Пленник из бездны

                ПСИХОТРОНИКА ЛЮБВИ
               
                роман


               
                Часть 2



                ПЛЕННИК ИЗ БЕЗДНЫ

Продолжение. Начало:
Часть 1 "Вираж над бездной»



                Глава 1

                Цена «Чрезвычайных признаний»

Взрыв на 12-ом этаже «Дома печати» раздался ровно в 12.10. Начальник караула отмечал пропуск экспедитору из «перевозок» и взглянул на часы. По счастливой случайности в комнате, где сидело обычно шесть сотрудников редакции популярной коммерческой газеты «Высший класс», не было никого, кроме проводившего журналистское расследование одного из профессионалов старой закалки, корреспондента Гайсина. Его материалы в рубрике «ЧП», или «Чрезвычайные признания», подавались с рискованной дерзостью, но шли без купюр и фактически держали тираж.

Крез пока молчал. Вызов был брошен и ему лично. Он откупил эту газету год назад, гордился ее криминальными сюжетами и находил в чем-то даже покруче «Совершенно секретно», во всяком случае, в городе его газета имела приличный рейтинг.
 
Адскую машину прислали в пластиковом планшете, упакованном в нестандартный бумажный пакет из плотного желтого крафта. Утром курьер какой-то фирмы доставил пакет в редакцию, положил на стол отсутствующего журналиста и попросил передать, что там видеокассета и это срочно. Пакет валялся на рабочем столе жертвы, в ожидании своего часа. Ничем, кроме упаковки, не примечательная посылка взорвалась, как только любопытный Пал Палыч попытался ознакомиться с ее содержимым. И произошло это во время дружного обеденного перекура всех его коллег в буфетной на летней веранде уютного внутреннего дворика «Дома печати»
.
На гражданской панихиде говорили цветисто, страстно и много, но каждый совершенно отчетливо понимал, что должен благодарить Бога за то, что погибший не забежал в редакцию десятью минутами раньше и не вскрыл пакет в присутствии остальных. Впрочем, случившееся осознавалось с трудом, и на похоронах царило истеричное возбуждение. То, что еще совсем недавно выдавали за волну патриотизма, готовность к самопожертвованию и все такое, воспринималось теперь как сущая ересь.

Жертвовать собой неизвестно из-за чего вряд ли собирался и сам погибший журналист. Это была оплошность. Непростительная оплошность и недооценка степени риска, неизменно сопровождавшего любое, даже безобидное по сути расследование. А здесь дело касалось «спецухи», учебной базы частей специального назначения, которыми командовал полковник Гаврилин, своими анахроничными идеалами, грубой прямотой и принципиальностью знакомый всей армии по афганским сценариям. Коллеги логично предположили, что заканчивать начатое журналистское расследование теперь предстоит молодому, подающему большие надежды, Иллариону Истомину.

Артистичный, воспитанный в традициях интеллигентной семьи, прилично образованный Ларик, не терпевший, кстати, уменьшительно-ласкательной формы своего  благозвучного имени и предпочитавший более резкое – Илька, так вот, Ларик-Илька с нежным и чистым лицом, которое он по утрам нещадно скреб бритвой «Жиллетт», в надежде  превратить едва заметный светлый пушок в жесткую мужскую щетину, был находкой и любимчиком редактора. Так виртуозно «раскручивать» собеседника перед микрофоном, как он, не умел в редакции больше никто. У него находились приятели везде: среди ментов, священников, проституток и даже партийных лидеров и их жен. Глядя в глаза голубым томным взором целомудренного отрока, он задавал простые и наивные вопросы, краснея от пикантных ответов и вроде бы прятал микрофон в сумку.

– Ну так, не для записи, – небрежно махнув рукой, обычно добавлял он в конце беседы, – скажите, вы в самом деле…
И сокровенный ответ на следующий день попадал если не в заголовок, то крупно на полосу.

Короче говоря, Илларион Истомин, получивший белый билет еще на втором курсе университета за оплошность хирурга, по ошибке удалившего ему желчный пузырь вместо аппендикса, готов был азартно сунуть свою кудрявую бесшабашную башку в мертвую петлю скандального армейского криминального дела. Раздумывать и принимать непростое решение предстояло теперь редактору.
 
Из-за взрыва журналистское несанкционированное расследование следовало немедленно прекратить. К тому же молчал Крез. Он ждал. И торопиться не стоило.
Прибывшие на место взрыва через семь с половиной минут, оперативники обнаружили пропажу… всех служебных бумаг покойного или, точнее, того, что от них осталось, включая личную записную книжку, которую тот всегда носил в нагрудном кармане.

Ящик стола с рабочими документами был пуст, опустошенный портфель валялся тут же. Редакцию опечатали до прибытия экспертов, но, как все понимали, в этом уже было мало смысла.
Редактор в зафиксированное начальником караула время смотрел распечатки статей в компьютерной вместе с верстальщиками. Остальные, как уже говорилось, пили кофе в буфетной на первом этаже. Шла одиннадцатая минута положенного по графику обеденного перерыва, и придраться было не к чему.

Неизвестный проник в редакцию сразу после взрыва и покинул ее, очевидно, спустя две-три минуты. Взрыв был достаточной силы, чтобы в соседних комнатах по коридору не сразу оправились от шока, а когда выскочили, то ничего подозрительного не заметили. Словом, свидетелей не было, и похитителя никто не видел.

– Ну, – прервал редактор затянувшуюся паузу на первой, после трагедии, оперативке, – надо жить дальше. Надо работать. Хорошо работать. Профессионально, как это делал Пал Палыч, но бдительности не терять. Кстати, в целях личной безопасности рекомендую прослушать краткий курс правил поведения и защиты в экстремальных ситуациях. Наш шеф пригласил для этого специалистов частной охранной службы и психолога. И еще: с этого дня – мы работаем в зоне мега-риска. Желающие могут подать заявления на перевод или увольнение немедленно и с завтрашнего дня на службу не выходить.

– Кого вы хотите запугать, Евгений Петрович? Нормальные люди давным-давно жарят пирожки на Привозе, а не газеты делают, – сказала языкатая корректорша.
– Здрасьте, – кивнул Илька со своего места, – а во что они будут их заворачивать?
– Так я и знал, – покачал бритой лысеющей головой редактор, – у меня не коллектив, а взвод камикадзе. Все, оперативка закончена, – шутка вышла не совсем к месту, он взял со стола стакан с водой и сделал несколько быстрых глотков, рука его слегка дрожала.


Однако на следующий день штат популярной городской газеты «Высший класс» сократился на двух сотрудников.
Продолжать или нет расследование, решить с наскока редактор не мог. Цена в одну человеческую жизнь была уже заплачена. Молчание не только не уменьшало реальной опасности физического устранения зачинщиков скандальной огласки непостижимых афер высшего державного эшелона, но и наоборот, увеличивало ее. Сунуть же Ильку собственными руками в разборку между спецслужбами не хватало духа. Впрочем, парень был журналистом от Бога, и редактор понимал, что никакими силами, вплоть до увольнения, его не остановить. Ясно было и то, что ему следует не спускать с Ильки глаз и пресечь самодеятельность на корню. Иначе парня наверняка «закажут». Хватит одной смерти. «Как глупо, Господи, так бездарно погибнуть!» – подумал он и в который раз содрогнулся, представив последствия при другом раскладе.

Вдобавок ко всему, дело усложнялось тем, что досье журналистского расследования Гайсина пропало из его личного редакторского сейфа. Об этом он не сказал. Он предпочел за-быть об этом. За-быть. Другого выхода не было. Ключей от сейфа не имел никто из сотрудников, но в то же время дело исчезло. Впрочем, если честно, то Евгений Петрович как раз смотрел папку перед тем, как вышел к верстальщикам. Заглянул Илька, и они направились к сейфу за бланком спецкоровского удостоверения для кого-то из практикантов. Хоть убейся, редактор не мог вспомнить сейчас, положил ли он в сейф досье или оставил на столе? Спросить у Ильки? Но тот с девочками свалил пить кофе. И потом, станет известно, что досье существовало. Что оно было и пропало. Вот тогда-то уж наверняка все концы уйдут в воду.

Нет. Тот, кто взял документы, был где-то поблизости, знал расположение столов. Знал, ради чего рисковал, войдя в помещение сразу после взрыва. Оставалось решить уравнение с двумя неизвестными. Свой это был или чужой? Тот, кто подложил конверт. Стоп. И третий вариант. Чужой работал в паре со своим, то есть с нашим. Вот тебе и вероятный расклад.

Под эти невеселые мысли Евгений Петрович просматривал материалы в текущий субботний номер. Взгляд его упал на простенькую заметку практиканта в светскую хронику: «Дворянское собрание посетили высокие гости – Предводитель Международного союза аристократов, наследный князь Священной Римской империи фон Свир-Ромодановкий с невестой, госпожой Ириной Александровной Грязновой. Присутствовавшие стоя аплодировали гостям несколько минут, будущим венценосным супругам преподнесли цветы и ценные подарки».
 
Брови Евгения Петровича удивленно поползли вверх. Известное в науке и в культурном мире имя профессора Грязнова, ну, пусть не его самого – царство ему Небесное, – а его племянницы, упоминалось в каком-то гротескном сообщении. Он просто не мог иначе воспринимать это собрание. Ну, скажите пожалуйста, какой сейчас у нас двор и какие дворяне? Тьфу.

Ничего оригинального, конечно, в заметке не было. Ни особой учтивости, ни ехидства. Так себе, заметочка. Но сам факт! «Парламентарии, губернаторы, олигархи, воры в законе, криминальные авторитеты… и аристократы туда же. Что за каста такая? Кушать подано, шампанское по утрам… дегенераты в бабочках. С жиру бесятся… доиграются, нюхом чую…– он потер ладонью затылок и вспомнил, что не брился уже три дня, на скулах проступал рыжеватый бобрик. – Где ж это она откопала наследного князя?» – вернулся он мысленно к Ирине, которую знал лично, потому что был коротко знаком с ее дядей, покойным Аркадием Львовичем.

Не так давно Евгений Петрович сам зарабатывал пером зуботычины. Особенно свежи были в памяти последние, за статьи о грязновской «Мышке». Чуть не затрахали в комитетах. Хорошо, что «акулы» схватились вхолостую. Разобрались между собой и оставили в покое и его, и профессора. Правда, «Мышку» утратили. Или нет? Вопрос вопросов…
 
Редакторское кресло досталось ему по случаю. Не выкупи «Высший класс» Крез, улыбнулась бы такая удача. Президент правления лиги предпринимателей любил украшать свой имидж и не скупился. Зарплата с доплатой баксами в конвертах. Кожаные кресла, ядреный корень… кабинет с кондиционером. Но в любую минуту – на свежий воздух. Или пулю в лоб. Слепить-то газету слепили, да поди ж ты, вчера – пакет, а завтра из автоматов палить начнут. Или такой вот аристократ перекупит… хотя, кроме сочиненных родословных, у этой братии гроша ломаного за душой нет. Может, и к лучшему. «Да! Все, что ни делается – все к лучшему», – вспомнил он любимую семейную поговорку и невесело усмехнулся.
 
Евгений Петрович повертел заметку в руках, раздумывая, куда бы ее поставить? Князь все-таки. «Черт возьми, дались мне эти титулованные психи!» – плюнул он в сердцах и решил не ставить на полосу ничего вовсе, машинально скомкал бланк и выбросил в корзину.
– Фогельзанг приезжает! – ворвался к нему в кабинет со свежим сообщением Истомин. – Везет благотворительную выставку как культурную гуманитарную помощь обнищавшему духом населению молодой и кипучей.

– Илларион, можно без афористичных канделябров. Чего ты хочешь? Аккредитацию? Иди в канцелярию, оформляйся. Я уже двое суток не был дома. Меня нет.
– Понял. Фотографа забираю с собой. Подвал на первой полосе и весь разворот – мои на субботу.
– А не жирно?
– Скудно, Евгений Петрович. Что для золотого пера Истомина полтысячи строк? Здрасьте и досвиданье. Уйду на телевидение. Там бронежилеты выдают журналистам и рейтинги просчитывают поквартально.

– Язык прикуси, длинен чересчур стал. Иди к чертовой матери на все четыре стороны. Иди и иди, но только с плотно закрытым ртом. Пар носом выпускай или другим местом. Потому что если тебе глотку свинцом зальют за твои заморочки, я точно свихнусь. Нам объявлена война. Понимаешь? Ни хрена ты не понимаешь. Мы на военном положении. Надемократились. Бери себе Фогельзанга, но ни на шаг в сторону. Ясно? Я не шучу. Узнаю, что ты мотался на Черное озеро – заберу удостоверение. Все. Лавочка закрывается. К «гаврилинским птенцам» ни ногой. Про твою дружбу с Гайсиным все наслышаны. Только о «ЧП» не мечтай. Крез думает. Я запросил человека на место Гайсина. В конце концов, это его газета.

– Это нечестно, – тихо сказал Илька. – Пал Палыч брал меня в связку.
– А честно в гробы друзей закрывать? Гайсин где-то наверняка промахнулся и кого-то спугнул. Если «акулы» сцепятся между собой снова, нам хана. Один раз меня чуть на фарш кобелям не смололи в такой мясорубке. Здесь, парень, нужна другая тактика. Тактика выживания и стратегия победы. Без первого второе лишено смысла. Все вообще лишено смысла без первого. Запомни: мой личный счет к «акулам» удвоился. Ладно, валяй в канцелярию. Меня нет. Я уже сплю дома в постели.

– Понял. Приятных сновидений.
Илларион Истомин исчез за дверью, и через минуту из канцелярии донесся дружный визг девчонок. «Дело молодое, – улыбнулся редактор. – Женить бы его, чтобы остепенился…» Спать хотелось до умопомрачения, он погасил настольную лампу, отключил телефон, захлопнул дверь кабинета на защелку и решил немного вздремнуть в кресле. Сегодня еще нужно было просмотреть распечатки.


