Костя Полуянов смотрел на жизнь свысока. Нет, не с презрением, не надменно, а в буквальном смысле. Как-то в детстве забрел в лес и заблудился. Испугался, заметался между деревьев, но
потом вспомнил бабушкин совет: «Потеряешься — заберись куда-
нибудь повыше и осмотрись. Где-нибудь обязательно увидишь
дорогу». Так он и поступил. Взял себя в руки, залез на дерево, осмотрелся и нашел дорогу. С тех пор он, как кошка, всегда искал
место повыше, где и осматривался.
Сверху мир и в самом деле выглядел аккуратнее. Внизу — беспорядочное броуновское движение одуревших частиц. А с высоких мест картина была куда менее хаотичная. Мелкие ручейки из
машин и людей двигались по руслам улиц. Иногда образовывались заторы, но потом рассасывались в разные стороны. Все, как
на ладони, все понятно: там уличная пробка, там очередь, там
военный парад, другая очередь, а там митинг.
Верхняя точка имела еще и то преимущество, что не хотелось
вникать в причину. По какому поводу митинг, очередь, затор —
сверху не имело значения.
Разглядывая живую карту местности, Костя поражался упорству, с каким люди сражаются со средой обитания, пытаясь отстоять свой суверенитет. Оделись в железобетон и оттуда с помощью рычагов и кнопок отстреливаются от окружающего мира.
Однако, несмотря на все потуги, продолжают оставаться в чьей-
нибудь власти. Эта рабская зависимость была хорошо заметной
сверху: то тут, то там чернели многочисленные скопления людей,
которые чего-то ждали, просили, требовали, вместо того чтобы
решать свои проблемы самостоятельно.
Это огорчало, и Костины размышления о целесообразности
мира почти всегда прерывались минорным аккордом. Вообще,
чем чаще он задумывался о человеке, тем плотнее сгущались над
ним тучи. И, чем плотнее они сгущались, тем сильнее было желание забраться еще и еще выше, куда позволяла атмосфера. Оттуда жизнь была бы мелкой-премелкой, без травмирующих деталей, а мысли вокруг нее были бы философскими, то есть, попросту говоря, — никакими.
На самом верху, как мечтал Константин, в его душе наконец-
то восстановится равновесие. «Чем меньше видим, — рассуждал
он, — тем меньше думаем. А меньше думаем — полнее живем».
Он уже решил, что как только обретет материальную свободу,
которая избавит от необходимости спускаться с гор за деньгами,
то заберется на самую высокую верхушку, где и останется. И, кто
знает, может быть, там, в поднебесье, поймет, почему люди не такие, как прочие существа.
Но мечты мечтами, а надо было возвращаться. И вскоре Костя
снова барахтался в бурлящих потоках людей, машин и обстоятельств, которые швыряли его безвольное тело к магазинам, к учреждениям и домой, вытряхивая из него всю мудрость, которую
он обрел, пока возвышался над людьми и событиями.
Эпоха, в которую жил Костя, как нельзя лучше отвечала его
сосредоточенному нраву. Отвлекаться было не на что. В стране
властвовал господин Тотальный Дефицит. И по мере продвижения к коммунизму он все чаще показывал народу с прилавков и
витрин свою постную физиономию. А рулевые страны следили
за реакцией населения, пресекая все, что могло породить сомнения в правильности курса. Аппарат, приставленный к народу,
призывал потерпеть. И оглашал один за другим сказочные планы
насыщения страны хлебом, сахаром, стиральным порошком. Однако, близкое соседство Запада сводило все усилия на нет. Народ
сетовал на то, что страна принимает заказы по телефону, а выдает по телевизору. И все чаще косился в сторону заграницы, которая выдавала заказы не виртуально, а натурой. То есть, без дураков.
Но Костя в этих игрищах не участвовал. Он жил своим разме-
ренным темпом, с расстановкой, проходя фазы, которые его сверстники давно уже оставили позади. Те уже в четырнадцать лет
знали, что такое синхрофазотрон, а в неполные семнадцать —
уже хвастали первым опытом с женщинами и умением починить
радиоприемник.
