Добрый день. Меня зовут Олли. Я работаю в редакции. Наша редакция ничего не издает. Мы собираем материал, а редактор его редактирует.
Эта история началась в тот день,когда я получила новое задание. Редактор, выписывая мне карточку задания спросил, знаю ли я, что люди, обращаясь к Богу называет его Отцом?
- Конечно,- ответила я. - Как же это не знать. Это все знают.
- Вот пойди и узнай, что такое отец, их собственный отец, для каждого из них.
И я пошла.
- Отец. Что для вас означает это слово?- Такой вопрос я задавала мужчинам и женщинам, молодым и постарше.Третья часть опрошенных мною, как оказалось, вообще не общаются со своими отцами. Многие говорили о «сложных» отношениях. Рассказывали, что чувствуют себя неловко, встретившись с отцом один на один. Пришли навестить, а о чем говорить не знают. У некоторых ситуация немного лучше: они даже собираются всей семьей. Застолье, выпивка. А разговоры… Ну что-то там о моделях газонокосилок. И ни слова о личном, о наболевшем. Были и такие, что при слове "отец" шарахались в сторону, говоря, что никогда не знали своего отца и отказывались продолжать беседу. Со словом «отец» у многих из нас, как оказалось, связаны воспоминания самые тягостные. Ну да, из нас. Я тоже была одна из этих людей, идущих по жизни без стартового капитала любви и надежного тыла семейного очага. Некоторые мои собеседники, возможно, готовы были бы рассказывать о своем детстве, об отношениях с родителями, но я комкала беседу и уходила. Они ожидали дополнительных вопросов, но я их не задавала. Если кто-то все же пробивался через мою стену личного отрицания этой темы и пытался ответить на заданный вопрос, я ощущала такую сильную боль, что не слышала или не принимала ответ. Всего лишь единицы говорили, что считают отношения со своими отцами глубокими и устойчивыми. С ними я тоже избегала развивать тему. Наверное, я не верила, что так бывает. А скорей, не хотела верить.
Я опросила тысячи людей. Количество не преобразовывалось чудесным образом в качество. В моих интервью не было жизни, не было чувства, не было смысла. Тема была завалена. Кое-как слепив в кучу весь собранный материал, я пошла сдаваться редактору.
Перед входом в его кабинет захотелось привести себя в порядок. Хотя бы внешне. Внутри я давно была не в порядке. Иногда я, устав от боли, обращалась к специалистам. Причин не находили, мое тело было в порядке, а вот то, что так может болеть душа, мне никто не подсказал. Я выпрямила спину, развернула плечи. И вошла.
Он сидел за своим столом, погруженный в бумаги. Папку с материалами принял. Прочитал. Отложил в сторону. Взял чистый бланк для заданий и размашистым почерком написал: « В отпуск». Я сбивчиво принялась объяснять, что я еще могу. Я еще очень много могу. Я буду работать и обязательно справлюсь. Не надо меня… в отпуск. Он терпеливо ждал. Когда я, замолчала, редактор жестом пригласил меня присесть за отдельный столик. Там было очень уютно и спокойно. Редактор писал свое, а я свое. Последнее интервью в этом проекте. Интервью с самой собой.
Два участника беседы. Я и чистый лист бумаги. Написанное мною никто не прочитает. Разве что редактор. Но он не осудит. Не обвинит. Тем не менее, я не могу начать. Что же для меня означат слово « отец»? Тема, давно заблокированная в моем сознании. Над этим понятием выстроен саркофаг, завален грудой камней, поросших колючим шиповником, терном и крапивой. Приближаясь к месту погребения, я неминуемо обжигалась и кололась об шипы. Неудивительно, что беседы с людьми у меня не получались. Задав вопрос, я тут же убегала и пряталась. Любой ответ мог причинить мне боль. Я убегала не от собеседника, я убегала от своей боли. Собеседник, чувствуя мою отстраненность от темы, недоумевал и замолкал.
Для меня слово «отец» означало того, кто презирал и ненавидел меня.
Время шло. На листе, лежащем передо мной, была выведена всего лишь одна фраза:
- Я – интроверт, всматривающийся в горизонт.
Усилием воли я заставила себя дописать:
- Не идет ли тот, кто принесет мне долгожданное облегчение. Признав мою индивидуальность. Мое право на жизнь.