                Глава 2

                Изолятор в «яйце»

Он не знал, как много времени прошло. С того момента, как к нему вернулось сознание, он не мог определить ни где находится, ни сколько часов или дней здесь провел. В комнате, где он лежал (а лежал он долгое время привязанным к койке, на матрасе из чего-то мелкопористого с неотделимым ворсистым покрытием), кроме шарообразной тумбочки из упругого пластика, сплошной штанги – от пола до потолка – с отверстиями, на которых медбрат крепил фланцы для капельниц, гигиенического душа и сортира в углу, ничего не было. Все предметы – от штанги до сортира – отливали перламутром сносных для глаз оттенков. Причем душ, смонтированный в низком потолке, был всегда одной, прохладной температуры и включался настенной кнопкой.

Здесь не было окон, а дверь сдвигалась бесшумно и неожиданно, в другое время неотличимая от матовых стенных панелей. Под потолком, по всему периметру, располагались небольшие круглые отверстия, через которые, очевидно, комната вентилировалась, но так же можно было осуществить и другие операции: пустить газ, например, или затопить водой.

Свести с ума человека нормального в таком помещении не составляло труда за очень короткий срок. Скругленные углы придавали комнате яйцевидную форму. Освещение было ровным, не слишком ярким, но постоянным. А абсолютная ужасающая тишина довершала психологический прессинг. То, что он был совершенно голым, усиливало осознание беззащитности и беспомощности. Так чувствует себя, наверно, зародыш в матке, нежеланно зачатый и безвинно приговоренный к казни через аборт, в ожидании этого неминуемого действа, а значит, и собственной смерти.

Через какие-то промежутки времени его сначала кормили космической пастообразной едой, потом, когда отвязали от кровати и разрешили двигаться самостоятельно (двенадцать шагов вдоль и шесть поперек комнаты). Затем показали «буфет» – раздвижную панель, за которой всегда стояли пластиковые бутылки с водой, еда в бесцветной разовой упаковке и даже чай или кофе, которые можно было «выдоить» из прозрачных краников, нажав на кнопку, в пластиковые стаканчики. Еда была пресная и, в лучшем случае, теплая. Особенно действовали на нервы чай и кофе, которые он раньше пил очень горячими.

Осматривали его только мужчины с белых халатах, его возраста или немногим старше. Несколько человек. Приходили по двое. Молча. Ничего не объясняли и не переговаривались между собой. Самым же нестерпимым было то, что его ни о чем не спрашивали. Он не раз пытался заговорить с ними, возмущался, настаивал, но снова попал «в лежку» – под капельницу и в ременные петли. И все же, несмотря ни на что, нужно было продолжать действовать.

Тогда Андрей испробовал еще один ход. Он уже давно восстановил в памяти события, предшествовавшие его беспрецедентному заточению. И появление незваного гостя с дневником безумной Марии Тураевой в его московской квартире, и поездка на юг, и гипнотические фантазии, и странная власть доктора кукольных наук не поддавались никакому логическому анализу…

Незабвенный спектакль «Чары полнолуния» и ссора с курфюрстом вообще оживали в воображении всякий раз, как только он пытался забыться во сне. И еще то, как здоровенные санитары накачивали его наркотиками… О судьбе Ирины он старался не думать. Сейчас, во-первых, во-вторых и в двадцать девятых, нужно было освободиться, покинуть эту тюрьму любым способом. Лаборатория Свириденко, о которой упоминал Язин, давала все основания предположить, что курфюрст был связан с исследовательскими медицинскими учреждениями, а так как большинство из них на сегодняшний день оставались закрытыми, то логично было предположить, что он имел дело с военными медиками. Мужской персонал и строгое исполнение инструкций подтверждали эту догадку. Он также понимал, что до бесконечности его заточение в этой палате длиться не может. И стал присматриваться к своим посетителям.

Обычно его осматривал врач. Ассистировал ему сопровождающий с тележкой, на которой помещались лекарства и инструменты. Врачей Андрей не старался запомнить. А вот из сопровождающих выделил одного, нерусского, с корейским разрезом глаз. На успех мог рассчитывать только безумец, тем не менее, он решился и спокойно сказал во время очередного обхода:
– Мы встречались с вами в Якутске, у Дугласа, в клубе «Микролет», – он назвал американскую фамилию своего друга не случайно, это был мизерный, но все-таки шанс…

 Яблочко! Он выбил его вслепую, наугад. Попадание в тот единственный шанс из тысячи, которое в жизни случается только однажды, свершилось. Глаза корейца вспыхнули, голова дернулась, и тишину вспорола шипящая скороговорка доктора:
– Вы ошиблись!
Медики сейчас же удалились, даже не приступив к осмотру.

А Масалитинов лег на живот, заведя руку за голову так, что почти уткнулся в собственную подмышку. Это был проверенный способ уснуть, создавая тем самым иллюзию темноты. И что же? Он действительно крепко уснул. Впервые, может быть, за все последнее время. Без сновидений.

Вдруг, свет погас. И когда он открыл глаза, то не сразу сумел понять: спит он или бодрствует. Или ослеп. Все вокруг поглотила невообразимая чернота. Его собственный мозг, казалось, посылал хаотичные импульсы, и они чертили в пространстве яркие диаграммы. Затем в эту враждебную черноту проникли слабые блики из круглых отверстий под потолком. И отовсюду стал выползать страх и мять своими мохнатыми щупальцами голого человека.

Андрей скатился с койки и, плохо соображая зачем, влез под нее, скрутившись, как эмбрион. Его подбородок уткнулся в колени, а руки сжали щиколотки ног. Снаружи явно доносилась возня, послышалось, что за стеной хлопнули одиночные выстрелы. В следующую секунду дверь прошила автоматная очередь, панель отвалилась, и головой вперед на пол ничком свалилось чье-то тело. В проеме высветилась фигура человека в военной форме с дымящимся стволом в руках.
– Эй, паря! Живо, давай, залезай в робу, – на койку полетел узел с одеждой. – Выметайся за мной. Три метра дистанция. Ни звука и шевелись, бля...

Андрей уже натягивал высокие башмаки. Обувка пришлись как раз впору. Кореец – он узнал его сразу – прижался спиной к стене и осторожно продвинулся в глубь коридора, рукой призывая следовать своему примеру. Лучи нескольких крупных фар на панели над столом освещали часть пустынного коридора, дальше сгущался мрак. Бесшумно они преодолели несколько метров и вскоре очутились в кромешной тьме. Кореец внезапно остановился, и Масалитинов столкнулся с ним.

– Повезло тебе, паря, – сказал кореец, переходя на шаг – авария на подстанции. Связисты взбунтовались. Смены второй месяц не присылают. А тебя «ушастые» сторожили. Отмороженные, бля… Этот кретин разрывными пулями палил, чуть аппликацию из моих мозгов на стенке не сделал. Увидел, что я без халата, один, не по графику и давай хлопать своей пукалкой. Сука, без предупредительного даже... Я и пропорол его.

– Где мы? – спросил Масалитинов.
– В «Аквариуме». Медики в третьем уровне. Не боись. Мы ихний блок перекрыли заслонкой. А тебя вытащим, ты свой, я сразу понял. Гиблое место. Утечка у них, бля… случилась. Смену на карантин поставили. Связи со вчерашнего дня нет. Подстанция барахлит. Нас, гаврилинских, тут всего шесть человек сопровождающих было, остальные «инкубаторские», с контейнера. Их всем штатом привозят и увозят. Эти сели на дно, бля… говорят не по-нашему. Никто не понимает, лопочут, как индюки. А тебя сюда как? С «почтой», что ли? Я раньше что-то тебя не видел. Ты вправду из Якутска? И Дугласа знаешь? Ну, паря, даешь!

Масалитинов улыбнулся. Стопроцентные земляки за двенадцать тысяч километров от родимой юдоли. Где бы встретились, а?
– Вправду, – отвечал он, – в «Микролете» мы с Дугласом аэросъемку делали с мотодельтаплана. Он в Канаду смотался на ПМЖ, а я в Москве тормознул. Я сразу тебе про Якутск сказать хотел. Только все, как об стенку.
 
– У нас устав, – вздохнул кореец. – Считалось, что ты заразный, бесконтактный. На строгом режиме. У них тут еще один шизик припрятан, разговорчивый. Стихи пишет.
– Славик? – бросил на ходу Масалитинов, замедляя шаг вслед за своим спасителем.
Почему-то на ум сразу пришел именно Славик Лагунов – высокий, нескладный, полубезумный юноша-поэт, о котором ему успел скороговоркой рассказать Язин, когда тот неожиданно появился в зале во время спектакля.

– Я не знаю. Меня Рыжий только к тебе брал. Здоровый ты парень. Нас ему в подмогу определили, на случай чего.
– На случай чего? – переспросил Андрей.
– Нападения, наверно. Или сопротивления. Стоп. Перекур. Пришли. Водолазка тут. Я посигналю, и нам корзину спустят.

Он повозился совсем рядом, и место, где они остановились, осветил дневной неживой свет переносного мощного фонаря. Это был не фонарь, а скорее мини-маяк, с фарами, подфарниками, целой системой сигнализации, вентилятором и даже радиоприемником и переговорным устройством. Он направил луч в вертикальную штольню в металлическом облицовочном каркасе и посигналил наверх. Очевидно, сигнал был принят. Они присели на корточки возле штольни и продолжили прерванный разговор, смачно затягиваясь дешевыми сигаретами.

– Так от чего тебя в их лазарете лечили? – спросил кореец.
– Я здоров как бык. Меня же приволокли сюда вырубленного.
– Так я и думал. Еще, бля…, заразу какую сами привьют. У нас сержант недавно погиб. Тоже здоровяк. На увольнение отправился, гулял по берегу, упал и умер. Аккурат, после аварийного выброса с установки. Мой наряд как раз вез «инкубаторских». Контейнер в то воскресенье шел по графику. Однако новую бригаду сюда не запустили, только почту сняли и назад отправили. А нам, сопровождающим из охранки, смена через день была, и вдруг карантин объявили... Теперь сидим, как в крысоловке… – кореец круто выругался.

– Сержант ваш… Греков… Григорий Греков?
– А тебе откуда известно? Так точно. Григорий Греков.
– И что же, «Аквариум» этот на Черном озере?
– Под озером. При нас американское оборудование завезли. Чернобыльский мутационный синдром, бля…, изучают.
Кореец вдруг по-кошачьи пружинисто вскочил и прислушался. Андрей тоже затаил дыхание. То, что сообщил «птенец» плохо связывалось – мозги, после долгой изоляции в «яйце», соображали туго. Но ясно было одно: главный «сюрприз» чертова озера еще впереди.

Между тем, сверху доносился нарастающий гул, переходящий в свист. Кореец выключил фонарь и резко потянул Андрея в сторону. Не говоря ни слова, он пнул его в затылок с такой силой, что тот грохнулся на пол, выставив вперед руки. Солдат навалился сверху. По виску остро чиркнула насадка фонаря, а под ребра ткнулся приклад «калашникова». В ту же секунду раздался мощный взрыв, который детонировал в штольне, сотрясая пол и стены. Оглушенные и контуженные, беглецы оказались погребенными под слоем песка, штукатурки, обломков пластмассы, металлолома и битого стекла. Затем все стихло.


                Глава 3

                «Раскрутка» по-женски

Дворянское собрание произвело на Ирину жалкое впечатление. Но то, как принимало это общество Сергея Юрьевича и, разумеется, представленную собранию невесту князя, то есть ее самое, вызывало растерянность и стыд.
– Зачем вы устроили такое представление? – выговаривала она своему спутнику. – Все эти выжившие из ума старички и старушки, секретарь – алкоголик, казначей в бегах, какие-то подозрительные типы… да и сам предводитель – хрустящие пальчики – чего стоит! И вы… Никогда бы не подумала, что вы с ними из одной компашки.

– Не стоит поддаваться сиюминутным впечатлениям, моя дорогая, – увещевал девушку Свириденко, – вы плохо осведомлены о действительных функциях этой «компашки», как вы выражаетесь. Наиболее сообразительные, подтвердив здесь свои сомнительные родословные, сумели под звонкие титулы выжать крупные кредиты из-за бугра. Поставили свое дело и развязали руки во всех смыслах. Если хотите знать, то спрос среди «новых русских» на дворянские титулы, особенно с зарубежной привязкой, превысил всяческие ожидания. А уж о громких скандалах с титулами ныне здравствующих высоких особ и говорить нечего.

– Вы что, серьезно намереваетесь торговать титулами?
– Прошу вас не выражаться так вульгарно. Во-первых, я не торгаш, а, как вам известно из подтвержденных Ватиканом документально моих полномочий, полноправный претендент на Великокняжеский престол нашего многострадального государства. Именно это – я почти уверен – заставило державного правителя в срочном порядке принять от главы Союза монархистов и регента малолетнего преемника короны, сына «короля», – так титуловали издавна местных властителей, – титул Великого князя и признать себя потомком князей Междабожских по материнской линии. Не говорит ли этот факт сам за себя?

– Это откровенный  фарс. Дешевка для желтой прессы.
– Ничуть. Я вам приведу не один десяток известных фамилий самых уважаемых и достойных граждан нашего города, срочно сфабриковавших за немалые деньги фальшивые родословные и подтвердившие их в Дворянском собрании.
– Зачем? Они что, рассчитывают на пожизненную ренту?
– На земли, – Свириденко понизил голос и сделал паузу, – на земли своих предков, моя дорогая. Или тех, под чьи имена они выправили себе дворянские грамоты.

– Что за ерунда. Какие земли? А люди? Вы, что же, и в расчет их не берете?
– Я не стратег. Сегодня вопросы такого масштаба меня не волнуют.
– Вы циник, Сергей Юрьевич.
Красивое полное лицо Свириденко исказила недовольная гримаса, как будто ему напомнили о чем-то, причинившем неприятные ощущения, однако он спешно овладел собой и произнес с легкой тенью улыбки:

– Я приглашаю вас, моя дорогая, в один милый ресторанчик. Поужинаем сегодня вместе. Леонида Архиповна не станет возражать, – сказал он, вежливо прекратив скучный разговор.
Сергей Юрьевич галантно распахнул перед Ириной дверцу своей шикарной машины, и через минуту буйный пейзаж перезревшего бабьего лета на старом бульваре промелькнул за окном.