А Костя все это время протирал одни штаны за другими,
просиживая над литературой. Он страстно любил читать. И
часто возвращался к книгам, которые лихо, по-ковбойски, проскочили в школе, не поняв ни смысла, ни содержания. Читал
внимательно, обращая внимание совсем не на то, куда указывали учителя и правительство. Так, у Льва Толстого изучал
пассажи на французском и немецком языках, сравнивая текст с
авторским переводом. И при этом задумчиво цокал языком, то ли одобряя, то ли нет. Языки он знал. А те, что не знал, — старательно изучал. Его восхищала их логика даже там, где она
отсутствовала. К тому же изучение языков помогало отвлечься
от суеты и расслабиться.
Книги Костя предпочитал читать не дома, а в публичной библиотеке. Друзья над ним посмеивались, считая его пристрастие к
библиотеке неописанной в анамнезах формой мазохизма. Книг
дома было предостаточно. Но он упрямо ходил в публичку. Что
поделать — любил Константин это ветхое здание с облупившейся
краской. Любил запах отсыревшей штукатурки. Любил теснящиеся на полках тучные фолианты, над которыми вилась пыль,
хорошо заметная в тусклых лучах солнца, пробивающихся сквозь
вековой слой оконной грязи.
А еще он любил Лену, сидящую в читальном зале на выдаче
книг. Любил ее за то, что эта мышиного цвета девушка в старомодных бабушкиных очках с потрескавшейся оправой удачно вписывалась в захламленный и мрачноватый интерьер библиотеки.
Под неслышный, располагающий к чтению аккомпанемент
Лены (с глазами совы), сырости, и полумрака Костя улетал в мир,
где жило прошлое. Лишь изредка отрывался от чтения и смотрел
на Лену, которая охотно отвечала на его рассеянный задумчивый
взгляд.
Насытившись библиотекой, Костя выбирался на белый свет и,
облюбовав место повыше, отдавался своим мыслям. Он верил, что
на земле есть места скопления не только людей, но и высшего разума. Иначе откуда бы появились эти книги? И даже представлял
себе, как однажды набредет на очаг мудрости, окунется в него и
мгновенно выйдет из запутанного лабиринта абсурдных слов и
поступков.
За мыслями и книгами Костя незаметно окончил институт
языков и был определен на работу в высотный государственный
дом, отведенный под внешние сношения,— предел мечтаний
его сверстников. Так уж заведено, что клад находит не тот, кто
ищет, а случайный прохожий. Далекий от карьерных устремлений Костя оказался именно таким прохожим. Он часто проха-
живался мимо двадцатиэтажного монолита, но у него и в мыслях не было осесть в одном из его кабинетов. Разве что зайти и
полюбоваться оттуда на родной город. А теперь он с волнением
поднимается на самый верхний двадцатый этаж, где оформляется его судьба.
Кадровик — сухой мужчина с бесцветным лицом — некоторое
время слюнявил его анкету. А потом резко пронзил Костю взглядом, от чего тот вздрогнул, и заговорил:
— Константин... Владимирович. У вас все чисто. Плюс четыре
фотографии. Плюс анкета. Но имеется один минус. Деталь сугубо личная, но для нашего ведомства существенная. Без нее — ни
туда, ни сюда. Вернее сказать, „ни туда”, — и ухмыльнулся, довольный удачным каламбуром. — Наша «корпорация» живет и
процветает исключительно на контактах с н и м и , — он кивнул в сторону, очевидно подразумевая зарубеж. — Короче говоря, надо определяться с семьей. Холостяки у нас, извините, мертвый груз. У вас кто-нибудь есть на примете?
— Н-нет, — промямлил Костя. — Вернее... я не думал над
этим.
Но кадровик не слушал и затрещал металлическим голосом,
будто репродуктор внутри включили:
— Мы посылаем за рубеж людей надежных, морально устойчивых... — А дальше до Кости доносились лишь обрывки: «потому что наша страна... показать им, что... советские люди... в едином порыве... а они нас... зато мы их... тщательная работа... хотя
среди нас и встречаются отдельные... их пустишь, а они... а потом
нас за это... поэтому... а семья — с ней не разбежишься... а кто не
понимает, того мы...»
Он источал этот нудный заученный текст, уставившись в Костино досье, словно зачитывал оттуда. А Костя пытался понять,
какая связь между анкетной отметкой «не женат» и репутацией
страны на международной арене.