Мой отец не признавал мое право на жизнь. Мое появление на свет было ошибкой. Вероятно, он подозревал о своей причастности к этой ошибке, и это доводило его до бешенства. Два человека, кровь которых текла во мне, должны были стать главными людьми в моей жизни. Они же стали главными из тех, кто презирал меня. Я не буду преувеличивать свою роль в их жизни. Они ненавидели друг друга, ненавидели жизнь, и ненавидели меня всего лишь как сопутствующий продукт жизни и своих нелепых отношений.
Мой вердикт. Отец - это тот, кто меня ненавидит. Он хотел бы уничтожить меня, но у него не хватило на это воли. Теперь я исполняю его волю. Я уничтожаю себя сама. Отсюда депрессия, отсюда боль. И ни один врач не сможет мне помочь.
Я отбросила в сторону ручку, отодвинула бумагу с несостоявшимся интервью и решила подумать об отпуске. Спорить с редактором - себе во вред. Сказал: в отпуск, значит, в отпуск.
- Куда я поеду? – услышала, будто издалека, я свой робкий голос.
И не получила ответа.
- А что мне брать с собой? - не успокаивался мой голос.
- Там есть все необходимое, - удостоил меня ответом тот, в чьем присутствии мне было так тихо и уютно, – позаботься лучше о том, чтобы оставить ненужное и не тянуть его за собой.
О том, когда мне возвращаться, я не стала спрашивать. Я знала, что он меня не уволит, сколько бы я ни отсутствовала. Даже, если наберет новеньких, то они не займут моего места, а каждый займет свое.
Он - редактор. Он только делает вид, что редактирует наши тексты. Он редактирует нас.
Мне тоскливо. Я хочу закончить интервью и перестать копаться в себе. Раскопки не приносят мне радости. Я не хочу в свое прошлое. Ни в один из дней. Я не вижу лица, которое было бы радо мне там. Я не слышу голоса, который похвалил бы меня. Я не вижу плеча, на которое мне можно было бы опереться. Я не вижу спины, за которую я могла бы спрятаться. Я иду по пустыне, и белое солнце слепит мне глаза.
Я хочу домой.
Знать бы, где этот мой дом…
Мои сборы в отпуск были недолгими. Помня наставление редактора, я задумалась о том, что мне следует оставить и не тянуть за собой в дорогу. Что он считает главным? Точно, что не вещи. Хотя, если его и окружают предметы, то они шикарные. Изящные, привносящие в среду его присутствия некоторый изыск. И комфорт. И роскошь. Однако, настоящей роскошью он считает человеческое общение. В его присутствии мои коллеги начинают вести себя весьма утонченно. Плечи расправляются, осанки выравниваются, улыбки сияют искренностью и простотой. Умолкают сплетни, злоречие и язвительные замечания. Ни тени сарказма, ни слова упрека друг другу. И ведь могут же! Любить друг друга до того момента, пока он не зайдет в свой кабинет и не закроет за собой массивную дверь. Суета возвращается в наше общение. Как разобраться в том, где мы настоящие, а где в масках?
В его кабинете просторно и уютно. Светло и спокойно. Все предметы, которые имеют к нему какое-либо отношение, становятся красивыми, соприкоснувшись с ним. Мы тоже преображаемся вблизи него. Но предметы остаются красивыми навсегда, а мы лишь на время.
Я решила определиться: какие отношения я хотела бы взять с собой, отправляясь в отпуск, а какие оставить. Может быть на время, а может быть навсегда. Взяла два чистых листа бумаги и две ручки. Зеленым цветом я планировала написать список тех, кого хотела бы видеть рядом, а красным тех, кого не пущу к себе, даже если они будут толпиться у меня под дверью и стучать в нее. Зеленый список кое-как складывался. С красным ничего не получалось. Совершенно нереально представить себе хоть кого-то, кто бы пробивался ко мне в отношения, тем более стучась в закрытую дверь.
В дверь постучали.