В редкие часы одиночества Леонида Архиповна не давала безысходной тоске одолеть свое доброе сердце. Деятельная при муже, она самоотверженно приняла на себя весь груз ответственности за судьбу Ирины, оказавшейся в довольно сложной ситуации. Единственная племянница ее мужа, которая стала им фактически дочерью, в сегодняшней ситуации оказалась бесперспективным, невостребованным специалистом. Воспитанная в интеллигентной семье, образованная и трудолюбивая, она могла бы выполнять любую достойную работу. Но работы такой не было. И Леониду Архиповну пугала все большая зависимость Ирины от новоиспеченного жениха, который, несмотря ни на что, так и не смог расположить ее к себе. Представить «доктора кукольных наук» главой какой-нибудь экуменической королевской курии было легко и даже забавно, но мужем Ирины… упаси Бог!

«Все сошли с ума, – думала Леонида Архиповна, перешивая у окна теплую юбку Ирине из новых почти брюк покойного Аркадия Львовича, – все сошли с ума, и теперь с людьми можно делать все, что угодно. Замужество при такой жизни – большая удача. Но только не кукольник! У нас в роду князей не было». И тут она жарко покраснела, вспомнив про свою мать. Нет, нет, она всегда гордилась своим отцом и любила повторять слова матери: «Твой отец, крестьянский сын, прошел путь от церковно-приходской школы до Сельскохозяйственной Академии Наук». Конечно же, она была дочерью крестьянина. И все же…

Строгая, скорее даже суровая Ольга Замятина ни словом за всю жизнь не обмолвилась о своем дворянском происхождении. Маленькая Леля считала, что бабушка была учительницей, а дедушка «просто умер». Потом ей казалось, что он был бухгалтером. И буквально на смертном одре мать открыла страшную семейную драму и освободилась от боли, которая терзала ее всю жизнь, особенно из-за Мишеньки, сына умершей от тифа сестры Нади, которого она искала много лет. Выжил ли этот многострадальный мальчик? Может быть, вырос и имел своих детей?

«Мишенька мой двоюродный брат, – вдруг подумала Леонида Архиповна, – его детки – мои племянники. Отыщись они, и Ируське было бы не так одиноко остаться одной, когда я уйду, – это «уйду» она и в мыслях произносила банально, ничем не выделяя против «уйду из дому» или «пойду в парк», но все же невольная жалость проступила наружу. – Бедная деточка, бедная моя деточка, что же мне делать? – тихонько запричитала она по-бабьи и всплакнула. – Как же мне найти тебя, Мишенька?»
 
Почему-то вспомнился Андрей Михайлович, молодой человек из Москвы. Вот это была бы пара! Он и Ируська. Как оба полыхали за столом! Тут и ошибиться невозможно. Но что же случилось? Куда исчез этот «хлюст»? Кадик, кажется, так смешно его называл... Мог бы и позвонить, даже если обиделся на Свириденко. Ируська-то причем? «Что-то тут не так», – подумала Леонида Архиповна и дала себе слово разузнать о друге кукольника при случае поподробней.
 
Впрочем, при всей своей антипатии, она понимала, что ухаживания Сергея Юрьевича накладывают соответствующие обязательства на Ирину. Только за последние несколько дней он потратил большие деньги – кольцо наверняка золотое и бриллианты с изумрудом настоящие. Она еще не опомнилась от расходов на похоронах и не осознала полностью, что стала нищей. Элементарно нищей, без средств к существованию. Оплата за профессорскую квартиру теперь превышала ее пенсию в несколько раз. Свириденко взял на себя и эти непомерные расходы. Получалось, что, как порядочный человек, вдова должна либо положить конец этой кабальной денежной зависимости от кукольника и отдать ему астрономический долг, либо отдать Ируську. «Этому не бывать!» – вынесла окончательный вердикт Леонида Архиповна. Она еще не знала, что из этого получится, но приступить к действиям решила незамедлительно.

Звонок поставил точку в мучительных размышлениях хозяйки профессорского дома, и она поторопилась к входным дверям.
Несравнимый ни с чем голос, который невозможно было забыть или спутать с каким-то другим, всколыхнул тюлевые гардины.

– Сегодня я похищаю вашу племянницу на весь вечер. Ирина Александровна позволила себя уговорить на ужин при свечах. Очень бы желал, но не смею и вас пригласить, поскольку уважаю ваше горе и траур… но и мы слишком веселиться не будем. Ресторан весьма пристойный, – гудел Свириденко, заполняя собой и своим бархатным баритоном все пространство передней старинного доходного петрококинского дома, построенного еще в эпоху негоциантов, итальянской оперы и благотворительных балов.

– Очень кстати, Ирине будет полезно отвлечься немного, – заметила Леонида Архиповна. Она воспользовалась тем, что племянница отправилась переодеваться к себе, и продолжила, усаживая друга и кандидата в родню на уютный диванчик. – Мне сегодня, дорогой Сергея Юрьевич, – «дорогой» она произнесла с конспиративной нежностью, – почему-то вспомнился ваш друг, тот молодой человек из Москвы, с которым вы к нам приезжали. Надеюсь, ваша размолвка уже позабыта и он будет гостем на свадьбе?

– Должен вас разочаровать, – нахмурился Свириденко, – о нем мне ничего не известно.
– Но как же! Мне показалось, вы так дружны…
– Нет-нет. Мы были едва знакомы в столице. Все вышло почти случайно. Мне порекомендовали его как специалиста по теософии и безработного литератора. А тут как раз обнаружилась нужда в одном опусе. Словом, я предложил ему потрудиться, подзаработать немного. Потом мы случайно очутились в одном поезде и познакомились поближе. Вот, собственно, и все.

– Извините, кажется, этот разговор вам неприятен? Ради Бога, не проговоритесь Ирине о моих расспросах, она категорически запретила мне вспоминать о молодом человеке. Я просто подумала, если вы случайно пригласите его на торжества… Да что это я? Это все журналы… Мне сегодня друзья Аркадия Львовича передали свежие, из Москвы, вы же знаете, как у нас с этим… А мне трудно отказываться от привычек.

– Да, да, понимаю, – охотно подхватил новую тему Свириденко, – без толстых журналов досуг скучен…
– Ваш друг ведь был журналистом, – неожиданно сказала Леонида Архиповна, глядя гостю прямо в глаза. – Напомните мне его имя. Мне кажется, он опубликовал свою повесть в «Новом мире»,
– Какую повесть? – едва не подскочил Свириденко. – Этого быть не может!
– Но почему?
– Потому что… – осекся он, – потому что он был болен. Мне даже «скорую» пришлось вызывать накануне его отъезда. Он собирался дома серьезно заняться своим здоровьем.
– Какая жалость, – всплеснула руками неугомонная профессорша. – Так как же все-таки его звали?
– Масальский, кажется. Нет. Я уж и позабыл, право. Андрей Михайлович Масалинов. Да, именно так.
– Точно ли это? – упавшим голосом спросила побледневшая женщина.
– Думаю, да, – не заметив перемены в ее лице, отвечал Свириденко, поглядывая на дорогие швейцарские часы.

Ирина вошла в комнату очень вовремя.
– Я уже готова, – сказала она, не выказывая большого удовольствия. – Ты не сердишься, тетя?
– Нет, нет, детка. Идите с Богом. Я очень рада, – спохватилась Леонида Архиповна, стараясь скрыть свое волнение.

– Как ты прелестна! – искренне восхитился Свириденко.
Девушка была в декольтированном черном вечернем платье классического фасона (подарок дяди), с открытой спиной. Вряд ли какая-нибудь другая одежда могла более эффектно подчеркнуть ее красоту: пышные светлые волосы, сколотые довольно небрежно, смотрелись изыскано модной прической, нежная кожа, с которой давно исчез летний загар, пленяла своей матовой бархатистостью. Тончайший запах дорогих духов опасно будоражил неуправляемую фантазию.

– Сокровище мое, я, еще не переступив порога, ревную безумно! – Сергей Юрьевич откровенно любовался своей невестой.
– Нам еще не поздно отменить ужин и остаться, – заметила Ирина и, приняв к сведению красноречивые жесты Свириденко, добавила: – не скучай, родная моя, я буду не поздно, – она чмокнула тетю в щеку и удалилась, беря под руку своего могучего рыцаря.

Леонида Архиповна затворила дверь, бесчувственными руками сложила свое шитье, – аккуратность была у нее в крови, – встала у окна и задумалась, вглядываясь в мглистое небо, как будто оттуда ожидала получить тот единственно верный ответ, который теперь волновал ее больше всего на свете. «Господи! – обратилась она к Всевышнему. – Неужто ты услышал меня, Господи! Прости нас, неразумных, меня и Ирину, грешных, слабых и безутешных в нашем горе! Помилуй нас, Господи! Если ты привел ко мне сына Мишеньки, не отнимай навсегда. Сохрани его, Господи!»

Она заметалась по комнате, не сразу вспомнив, что хотела найти. Затем выхватила с полки старинную шкатулку с документами, перерыла содержимое и трепетно, со вздохом облегчения, извлекла на свет маленькую бумажную иконку Богородицы, наклеенную на картон. С обратной стороны на ней рукой Ольги Замятиной было написано материнское благословение. Она опустилась на колени посреди комнаты, прижала иконку к груди скрещенными накрест руками и, обратив лицо к угасающему в вечернем закате окну, молча стояла так долго, замерев и не произнося ни звука, только светлые слезы, катившиеся по ее щекам, сопровождали немую молитву, идущую от самого сердца.


                Глава 4

                В отрезанном «шнурке»

В ушах нестерпимо кололо, а нос и рот забивала едкая пыль. Кореец зашевелился, раздвигая всем корпусом придавивший их завал, одновременно отплевываясь и матерясь по привычке. «Спасены или…» – мелькнуло в голове, но об этом «или» некогда было думать. Каска и бронежилет сделали свое дело. Он остался живым, да и тот, которого он вытащил из «яйца», а затем прикрыл собой при взрыве, тоже. Монолитные стены подземелья устояли под взрывной волной, достаточно мощной, чтобы разворотить пятиэтажный дом от фундамента до крыши. Пострадала только обшивка и штукатурка, полуметровым слоем засыпавшая водолазку – помещение с выходом к штольне подъемника.
 
– Вставай, паря, – тормошил он Андрея, высвобождая собственные ноги. – Кости целы и ладно. Башка как? С ушей кровь не течет? Нормалек, сглатывай только почаще. Ничего. Водички попьем, полегчает.
 
Он глотнул из фляжки и на ощупь почти влил немного Андрею в рот. Тот поперхнулся, но сумел самостоятельно повернуться на бок и приподняться на локте. В походной фляжке спецназовца был чистый спирт. Огненная «водичка» сил немного прибавила. Парни выползли наверх, отдышались и закурили, прислонившись к стене. Кореец прервал молчание смачным заковыристым матом.

– Так и знал, – сокрушался он с досадой – эти херы инкубаторские решили, что мы их пасем. Они, бля…, в карантин не верят. А может, не хотят свидетелей оставлять. Карантинный занавес на тройной свинцовой подкладке, плюс две бетонные стельки внахлест. Такую «слойку» ракетой не распороть. Пусть лупятся лбами.

– А мы как же? – равнодушно спросил Андрей.
– Отсидимся в «яйце» пару часов, пусть утихнут, – он показал головой наверх. – Отлежаться надо, с ушей дым идет… Отрезали нас… «шнурок» тупиковый, но воздуха суток на трое-четверо хватить должно.
– Кто штольню взорвал?
– Ну, уж не наши. Мы «инкубаторских» на третьем уровне перекрыли. Черт знает, какая у них там зараза сбежала. А они, суки, сообразили и прорвались, видать. Ты под ними сидел. В «шнурке» ничего, кроме изолятора, не было. Не успели нашпиговать. Озеро сверху. Вода над нами, смекаешь теперь?

 Андрей кивнул. Возвращаться в «яйцо» для него было чревато психическим срывом. Но он понимал, что в отрезанном «шнурке» грызть дырку, как крыса с подожженным хвостом, бессмысленно. Нужно было действительно отлежаться хотя бы несколько часов.
Вдруг, почти одновременно они заметили, что в водолазку сочится свет из угла. Подобравшись поближе и осторожно разрыв щебень, кореец обнаружил свой собственный фонарь, не поврежденный каким-то чудом. Знамение свыше не только указывало, но и освещало им предстоящий путь.

«Шнурок» от взрыва серьезно не пострадал. Кое-где пластиковые панели были сорваны, и за ними чернели соты будущих бункеров, полностью не отделанных. По стене тянулся в тупик толстый кабель с монтажными дозами.
Шли молча и медленно. Ноги казались пудовыми и передвигать их приходилось с усилием.

Почти автоматически Андрей отметил, что лаборатория была поставлена с размахом.
В «шнурке» оказалось, по крайней мере, несколько десятков отдельных гнезд.
«Мутантов расселять собирались», – с черным юмором заключил он.

О чернобыльских мутантах Андрей читал только в бездарных «жареных утках» второсортных газет и забывал тут же, не дочитав до конца. Серьезная информация такого рода, естественно, не имела широкой огласки. Теперь же, судя по виденному, он сознавал, что исследования проводились на должном уровне и результаты были важны для кого-то. Тем более мрачным рисовалось собственное положение. Военные объекты с утечками строго секретной информации подлежали ликвидации. Ликвидировали, возможно, и тех, кто владел такой информацией.

– Ты знал раньше, чего тут химичат? – спросил он корейца, спиной опершись о стену для короткого отдыха.
– Зачем? Мое дело – доставить контейнер. Нас за занавес не гоняли, разве только фильтры менять в продувках. Это когда на карантин поставили – приказ был «инкубаторских» тормознуть на втором уровне.
– Так чего ж вас Гаврилин снаружи не рассадил?
 
– Накладочка получилась. Почту некому было разобрать. Одних ящиков за сотню. И все тяжеленные. А пока мы копались, на пульте защита сработала и занавес перекрыл КПП. «Аквариум» был на автоматическом блокираторе, оказывается. Кто-то навел индикатор на выброс, вот она и сработала. Сначала все сидели спокойно. И мы, и «инкубаторские». Даже в гости ходили друг к другу. Вот к тебе, например, Рыжий меня брал. Только скучно. Они, бля…, даже по-английски говорят плохо, никто из наших толком не мог понять их наречий. Рыжий стал русский учить. Способный, сволочь, – кореец сплюнул и двинулся дальше.
 
