(Мемуары московского Казановы – XXVII)
Двадцать пять лет в жизни женщины – дата волшебная. Дата неповторимая, значимая, незабываемая. И неважно даже, стоит ли развод ли у тебя за плечами, или расставание с девственностью всё еще впереди... Главное, что прежние детские иллюзии уже растоптаны и смяты неукротимой поступью взрослой жизни, но жизнь эта еще не успела натереть тебе мозоли на пятках или больно защемить пальцы дверью казённого кабинета. А напротив, манит распахнутыми дверями своего парадного входа: "Приди и возьми!"
Двадцать пять. Первый в жизни юбилей, который заслуживает того, чтобы отметить его со празднично и со вкусом. Итак, маэстро, туш!
I. Ева.
Ева принадлежала к породе классических дочерей Сиона. Но не к тем веснушчатым и рыжим, что славятся необъятным габаритами, кулинарными талантами и впитанной с молоком матери способностью удушить своего мужчину в объятьях ... Нет, в обойме у ветхозаветного Иеговы всегда найдутся по адамову душу и патроны иного калибра: черноволосые, пассионарные, с горящими карими глазами и повадками наёмного убийцы на высоких каблуках. Наследницы Веры Фигнер, Доры Бриллиант и той же Фани Каплан, чтобы недалеко ходить. К числу таковых и принадлежала моя первая героиня.
Хотя начало празднества по поводу ее двадцатипятилетия ничего такого, казалось бы, не предвещало. Степенное застолье, сдержанные беседы о литературе и политике, белоснежные скатерти и хрустальные фужеры. Две вилки слева от японской тарелки с прорисованным вручную и одиноко брошенным по краю подсолнухом, два ножа справа, десертные ложечка и вилочка между тарелкой и бокалами… А во главе стола – сама виновница торжества в строгом английском костюме изысканного цвета "royal blue": прямая юбка чуть ниже колена и слегка приталенный жакет, сквозь вырез которого горделиво выступает кружевное жабо блузки.
Всё как в лучших домах Лондона, Парижа и Жмеринки. Но – до звонка.
Зато в антракте декорации разительно меняются. Пока публика курит на балконе и обменивается свежими светскими сплетнями, пышное убранство торжественного стола сменяется богемной атмосферой свеч, пирожных и чашечек с кофе. Ослепительная люстра под потолком – приглушенной подсветкой со стен, если даже не с самого пола. Симфоническая классика Чайковского – чувственными полутонами Поля Мориа. И вернувшиеся к столу гости встречают в полутьме аплодисментами уже совсем новую хозяйку.
Сегодняшней Еве позавидовали бы не только Суламифь с Эсфирью или нарумяненая блудница Иезавель, но даже и сама Мария Магдалина. Потому что на имениннице лишь чёрное шифоновое платье – прозрачное и без малейшего намёка на чехол. А к нему – столь же прозрачные черные колготки и золотистые босоножки на щедром восьми-сантиметровом каблуке. Из менее материального царицу ночи и повелительницу грёз окутывают ещё темная аура порока и роковой запах французских духов точно в тон образу: "Опиум".
И всё! Тонкая и гибкая, маняще-округлая, хотя и без особых излишеств, с горящими от возбуждения глазами и неплохой театральной выучкой – она картинно подошла к столу и подняла полный искрящегося напитка фужер:
- Двадцать пять?
- Двадцать пять! – дружно отликнулись гости и опрокинули до дна, у кого что было.
На сём торжественная часть закончилась, можно было переходить к разделу "разное". Причём право первым поцеловать именинницу традиционно принадлежало мне, но вот куда именно и в какой позе, решала уже она сама. А также, кто поцелует её вторым... Или второй, ибо хотя голубых парней в нашей компании как-то не водилось, но уж розовых-то девушек – всех цветов и оттенков. Недаром полчаса назад, исчерпав все тосты (а выпить всем ещё хотелось!), я обвел собравшихся широким взглядом и провозгласил:
- Подымаю этот бокал за женщин с большой грудью, лесбиянок, евреев...
После чего, ещё раз поглядев на публику и с удивлением обнаружив себя единственно непоименованным, оптимистически закончил:
- ... и всех остальных хороших людей!