Мы двинулись в путь. Дорогой я мечтала оказаться на берегу лазурного моря. Песчаный берег. Легкий бриз. Простор. И никуда не надо спешить, наслаждаясь покоем и одиночеством. Потом мои мысли перескакивали, рисуя иную очаровательную картину. На этот раз я видела себя в лесу. Пели соловьи, а на полянке возле домика зрела земляника, и выглядывали из травы под деревьями коричневые шляпки белых грибов. Тишина и уединение, дарящие спокойствие. Мне казалось желанным ничего не делание. Усталость, сковывающая мое тело железными обручами, изматывала меня. Я мечтала победить ее, выбирая в качестве своего оружия покой и бездействие.
Машина остановилась. Я вышла наружу. Позади меня был густой туман. А впереди пустыня. Бескрайняя и безграничная. Справа от меня над горизонтом поднималось солнце. Мои спутники включили форсаж и умчались. Я сосредоточила взгляд на той стороне, которую, между своими разговорами, они все же мне успели показать.
- Иди за зеркала.
- И это все?
- У тебя есть ум и время. Используй их по назначению.
Я сделала шаг вперед.
Ноги по щиколотку погружались в белый песок. На горизонте что-то блестело. Путь предстоял не близкий, а солнце намеревалось подняться в зенит, безжалостно выжигая все живое. Я шла, всматриваясь в горизонт. Зеркала на горизонте. Может быть, это всего лишь мираж? Об этом я не узнаю, если без сил свалюсь, не пройдя и половины пути. Радовало лишь одно. Сейчас я не выполняю задание. Я в отпуске, и буду идти свой путь, пока «не отпустит». Жизнь в той стороне, что осталась за туманом, будет идти своим чередом. Заметит кто-нибудь из красного или зеленого списка мое отсутствие? Моя пустыня бескрайна, здесь нет дорог, здесь нет ориентиров. Мой путь – это путь к самой себе. Я иду на зеркала потому, что посыльные моего редактора указали мне это направление. И еще. Потому что я не хочу возвращаться.
Солнце палило не так нещадно, как я предполагала. Я взглянула вверх: большое белое облако затянуло небо, укрывая меня от солнца. Облако увидело, что я на него смотрю, и помахало мне пушистой белой лапой.
Зеркала вблизи оказались огромными и внушительными. В отражении я увидела себя, в полный рост. Со всеми изъянами и недостатками. Дома я легко справлялась с зеркалами. Мне не нравилось то, что я в них видела, поэтому я отворачивала зеркала лицом к стене или выбрасывала за ненадобностью. Здешние зеркала были величественны, я не осмелилась бы поднять на них руку. Может быть кто-нибудь другой, увидев свое собственное отражение в этих зеркалах, обрадовался, но только не я. Я не любила себя. Было за что. То, какая я есть на самом деле, зрелище весьма печальное. Относительно ценностей и приоритетов мира, я – это состоявшийся неудачник. Во всем и всегда. Разве я достойна была хоть чьей-то любви или хотя бы внимания? Кровь, текущая в моих сосудах двумя смешавшимися потоками провозглашала: ты - это полное ничтожество, недостойное жизни на земле. Я тонула в зеркалах, не в силах оторвать взгляда от полированной ветром и временем поверхности. Они отражали мир: шумный, яркий, суетливый, поглощенный соперничеством, завистью и злобой. Я тонула в них, не будучи в силах сопротивляться.
Что же моя жизнь, если я не люблю себя? Что, как не пустыня под палящим солнцем? Что моя жизнь, если я не ценю себя? Что, как не суета посреди зеркал чужого мнения, чужих оценок моей жизни, чужих приоритетов, чужой воли Я больше не хочу быть безвольной марионеткой, позволяя манипулировать собой. Я не хочу оставаться всего лишь отражением в них. Оставаться навечно в белой пустыне.
С этой мыслью я рванулась вперед, сбрасывая на ходу лишний груз чрезмерных беспокойств, надуманных страхов, тягостных воспоминаний, ненужных мне отношений. Сделав всего один шаг вперед, в просвете между зеркалами я увидела свою дорогу. Я сделала еще один шаг вперед, оставляя позади себя ненужное мне зазеркалье.
Передо мной растилась лужайка, усеянная спелой земляникой. А на крыльце дома стояла женщина, вышедшая мне навстречу в шикарном кухонном переднике, с руками, по локти вымазанными в муке и тесте.
Полная версия истории http://www.proza.ru/2016/04/20/883