Возле «яйца» следов взрыва на первый взгляд вообще не обнаружилось, труп охранника и взломанная входная панель с отстреленным электронным замком оставались на прежнем месте. Наверняка никого, кроме них, в «шнурке» не осталось. В этом факте просматривался только один положительный момент – можно было не опасаться неожиданных встреч. Труп оттащили в среднее каменное гнездо, панель над которым после деформации легко взломалась, и засыпали щебнем; такого добра имелось здесь вдосталь.

Затем оба вернулись и осмотрелись уже основательно. Возле дежурного охранника размещался навесной пульт связи, два фонаря аварийного освещения и буфетная в пластиковой нише, где поместился даже небольшой холодильник с запасом продуктов дня на три по походным пайковым нормам. Воды, правда, не было ни в умывалке, ни в душевой. Очевидно, взрывом повредило водовод.
Сбросили пыльную робу, разделись до пояса. Умывшись кое-как водой из сливного бачка, перекусили. Запили минералкой, несколько бутылок оставалось на полке в буфетной. Закурили.

– Теперь отбой, – скомандовал кореец, – 120 минут. Ты где будешь?
– А там, – Андрей кивнул на кресло под пультом за стойкой охранника. – Я вряд ли усну. Выспался.
– Ну, понятно. Тогда сиди, а я отрубаюсь. Вторые сутки на ногах, – он посмотрел на часы.
– Сейчас ночь? – вздрогнул Андрей.
– Вечер. Девятнадцать пятьдесят две.
– А число? День… какой сегодня день?
– Девятое сентября, пятница. Э, паря, да ты не в себе, что ли? Ты мне не вздумай… – он тряхнул за плечо Андрея. – Нормалек! Санатория. Расслабься, прикемарь. Через два часа рванем отсюда. Над водолазкой шлюзовая камера. Если наглухо не завалило, выпрыгнем, как бульки на воде.

Последние слова доносились уже с койки, на которой с удовольствием растянулся кореец,
не перегруженный комплексами. Еще через несколько минут он крепко спал.

Погодя совсем немного после долгожданного и потому вдвойне неожиданного освобождения, снова оставшись наедине с собой в законсервированном чертовом «шнурке», Андрей ужаснулся. От мысли, что больше месяца он провел здесь, в изоляции, какую трудно было представить нормальному человеку, во власти медиков секретной лаборатории «Аквариума», озноб пробегал по коже. За это время наверху могло произойти что угодно. Атомная война, например, или землетрясение… О том, что творили с ним здесь в самом натуральном физическом смысле, строить догадки вообще не следовало, чтобы окончательно не повредить собственный рассудок.

Он слабо сопротивлялся накатившему шквалу отчаяния и старался не думать об Ирине… не вспоминать о единственном существе, ради которого стоило разыграть этот, возможно, последний лот своей жизни. Неподвижным взглядом он уперся в сгустившийся мрак туннеля и словно окаменел в полужестком кресле. Оттуда, казалось, тянулась почти неощутимая воздушная струя. Может быть, воздух просто колыхался в вытянутом на десятки метров пространстве. Но какое-то движение здесь несомненно присутствовало.

Андрей напрягся, взгляд его уткнулся в угол, где валялась портупея охранника с пустой кобурой, зачем-то снятые корейцем с трупа. «Пистолет…» – мелькнуло в мыслях. Он ногой пододвинул ремни; пистолет, в самом деле, лежал под ними. «Пушка» средней величины была заграничной, неизвестной ему марки. Но в принципе – тот же «ТТ», разве что с разрывными пулями в обойме. Убойная «пушка» была красивой, с полированной рукоятью, совершенная по форме, удобная и теплая на ощупь. Оружие смерти прилегало к руке идеально, палец сам тянулся к предохранителю.

Он распрямился в кресле. Апатии как не бывало. Защищенность, пусть и кратковременная, уважение к самому себе, прилив сил и энергии вдруг взбодрили его. Теперь он мог охранять свою жизнь и жизнь этого спящего парня. Внезапное желание выжить непременно и любой ценой выбраться из этого дьявольского могильника возвратилось к Андрею. Он надел на себя портупею охранника и сунул пистолет в кобуру.

Из туннеля уже ощутимым сквознячком сдувало песок к тупику, где они находились. Мутно клубилась пыль, но ни один звук не нарушал оглушительной тишины подземелья. Веретенообразный столб пыли стал медленно приближаться из глубины и, наконец, оказался на достаточно близком расстоянии. Он не просто приближался, а еще и вращался, сжимаясь по оси в форме юлы. Влажной рукой Андрей снова вытащил пистолет. Готовый к сопротивлению в любую секунду, он снял предохранитель и погасил фонарь, поскольку в освещенном углу сам становился живой мишенью.

Юла слабо искрилась в темноте и увеличивалась в размерах на глазах, заполняя собой уже все пространство подземелья и делаясь одновременно прозрачной. Легкое головокружение мешало Андрею правильно ориентироваться и избегать опасности. Никакой, впрочем, опасности как бы не было: туннель оставался пустым по всей просматривающейся длине. Тем не менее, головокружение изменяло его форму, и Андрею уже мерещилось, что он сидит в низком, плохо освещенном зале.
 
В самом деле, вокруг него все изменилось: колеблющиеся контуры зала все расширялись, по стенам блистали в дорогих золоченых багетных рамах бесценные, должно быть, полотна… В центре на возвышении восседал Некто. Его голову венчала алмазная корона, а вокруг толпились преданные вассалы, выкрикивая что-то непонятное, но знакомое до умопомрачения:
– Да здравствует великий курион! Да здравствует Священная курия! Слава нашему куриону!

Некто указал на Андрея, и все повернулись к нему лицом.
Что за публика собралась перед ним! Впереди маршировали бравые солдаты: р-раз! – и отдавали честь своим ротным. Здесь были здравствующие и улыбающиеся президенты, сытые министры, хитрые губернаторы и пройдохи мэры, респектабельные мужи и дамы, шикарные воры, ловкие киллеры, цветастые шуты и шутихи, гулящие девки, педерасты и транссексуалы, бродячие музыканты, нищие в струпьях и тот блаженный…

«Подайте копе-е-ечку!..» – тянул уже слышанное когда-то… Вдали, за блистающим фейерверком над обнаженной и кровоточащей магмой жизни, в клубах тумана, вздувались реки, извергались вулканы, рушились призрачные мосты, дома и дворцы… Ожившая мистерия кончины века набирала силу… И отовсюду стекались сонмы безликих людей, пьяно приплясывающих на спинах мертвых стариков, а полуодетые матери прижимали к усохшим грудям дистрофичных голых младенцев и беззвучно рыдали…

Безумное стадо людское замерло напротив, прожигая живого дрожащего человека огненными глазницами. А вокруг пульсировал бархатный зев бездонного туннеля. Некто в императорской короне медленно распрямился во весь свой могучий рост и произнес что-то неразборчиво… слова его слились в сплошной низкий гул… наконец, Андрей вспомнил этот голос, и самого Некто… Он дико вскрикнул, выбросил вперед руку с пистолетом, расстрелял всю обойму и рухнул замертво на пол…

– Э, паря, да ты совсем плох… Ты чего палил? – кореец склонился над беспамятным Андреем, разжимая судорожно сведенные пальцы и отбирая пистолет. – Галлюники, бля, видать, шутки шутят. Беда мне с тобой, однако, – он отстегнул фляжку от ремня и влил в рот больного глоток спирта, – ну, оклемался? Подъем, братишка. Свалим подальше от этой норы. Засиделся ты тут… Ниче, мы тебя там, наверху, поставим на ноги. Потерпи чуток, совсем маленечко... Еще девок целый полк перетопчешь и ребятишек наклепаешь за трех дурных. Ты ж, вроде, как из грамотеев… С самим Дугласом на дельтаплане летал. Не дрейфь, выпрыгнем, помянешь мое слово…

Так приговаривал кореец, похлопывая по щекам Андрея и растирая тому грудь. Пульс прощупывался слабо. Он усадил своего подопечного в углу, на полу за стойкой, прислонив спиной к пластиковой панели так, чтобы, в случае чего, его из туннеля какое-то время не было видно, и предусмотрительно убрал подальше оружие охранника. Кроме пистолета, на стойке под пультом висел автомат.

– Вовремя ты меня разбудил, – продолжал кореец, – не тормозни я тебя – забаловался бы, бля…. И чего тебе привиделось, паря? Может, пуганул кого? – он провел пальцами по пулевым отверстиям в панели и стойке. – Здесь только мои автографы. Тебя, паря, никто не вычислил. Че ж ты нервничал?

Привычка разговаривать с самим собой появилась у корейца недавно, от вынужденного затворничества. Молчаливый и собранный, он вдруг стал размышлять вслух, и поначалу это очень забавляло его, а потом незаметно стало нормой. Вот и сейчас он вслух обдумывал свои дальнейшие действия.
 
– Смотаюсь в водолазку, шурану в завале. Если отроемся, бля…, самое то – к шлюзовой камере пробиваться. Акваланги у «инкубаторских» на складе лежат. А как сунешься, если все «шнурки» на прицеле? Простреливаются в упор. Ладно. Будет рыбка, сварим и юшку. Ты, паря, кончай бузить. Отдыхай. Ишь, палить вздумал, – ворчал он беззлобно, – а ежели б мне черепушку снес? Кто б тебя отсель вытаскивал, а?
 
– Не ходи сам, – слабо возразил Андрей, едва очнувшись. – Газ там… наверно. С чего бы я палил, в самом деле?
– Говорил, прикемарь. А ты – выспался, выспался… Сон лишним не бывает, особо, когда тротиловые мины рвут над ухом. Сиди теперь и не высовывайся, на всякий случай. Я сам, бля… на взводе, через тебя себе не верю: вдруг, тоже палить начну почем зря. Ну, пошел я. Скоро вернусь.

Кореец взял со стола початую бутылку с минералкой, жадно глотнул несколько раз, протянул Андрею остаток и быстрым шагом углубился в туннель, подсвечивая под ноги фарой фонаря. Стараясь по-настоящему задремать, Андрей поудобней устроился в углу и прикрыл глаза.


                Глава 5

                Эмиссар по собственной прихоти

Виды видавшую «девятку», подаренную отцом, Илька водил классно. Паша – фотограф-криминалист – подрабатывающий в их скандальной газете, знал в толк в трюковых каскадерных гонках, но и тот садился к шальному репортеру в машину только на заднее сиденье.

Непопулярная и даже довольно редкая профессия Паши накладывала на всю его прочую деятельность оттенок загадочности, который очень ценился у фотокоров. Он умел так снять венчание в церкви или фуршет у министра культуры, что читатель долго недоумевал: что же последует за столь банальными этюдами из светской жизни: дуэль или дипломатический скандал на международном уровне?

Заманчивый флер головокружительной фотоинтриги привлекал даже самых капризных и скептичных читателей. И это ценное качество делало Пашины снимки фотосенсацией каждого номера. Он придумал себе псевдоним, чтобы «не светиться», и очень ловко сочетал основную работу в областной прокуратуре с наводкой давнишнего, со школьной скамьи, кореша Ильки «на горячее» дельце, когда такое случалось в городе. Илькина «девятка» появлялась в самых недоступных и неожиданных местах и, как зубная боль, доставала оперов уголовного розыска.

– К чертям собачьим твоего заморского тарантула, – говорил в этот момент Паша по дороге на открытие выставки личной коллекции мировых шедевров живописи Альфина Фогельзанга, – там сегодня будет в цивильном весь «чердак». Если меня засекут на халтуре, дело – швах. Ты это знаешь наверняка и нахально подставляешь единственного друга в сорок девятый раз. За десять дерьмовых баксов, которые платит твой жмот-редактор за бесценные с6нимки мастера, добытые, можно сказать, с угрозой собственной жизни, я реально рискую хлебным местом и ежемесячным продуктовым пайком.
 
– Надо подумать, – философски отвечал Ларик, энергично веря баранку, – приплюсуй к иску на компенсацию риска свои проницательные глаза и драгоценные пальчики, и я застрахую твой риск на весь свой будущий гонорар.

– Свисти. На столе у Гайсина, между прочим, твоих отпечатков восемьдесят процентов. Я тебе ничего не говорил.
– Серьезно? Больше чем на чемодане русской радистки пальчиков Алекса? В самом деле придется подумать.

– Индюк думал… А что твой Фогельзанг будет представлять в австрийском посольстве? Он же штатовский гражданин, насколько мне известно, – резко переключился Паша.
– Пока не знаю. У меня аккредитация на двоих. Пойдешь со мной и отщелкаешь визит века. Он устраивает ночной брифинг прямо в посольской гостевой. Мэрия в шоке.
 
Илларион круто свернул и припарковался в ближнем, к местной картинной галерее, переулке. Сочная сахарная лепнина и раритетный фриз с шаловливыми амурами благородного дворцового здания в глубине парадного двора с двумя полукруглыми крылами утопали в зелени разросшихся каштанов; пышный розарий ласкал обоняние и радовал глаз гаммой самых нежных бледно-розовых и желто-палевых оттенков.

Однако всей этой ботанической роскоши грозила опасность: в изящном дворике собрались многочисленные почитатели живописи, чиновники высоких рангов и прочие посетители модных салонов, а с ними их телохранители и люди в серых отглаженных костюмах с быстрыми, отстреливающими глазками. Впрочем, истинные поклонники искусств большей частью толпились за строгой чугунной решеткой этой архитектурной жемчужины, нехотя подчиняясь блюстителям порядка при исполнении, в мышиной форме с множеством служебных карманов, резиновыми дубинками и блестящими браслетами на ремнях, выстраиваясь за специально расставленными по такому случаю дополнительными ограждениями.

Фогельзанг ожидался с минуты на минуту, а директор музея метался по второму этажу галереи, в пух и прах разнося бестолково суетящихся смотрителей залов, нерадивых сотрудников и собственную охрану за необъяснимое исчезновение турецкого пятиметрового ковра, которым устилался вход в музей под шестиколонным портиком, украшавшим нарядный фронтон. Ковер неожиданно был найден уборщицей за настежь распахнутыми парадными дверьми в Бальный зал, туго свернутый и обвязанный шпагатом (наверняка с целью банальной кражи).