«Репродуктор» продолжал верещать, но Костя уже понял: на
работу оформят. От этого понимания пружина внутри ослабла, и
он стал изучать переносицу кадровика. Изучал и думал: «Интересно: кадры, как правило, — худые и бесцветные. Партия —
тучная. Комсомол — всегда с волчьим взглядом и идеологически
заряженные понятия, как, например, „Ленин”, проговаривает с
придыханием, раздувая от возбуждения ноздри».
От кадровика Костя перевел взгляд на окно. «Эх, кабы я здесь
сидел! Ладно, отбубнит — пойду в туалет и оттуда налюбуюсь
городом», — думал он.
— ... Мы не торопим, но и долго тянуть не советуем.
Пластинка кончилась, а сам кадровик откинулся в кресле, давая понять, что Костя свободен.
Константин вышел из отдела кадров и прямиком пошел в туалет. Сортир выходил на самую живописную часть города. Оттуда
можно было спокойно полюбоваться панорамой, да и обдумать
брачный вопрос.
Костя подошел к узкому рифленому окошку, потянул на себя
шпингалет, откинул его и глянул вниз. «Но все же, почему же-
ниться? Что плохого для страны, если я еще подожду?». Стало
тоскливо. И, под стать настроению, город тоже померк. Вместо
живописной панорамы на него зыркнула бездна. Вспомнились
разговоры о безвыездной жизни холостяков и разведенных, которые тоскливо провожают и встречают глазами женатиков, курсирующих туда и обратно.
До сих пор Костя не задумывался о браке. Он считал, что
жизнь еще не исчерпала себя настолько, чтобы обзаводиться
семьей. Но сейчас матримониальные мысли забились внутри
сильно и тревожно, как звери в клетке. Его будто ударили чем-то
хлестким и без предупреждения.
Можно было, конечно, последовать примеру «скакунов». Так
называли тех, кто расписывался одним махом — «на выезд». Но
даже брак по расчету — все равно брак. А значит, вызывает одни
и те же побочные эффекты.
— Что ссутулился? — Шеф участливо оглядел спустившегося с
двадцатого этажа Костю. — Жениться заставляли? Не трясись. Не
ты первый проходишь обработку и не ты последний. На том стоя-
ла и стоять будет советская земля. Это их работа. В краткосрочную
пустят и таким. Отдел у нас выездной, переводчики нарасхват. Но
ты не расслабляйся. Еще не раз вызовут на ковер для продолжения
беседы. Прижмут, как Шурку. Хотя тот и вывернулся.
Шура был знаменит своим неслыханным по дерзости поступком. Прижатый кадрами к стенке по тому же щекотливому делу,
он брякнул, что жениться не может, поскольку проходит курс лечения от импотенции. Такое признание, неслыханное для муж-
чины, настолько ошеломило кадры, что его оставили в покое, за-
быв даже попросить справку о прохождении лечения.
— Вениамин Саныч, а почему так обязательно жениться?
— Костя, ты мне нравишься своими вопросами. Мне кажется,
мы сработаемся. Я бы мог ответить, но ответ тебя не удовлетво-
рит. Он настолько идиотский, что давай на эту тему помолчим.
Ты лучше настраивайся на выезд. Три недели. Поедешь с парла-
ментом. Там и пораскинешь мозгами, что к чему. Не бойся, не
загрузят. С ними несложно.
— А почему несложно?
— Нет, ты мне определенно нравишься. Обычно спрашивают
«почему сложно?», а ты «почему несложно?» Я же сказал. Парла-
мент. Не работа, а одно название. Говорят однозначно, мыслят
однотипно. Всей лексики у них — «мир», «дружба», «сотрудниче-
ство», ну и между ними чтобы связно было. Их даже троечник
переведет. Покрутишься с политиками, приедешь, дадим тебе
клиента потруднее — интеллигенцию. Ну, в общем, специалистов, а не болтунов.
Отдел переводов считался самым аполитичным из всех отделов. И шеф был из немногих чинов, кто мог позволить себе такое
вольнодумство вслух.
Он хлопнул Константина по плечу и вышел. А Костя остался
размышлять, не зная, то ли верить в счастье, что ему не придется
срочно жениться, то ли грустить от мысли, что когда-то придется,
если он не хочет ставить крест на дальнейшем служебном росте.