Правило дома было донельзя простым: не хочешь – не присоединяйся, только другим не мешай! Тем более что одним сексом, полу-сексом и даже четверть-сексом дело далеко не ограничивалось. На балконе курили, допивали коньяк и лениво ругали власти, по излюбленной советской традиции. На кухне пробавлялись красненьким и пели песни под гитару: Клячкин, Дольский, Ким. А успевший уже в скоростном темпе упиться в доску некий Илюша отчаянно пытался сохранить вертикальное положение на краешке дивана, нисколько не мешая некоей парочке на том же диване заниматься любовью: "Не-е-е, ребята, я в-в-в.. в п-п-по... ик! В порядке, а вы продолжайте."
Хотя "нисколько не мешая" было бы, пожалуй, поэтическим преувеличением. Периодически сквозь сопение и пыхтение любовников прорывался глухой звук, более всего напоминавший удар с полного маху деревянной колотушкой по пустой бочке: это многострадальная Илюшина головушка в очередной раз приветствовала пол. И ударникам сексуального фронта приходилось прерываться, чтобы привести бедолагу с вертикальное положение. Или, если эти двое оказывались уж слишком увлечены процессом, поднять с пола заслуженного алконавта-борматолога прибегал с кухни кто-нибудь из гитаристов. А своевременно или немного позже – это уж как им ля-минор подскажет.
В итоге, за праздничный вечер именинницу имели честь интимно поздравить очень и очень многие из гостей и гостий, благо в её персональном распоряжении был специальный диванчик в закутке, на который никто другой претендовать не смел. Многие, но опять-таки не все: ну не маньяки же мы, в самом деле?! Так, примус починяем, юбилей отмечаем.
Когда Ева провожала народ в конце вечера к выходу из своего маленького рая, она была вполне достойна прародительницы рода человеческого, чьё имя носила: раскрасневшаяся после нескончаемой череды оргазмов, зацелованная, обласканная многими нежными руками, губами и языками везде, где только можно (да и где нельзя – тоже). И насквозь переполненная... Чем переполненная? Ну, деликатно назовем это любовью, радостью и счастьем.
P.S. Где она теперь, моя Ева? Кажется, в Германии, среди вековых дубов и фахверковых домишек с черепичными крышами. Растит внуков и благополучно забыла былые эскапады молодости.
Facit: o tempora, o mores!
II. Ирина.
Вот с Ириной мы с моменту её двадцать пятого дня рождения успели пройти уже очень и очень многое. Кажется, однажды я даже предлагал ей руку и сердце – и до сих пор не знаю, рыдать ли с горя или плакать от счастья, что отказала.
Светловолосая, зеленоглазая и до мозга костей русская искусительница была одарена Создателем настолько щедро, что казалась способной – подобно идеальному газу – заполнить своим телом любой отведённый объём одежды. Особенно в жаркую летнюю пору, когда под белоснежным рабочим халатом не оставалось уже практически ничего, кроме неё самой. Точно так же выпирала изо всех щелей Ирочкина сексуальность. Это было заметно всем, кроме самой девушки, всё еще не отошедшей от развода с деспотичным и не слишком умным мужем, оставившим своей бывшей на память такую неуверенность в себе, что только держись.
Ну вот я и подержался, благо было за что. Желающих, впрочем, тоже хватало – но они раз за разом оказывались слишком нетерпеливы, чтобы продираться сквозь густой частокол Ириных "да" и "нет", когда за каждым призывом желания, который источало её изнурённое долгим воздержанием тело, немедленно следовал стоп-сигнал зашуганного и затырканного доброхотами подсознания. А последний такой претендент был вежливо, но решительно отослан восвояси перед входом в метро прямо у меня на глазах.
Желая сделать девушке сюрприз, я поджидал её у выхода с работы – и после этого полчаса любовался зрелищем безуспешного флирта, следуя за неспешно фланирующей парочкой на ненавязчивом расстоянии метров в тридцать. Незамеченным, естественно: воркующим голубкам было явно не до меня! И лишь в момент, когда незадачливого ухажера отослали, выпрыгнул перед направившейся было к эскалатору блондинкой, словно чёртик из табакерки:
- Миша? Ты? Откуда?
Вот тогда я и решился на первое прикосновение, принятое с благодаростью и оказавшееся далеко не последним. А Ирочка решилась наконец вместо собственного дома посетить мой и задержаться там до утра. Со всеми вытекающими, или скорее втекающими, последствиями.
