КИНОПОВЕСТЬ "ВСЕ ОНИ СОЛДАТЫ..."
64 .
ПЕТЕРБУРГ. ТРЁХЭТАЖНЫЙ ГРЯЗНЫЙ ДОХОДНЫЙ ДОМ НА ОКРАИНЕ ГОРОДА.
Вечер.
Улица на окраине Петербурга.
Несмотря на довольно поздний час, ещё не темно: приближаются белые ночи, и фонари пока не зажгли.
Но даже в отсутствие темноты улица всё равно кажется мрачной и даже несколько... опасной.
Прохожих мало. Это чаще всего мастеровые и мальчики-подростки, бегущие куда-то вприпрыжку. Женщин, идущих в одиночестве или рядом с мужчинами, незаметно. Вероятно, пребывание здесь вечером и ночью всё же в некоторой степени небезопасно.
Неприятные ощущения усиливаются негромкой тоскливой мелодией.
Наконец, мы останавливаемся перед дешевым доходным домом.
Это обшарпанное трёхэтажное грязное здание в три подъезда, с трудом втиснутое между другими, ему подобными.
Возле первого парадного, с его плотно закрытой входной дверью, прямо на земле сидит, упершись спиной в стену, пьянчужка. Он крепко вцепился обеими руками в бутылку, которую разместил между раздвинутыми и согнутыми в коленях ногами. Не поймёшь : то ли рассчитывает, ухватившись за бутыль, как за рычаг, подняться, то ли держит её так крепко из страха что отымут…
К этому, охраняемому пьяницей, подъезду подошёл мужчина неопределённого возраста. Ему с успехом можно дать и сорок, и шестьдесят лет. По виду -- конюх. Лицо фактически скрыто за широкой бородой и спутавшимися, падающими из-под картуза ниже бровей, волосами. Бесформенная одежда, однако, не может скрыть крепкого телосложения. Так же отмечаем довольно высокий рост и кулаки, напоминающие кувалды.
Подошедший изо всех сил трижды ударяет в затворённую дверь. Не дожидаясь ответа, сразу же, начинает дергать дверную ручку. Но, не открыв, опять лупит своей кувалдой по дверной поверхности.
Наконец, слышится шум, и какой-то, непонятно мужской или женский, голос произносит несколько неразборчивых слов.
В ответ на них стоящий у двери конюх издаёт странные громкие гогочущие звуки.
Дверь отворятся. Видим крупного темноволосого мужчину лет сорока похожего на мастерового:
-- Это ты, Немой!? Что в дверь лупишь? Постучал -- жди, откроют! Давай -- входи!
Но Немой не заходит, а мычит, указывая на пьянчужку.
-- Что там?
Мастеровой высовывается на улицу и констатирует:
-- А-а-а-а! Влас! Пусть проветрится на воздухе. А то бузить начнёт!
Конюх соглашается, кивает, опять что-то гортанно лепечет по-своему и, наконец, входит в дом. Дверь за ним захлопывается.
… Мы не следим за перемещениями по коридорам Немого, так как сразу оказываемся в одной из комнат здания...
... в тишине хорошо слышен скрежет проворачивающегося в замке ключа.
Наконец, порог переступает большая тёмная мужская фигура.
Дверь за ней закрылась почти моментально, и мы, глядя на огромную широкую тёмную спину, вновь слушаем скрежет ключа, теперь уже ту самую дверь запирающего.
Потом Немой, а это именно он вошел в комнату, пыхтит и чиркает спичками у стола. Наконец, загорается стоящая там в маленьком подсвечнике свеча и как-то страшно и странно освещает снизу его лицо.
Мужчина берёт в руки этот подсвечник со свечой и, обходя с ним комнату, зажигает два настенных канделябра, по две свечи в каждом.
Поставив подсвечник на стол, Немой вынимает из бездонных внутренних карманов своего верхнего платья бутылку с молоком, длинный батон хлеба и небольшое, кажущееся даже маленьким в его огромных лапах, кольцо колбасы, завёрнутое в мятую засаленную коричневую бумагу.
Положив всё это на стол, отходит к стоящей в углу круглой деревянной вешалке и там снимает картуз и верхнее платье и, расчесав пятернёй волосы, убрав их со лба, идет к висящему над тазом умывальнику, моет руки и умывается.