Шеф оказался прав. Делегация и в самом деле попалась незамысловатая. Для многих поездка, очевидно, была первой. Это
было заметно по их нервозности. В аэропорту сбились в одну кучу, то и дело подтягивали брюки. Причем не за ремень, а характерным для совка манером — придерживая их по бокам обеими
локтями и ввинчиваясь в них. Некоторые, прикрывшись от остальных, читали русско-английский разговорник и разглядывали
списки из товаров ширпотреба, очевидно заказанных домашними. На Костю поглядывали с опаской. Но, когда он им был представлен как переводчик, оживились и даже угостили его портвейном, который разливали в бумажные стаканчики, выдернутые
из соседнего автомата.
В самолете Костя сел к окну все еще в своих мыслях. Но, едва
машина взмыла в воздух и он заглянул в окошко иллюминатора,
дурное настроение вмиг слетело. Вот где обзор! Вот она — на-
стоящая высота. Захватывающая, головокружительная!
Эх, жалко, что так мучительно медленно меняется поверхрость земли! А как приятно узнавать предметы на местности!
Желтые и зеленые квадраты — поля, леса. Голубое — каналы.
А белые пятна в горах — снег. Все видно, а людей — нет. Будто
и не было никогда. От последнего наблюдения стало тепло и
легко. И даже про женитьбу подумалось как-то весело, по-
ребячьи: «Ну зачем жениться, когда можно и так. Всегда есть
выход. Сейчас же и найдем». Костя напрягся, пытаясь из окна
разглядеть выход, но через просветы в облаках видел лишь лысину кадровика.
«Вениамин прав, — вздохнул он, — легче объяснить происхождение жизни на земле, чем понять некоторые ее проявления».
Под убаюкивающее гудение самолета кадровик вдруг раз-
двоился, а потом рассыпался на множество кадровиков. Они
бежали за самолетом и скандировали: «Же-ни-ться!». Машина
набирала скорость, а они не отставали, перепрыгивая через
дома, реки, озера. Вскоре к бегу с препятствиями примкнули
партия и комсомол. Вся эта братия бежала за самолетом и вопила: «Женись, дурак! Иначе быть тебе невыездным присно и
во веки веков».
Отступились они от Кости только у песков Сахары. Но там его
поджидали пионеры. Они построились вдоль песчаных дюн и,
обливаясь потом, стойко держали салют. А когда Костя пролетал
над ними, отряд по команде вожатого сделал равнение на само-
лет и гаркнул: «Женись!» И в тот же миг на песок выбежали физкультурники и дружно с криками: «Делай рраз, делай два!» —
построили пятиконечную звезду, в центре которой шевелилось и
размахивало флажками все то же назойливое слово.
— Братцы-ы-ы! — кричал сверху Костя. — Да не могу я. Я ж
прохожу курс от импотенции, а его прерывать нельзя.
— Не-е-е ве-е-ери-и-им! — кричали снизу, — Ты манкируешь!
Пытаясь уйти от преследования, Костя резко набрал высоту,
потом еще, но выше уже не мог. Атмосфера заканчивалась...
Чья-то рука мягко легла ему на плечо. Костя открыл глаза. Рядом присел небольшой человечек.
— Ну что, будем знакомиться? Эксперт делегации. Толмач,
значит? Я сам когда-то переводил. Знаю, как ваш брат мучается.
Чуть что — ищут крайнего. А кто крайний? Переводчик, естественно.
Слова правильные. Кто бы спорил. Но вступать в беседу Косте
не хотелось. Человечек активно не понравился. К тому же это запанибратское «ты». Кто он такой?
— Первый раз за рубеж? — губы улыбались, но взгляд был же-
стким, проникая внутрь и вызывая зябкое ощущение.
— Нет, был уже, — соврал Костя, лихорадочно ища предлог,
чтобы отделаться.
— Ну, был не был, а осторожность не помешает. А ты холостой. В общем, держись. Если что, меня зовут Алексей.
И так же мягко исчез.
«Ну вот, и он туда же — „холостой”».
Настроение резко испортилось: «Наслышаны об этих „экспертах”, как же. Все приметы налицо».
Ребята предупреждали: «Незаметно подсядет, назовется экс-
пертом, будет набиваться в кореша, предлагать выпить пивка.
На официальных переговорах обычно сидит в торце стола,
скучает, ковыряет скатерть и без конца тащит с блюдечка
орешки». Официальный титул — офицер безопасности. Неофициальных прозвищ много, в том числе — филёр. Их про-
изводят в школах КГБ и рассовывают по выезжающим за рубеж
группам для глазу.