Когда смёрзшийся, потемневший и весь в оспинах пережитой зимы лёд на реке оказывается наконец взломан шальными лучами злого мартовского солнца – тогда подступающее половодье не удержишь уже ничем. Ирина отдавалась истово, исступлённо, даже истерично, снова и снова подставляя своё истосковавшееся за долгие месяцы засухи тело моим поцелуям, моим ласкам... Моему деликатному, но настойчивому члену, который снова и снова закованным в броню форштевнем ледокола прорубал свой путь в девичьи глубины, круша остатки былых торосов. Ей нравилось.
Ей нравилось и в эту ночь, и во многие последующие – включая ночи среди бела дня и ночи по три дня напролёт. А мне нравилось раз за разом погружаться в пышащий жаром и клокочущей лавой кратер её чувственности. Вбирать ладонями необъятную полноту белых веснушчатых грудей, распахивать объёмистые бедра, столь чувствительные к моим ласкам – чтобы ещё и ещё раз вылизать и высосать остро и пряно пахучую тайну, которую они прячут между своими основаниями. И мне безумно нравилось чувствовать - видеть, слышать, вдыхать - как она кончает подо мной раз за разом: под скользящими касаниями моего языка, под настойчивым вторжением шаловливых пальчиков, и тем более - под напором неутомимого и ненасытного тарана, судорожно сжимая его всем своим естеством в миг последнего высвобождения.
Мы занимались этим везде, где придется – у меня дома, у неё дома, на природе... В гостиничных номерах, если судьба сводила на научных конференциях. А однажды - о святотатство! – на супружеской постели моих родителей, пока те уехали в отпуск. Ирина постигала науку любви дотошно и скрупулёзно, как настоящий исследователь. Хотя до анального секса, забегая вперёд, мы с ней добрались только лет через шесть. Но и без этого: взаимопонимания и общности профессиональных интересов хватало настолько, что однажды я и предложил ей руку и сердце, как бы наполовину в шутку.
Столь же наполовину всерьёз Ира его и отклонила. Меня было для этой женщины слишком много: стихи, эзотерика, психоанализ... Нет, для успешной научной карьеры ей требовался спутник жизни не то чтобы проще, скорее прямолинейнее и однозначнее. А кто ищет, тот всегда найдет. Однажды она пригласила меня к себе домой под каким-то символическим предлогом: подробности оформления автореферата кандидатской или что-то похожее. Пригласила – и тут же взяла на своей узкой девичьей кроватке, буквально всасывая в себя всю мою мужскую сущность неукротимым торнадо. Не раз и не два самозабвенно кончала со стонами и всхлипами – так, как никогда ещё раньше... С тем, чтобы минутой позже, застегивая шестого размера бюстгальтер перед тем, как налить мне прощальную чашечку кофе, бесстрастно произнести:
- А ты знаешь, завтра я выхожу замуж.
Впрочем, нас не остановило и это. Месяца через три после её свадьбы я уже терпеливо поджидал у проходной института, чтобы сводить свежеокольцованную подругу в недавно открывшийся неподалеку кооперативный ресторан. Сочный ли венский шницель тому виной или недостаточно радивый супруг, но ещё через пару недель мы вернулись к прежним отношениям, только с поправкой на изменившийся к тому времени уже у обоих семейный статус. Никогда не забуду, например, как Ирина появилась у меня на пороге крайне озабоченная и подавленная.
- Что стряслось, радость моя!
- Вот, понимаешь, у Сергея несчастый случай на работе, эксперимент вкривь и вкось пошёл... Короче, руку ему обожгло не по-детски, вся кожа в волдырях. Хорошо бы облепихового масла, да где ж его возьмешь?
Всё с вами понятно, девушка. Волшебника вызывали? Рояль в кусты, будьте любезны!
Уж и сам не упомню, откуда у меня в холодильнике завалялась бутылка того самого масла. Попутным ветром занесло, наверное. Но здоровье супруга было спасено, и мы со спокойной совестью предались греху прелюбодеяния, не преминув с любопытством истинных естествоиспытателей испробовать целебный эликсир в качестве смазки для любовного соединения.
- Нет, а ничего, неплохо так. И запах донельзя необычный !
А на следующий день муж ещё и передавал мне спасибо: помогло маслице-то, боль сняло и заживать быстрее стало. Недаром же говорится в народе: "Хороший левак укрепляет брак".
Теперь понятно, чем была для меня Ирина все эти годы. И Всевышний тому свидетель: она честно заслужила себе в двадцать пятый день рождения такого праздника, который останется в памяти навсегда.
