Мне уже доводилось писать, что после окончания войны, места бывшие под оккупацией, находились в ужасном положении.
Дело происходило в Крыму. Все разбито и разгромлено. Опуская общие проблемы, мне хочется сказать немного о школах, с которыми я тогда непосредственно был связан.
Практически все школы в селах разломаны, учителей нет, а дети даже буквы не учат. Власть с этим смириться не могла и договорилась с центром автономии, что они отберут 10-12 подростков, у которых уже есть семилетнее образвание, ( меня в том числе), пошлют их в Симферополь, педагогический техникум зачислит их заочниками, и хоть один месяц позанимается с ними, чтобы осенью их уже можно было пустить в сельские школы.
С этим периодом связано немало тяжелых воспоминаний. Главное из них - тяжелый голод. У меня где-то есть фото того периода. Вид - как будто-то с креста сняли. За 29 дней, я похудел на 21 кг.
Нельзя сказать, что мы и дома не голодали. Но это был уже другой голод.
Мы жили на ферме. Так вот для скота постоянно привозили жмых (в народе его еще называют «макуха»). Он был в виде круга, большего размера, чем покрышка от грузовика. Крепкий, как камень. Видимо хорошо отжимали. Женщины должны были его разбивать молотами, загружать в чаны с водой, чтобы немного раскис, а затем эту массу смешивать с рубленным сеном, или еще с чем-то, и подавать это коровам. Не очень охотно, они это ели, хоть слава Богу не дохли от голода. Так вот люди приспособились понемногу воровать этот жмых, дома в ступке доводить его до сыпучего состояния, добавлять пару ложек муки(если была) и печь небольшие лепешечки. Они почему-то получались фиолетового цвета. С супом, или чаем, как-то проходило. Такого смертельного ощущения голода, как потом, мы дома не чувствовали.
Кстати никто не вешал головы. Молодежь по вечерам собиралась. Влюблялись и даже женились. Все верили в страну. Ждали новый урожай.
В Симферополе все сложилось по-другому. Еды катастрофически не хватает. Прикупить что нибудь - денег нет. Учить что-нибудь патологически голодному человеку, ой как трудно. Да еще и приличный вид держать надо было. А хуже всего, что на все эти тридцать дней никакой ниоткуда надежды на помощь нет. (Кроме местных, которых из дома поддерживали)
Начались еженощные голодные сны, а иногда и голодные обмороки. Нам выдавали по 0,5 кг хлеба. Сегодня никто столько не съедает. А тогда, при отсутствии другой пищи, это на один зуб не хватало.
Кто-то меня научил что если продать свой хлеб на базаре, то за эти деньги можно было в студенческой столовой получить на сто грамм больше хлеба. Полезно, конечно, но мало.
Так прошло лето в столице Республики. В голоде, мучениях и все же в учебе.
До конца учебы остается два дня. Вышел я из техникума и чувствую, что меня шатает. Возникло твердое убеждение, что если я сейчас, немедленно, что-то не поем, я обязательно умру. На углу нашего здания систематически сидела одна женщина и продавала пирожки. Надпись гласила, что они с мясом. А на самом деле они были вероятно с опилками. Стоили 3 рубля штука. Я решил купить хоть один пирожок.
Хоть какая-то поддержка. Около крутились 2-3 человека. А у меня оставалась всего одна сторублевая купюра. Но мне ведь деньги нужны на билет - это сорок рублей, да еще два дня прожить. Обратился я к продавщице с просьбой дать один пирожок, а в руке твердо держу свою сторублевую купюру. Она дала мне пирожок. Потом отсчитала сдачу, а сторублевая так и оставалась в моей руке, она ее не взяла. Я стою ошеломленный, не зная как поступить. Вдруг она на меня прикрикнула: «А ты чего здесь ошиваешься? Получил товар - уходи». Я начал сначала пятится, на случай если окликнут, а уж потом, развернувшись зашагал прочь.
Никогда больше в жизни, я не испытывал столь ожесточенной борьбы сам с собой.
Я никак не мог решить, а что хуже? Совершить почти воровство, либо вытянуть ноги, как это мне представлялось, как неизбежность. В первый раз в жизни я вошел в небольшую церквушку, встреченную мною по пути. Но я же ничего не знал. Увидев человека в рясе, спросил у него: «Где надо помолиться, чтоб замолить грех?». Он очень подозрительно посмотрел на меня, в то время молодежь в церковь не ходила, но все же показал. Выйдя из церкви, я скоро увидел вывеску «Коммерческая столовая». Я вошел, первый раз за все время пребывания в Столице, и увидел большую светлую комнату, чисто прибранную, со столами, накрытыми скатертями.
Я сел за стол. Ко мне подошла женщина, по возрасту примерно, как моя мама. Кто она, я представления не имел. Но обратился к ней, как к старой знакомой :
«Тетя, я умираю от голода. У меня есть 145 рубля (55р. я отложил на билет.) Мне надо продержаться три дня. Вы сами решите, чем и как меня кормить, чтобы я поместился в свои деньги.
Мне, быть может, показалось, что она слезу смахнула. Но принесла мне суп и котлеты. Деньги она насчитала ровно одну треть моего капитала Провожая меня, и уже зная, что я будущий учитель, дала одно напутствие : «Детей не обижай».