«А может, и правда — жениться?» — зло подумал Костя, но
поспешно списал свой импульс на неприятный контакт с колючим человечком.
Чтобы разогнать дурной осадок, Костя прислонился к иллюминатору и почти вылез за его пределы. А земля уже обрывалась. На ближайшие пять часов нижний ярус панорамы
прочно занял океан. Настоящий! Атлантический! Едва Костя
глянул вниз — все мысли, хорошие и плохие, улетучились
окончательно. До чего же громадная масса! С высоты — без-
граничная застывшая лазурь. И лишь едва заметные барашки
выдавали его могучее кипение. Неужели это и есть прародитеь живого? Неужели это он выплеснул все, что сегодня копошится на планете? Но тогда и кадры — тоже продукт моря?
Генсек где-то изрек: «Кадры — наша сила и гордость». Эту
фразу тут же растиражировали по всей стране. Если он не по-
шутил, то выходит, что этот лысоватый оформитель чужих судеб и есть вершина эволюции? Если так, эволюцию нужно
срочно прервать, пока не вышло хуже.
Тут в голове все смешалось, в ушах заложило, и через четверть
часа самолет мягко ткнулся в теплую землю заграницы.
Группа выгрузилась из самолета и поехала в гостиницу. А там
рассосалась по номерам. И опять этот маленький человечек откуда ни возьмись.
— Давай сверим номера, чтобы не потеряться. У тебя 306?
Значит, будем соседями.
Костю не очень обрадовала перспектива такого соседства,
но, видно, так нужно. Во всяком случае, он был рад, что уже в
самолете вычислил дядю из органов. Надо быть осторожнее.
Он быстро переоделся и тихо, чтобы не слышал сосед, вышел
на улицу.
Осмотрелся — вроде бы ничего особенного. Почему рассказы-
вают, что старушки, попавшие за границу, хватаются за сердце,
плачут, говоря, что показывать т а к о е на склоне лет — верный
способ ускорить развязку? Может, врет молва? Воздух как воздух,
небо как небо...
Костя прошел еще метров сто, дошел до ближайшей витрины
и... застыл, словно громом пораженный.
За стеклом, мигая то красным, то зеленым глазом, на него смотрело серебристое диво. А рядом еще и еще одно. И все мигали.
Непрерывно и настойчиво. Со всех сторон они были выложены
бархатом, между ними аккуратно извивались цветочки, а сверху
витрину заливал матовый свет, идущий от скрытых источников.
Пять минут Костя стоял, как завороженный, не в силах понять
природу этого неземного организма. А потом осторожно ступил
внутрь...
У Кости в институте был дружбан, который говорил: «Ты изви-
ни, но при виде импортной техники у меня дрожат руки. Я на нее
молюсь, как на бога». Костя этого трепета не понимал и про себя
посмеивался над его чудачеством. Чего здесь боготворить? А сейчас
разглядывал выстроившихся перед ним серебристых идолов и думал, как затряслось бы все тело его друга, окажись он рядом с этими
мигающими во все стороны красавцами на бархатных подушках.
А потом он увидел разноцветные бутылочки, за ними — пиво
немыслимых сортов, адидасы со светящимися шнурками. Дальше
смотреть не мог. Сил хватило добраться до ближайшей скамейки
и произнести шепотом: «Так вот ты какой, северный олень! Те-
перь я понимаю, чем ты людей за душу хватаешь».
«Потеряешься — лезь на дерево!» — громыхнули в ухо слова
бабушки. «Да-да, срочно наверх!» Костя вспорхнул на самый
верхний этаж универмага и глянул вниз, но там... То, что он уви-
дел, запутало его окончательно. Повсюду то и дело мелькали крутящиеся лампочки, издавая гудки, напоминающие сирену. Толпы
людей бросались на звук и свет. А потом разлетались и тут же
слетались к другому огоньку, как голуби на корку хлеба.
Он сошел вниз, одурманенный зрелищем. Что за адский обояд? Массы идолопоклонников, припадающие то к одной, то к
другой лампочке. А вдруг они язычники?