Едва расстелили ковер и вынесли микрофоны – раздались мелодичные голоса сирен и черный лимузин в сопровождении четырех элегантных иномарок, из которых выделялась последняя, запоминающаяся необычным лазоревым цветом, подкатил к пандусу нарядного музейного здания.

Отжатого ментами и толпой приглашенных к левому крылу, Ильку трудно было заметить даже тем, кого могло интересовать его появление здесь, а Паша вообще растворился. Маленького роста, в тенниске и бейсболке, он умел, когда того требовала жизнь, стать невидимкой.

На ковер из парадного хода выступили отцы города с женами, потомством и приближенные к ним. Супруга губернатора, пышно выпуклая со всех сторон, в красном платье от Лени Клеймана и гипюровом кепи неизвестного шляпника из «Эгоиста», оступилась на ковре и подхватила под руку инфантильную, чрезмерно вытянутую в длину, дочку мэра в чем-то блекло-голубом. Девица тряхнула жидкими обесцвеченными прядями волос и что-то сказала на ухо толстухе. Обе улыбнулись.
 
Плотно прижавшись друг к другу, в классических, застиранных до прозрачности крепдешиновых блузках, вытянулись в линеечку на заднем плане искусствоведы (два кандидата и один доктор), экскурсоводы и вся музейная администрация.
А на ковер с другой стороны уже вступал Альфин Фогельзанг со свитой. Боже, что это был за сморчок! Печеный старикашка бодро двигался к центру, простирая ручонки к тяжеловесному розовощекому губернатору и худосочному мэру под аплодисменты и приветственные выкрики толпы.

Вступительное слово директора сплошь состояло из дифирамбов в адрес гостя, а сам гость расчувствовался, долго сморкался и кряхтел, а потом выдал несколько фраз, переведенных переводчиком в том смысле, что ему, Фогельзангу, доставляет радость видеть бывших своих дорогих соотечественников и преподносить им маленькие сюрпризы.

Кое-что о прибывшей высокой особе Илька все-таки разузнал: в далеком прошлом, Фогельзанг, янки-коммерсант из Нового Света, внук поволжского немца, был лично знаком с господином Ульяновым и по его указу развил в молодой стране бурную деятельность. Герой НЭПа менял пшеницу на уральские самоцветы и свалил восвояси очень вовремя, а заодно и вывез – уплатив налоги! – свою первую коллекцию живописи из разграбленной вотчины пращуров, которую очень выгодно продал в своей же нью-йоркской галерее в частные собрания богатых американцев.

Затем этот талантливый собиратель выстроил несколько спиртовых заводов у себя на родине, перешел на нефть и стал королем необозримой империи… Сегодня он с гордостью сообщил, что каждая прожитая минута жизни приносит ему сто тысяч долларов чистой прибыли. Какой же сюрприз с радостью собирался преподнести городу эмигрант-благодетель на этот раз, кроме удовольствия созерцать коллекцию мировых шедевров за умеренную плату, оставалось пока загадкой. Несколько лет назад он осчастливил горожан химическим монстром, над которым курились по утрам пушистые желтые облака… По образованию он был врачом, никогда не практиковавшим, но курирующим исследования по СПИДу, и даже учредил свою ежегодную премию…

Толпа во дворике благодарно аплодировала, а истеричные девицы тащили старикашке цветы.
Широким жестом директор пригласил высокого гостя к открытию выставки его же собственной
коллекции и вручил символические ножницы…

Все шло по отработанному сценарию, Илька запоминал детальки и неожиданно вычленил из свиты Фогельзанга двоих: объемистого великана с крупной породистой головой, беспрестанно утирающего выпуклый лоб тонким батистовым платком, и его хрупкую спутницу, изящную, как итальянская статуэтка, одетую в платье из тонкого небеленого сурового полотна с ручными прошвами и кружевами. Белокурые пышные волосы девушки небрежно спадали на плечи, сворачиваясь на концах в старомодные трубочки, но никакой самый лучший парикмахер не смог бы причесать ее лучше.

Илларион завороженными глазами проводил эту пару в Бальный зал и на какое-то время позабыл, для чего он здесь. Уже в самой галерее, в толпе восхищенных шедеврами Рубенса и Тинторетто, на фоне перла городского пейзажа Писсарро, он увидел изумительную головку, рядом с которой блекла пышнотелая Юнона Рембрандта. Представительный спутник, склонившись к подруге, что-то доверительно шептал ей на ухо. Илька почувствовал, как холодок пробежал у него по спине и вспыхнули щеки. Ревность ужалила его в самое сердце…

Брифинг был назначен на 23 часа. Сморчок, очевидно, страдал бессонницей или не спал вовсе. Как стало известно, он большую часть жизни проводил в самолете, летя во всех случаях исключительно на запад. Таким образом ему удавалось растягивать сутки чуть ли не на сорок восемь часов и при этом спать, когда заблагорассудится.

Весь цвет местной прессы, телевидения и радио присутствовал на знаменательном брифинге. По окончании предполагался фуршет для журналистов.
Сморчок и посол с педантичной точностью по времени предстали перед нацеленными объективами и микрофонами в вечерних костюмах, раскланялись, уселись в удобные кресла на подиуме и первым же сообщением ошеломили присутствующих.

– Дамы и господа! – начал посол. – Сегодня многие из вас побывали на замечательной выставке…
Илька засек время секундомером: шедеврам было отведено 73 секунды…
– … всеобщую благодарность, – закончил посол и продолжил без паузы, – но главная причина визита нашего друга, как вы догадываетесь, не эта. Господин Фогельзанг желает разделить с нами огромную личную радость: через многие годы он нашел своего единственного племянника…

Раздались осторожные хлопки, перешедшие в вежливые аплодисменты.
Сморчок поднялся с кресла, в которое его усадил посол.
 
– Друзья мои, – заговорил он скрипучим слабым старческим голосом на чистейшем русском языке, почти без акцента, – свершилось! Господь вернул мне наследника, которого наша семья считала погибшим многие годы.
Вот он, мой мальчик!

Через заинтригованный зал к подиуму медленно двигалась представительная пара: очень крупный мужчина, достаточно еще молодой, лет тридцати с небольшим, и юная женщина, грациозная и прекрасная, как «Весна» Боттичелли. Илларион едва не оглох – так кровь стучала в его виски. В нарушение всякого этикета, он включил свой портативный диктофон и бросился к белокурой принцессе.

– Вы помолвлены?
– Да, – кивнула девушка.
– Вы эмигрируете после свадьбы?
Его уже грубо оттаскивали в сторону, но он успел крикнуть вдогонку:
– Расторгни помолвку, не пожалеешь!..
Ильку вышвырнули за дверь, охранники отняли у него диктофон и выставили хулигана вон на улицу.

К восьми утра, когда Паша ушел на дежурство, вся его малогабаритная «камора» была обвешена фотопортретами незнакомки. Он также выделил экстравагантную пару, и на всех отснятых пленках она занимала большинство кадров. Илька помогал другу всю ночь распечатывать снимки, а заодно выслушивал его беззлобное, хотя и нудное ворчание.

– Профессионал, коровья лепешка… Чтоб сорваться, как последний пацан! Чем теперь будешь грузить свой подвал?
– Фотопанораму наляпаем, – рассеянно отвечал Илька.
– Она племянница Грязнова, – заметил Паша.
– Того самого? – журналист оживился. – Черт! Некрологи и похороны не в моей рубрике… На Черном озере работал Пал Палыч. Он мне рассказывал про какую-то дачу… кажется, она сгорела, – он забегал по комнате.

– Уймись, – остановил его Паша, разглядывая просохшие фотографии, – завтра Фогельзанг уезжает в заповедник «Ливонский замок», это их родовое гнездо.
– Как? – подскочил Илька. – На Черном озере? Там же «гаврилинские птенцы» стоят! – он тут же вспомнил ультиматум редактора и добавил: – туда меня точно не пустят.
– Как журналиста? – спросил Паша.
– Ну? – он уловил мысль друга, – а как еще мне туда попасть? В качестве рыболова-любителя?
– Почему нет?
– Дурак.
– Дурак не дурак, а адресок вдовы Грязнова я бы, на твоем месте все-таки взял и попытался ее разговорить.
– На предмет чего?
– Едят тебя блохи! Осоловел ты, что ли? Ее племянница вот-вот выскочит за курфюрста. Ты бы хоть у коллег титулы этого князя Тьмы поспрошал, не сегодня-завтра он возглавит Славянскую королевскую курию и станет императором.

– Ты что, серьезно? – вытаращился Илларион.
– Шутю. Хотя, имей бы я твою фамилию, шутил бы, может быть, по-другому.
– Причем здесь моя фамилия?
– Истомин… Звучит? Князь Истомин…

– Какой еще князь? Мой прадед был зодчим на Смоленщине, а когда состарился, попросил попа оставить его сторожем при церквушке, которую сам срубил. «Истомился я, батюшка», – пожаловался он, и тот записал его род – Истомины…

– Все равно. Истомин… – произнес он певуче и с растяжкой, – разве можно сравнить с этим Голопупенко или, как его там? Свириденко. Да, точно, вспомнил его фамилию.

– Свириденко? – переспросил Илька. – Но при чем здесь тогда Фогельзанг?
– Ну, даешь! Я ж тебе не архивариус КГБ. Копай сам, только не глубоко, чтобы не надорвать пуп, во-первых, и не напороться на пластиковый пакет, не приведи Господь, как Гайсин, во-вторых. Слыхал, какие бабки на кону? – последние слова долетели из прихожей, за Пашей захлопнулась входная дверь, он отправился на дежурство к операм.

Илька молчал. В голове его творился полный кавардак. Гражданин Штатов, имеющий корни старинного немецкого рода, вдруг находит единственного родственника в нищей независимой стране… Что же дальше? Какой прок от всех этих дурацких титулов? Предъяви хоть сто дворянских грамот, а буханки хлеба в магазине тебе все равно не дадут.

И девушка, племянница Грязнова… Грязнов. Профессор Грязнов… Заключение криминалистов: мгновенный обширный инфаркт, попросту, разрыв сердца… Про какую-то зафиксированную им утечку собирался писать Гайсин. «Индикатор! – вдруг осенило его. – Гайсин нашел индикатор Грязнова, когда ездил на озеро. Не даром же он брал две недели за свой счет. Нашел, но никому не сказал. Отвез в лабораторию к Гаврилину… Стоп!»

Здесь попахивало паленым, как в редакции, после взрыва доставленной невидимкой бомбы. Он порылся в карманах куртки, удостоверение – слава Богу! – было на месте. Илька вздохнул с облегчением.

Вряд ли охрана Фогельзанга запомнила в лицо нарушителя, тем более в посольстве. Значит, он сможет сопровождать Сморчка без проблем. Ведь редактор сам же сказал: от Фогельзанга ни на шаг! «Отлично! – воспрянул духом Илька. – Теперь к ней... белокурой принцессе… вдова наверняка поможет мне разыскать девушку», – он ринулся к аппарату и стал звонить в справочное. Телефон профессорской квартиры диспетчер продиктовала без запинки ровно через пять секунд.


                Глава 6

                Визит с расчетом

Это был Андрей, конечно же он! И она ни о чем не спросила. Это был он, он вернулся, и никаких объяснений больше не было нужно. Он зачем-то влез на балкон… ах, да, сейчас ведь ночь… тетя спит…

Они целовались так жарко и долго, что у обоих заныли губы… потом она стала раздевать его, и тугие петли на джинсовой рубашке дико мешали… То, чего так оба хотели, что произошло уже однажды, почему-то не получалось… мешала одежда, мебель, постель…

Они судорожно разбрасывали вещи вокруг и жадно сплетались, но у них снова и снова ничего не получалось… что-то невидимое разделяло их, и страшно кружилась голова. Они впивались губами друг в друга, кусались как звери, и стонали пронзительно от страшной муки, от невозможности слиться друг с другом и спикировать вниз, от вершины блаженства в лихорадочную реальность, и снова стремительно понестись вверх… Они изнемогали от любви и желания, их внутренности сгорали от адского жара, сильные молодые тела дрожали и напрягались…
 
Ирина исступленно вскрикнула и… забилась в объятиях Свириденко. Его полное лицо нависло над нею, и бездонные черные зрачки вонзились в мозг… Силы оставили ее, она больше не сопротивлялась, а только глубоко и судорожно вдыхала воздух широко раскрытым влажным ртом, но курфюрст не целовал ее, как Андрей, он не ласкал ее… Он почти не касался ее, а только наблюдал, чуть прищурясь, как она дрожала и извивалась под ним, ловя руками края постели, как облизывала липким языком сухие губы и прикусывала их глянцевыми зубами.

Все было ей уже безразлично, но конец этой садистской пытки не наступал… и сознание было прозрачно-ясным, она умирала от смертельной неги… потому что… потому что жених как бы не участвовал в этом соитии, а только наблюдал за нею… Он не менял ни позы, ни выражения лица. Слегка прищурившись и слепив тонко искривленный рот в эфемерную улыбку, он наполнял ее негой с инженерным расчетом, ожидая нужного эффекта, и медленно убивал только за то, что не мог получить от нее желаемого. Она уже вовсе не чувствовала ничего, а как бы раскачивалась на качелях, взлетала вверх и затем головокружительно неслась вниз, навстречу пронзающей до самого сердца смертельной неге…

Но слабая искра жажды жизни, наперекор апатии и отупляющего плена, вдруг, молнией пронзила сознание, крик надорвал горло и… Ирина проснулась.
Затренькали часы с кукушкой, раскрашенная жестяная птичка трижды прокуковала в гостиной. Глубокая ночь царила повсюду. На мглистом осеннем небе не сверкали далекие галактики, и луну черт упрятал в мешок… Так любил пошучивать дядечка.
 
Ирина заплакала. Слезы полились у нее из глаз обильно и часто, подушка намокла, а душа ее как бы омылась, очистилась от омерзительного ночного кошмара и успокоилась.