О цели нашей поездки я молчал до последнего, как партизан на допросе:
- Можешь высвободить для меня в середине дня часа три-четыре? Отлично, жду у метро "Филёвский парк".
- А что? А как? А зачем?
- Увидишь, дорогая, всё увидишь.
- Это ресторан? Магазин? Там будут другие люди?
Именинница была заинтригована до предела - чего я, собственно, и добивался. Вот ведь змей коварный! – И продолжала сыпать вопросами.
- Туда надо как-нибудь особенно одеваться? А то я в затрапезном рабочем...
Но когда мы прибыли на место, выяснилось, что требуется как раз раздеваться: нас с Ирой ждала маленькая и уютная частная сауна на две персоны. Два часа комфортного разврата среди рабочего дня, да еще с шампанским, которое доставил распаренным любовникам затянутый в костюм и галстук-бабочку официант из соседнего ресторана.
В этом и заключается высокое искусство наслаждения "здесь и сейчас": чётко ограниченные во времени и пространстве, мы остались наедине с собой. С каждой снимаемой частью одежды мы расставались с новым слоем наносного и внешнего. Служебные обязанности, ближайшие планы, семейные обстоятельства? Прочь, всё прочь. И в пышущую сухим жаром, сладко пахущую раскаленным деревом сауну вошли только мужчина и женщина, без прошлого и будущего. Знающие друг друга, доверяющие друг другу и жаждущие друг друга - hic et nunc. Здесь и сейчас.
Мы любили друг друга в всех мыслимых позах, которые только предоставляли деревянные ступеньки и полати. Слизывали шампанское с интимных частей тела. Смеялись и дурачились, пели песни, а потом снова гладили, целовали, любили... Две любящих души вне времени и пространства – пока только звонок не прозвенит! И уже в самый последний раз, наклонившись над полатями и принимая меня в себя сзади с таким неистовством, что огромные полусферы ее грудей, казалось, вот-вот наберут вторую космическую и закружатся в пространстве подобно Юпитеру или Сатурну...
Именно в этот момент Ира и выстонала ту фразу, которую мне еще не раз доведется потом услышать в будущем от других женщин:
- Я не хочу ребёнка от мужа я хочу ребёнка от тебя...
И тут прозвенел звонок.
Грубая реальность снова вступила в свои права, оставив волшебство снам и воспоминаниям. Мы много еще встречались с Ириной после этого, в разных городах и странах. Иногда гуляли и разговаривали, иногда занимались любовью, иногда просто сидели в кафе за чашкой волшебного бодрящего напитка. А последний раз – снова в Москве, два иностранца на нейтральной территории. У каждого свои дела, свои встречи... И банальному перепихону мы предпочли тогда прекрасный спектакль Ленкома с Чуриковой, Ахеджаковой, Леоновым и Джигарханяном. Эти великие актёры и стали свидетелями финала нашего с Ирой долгого и яркого романа. Спасибо им.
P.S. Где она теперь, моя Ирина? Кажется, в Калифорнии, между Силиконовой долиной и бесконечно близкой каждой российской домохозяйке Санта-Барбарой. Растит внуков и благополучно забыла былые эскапады молодости.
Facit: tempus fugit!
III. Элен.
Об этой женщине никто ничего не знал.
Да, были какие-то общие знакомые, у которых мы встретились, и светские мероприятия, на которых пересекались и вежливо раскланивались. Сю-сю-сю, не подлить ли вам вина, как поживает достопочтенная Пелагея Никитична, и что вообще слышно за урожай кукурузы на Оклахомщине и Айдахщине?
Но всё это оставалось на внешнем плане. А единожды поняв и озвучив взаимный интерес, мы с Элен старательно вывели его за скобки от широкой публики. Короткий телефонный звонок, время назначено – и вот уже она стоит у меня на пороге с раскрасневшимися от мороза щечками. Маленький снегирь, чуть запорошенный вечерним снежком. Такая ассоциация приходит на ум первой.
- Хочешь чаю, горячего? Или чего покрепче?
- Ну... Наверное, пока нет, у меня не слишком много времени! – И она решительным жестом скидывает с плеч полушубок.
Маленькая, крепко сбитая шатенка с глубоко посаженными карими глазами и чуть загнутым книзу носиком на округлом скуластом лице действительно напоминала птичку – невеликую, но гордую и готовую в любой момент постоять за себя. Снегиря, или того же зяблика. Когда мы встречались у неё дома, времени бывало больше, и в промежутках между тем самым она с удовольствием рассказывала про своих учеников, про свежие походы по окрестностям – на велосипеде летом и на лыжах зимой. Встреченных там птиц. Про просмотренные недавно фильмы и спектакли...