Всмотревшись, он понял. Это была «вертушка» — хитроумная
форма распродажи. Разгром секции продолжался, пока вращалась лампочка. А потом она гасла, и толпы устремлялась к другой
лампочке, которая мигала в соседнем отделе. Люди торопились.
Их лихорадило, у них были безумные глаза. Пока светилась лампочка, товар шел за полцены.
Некоторое время Костя перемалывал впечатление и вдруг...
захотел по примеру остальных что-нибудь в себе удовлетворить.
Дома его желания дремали. А сейчас, под давлением товарной
массы и всеобщей лихорадки, одно за другим они стали вспыхивать и искать выход. В это время он был в продуктовой секции.
Там и прихватило. Костя з а х о т е л ! Он захотел набрать полный рот фарша, красиво уложенного, как на грядке. Он захотел
залить в себя все разноцветные бутылочки. Он захотел класть в
рот целиком шарики мороженного, украшенного киви, он захотел рвать зубами целлофан, в который были упакованы какие-то
сырые пташки, зайцы, кальмары...
Через пять минут Костя давился пиццей, заедая ее оленьей требухой, бульоном с устрицами и чем-то еще незнакомым, но благоухающим. А все это художество запивал холодным кофе-глясе. Пил
большими, жадными глотками, крепко сжимая стакан в руках. Другой рукой придерживал тарелку, чтобы никто не посягнул.
Денег, выданных на неделю вперед, почти не осталось, но ему
было наплевать. Он поглощал меню и рассуждал: «Так гурманствует осужденный перед казнью. Но я-то не осужденный. Чепуха
все это. Сегодня не последний, а первый день моей жизни! Первый день, когда обещанное Родиной изобилие стало реальностью. Молодцы аппаратчики. Обещали рай на земле и сдержали-
таки слово, собаки. Ну и что с того, что исполнили обещание за
восемь тысяч километров от родного края? Важно, что с в е р -
ш и л о с ь ! А в чьих границах — какая разница? Разве земля у
нас не общая?»
Через сорок минут Костя вышел, отяжелевший, а еще через
час... его прихватило вторично. Захотелось женщину. Да-да.
Именно здесь, среди этих насыпей из деликатесов, электроники,
адидасов, цифровых автоответчиков, хрустящих хлебцев с тыквенными семечками, ему захотелось е е ! Костя оглянулся по сторонам. В толпе ему почудилась Лена. Нет, исчезла. Да что Лена!!!
Серая мышка в немыслимых очках, похожая на заплесневелую
сову. Да, он посматривал на нее, но как на часть антуража. Она
хорошо вписывалась, вот он и косился, но совсем не за этим. А
здесь... Перед ним крутились сотни женщин, да каких! Наверное,
именно таких красавиц видел одурманенный гашишем Альбер в
пещере Графа Монте-Кристо.
На минуту Косте стало совестно. Женщина и т о в а р ? Любовь за деньги претила ему. Это разве любовь? Фальшивая и
неприглядная. По занюханным углам, на уделанных голубями
скамейках или в кустах. А зимой — в пахнущих мочой подъез-
дах, дрыгаясь на батареях, чтобы не отморозить задницы. Но
здесь, в этом благолепии... «В конце концов, я не виноват, что
они просят денег. Я был бы готов и так. Из чувств...» — быстро
придумал он для себя спасительную формулу и, зажав в кулаке
остатки суточных, двинулся по вечерним улицам к красным
фонарикам.
Жизнь с лихорадочной быстротой стала набирать обороты.
Днем, наскоро управившись с несложной работой, он возвра-
щался в номер и, сбросив хвост из человечка, все пытавшегося
примкнуть к Костиным прогулкам, спешил в город. А там развращал свою плоть, не ведавшую ничего подобного. Он пил
густое монастырское пиво, заказывая к нему парфэ из клубники, и шумно смаковал причудливую экибану, не обращая внимания на усмехающегося официанта. Наевшись, он спешил в
злачные места. И там окунался в иную страсть, отдавая себя
вертлявым, хихикающим азиаткам и негритянкам, любившим
его с простотой приматов. А чуть позже, утолив первый голод,
подставлял себя северным многоопытным женщинам, которые
умело выпускали из Кости остатки страсти, переворачивая его
вокруг оси, как цыпленка на вертеле. Он любил темных, рыжих, конопатых. Они целовались, смеялись и тоже любили его
в ответ. И брали за это деньги. А он отдавал их, и ему не было
стыдно.