Она поднялась со смятой постели и бесшумно проскользнула в гостиную. После смерти Аркадия Львовича, там, в гостиной, Леонида Архиповна стелила себе на диване, она еще не могла находиться одной в их общей спальне. Стараясь не потревожить тетю, Ирина приоткрыла дверь в коридор, но та не спала и тихо окликнула:

– Захвати мне водички, детка.
Ирина исполнила просьбу и присела на край постели.
– Тетя, я откажу Сергею Юрьевичу, – сказала она.
– Как знаешь, детка. Кукольник мне никогда не был особенно симпатичен. Сначала психофизические культуры, потом эти его дворянские забавы. Все это мне непонятно и даже страшно за тебя. У нас есть немного нового белья, два колечка, я берегла их тебе на свадьбу… Попытаюсь продать и растянуть деньги на первое время, а там, возможно, ты подыщешь работу.

– Завтра… нет, уже сегодня Сергей Юрьевич будет сопровождать Фогельзанга в замок Рош, – словно не расслышав тетиных слов, продолжала свою мысль Ирина. – Мы поедем вместе, но после этой поездки я откажу ему.
 
– Стоит ли тогда вообще отправляться? – настороженно возразила Леонида Архиповна, – вы ведь пробудете в замке несколько дней. Извини меня, детка, но если ты решила порвать с ним, сделай это немедленно.
 
– Нет, тетя. Я чувствую, что смерть дядечки каким-то образом связана со смертью сержанта. Полковник Гаврилин обещал тебе лично довести расследование до конца. Я поеду хотя бы для того, чтобы не просто взглянуть на этот проклятый замок, который не успел осмотреть дядя, но и раскрыть, наконец, его зловещую тайну.

– Это опасно, детка! – воскликнула тетя, обнимая Ирину и прижимая к себе так, как будто пыталась спасти от нависшей беды. – Твой дядя занимался строго засекреченными научными разработками и еще Бог знает чем, но когда узнал, где используются его труды, прекратил исследования. Тогда и начались все наши неприятности. Он потерял сначала лабораторию, потом кафедру. Заклинаю тебя памятью твоих родителей ничего не предпринимать. Пойми же, его не вернуть…

Леонида Архиповна умолкла, с трудом сдерживая слезы. Ее доброе старое сердце часто билось в груди, а худенькие плечи под ситцевой ночной сорочкой мелко дрожали. Две женщины: пожилая и совсем юная, одиноко сидели, обнявшись в осиротевшей профессорской квартире, среди бесконечно долгой ночи и, вдруг, одновременно увидели в окне низко мерцавшую над горизонтом холодную утреннюю звезду.

Телефонный звонок, довольно ранний, нарушил планы Леониды Архиповны. Какой-то журналист срочно просил о встрече, назвался поклонником трудов Аркадия Львовича и сообщил, что собирается писать о нем книгу. Она дала согласие, хотя где-то далеко, в подсознании, мелькнула мысль, что подобное ей говорил уже однажды другой корреспондент из той же газеты «Высший класс», кажется, его звали Пал Палыч…

Через час в гостиной напротив Леониды Архиповны сидел молодой человек приятной наружности в полном смысле этого определения. Стройный, худощавый, выше среднего роста, он казался даже высоким, благодаря безупречному атлетическому сложению. Молодой мужчина относился к тому типу людей, которые все реже встречаются сейчас: длинноногий и с тонким торсом, он был широкоплеч, с гордой, красиво посаженной головой хорошей природной лепки.

Тонкие правильные черты лица, характерный нос с горбинкой, крупный рот с губами, еще не потерявшими юношескую припухлость, голубые выразительные глаза и вьющиеся густые русые волосы довершали его портрет. Говорил он негромко, глядя прямо в лицо собеседнику, и выслушивал ответ с вниманием пристальным, присущим людям только определенных профессий.

– Можно ли считать господина Свириденко продолжателем ученых поисков Аркадия Львовича? –
спрашивал он в эту минуту.
– Ни в каком разе, – отвечала Леонида Архиповна. – Сергей Юрьевич действительно
был подающим надежды учеником моего мужа, а в последствии определился как самостоятельный
ученый-практик. Я никогда не посещала его сеансы, но моя племянница даже ассистировала ему.

– Он посвящает невесту в свои исследования?
– Ирина не была тогда его невестой, – недовольно поморщилась Леонида Архиповна. –
Сергей Юрьевич основал какой-то международный Центр и почти навязал моему мужу
формальное руководство. Аркадий Львович был категорически против этой затеи,
но потом все-таки согласился.

– Вам не пришло в голову, что имя профессора просто использовали как бренд для широкой рекламы Центра?
– Все, что делал мой муж, было кем-то после использовано, – вздохнула Леонида Архиповна. –
Вы не представляете, Илларион, что такое настоящий ученый. Сегодня это понятие отвлеченное. Государству, где постигается только одна наука: присвоение неведомо как добытых денег, притом еще не из собственного запаса, а банально украденных или сброшенных с широкого плеча дяди Сэма, не до фундаментальной науки. Мы, молодой человек, не только не свободны, но еще и растоптаны.

– И это говорите вы! – воскликнул юноша. – Ведь только вчера нефтяной король Альфин Фогельзанг, один из первой десятки олигархов планеты, фактически признал жениха вашей племянницы своим наследником!
– Этого не может быть! – лицо несчастной женщины затопила восковая бледность, –
вы имеете неверное представление…

– Успокойтесь, прошу вас, – молодой человек почувствовал, что допустил оплошность, затронув щекотливую тему, – я, возможно, ошибся. Меня самого выставили из зала…
Я присутствовал только в самом начале, – оправдывался он поспешно.
– Вы располагаете мнением о деятельности Сергея Юрьевича? – строго спросила Леонида Архиповна, быстро овладев собой.

– Очень поверхностным и весьма субъективным. Я не переношу психокорректоров и экстрасенсов, но мои коллеги писали о его «лечебных» сеансах. Нечто среднее между стриптиз-баром и черной мессой.
– Боже мой, неужели он зашел так далеко? – снова разволновалась Леонида Архиповна.
 
Неожиданный звонок в прихожей прервал их разговор.
Вскоре оттуда донесся бархатный перелив приглушенного баса.

– В лиловом, дорогая моя, вы были неотразимы вчера. Мой родственник окончательно сражен.
Его подслеповатые глазки научены оценивать красоту.

– Вы хотите сказать, что меня уже оценили? Во сколько же?
– Во все сокровища мира, – захохотал оперный голос, и в комнату вошел Геркулес с миниатюрной подругой. – Добрый день, – зарокотал он, не дожидаясь, когда ему представят гостя. – Добрый день и приятно познакомиться, – он доброжелательно кивнул.

После короткого рукопожатия аристократической ручки самозваного академика и доктора множества наук, журналисту представили его невесту – племянницу мужа хозяйки дома, в котором он сейчас находился.

– Илларион работает в газете друга Аркадия Львовича, – и она назвала имя редактора, с которым профессор был знаком достаточно коротко, ей хотелось подчеркнуть, что этот юноша не просто корреспондент, а еще и ее личный гость, которому она очень рада, – он собирает материалы для книги, – продолжала она, – жаль, что Ирина и Сергей Юрьевич уезжают сегодня и нам придется отложить обстоятельную беседу.

– Я аккредитован в группе сопровождения господина Альфина Фогельзанга, – сказал Илларион, удивив всех этим признанием, – мы также выезжаем сегодня вечером и будем присутствовать на светских раутах.
 
– Весьма рад, – первым нашелся Свириденко, – очень может быть полезным наше предварительное знакомство. По крайней мере, в газету от вас, я надеюсь, не попадет ничего неожиданного и непристойного. Ваши коллеги, знаете ли, иногда перегибают палку.

– Все мы не без греха, – согласился Илларион, отводя глаза от Ирины.
Он боялся выдать себя или просто быть узнанным по вчерашней выходке, но переполненная впечатлениями и ослепленная фотовспышками, она, конечно же, не узнала его. Продолжать разговор в день сборов в поездку было невежливо, журналист простился и покинул уютный дом.



                Глава 7

                Ставки на выбор

Мысли о Мишеньке и о его сыне не оставляли Леониду Архиповну. Она почти не сомневалась, что Свириденко либо действительно не помнил фамилии Андрея Михайловича, либо умышленно исказил ее. Но с чего начать поиски? В том, что московского журналиста нет в городе, она не сомневалась. Иначе он непременно подал бы знать о себе. Но что мешало ему позвонить из Москвы, если он благополучно возвратился домой?

То, как кукольник отреагировал на ее маленькую хитрость, якобы опубликованную повесть Андрея в «Новом мире», свидетельствовало, что он был уверен в невозможности такого факта, а значит в том, что Андрей надежно изолирован от своей деятельности. Свириденко, кажется, говорил, что москвич был болен и ему вызывали «скорую» в день отъезда…

Лихорадочно соображая, когда же это могло произойти, Леонида Архиповна совершенно отчетливо вспомнила канун смерти Аркадия Львовича: отсутствие Ирины, их появление утром на лазоревой «диве», слова доктора кукольных наук о внезапном отъезде своего приятеля…

Она стала звонить в справочное «скорой помощи», но ни накануне, ни в названный день вызова к больному с подобной фамилией не поступало… «Погодите, – лихорадочно размышляла Леонида Архиповна, – он ведь сказал: серьезно заболел. Именно так. Теперь эти его слова я припоминаю совершенно точно. Но вызов не зарегистрирован, откуда же тогда взялась «скорая»?

А если кукольник упек Андрея в свою лабораторию? Да их у него, возможно, и не одна. Аркадий Львович беспокоился о своих, якобы утерянных, работах по прогнозам мутационных процессов, которыми интересовался Свириденко, как раз в связи с открытием международного центра лабораторных исследований по чернобыльским соглашениям… кажется, этим занялись военные»…

Чудовищная мысль о том, что кукольник не в первый раз выкрал изобретение ее мужа и передал или продал военным, вдруг осенила ее. Не зря же что-то заподозрил Аркадий Львович и на рассвете, в то роковое утро, отправился с индикатором на берег. Она никому не рассказала про индикатор… зачем?..

Слишком много на ее веку исчезло людей… Но если фон был над озером, или, что еще вероятнее, направленное излучение, убившее ее мужа, значит, лаборатория где-то совсем близко. Гаврилин! Вот к кому она поедет немедленно. Полковник рассеет ее подозрения или поможет… обязательно поможет разыскать и спасти сына Мишеньки.
 
Леонида Архиповна бросилась к секретеру, достала со дна глубокого ящика потертую кожаную сумку с бумагами семьи и документами и извлекла из бокового карманчика старинный золотой медальон на двойной цепочке. Она прижала его к губам, а потом, разомкнув створки, вгляделась в лицо Мишеньки, изображенного справа. Теперь Леонида Архиповна больше не сомневалась; черты мальчика, чей миниатюрный акварельный портрет сохранился прекрасно, несомненно имели сходство с лицом Андрея Михайловича.

Что-то подсознательное, необъяснимое – голос крови, наверное, – утверждало в мысли, что пленником кукольника стал именно сын ее двоюродного брата, которого они с матерью искали всю жизнь.

Оставалось только проверить московские координаты Масалитинова. Но как, если сами-то координаты как раз и отсутствовали? Заказывать справку по определению номера абонента в столице другого государства, притом не зная его адреса, было делом безнадежным. Она произнесла мысленно «другого государства» совсем обыденно, как будто так было всегда, но все же сердце тоскливо заныло… Визит этого мальчика, Иллариона, напомнил ей о личном знакомстве с редактором «Высшего класса», и она решила, что, возможно, в этой ситуации именно он сможет ей чем-то помочь.

Она позвонила по телефону и попросила о встрече. Евгений Петрович согласился принять ее немедленно.
– Ваша рана еще очень свежа, – говорил он спустя короткое время сидящей напротив вдове Грязнова, – и боль притупится не скоро. Я сам потрясен и не могу опомниться от июльских событий.

– Нас посетил ваш журналист Илларион Истомин. Он произвел прекрасное впечатление. А где Павел Павлович? Занимается ли он по-прежнему загадками Черного озера? – спросила Леонида Архиповна.
– Павел Павлович умер, – опустил глаза редактор.

 Якобы в интересах следствия, пресса не проронила ни звука о гибели Гайсина. В отчетах представили акт о ремонтных сварочных работах в помещении редакции, в результате которых взорвался газовый баллон. Поместили только скромный некролог от сотрудников в середине газеты на внутренней полосе. Вот и все.

– Что вы говорите? – растерялась Леонида Архиповна. – Он казался таким энергичным. Как жаль, – холодок пробежал у нее по спине, она поняла, что продолжать разговор о проклятом озере и догадках своего мужа было неэтично, и еще более утвердилась в своих подозрениях. – Примите мои соболезнования.
 
– Спасибо, – сказал Евгений Петрович, – для нас всех это большая утрата.
– Но я хотела посоветоваться с вами вовсе не об озере, хотя, конечно, Пал Палыча очень жаль, он был корректным и очень порядочным человеком, как мне кажется.

– Да, в этом вы не ошиблись. К сожалению, за порядочность иногда приходится отвечать «по законам военного времени», так шутят мои спецкоры.
– Помогите мне найти человека! – вдруг шепотом почти воскликнула Леонида Архиповна.

И она стала излагать редактору свою проблему в той ее части, которая касалась поисков московского адреса племянника, надеясь на его человеческое сочувствие и профессиональные связи, но ни словом не обмолвилась о других соображениях. Он выслушал очень внимательно и пообещал подумать, чем можно помочь в такой необычной ситуации.

В Москве искать безработного журналиста, пусть и с редко встречающейся фамилией, было безумством, тем более очевидным, что никаких прежних связей не оставалось. Но расстроить глубоко уважаемую даму отказом он не мог. Попрощавшись, он проводил вдову Грязнова к выходу и заметил в корректорской Истомина.

– Зайди на минуту, – бросил он мимоходом.
Илька зашел в кабинет следом за шефом, шлепнулся на стул и сказал:
– Фогельзанг отбывает в замок Рош. Губернатор и мэрия в почетном эскорте. Он объявил своим племянником какого-то Свириденко. В городе пахнет керосином и золотым дождем…

– Ларик, хочешь в Москву? Или в Санк-Петербург? – вдруг спросил Евгений Петрович,
устало облокотившись на край стола.
– После окончания расследования, – серьезно ответил молодой журналист. – После сатисфакции за подлое убийство Пал Палыча. После избиения мафии и… на-все-гда. Надоело это болото, меня в «Комсомолку» зовут.

