник. Приходилось губить прекрасные стройные ели, если не было чего-нибудь менее ценного.
Дежурные у печки просушивали за ночь носки и рукавички. Топить надо было непрерывно.
С похода на Ямантау возвращались на узкоколейке, когда-то такие железные дороги пронизывали весь промышленный Урал, обеспечивая и промышленные, и пассажирские перевозки. В миниатюрных «игрушечных» вагонах нормальные спальные места. На паровозе лозунг: «Вперед к коммунизму»!
На субботу с воскресением ходили с ночевками в Курумыче, в Водино, в Старом Буяне. На Крестовой поляне ночевали с возвращением через Подгоры.
Дальше от Управленческого по области на лыжах ходили в том случае, если какой-либо праздник так стыковался с выходными, что получалось дня четыре. А один раз были неделю в агитационном походе.
Нагрудные агитационные транспаранты надели только для фото, чтобы показать в завкоме, в деревне, конечно, не надевали.