Но зачем Элен появлялась у меня, с трудом выкроив себе пару свободных и неподконтрольных вечерних часов, можно было не объяснять. Тем более сегодня, в день своего двадцатипятилетия. Имеет право девушка сделать себе роскошный подарок на юбилей? Почту за честь, мадам, только вот розовой ленточкой обмотаюсь и бантик завяжу на самом что ни на есть причинном месте!
Элен счастливо захохотала, и мы рухнули в заблаговременно разобранную постель, благо оба были уже к этому моменту раздеты и, так сказать, готовы к употреблению.
Моя девушка вообще была хохотушкой как по жизни, так и в горизонтальном положении ...
- И придержите, пожалуйста, при себе все эти ваши фрейдистские интерпретации. Да, подозреваю, что любой психоаналитик схватился бы за голову от ужаса, доведись ему уложить Элен себе на кушетку. Но сейчас эта дама лежит на кровати не у вас, а у меня, причём с совершенно иными намерениями! И смеется оттого, что ей хорошо, а не оттого, что кому-то вздумалось не к месту цитировать Бомарше.
Помню, как изящно и с юмором поправила меня моя возлюбленная, когда я попытался... как бы это выразиться поделикатнее,... сунуться своим свиным рылом не в тот калашный ряд, а в соседний, к чему у дамы на тот момент настроения не было. Итак, ответ знатоков?!
- Неправильно ты, дядя Фёдор, бутерброд ешь!
Мягко, изысканно, деликатно – и вуаля.
Но что-то мы отвлеклись от темы, дамы и господа. Рюмка, как известно, не микрофон, а постель – не партсобрание. Тем более, что маленькие резные ушки именинницы так жаждут моих поцелуев. Сначала по внешнему краю, потом мочки с маленькими сережками, а вот уже язычком вовнутрь.
- Ваш подарок, мадам... Ах, извините, мадмуазель!
Мадмуазель счастливо хохочет – то ли от незатейливой шутки, то ли от щекотки. А я тем временем перехожу от ушей к маленьким упругим губкам, потом выцеловываю короткую, но такую чувствительную шейку... За дальнейшими технологическими подробностями милости просим в Камасутру или к дамским любовным романам, там этих описаний целые дофигабайты.
Главное – не терять настройки на женщину, которая сейчас радостно принимает меня в свои глубины: резко, мощно, жадно. Утончёная графиня растворилась где-то в небесах, а на её место выплывает из глубин подсознания простая пейзанка, ненасытная что твоя крольчиха. Эдакая любовная Олимпиада: быстрее, сильнее, глубже! Но ваш покорный слуга потому и выбран сегодня в качестве секс-подарка на юбилей, что способен изящно колебаться вместе с линией партии. Как это там у Маяковского: хотите, буду от мяса бешеный?
И мы снова и снова схватываемся в этом вечном, как мир, поединке полов, где нет побеждённых и все победители. Чередуя нежность с грубой силой, крик с шёпотом, входя то и дело в клинч, но тут же отскакивая друг от друга – только для того, чтобы снова сплестись в страсти. Взрыв, за ним другой, третий...
- Спасибо, дорогой, но мне, наверное, уже пора – Счастливым разморенным голосом победительницы, опускающейся на тартан дорожки после того, как разорвала грудью финишную ленточку.
- Э нет, милая, подожди минутку. За мной еще подарок.
Я просовываю руку под подушку, нащупываю заветную коробочку и как есть, разгоряченный, так и не вынимая из возлюбленной своего верного орудия, застегиваю на ее шее золотую цепочку.
- С днём рождения, дорогая Элен!
...
Судя по всему, имениннице понравилось. По крайней мере, мы повторили это спустя пять лет, на её тридцатилетие. Только цепочка была серебряная, хотя и втрое толще. В одну и ту же женщину, как и в одну и ту же реку, дважды не войдешь. Как бы ни хотелось.
P.S. Где она теперь, моя Элен? Кажется, во Франции: мне доводилось видеть в сети её нынешние фотографии на улочках парижских предместий.
Растит внуков и благополучно забыла былые эскапады молодости.
Facit: tempora mutantur, et nos mutamur in illes!