Потом, распахнув настежь окно, высовывается на улицу и обозревает с высоты второго этажа и сидящего справа, у своего подъезда, пьянчужку, и одинокий, без такой «знатной» охраны, второй подъезд слева, и ряд точно таких же обшарпанных домов через дорогу, и редких одиноких прохожих на тротуаре...
Вздохнув, оглядывается в комнату на небольшие настенные часы с кукушкой, которые показывают без двенадцати минут десять вечера.
Потом не торопясь вынимает из маленького навесного посудного шкафчика большую белую тарелку и салфетку. На тарелку кладёт кольцо колбасы, на салфетку -- батон хлеба, относит всё это вместе с молоком на окно, ставит у окна грубый прочный табурет и готовится на подоконнике, как за обеденным столом, устроить себе поздний ужин.
… Мы с героем ужинать не садимся, а отправляемся вновь на свежий воздух и уже снизу, с улицы, наблюдаем его силуэт, освещаемый сзади, из комнаты, светом свечей.
Мужчина жуёт хлеб с колбасой, запивая еду молоком прямо из горлышка бутылки и, высматривает кого-то из своего окна.
Беспокойная, тревожная, тоскливая мелодия, звучавшая с самого начала сцены, несколько усиливается.
Человек в окне уже дважды приподнимался и совсем высовывался из окна на улицу, не раз он поворачивался и в комнату, явно, обращая свой взор к настенным часам.
Несомненно, кого-то ждёт.
... Вдали раздался цокот копыт.
Тревожная музыка прервалась.
В тишине ожидания, в учащённом дыхании Немого подъезжает пролётка.
В ней господин и дама.
Присматриваемся. Мужчина, похоже, мелкий чиновник, женщина -- уличная девка.
Этот чиновник, сойдя с пролётки, и не пытается помочь прибывшей с ним проститутке спуститься на тротуар, а, приостановившись, что-то говорит извозчику, тот, отвечая, кивает. Несложно предположить, что соглашается их подождать.
Направляясь ко второму подъезду, тому, что остался без охраны каких-либо алкоголиков, не обращая внимания на семенящую позади девку, приехавший поднимает голову вверх и, кажется, смотрит на Немого.
Тот ни как на этот взгляд не реагирует, только прекращает есть и отходит от окна вглубь комнаты.
Приехавший в пролётке господин, наконец, подходит ко второму подъезду и тростью стучит в одно из окон первого этажа, за которым почти сразу же появляются чьи-то, смутно белеющие из-за пыльного стекла, голова и верхняя часть туловища.
Голова кивает и вскоре дверь в подъезд отворяется.
Мужчина и идущая следом за ним женщина исчезают за дверью.
... В тёмном коридоре со свечой в руке приехавших встречает чахлый человечек неопределённого возраста:
-- Иван Карлович! Рад! Рад! Вы в прошлый раз не оплатили апартаменты наперёд. Но я придержал-с. Они ведь будут Вам нужны и в этом месяце?
Он мерзко захихикал, поглядывая на стоящую позади гостя проститутку. Однако, встретив ледяной взгляд вошедшего, сразу оборвал смех.
Названый Иваном Карловичем господин достаёт из кармана кошелёк и в смутном свете одинокой свечи отсчитывает деньги. Протягивает их молча.
В ответ, со словами "от квартиры-с и парадного", получает два ключа и ту самую свечу в подсвечнике. Кивнув, важно направляется вперёд, не оглядываясь на свою спутницу.
Пройдя мимо ряда затворённых комнат с доносящимися из-за их дверей громкими голосами, поднявшись по ступеням на второй этаж, они, наконец, оказываются у нужной двери.
Мужчина открыл дверь полученным ключом и пропустил вперёд женщину. Войдя следом, сразу же закрыл за собой замок и убрал ключ в карман.
В комнате сумеречно, и он, не торопясь, зажег от своей свечи стоящий на столе подсвечник с тремя свечными, ещё крупными, огарками, указал даме рукой на кровать и проговорил жестко:
-- Раздевайся. Наголо. Ложись. Жди.
Сам же отправился к двери, ведущей, вероятно, в следующую комнату «апартаментов».
Отомкнув и эту дверь тем же самым ключом, вошёл во вторую комнату и опять сразу же за собой запер дверь, но ключ из замка сейчас уже не вынул, а оставил его торчать в скважине.
Мы с интересом осматриваем пустую пыльную комнату с одиноко стоящим у противоположной от двери стены платяным шкафом.