А утром Костя шел на работу, стараясь скрыть следы прошедшей ночи. На вопросы «ну как ты?» давал уклончивые ответы, а на просьбы показать, «где дешевле», не реагировал. По совковой привычке не хотел выдавать грибные места. Хотя было ясно, что хватит на всех!
Деньги закончились. Последние дни он питался одной гречкой, которую ему ссудил Алексей. А потом усталый, изнеможенный от впечатлений и гурманства, Костя погрузился в самолет и
полетел. Тот же маршрут: Земля — Океан — Земля. Но уже назад.
Внизу словно включилась гигантская конвейерная линия, по которой озера, горы, мысли и время потянулись в обратном направлении. Запад возвращался на Запад, оставив после себя приятый привкус.
Что это было? И кто у них Бог? Дома известно кто. Суровый,
аскет. Несет вздор, но требует лояльности. В него верят единицы,
а остальные боязливо примазываются, опасаясь наказания.
А этот — с мигающими глазами, ничего не требует, но быстро
набирает адептов, подсаживая прохожих на иглу.
«Нет, все-таки разум — экзотика. А человеческий — тем более», — с этой мыслью Костя завернулся в плед и проспал до самой посадки.
....
В библиотеке было, как у Горького, — «тепло и сыро». Костя
вдохнул в себя знакомый воздух древности и поискал глазами
Лену. Но вместо нее, прикрывши лицо косметичкой, вполоборота
к нему сидела другая девушка в ярко-сиреневой блузке и сапож-
ках с модным длинным носком.
— Простите, а Лену...
Она повернулась к нему и засмеялась:
— Что, не узнал?
— ?.. А где же очки?
— Очков нет, — улыбнулась Лена. — У н а с теперь линзы.
Постой-постой, куда пошел, дай потрогать... А прикид ничего
себе, — она царапнула лакированным пальчиком по его куртке: — Чистая кожа. Гляди, след оставляет.
— Прикид... — машинально повторил за ней Костя, не веря ни
глазам, ни ушам.
— А как тебе я сама? — Она повертелась перед Костей. — У
подруги оторвала. Ей тесновато оказалось. А мне как раз. Накладно вышло, но ничего, выкручусь как-нибудь.
— Лена, ты... это не ты... — Костя опешил. — Что о н и с тобой сделали в мое отсутствие?
— Кто «они»? — Девушка, оказавшаяся Леной, премило наду-
ла губки. — Не нравится?
— Да нет, нравится... о ч е н ь ! Но... Ну, раз такое дело... Вот.
Это тебе. — Он достал коробочку и протянул ей.
— Вау-вау-вау! Шанель номер девятнадцать! Костя, да это же
уйма денег... спасибо. Расскажи, как съездил.
— Да никак, Лен, не знаю. Еще не понял. Поедем в горы!
— В горы? Почему именно в горы?
— Так надо. Иначе я свихнусь. Там все объясню. Заодно и сам
разберусь. А ты поможешь.
В горах было холодно. Ветер проникал сквозь их тонкие курточки, неприятно покусывая изнутри. Внизу расстилалась серая
масса облаков. Там Костя все и поведал, дипломатично умолчав о
красных фонариках.
— А вот теперь, Лена, ответь на главный вопрос: зачем им
нужно, чтобы я женился?
Лицо Лены посерьезнело, но потом, хитро улыбнувшись, она
придвинулась к Косте и проникновенным голосом сказала:
— Ну, как тебе сказать, Костенька... может быть, чтобы ты не...
злоупотреблял и как можно дольше прослужил делу партии и
Ленина. А если ты будешь хватать с полок сырой фарш и вообще... — она многозначительно помолчала, любуясь багровым румянцем на Костиных щеках, и продолжила: — Кстати, фарш я
готовлю знатно. Вот только приправы подходящей в отечестве не
достать. Но это же поправимо, правда? Ну, скажи, Костенька, ведь
правда же!?
Костины глаза беспокойно забегали по сторонам. Там, в лесу,
он паниковал меньше.
Лена ждала ответа. Лицо ее оставалось серьезным, но в глазах
бегали лукавые огоньки.
Выше не забраться, а внизу — земля. Костя покачался на ветру,
пожевал губами, а потом отчаянно мотнул головой и выдохнул:
— Поправимо!