– Валяй. Только не забывай о том, что мафия бессмертна. А теперь честно: ты взял досье Гайсина?

Илларион уперся потемневшим взглядом в глаза шефу. «Нет, это не он», – подумал редактор.
– К черту! – хрипло выкрикнул он, хлопнув по столу кулаком. – Больше никаких замков и Фогельзангов.
Срочная командировка в Пятихатки! Понятно?
– Понятно.
– Ты же талантливый журналист, сынок, – почти взмолился Евгений Петрович. – Крез нас сдал, понимаешь?
Оставь эту тему. Ты не станешь описывать фуршеты паука с золотым брюхом и расхваливать кисть
Жозефа Свира, чья жизнь и холсты были куплены его предком. А в одиночку тебя прихлопнут,
как назойливого комаришку. Мы же блохи под гусеницами их вездеходов!

– Блохи прыгучие и кусачие, – усмехнулся Илька.
– Не уверен, сынок. Далеко не запрыгнешь. Крез нарвался на торпеду «гаврилинских птенцов». Я думаю, «адская машина» – это его работа. Мы для него пыль. Прокуратура, менты – все схвачено. Ну, разнесло бы редакцию – новый бы штат набрал. На кой ляд ему прыткие профессионалы? Пока мы рылись в тухлых портянках и пятки ему щекотали для его же удовольствия, он торчал… а рыпнулись в сторону – поставил на счетчик. Гайсин – номер раз. Я больше не хочу. Понимаешь? У меня дома семь ртов, мать инфарктница. Я очки себе, блин, не могу заказать нормальные… А останусь на улице, как тогда? Пусть уж меня одного … во все дырки за вонючие баксы, зато дочек своих выучу, если успею, пока не затрахали. Ты вольный. За тобой никого. Но и твоя жизнь не собачьих потрохов стоит. Жениться надо, семью строить, детишек рожать.

– Зачем? Пауку на подкормку?
– Тьфу, ленинец, блин, нашелся. И что в том доброго, если сам  прилипнешь к его паутине? Что тебе за дело до него? Эти грязные игры для о-очень крутых. Не подставляйся, сынок, еще не время…

– Все, сдался! – Илька поднял кверху обе руки. – Убедили. Буду тихенький, осторожненький. А ка-ак бабахнет химкомбинат или замок на озере красивенько?.. Куда же тогда с детишками нарожатыми?

Редактор молчал, отвернувшись к окну. Он понимал, что человек, осознавший себя личностью, никогда не смирится с тем, что его судьба зависит не только от Бога, но и от посредников, прости Господи, – гнилых сморчков – сильных мира сего… Какой совет он мог дать этому мальчику?
 
– Тебе не журналистом быть, а следователем по особо опасным делам, – устало сказал Евгений Петрович, – нам Крез за что платит? За страшные истории и ужасные приключения. А ты что сляпать захотел? Губернатор стал ниже ростом на два сантиметра… Мэр кардиограмму снимал в «Семейном докторе» сегодня утром. Кто ты такой, чтоб пасьянс Паука перекладывать?

Белковый комбинат дает шестьдесят процентов валюты в бюджет. Ну, остановятся. Не бабахнут. А пенсионеры вымрут от голода. И детишки туда же или на панель, потому что двадцать тысяч мамочек и папочек пойдут на свежий воздух и в петли полезут. Так кого ты спасешь своим расследованием? Бабахнул уже Чернобыль. Ну и что? Помирали от чумы, а теперь от лейкоза. Какая разница? Мутантиков вот исследуем в паучьем гнезде…

– Каких мутантиков, где? – переспросил Илларион.
– Да все там же, куда ты, дурак, лезешь, – вздохнул редактор. – Гайсин вышел на лабораторию Центра исследования чернобыльского мутационного синдрома. У Гаврилина сработала автоматическая защита после выброса, и люди остались в могильнике. Этот летающий полуфабрикат для морга финансировал медицинские исследования закрытого типа, якобы по СПИДу, а на самом деле был заказчиком разработок по психотропному и биоэнергетическому оружию, понимаешь теперь?!

Из его людей там осталось двадцать три человека. И ни о каком вскрытии могильника речи нет. Наоборот. Фогельзанг требует полной ликвидации и зачистки объекта. Для безопасности гражданского населения, так сказать. А Гаврилин в штыки. Шестеро его «птенцов» в крысоловке захлопнулись… И Сержанта Грекова можно поставить в черном списке под номером один.

Гаврилин вскрыл бы могильник, даже если б под «вышку» пошел после. Но вдруг этот чертов синдром выйдет наружу вместе с солдатиками? Что будет? А ничего не будет, возможно, кроме смрада из паучьего гнезда и паники. Зато паника – хуже атомной бомбардировки. Теперь можешь отправляться, – неожиданно заключил редактор, – я тебе все сказал и даже то, про что говорить не собирался.
 
Илларион молча поднялся.
– Погоди. У тебя в Москве нет знакомых среди сокурсников? Ты ведь в МГУ протирал штаны на первом курсе?
– Ну, есть, – не совсем уверенно отвечал Илька.

– Вдова Грязнова разыскивает своего родственника. Вот, запиши фамилию: Масалитинов Андрей Михайлович, возраст: около тридцати. Если будет оказия, поспрошай. Он вроде бы как работу здесь делал заказную для Свириденко, аристократа этого… – редактор несловарно выразился, – опять же, – он снова вернулся к тому, о чем только что «все сказал», – если Паук объявит его своим наследником и наш князь за бугор свалит – нового мэра выбирать будем. Прошляпить капиталы Паука правитель никому не позволит. Всех мэров и губернаторов вместе с правительством поменяет, ради такого инвестора.

– А если князь ставку на монархию сделает, создаст дворянскую партию и сам правителя свалит? – спросил Илька.
– И такую комбинацию просчитают. Наша задача доглядеть эту комедию до конца.

На этом разговор с редактором был окончен. Илларион вышел на улицу взвинченным и разгоряченным. Поверить в то, что ему выпал шанс посмотреть в натуре крупную игру так сразу, он просто не мог. Он не был еще отравлен цинизмом настолько, чтобы не брать в расчет человеческие жизни, счет которым в этой игре шел уже на десятки тысяч.

Он не заметил, как оказался на центральной улице, где бесконечные пустые кафешки со спящими зонтиками пестрели перед глазами. Дремали художники в городском саду между стройных шеренг дружеских шаржей, пошлых пейзажей, невкусных натюрмортов и нездорового сюрреалистического бреда.

Маленький мальчик, лет восьми, с синцами под грустными голодными глазами, пиликал на скрипочке, раскрыв перед собой старенький футляр с выцветшей зеленой обивкой внутри. Фотографы с полусонными экзотическими тварями – розовым питоном, горбатенькой обезьянкой и муравьедом в ошейнике – забегали вперед и сунули прохожим свою живность под нос, в надежде на редкий снимок. «Пираты» тянули из бутылочек «джин-тоник» на пороховых бочках, живые ряженые куклы и пляшущие гориллы гнались за редкими отдыхающими. А последних почти не осталось в этот теплый день ранней осени в южном приморском городе, рассчитанном на легкомысленные и приятные траты денег.

Представить себе, что праздничный балаган с толпой жизнерадостных полнокровных людей так близко, так ощутимо зависим от прихоти столетнего Сморчка, Ларик не мог. «Господи, зачем же ты сотворил этот мир таким маленьким и уязвимым?» – подумал он и, вдруг, увидел газовый шлейф сверхзвукового самолета в небе. Ему представилось, что это самолет Сморчка, который кружится вокруг Земли и обвивает ее своим паутинным свивальником. Илларион Истомин зачем-то погрозил кулаком в небо и отправился восвояси. Нужно было еще много чего успеть сделать до завтрашнего отъезда.


                Глава 8

                Могильник для живых

Пройдя больше половины пути, кореец учуял подозрительный запах свежей сырости. Его природное тонкое обоняние не могло ошибиться: это был запах влажной глины и мокрого известняка, в пластах которого продолбили «шнурок» – длинный, метров около ста, подземный туннель под озером. Влажность и духота одновременно усиливались по мере того, как он приближался к засыпанной штольне подъемника. Думать о самом страшном ему не хотелось, однако под ногами уже зачавкало. Он почти бегом одолел последние метры, вошел в водолазку и осветил взорванный шурф. Сверху довольно сильно сочилась озерная вода…
 
Пробиться теперь к шлюзовой было нельзя: вероятнее всего, взрывом повреждена перемычка и вода затопила верхний уровень. Как долго продержится завал под напором воды, одному Богу было известно. Глубина озера над «Аквариумом» превышала тридцатиметровую отметку. Выскочить из такой подводной пещеры не смог бы даже дельфин. Впрочем, экстремальную ситуацию спецназовец воспринимал как нормальный рабочий момент. Он сосредоточенно думал и просчитывал все возможные варианты спасения, одновременно ощупывая и простукивая глухие стены водолазки.

Снова оказавшись в полном одиночестве, Андрей решил контролировать свою психику и не допускать рецидивов недавних болезненных галлюцинаций. Он попытался вспомнить «Отче наш», но запутался на словах «и остави нам долги наши» и решил ограничиться «Господи, помилуй!», потому что его воспаленный мозг ничего больше из молитвенных текстов воспроизвести не мог.

Едва только стихли в туннеле шаги корейца, как он стал бормотать самую короткую и простую молитву, но даже сквозь собственное бормотанье услышал размеренный шум. Равномерные слабые удары – как будто кто-то ломом пробивал отверстие в стене – доносились из туннеля. Андрей закрыл уши ладонями и продолжал молиться. «Господи, помилуй!» – повторял он сначала три раза, потом девять и еще три раза по девять… но удары слышались все отчетливее… На сей раз оружие предусмотрительно отобрал кореец, и пальбы просто не из чего было устроить.

Андрей попробовал успокоиться, насколько это было возможно, внутренне собрался и прислушался, пытаясь определить природу стука. Звуки доносились из глубины туннеля. Он поднялся и вышел из-за стойки, за которой сидел, и направился в сторону доносившихся ударов. В конце концов, он определил, что звук был, безусловно, механической природы: кто-то ломом или тяжелым предметом методично наносил удары в одну точку. Но где же? Он миновал несколько углублений, прикрытых щитами, и остановился напротив… напротив того, в которое они оттащили труп охранника.

Никаких сомнений не могло оставаться: именно оттуда доносился размеренный стук, который периодически умолкал на короткое время, как будто тот, кто делал свою работу, давал себе недолгий отдых.
 
Первой мыслью явилась та, что убитый остался в живых и сейчас пытается выйти наружу одному ему известным способом. Но потом Андрей отверг эту версию. Во-первых, тот был мертв без вариантов – прошит автоматной очередью, и даже если б жизнь теплилась в этой груде из мышц и свинца, то уж о физических упражнениях не могло быть и речи. А во-вторых, никаких предметов, которыми можно было бы производить такую работу, в камере точно не было. Она была совершенно пуста, хотя и не облицована щитами внутри. Значит, кто-то пробивался снаружи.

В этот самый миг Андрей услышал шум осыпающихся камней и падения чего-то тяжелого. Инстинктивно он всем телом привалился к панели, заменяющей дверь в пещеру с мертвецом. Шорох и возня продолжались.

Жизнь несчастного узника снова повисла на волоске. Кто? Кто проник сюда снаружи? Свои или «инкубаторские»? А может… Он похолодел, волосы зашевелились у него на голове... Чернобыльские мутанты… вымысел или факт? Что это: грибы, растения, животные или… То, что в пещере за спиной были не грибы и не растения, сомнений не вызывало, значит… Он понял, что панель, закрепленная в пазах, держится на месте достаточно прочно и подпирать ее спиной не имеет смысла.

Изнутри что-то заскреблось по стене. Бедняга отскочил, как ошпаренный, и бросился к стойке. Оттуда можно было, по крайней мере, рассмотреть пришельца. В панель теперь уже дубасили изо всех сил с завидным упорством или отчаянием. Она трещала в пазах, счет шел на секунды… Андрей погасил фонарь.

Треск и падение в полной темноте подсказали ему, что пришелец вышел в туннель…
И тут в глубине «шнурка» мелькнул слабый свет. Невольно вскрикнув, Андрей стиснул зубы, чтобы не выдать преждевременно своего присутствия. Корейцу он не мог помочь криком, но тот должен был заметить пришельца…
 
То, что явилось ниоткуда, однако, не стреляло и не подавало никаких агрессивных сигналов. Свет от фары фонаря корейца становился все ярче, и уже в туннеле слабо прорисовывался силуэт… человека нормальных пропорций, в балахоне, очевидно, мужчины, судя по росту и комплекции. Человек не предпринимал никаких попыток к действиям: он просто стоял посереди коридора, свесив бессильно руки, и все четче проступали контуры его темной фигуры.

– Руки за голову! К стене! – донесся из туннеля командный голос и топот приближающихся шагов.
– Не двигаться. Отвечать. Стреляю без предупреждения. Ад рэм.
Очевидно, это был пароль. Но человек молчал, безропотно повиновавшись команде.
– Ты кто? Назови имя.

Человек, вдруг качнувшись, стал сползать по стене на пол. Кореец передернул затвор, но пришелец вытянулся на полу в беззащитной позе, раскинув по сторонам руки. Андрей бросился вперед.
– Не подходи! – крикнул кореец и выстрелил вверх.
– Ты что? Он же вырубился…
– Ну да. А потом врубит по полной программе.
– Не похоже, – достаточно приблизившись, возразил Андрей.

Пришелец не шевелился и признаков жизни не подавал.
– Вставай! – скомандовал кореец. – Считаю до ноля. Три, два… один!
Никаких эмоций.
– Да брось ты, – вступился за него Андрей. – Человек ведь.
– А если заразный?
– Ну ты, стерильный, здесь мы все в одной пробирке микробами нафаршированные. Эй, друг, вставай!