Мужчина подходит к этому шкафу, упирается в него плечом и с небольшим усилием сдвигает в сторону вдоль стены.
За ним -- небольшая дверь, открывающаяся без ключа.
Вошедший отворяет её и …
... оказывается в комнате Немого...
Тот, похоже, тоже сдвинул свой платяной шкаф в сторону, т.к., находясь в его комнате в прошлый раз, мы видели только шкаф, а вот этой, небольшой, двери, точно, не было.
Теперь, наконец, мы можем рассмотреть хорошенько приехавшего в пролетке господина.
Он одет мелким чиновником, но что-то в его движениях, гордой посадке головы, дорогих перстнях на тонких белых ухоженных руках, новом и прекрасно сшитом платье говорит, что это не так. Всмотревшись в его бесцветную белесую физиономию, мы можем сказать одно : он в гриме, ему около сорока лет, он достаточно высок, строен, и, вероятно, недурен собой, потому что, несмотря на грим, лицо сохранило довольно правильные пропорциональные черты и относительно благородное выражение.
Немой бросается к вошедшему мужчине что-то укоризненно и протяжно мыча, пытается схватить и поцеловать его, всю в перстнях, руку, одновременно встав перед вошедшим на колени.
Приехавший не позволяет этого сделать, говорит зло и брезгливо:
-- Кончай ломать комедию!
Но, встретив несчастный полный любви и укора взгляд, ворчит:
-- Не мог я явиться в прошлый раз. Знаешь ведь, что не всегда прихожу, а только тогда, когда могу!
Немой поднялся с колен, закивал, загоготал снова.
Выслушав его своеобразную "речь", гость спросил:
-- Слежки за тобой не было?
Хозяин комнатушки отрицательно закачал головой и долго что-то излагал на своём непонятном языке.
Но недавно приехавший, похоже, неплохо понимал это голготание. Он всё спокойно выслушал, кивнул головой и сказал:
-- Хорошо, я понял, что ты всегда всё тщательно проверяешь, и слежки за тобой не было, да и с чего ей быть?! Тут ты прав. Письма-то получил?
Немой кивнул, что-то коротко промычал в ответ и направился к столу. Гость последовал за ним. Хозяин комнатушки нажал какой-то рычажок сбоку под столешницей и одна небольшая её часть поднялась. В образовавшейся маленькой нише лежали два письма. Их он и передал приехавшему.
Тот же, посмотрев на письма, спросил:
-- А из Тулы, что не было?
Немой некоторое время что-то убедительно голготатал и качал головой.
-- Вчера не было, а сегодня ты не ходил, не смог? Хорошо. Завтра получишь. Но завтра я не приду. Приду, как условлено, через четыре дня. Там, возможно, ещё письма будут. Поэтому в день моего прихода сходи на почту! Обязательно!
Немой снова что-то "заговорил" по-своему, но барин не дал ему высказаться:
-- Ладно тебе оправдываться и уверять в своей верности! Я в ней и не сомневаюсь!
Потом он нахмурился и сказал довольно зло:
-- Сколько уж раз приказывал не выглядывать меня из окна! Если кто-то следит за мной, из-за этого выглядывания и тебя обнаружат, а, если следят за тобой, таким же образом легко будет выявить меня. Не дожидайся ты меня у окна!... Я тебе за-пре-ща-ю это делать. Запрещаю! Понял? Если ещё раз застану у окна, девку не получишь!
Немой чуть не заплакал, но не из-за того, что ему грозили отказать в удовольствии, а потому, что огорчил хозяина. И опять что-то стал объяснять, оправдываясь.
Пришедший барин его внимательно слушал и сказал, наконец:
-- Беспокойство твоё мне понятно, но оно ведь не уменьшилось из-за выглядывания в окно? Нет! Больше не виси за окном перед моим приходом! Не смей!
Помолчал, кивнул и закончил:
-- Ладно! Иди к девке! Уже дожидается тебя в кровати! Только не долго там! Я не намерен тут вечно сидеть, прочитав письма! Не растягивай! И дай мне посуду, в которой можно будет бумаги сжечь после прочтения!
Немой открыл навесной посудный шкаф, достал оттуда небольшую металлическую миску, нож, спички, подал всё это на стол и под какую-то развязную, разухабистую мелодию быстро метнулся вон из комнаты.
Приехавший господин проводил его ироничным взглядом и мерзкой ухмылкой.