Оставшиеся два дня, и много лет после этого, я мучился своим недостойным поступком.
При возвращении домой, на обратном пути, автобус сделал остановку, чтобы люди перекусили и немного отдохнули. Я сделал вид, что чем то зачитался, и не вышел из автобуса. Ко мне подошла девушка, которая знала меня по учебе, и сказала «Там внизу заспорили, и задачу решить не могут. Может поможете?». Я спустился. Как-то решили задачу, а потом меня угостили чаем с кексом, который прохранили наверное весь месяц. Излишне говорить, что такого вкусного кекса я никогда не ел, и такого тактичного приглашения голодного, но самолюбивого юнца, никогда больше не слышал.
Господи воздай им всем по Делам их!!
Об этом эпизоде своей жизни, я никогда никому не рассказывал. Однажды в вагоне поезда, лет через 30, я встретил священника. Мы сидели рядом. Я рассказал ему эту историю. Он сказал, что в церкви возможны два ответа. Зависит от места и от батюшки. Ортодоксы скажут, хоть умри, но чужого не трогай. Современные могут сказать: «Возможно, Бог тебе послал дар, чтобы ты не умер. Отмоли свой грех, и забудь»
На некоторое время я оставлю своего героя, тем более, что с того периода миновало более 60 лет, и перейду к другому человеку, судьба которого пересеклась с моим героем.
Совсем недавно я решил написать маленький цикл повестей о людях, с которыми пересекалась моя судьба. Среди них оказался один наиболее старший из ныне живущего поколения ветеранов. Он охотно откликнулся, принес кучу материалов, и вообще очень заинтересовано обсуждал этот вопрос.
Он из очень хорошей семьи. Отец его в тридцатых годах был заместителем Наркома Здравоохранения. Многие родственники в большой науке. Мать врач. В 1938 году все рухнуло. Отца арестовали и расстреляли. Квартиру почти полностью отняли. Моему герою Георгию 11 лет. Надо как-то жить, надо как-то учиться. Мать начинает работать в трех местах, и как-то удерживает семью на плаву. Георгий с красным дипломом оканчивает один из первых выпусков университета по юриспруденции, и окрыленный идет устраиваться на работу. Но не тут то было. «Сын врага народа». В госучреждения не распределяют и не принимают. Частных фирм нет, так что устраиваться негде. Остается только одно - улица. Именно это и происходит. Причем, поскольку здесь они быстро примелькались силовикам, Георгий с несколькими товарищами уезжает в Петербург, в надежде легализоваться и раствориться там.
Но не так уж трудно оказалось многоопытной улице втянуть в себя и растворить в себе приезжих необстрелянных и бесхозных юнцов.
Местные барыги втянули приезжих в какое-то дело, на котором все вместе погорели и получили длительные сроки.
Все родственники и друзья Георгия восприняли это бедствие, как трагическую случайность. Сам он больше всего казнился перед матерью, что в такое тяжелое время оставил ее одну.
Он показал мне свое письмо к матери, датированное 1956 годом.
Это письмо меньше всего похоже на частный документ. Это чистая политическая декларация. Не знаю, как его в свое время пропустили. Он пытается объяснить матери, что, то, что с ним произошло, не трагическая случайность, а закономерный итог того режима, того строя, при котором мы живем. Молодежи, в отличие от всех других стран мира, все дороги закрыты. И в партийно-демократической сфере, и в зкономико-политической.
Остается только улица и преступность. Именно поэтому, она у нас самая высокая в мире.
Когда Георгий вернулся домой, больше всего его потрясло то, что все родные и близкие не подвергли его остракизму, а встретили, как близкого человека, с которым произошла трагическая случайность. Мне думается, что он тоже уже привык к таким оценкам.
Тяжелая беда постигла его в начале этого века, когда почти одновременно из жизни ушли сын, зять и внучка
Вместе с женой они стали искать утешение в церкви, и ведут образ жизни, присущий, как правило, людям церкви. Иногда мы бываем на общих застольях, и если я позволяю себе говорить о нем с пиететом, он потом делает замечание. Мол не так уж гладка была его биография и лучше воздержаться от излишних похвал. Специально для него я разыскал Библейскую энциклопедию, чтобы показать, что уж такой грешник, как Савл
с помощью новой церкви превращается в Павла, и принят в ней, как Первоапостол.
А грехи Георгия неизмеримо меньше, следовательно, и прощение получить, должно быть легче. Не думаю, что я его полностью убедил, но частично, возможно, да!!
Работая над этой миниатюрой, я много думал о греховных поступках, о способах и методах их искупления.
Главное, как мне кажется это то, как человек ведет себя после греховного поступка.
Если осознал и исправил, заслуживает прощения во всех ипостасях. (Господи, прости, что мы вторгаемся не в свою область. Но ведь все то, что несет в себе общечеловеческую ценность, как правило, поддерживается и церковью.)
А соединил я два жизненных эпизода потому, что второй навел меня и на первый.
К тому же эти люди дружат между собой.
А еще, чтобы они встречаясь между собой, понимали, что каждый из них прошел достаточно длинный путь очищения, и вправе прямо смотреть пред собой и в лицо любому собеседнику!
г. Тбилиси
июль 2016 г.