Он придвинулся совсем близко, присел на корточки и подергал за рукав пришельца. Рука того была безжизненной и холодной.
– Э, да он помер, кажется, – сказал Андрей и попытался развернуть неизвестного лицом к свету. – Это же… это же… – он подскочил и попятился. – Это же Славик! Славик Лагунов.

– Да… – согласился кореец. – Точно чокнутый, тот самый поэт. Эй, малый, не валяй дурака. Ну-ка, глотни лекарства, – и он попытался разжать стиснутые зубы и влить глоток спирта распластавшемуся навзничь Славику.
Кореец встал на колени, расстегнул балахон и приложил ухо к груди несчастного.

– Живой, – заключил он через несколько секунд, – так: здесь у нас морг, – он кивнул на труп в углу и потом указал на дыру в стене, – а этого тащим в реанимацию. Давай, веселее, – и он подхватил отяжелевшее тело под мышки.
Андрей послушно взял Славика под колени и, напрягшись изо всех сил, приподнял с пола. Ноша показалась ему непомерно тяжелой.
 
– Развернись, – скомандовал кореец. – Живого головой вперед нести надо. Поворачивайся, что ты как сонная муха. Времени в обрез. С лифтовой шахты вода сочится. Пробой где-то под озером… не исключено, что третий уровень затопило. Акваланги теперь не добыть, они в шлюзовой, над водолазкой… Так, сюда его. Хорошо.

С этими словами они уложили Славика на койку, расстегнули непомерной ширины плащ и, обнажив худую грудь юноши, растерли спиртом, прыская в лицо водой и обмахивая куском пластика. Через минуту-другую он стал подавать признаки жизни.

– Где я? – спросил он, с трудом приоткрывая темные веки. – Кто вы?
– А ты кто? – спросил кореец.
– Я… студент…
– Подземной академии, – фыркнул кореец.
– Выпустите меня! – взмолился Славик. – Ну, пожалуйста. Вы же не те… зачем я вам?
Сначала мучили, теперь вот… – он осекся.

– Я тебя, что ли, мучил? – возмутился кореец, – или он? Нас самих в «шнурке» задраили. Ты, малый, откуда пробился, а? Инкубаторские тебе шляться повсюду разрешали… Ну? Откуда ты к нам свалился?
– Ничего не помню, – Славик прикрыл глаза и замолчал.
– Шок у него, – сообразил кореец. – Ты посиди возле, не оставляй его одного, а то двинется, крыша поедет… А я в моргушку сбегаю. Погляжу, откуда он выперся.

И кореец бесшумно исчез вместе с фонарем. Но Андрей уже свыкся с месторасположением вещей в этом замкнутом пространстве и на ощупь довольно быстро отыскал свой фонарь. Он присел на круглую пластиковую тумбочку около койки, на которой сам провел больше месяца. Парень тяжело, шумно дышал и лежал неподвижно, сжав веки так сильно, что от наружных уголков глаз разбежались лучиками морщинки. Он был еще совсем молод, лет двадцати, может быть, с небольшим. Постепенно маска напряжения сходила с его лица, дыхание затихало, он, видимо, успокаивался.

Да, это был тот самый юноша из электрички, который распевал мантры… Вдруг, Андрея осенило, что присутствие Славика в «Аквариуме» и его собственное заключение в изоляторе – продуманная месть курфюрста. Это уж наверняка. Теперь всякие сомнения можно было отбросить.

«Дьявол, дьявол… – твердил про себя Андрей, пиная в ярости кулаками упругий пластик, – нет, надо выжить… сжаться в комок и выжить. Ирина, бедная девочка… Господи, ну что тебе стоит?! – взмолился Андрей. – Сохрани ее, защити… о себе не прошу… воля твоя, Господи… но ее сбереги…» Затем он подумал, что вот умрет, и ни одна женщина не зачала и не выносила его ребенка. Ни разу…

А вдруг, Ирина… Они провели вместе целую ночь, ошалев от любви, позабыв обо всем на свете и о предосторожности, конечно… Он был первым у нее, и у него она была единственной… женщины были… А она – единственная… «Боже, не допусти, чтобы бездушный кукольник, стал отцом моего ребенка!» – взмолился он, и желание во что бы то ни стало выбраться из могильника ударило в голову. Он бросился в туннель, позабыв о больном…

Высота потолка в камере достигала двух метров, еще с полметра насыпалось на пол грунта из дыры, так что кореец, ухватившись за непрочный, но показавшийся надежным, выступ известняка, подтянулся на руках и без особых трудов проник в лаз. Фонарь уже не так ярко освещал пространство пещеры, портативные батареи садились, но все же с первого взгляда было видно, что он попал в рукотворный грот из которого вверх, довольно круто, уводил тесный подземный ход с полукруглым сводом, причем ход был явно старинным, с замшелыми, ровно вырубленными стенами.

Почти не сгибаясь, он продвинулся вперед на несколько шагов. Кое-где в полу виднелись даже ступени. Благословляя судьбу и студента-шизика, чудом попавшего в подземный лабиринт, кореец осмотрел и ощупал стены. Вероятнее всего, малый действовал наугад: в том месте, где он пробил дыру, было небольшое углубление в стене, скорее всего природного происхождения, потому что отвалы грунта и породы из самого хода были убраны. Здесь же, у стен, оставались тесаные камни, сложенные в забутовку и в развал, такие же старые и замшелые, как и сам ход. Очевидно, лабиринт обживался много лет назад, а грот служил своего рода тупиком.

Насколько такие выводы соответствовали действительности, трудно было судить. По крайней мере, они давали надежду. А главное – приток воздуха в могильник. Это фактически продлевало пленникам жизнь в самом прямом смысле.
В «шнурке» воздуха оставалось на считанные часы. Ко всем бедам, невозможно было предусмотреть, как поведет себя промоина, вода могла сокрушить перемычку и хлынуть в туннель в любую минуту.
Кореец почувствовал, вдруг, что засыпает стоя, прислонившись к стене. «Черт, надо поторопиться», – он освежил себя глотком из фляжки и повернул назад.

– Эй, ты где? Отзовись! – услышал он голос своего подопечного.
– На танцах… – буркнул кореец, спускаясь в грот. – Чего орешь? Тут я, наверху.
– Давай сюда, вода прет из туннеля…

Кореец мигом сиганул вниз и в самом деле увидел, что по полу стремительно растекается черная лужа.
– Пошли за шизиком, – скомандовал он, и айда наверх, – там апартаменты капитальные, должно быть, графские или еще чьи…

Они миновали коридор, вошли в «яйцо» и посветили фонарем на койку. Бедняга-поэт лежал вытянувшись и безмятежно улыбался.
– Вставай, друг, – тронул его за плечо Андрей.
– Подъем, малый! – скомандовал кореец, выгребая из буфетной остатки продуктов. – Подъем, – рявкнул он в самое ухо спящему, – поведешь нас, как Сусанин…

– Слышь, Славик, просыпайся, – тормошил спящего Андрей, не замечая, что с койки тяжело скользнула вниз рука парня.
– Ну, что вы там чухаетесь… – кореец застыл, сведя брови на переносье и пристально вглядываясь в лицо юноши. – Оставь его… помер пацан… – тихо сказал он, нащупав пальцами сонную артерию.
 
Воцарилась душная тишина. Оба затаили дыхание. Славик был мертв. И, пугающее непостижимой тайной, сияние блаженства растеклось по его бескровному, почти призрачному лицу.


                Глава 9
                Со смертью взапуски
 

Андрей приподнял юношу за плечи, но голова его безжизненно запрокинулась. Он опустил тело на матрас и попятился, а затем, стиснув виски ладонями, как безумный, заколотил лбом об стену. Звонкая оплеуха корейца вернула его к действительности.
 
– Кончай, не барышня… и мне малого жалко… не выдержал, напряг дикий… сколь он камни долбал? Там толщина метра в полтора… сначала шастал, как крот под землей. Один… фонаришка слабенький, сдох в тупичке, погас, под ноги мне подвернулся. В темноте мозги и у здорового завернутся. Отмучился, малый...

– Отмучился… – эхом повторил Андрей, давясь и заглатывая судорожный спазм.
Как слепой, он ткнулся в одну стену, потом в другую и, наконец, спросил:
– Канат у тебя есть?
– Откуда? – удивился кореец шепотом, рядом с покойником голос осел как-то сам собой. – Я ж тебя не из колодца вытаскивать собирался.
– Его с собой заберем, – сказал Андрей, медленно разделяя слова.
– С ума спятил? Мертвяка таскать! Вода, бля… по щиколотку.

Вода действительно покрывала уже весь пол на уровень где-то с ладонь и прибывала очень быстро,
натыкаясь на препятствия и закручиваясь в воронки.
– Сваливаем! Не то утопнем запросто.
– Сваливай. Я его не оставлю, – Андрей уселся на тумбочку.
– Ну, ослиная порода! На хрена ж я тебя выручал?
– Спасибо. Выручил. Без него не пойду.

– Черт! – кореец открыл рот, чтобы выпустить очередную порцию отборных ругательств, но близость умершего юноши остановила его. – Ладно! Возьмем малого. Захороним там, наверху.

Андрей плохо понимал, что тот имел в виду, но готов был повиноваться без лишних вопросов.
Кореец распустил ремень и обхватил им руки и туловище покойного. Затем стянул с себя рубаху, связал на горловине, сложил туда остатки еды, полторы бутылки минералки, еще в одну начерпал воды из бачка, стянул рукава в узел и перекинул через плечо. Потом подумал, вернулся к буфетной, извлек с самого низа пистолет охранника с запасными обоймами и сунул к продуктам. На другое плечо забросил автомат, подхватил по мышки безжизненное тело Славика и скомандовал:

– Живо, выноси вперед ногами, теперь уж так и положено. Шевелись.

Маленькая процессия двинулась против течения, заметно затруднявшего ход. Вода была не то чтобы ледяной, но достаточно холодной и доходила почти до колен, когда они приблизились к нужной камере, а по дну сползали к тупику и ворочались, как живые, крупные камни. На счастье, у обоих ботинки были достаточно высоки и удары не калечили ног.
 
Внутри, в самой камере, насыпь почти размыло. Опустив свою тяжкую ношу прямо в воду, кореец влез на спину Андрея и забрался в разлом. Труп в намокшей одежде отяжелел, как колода. Андрей с трудом удерживал его за голову над водой, а поток становился все стремительней, наполняя с шумом пещеру. Кореец вытряхнул рядом с собой содержимое узла, опустил из разлома рубашку и крикнул вниз:

– Цепляй за ремень, ну же…

Однако одной рукой удержать тело Андрей не сумел. Мертвый юноша скрылся под водой,
и одновременно из туннеля донесся ужасающий грохот.
 
Кореец свесился почти наполовину, подхватил Андрея за шиворот и рванул вверх. Инстинктивно взмахнув руками, тот вцепился в выступ и через секунду был втянут в грот. В воронке под ними бешено вскипел черный омут…

– Прощай, малый! Пусть твоя светлая душа поскорей улетит отсюда, – опустив голову, проговорил кореец, и голос его утонул в ревущем стоне стихии.

Воздух, которого было в «шнурке» не так уж много, с клубами пыли вода выдавила в грот. Смерч в подземелье взмыл вверх и, как в замедленной киносъемке, стал распадаться, клочьями оседать вниз и вползать в лабиринт.

Шок не настиг Андрея. Повалившись у края расщелины, он перевернулся лицом вниз и отполз на несколько шагов в сторону. Воздушная волна спала, а следом озерную воду неминуемо должно было выдавить в туннель. Оба понимали это так ясно, как если бы им пришлось решать классическую задачку про две проклятые трубы. Волею судьбы, они оказались в том самом чертовом бассейне, куда гигантский поршень Черного озера вдавливал свои тяжелые воды. Но что-то, вдруг, переменилось…

В расщелину снизу, каким-то чудом, внесло сорванную панель, и она, заклинившись под углом, теперь, как лопастью, подгребала внутрь всплывшие обломки пластика, крепежные рейки и прочий мусор. Дыру затягивало на глазах…

Сообразив мгновенно, какой шанс подарен судьбой, кореец метнулся к стене, где в забутовке ждали своего часа заготовленные кем-то камни. Орудуя прикладом автомата, он расшевелил кладку, а подоспевший Андрей, с невесть откуда взявшейся силой, помог столкнуть верхний ряд. Довольно быстро, переворачивая камни с боку на бок, им удалось завалить расщелину, под которой гулко ухали и стонали черные воды злобного озера.
 
Оба на какое-то время застыли, плохо соображая, чего миновали, надолго ли?
И можно ли считать, что миновали вообще?
 
– Что, костлявая, не достала? – наконец, ухмыльнулся кореец, отыскивая сигареты. – Давай, покурим, – обернулся он к Андрею и, щелкая зажигалкой, заметил: – вытяжки ни хрена. Видал, как пыль опадала? Фонарь у нас один на двоих, паря, да и то дохлый. Часов на шесть-семь хватит, если экономить. Гаси пока, передохнем чуток. Помянем малого. Великую службу он нам сослужил напоследок… Душа его светлая, глядишь, и здесь нас не оставит, выведет на свет божий.

Однако Андрей не спешил выполнять совет друга. Он направился к забутовке и в этот момент
что-то рассматривал за ней, подсвечивая себе фонарем.
– Ход тут, кажется, – сказал он хрипло.
– Перекрестись, если кажется, – кореец с удовольствием затянулся.
– Говорю тебе, ход, – настаивал Андрей.

Он опустил фонарь на землю, принялся долбать прикладом крайний камень, но не рассчитал удара
и выронил автомат.
– Оружие в руках интеллигента, что псалтырь у висельника, – вздохнул кореец, направляясь на подмогу.

Податливый камень от его точных ударов быстро вышел из гнезда. В самом деле, за кладкой была ниша. Еще один камень освободил достаточно места, чтобы в нишу можно было просунуть голову и даже подсветить сбоку фонарем. Любопытный Андрей заглянул первым…

Сдавленно вскрикнув, он отшатнулся и сел на землю.
Кореец с сократовским самообладанием докуривал сигарету и ждал сообщения.
– Там, это… – промямлил Андрей, – труп…
– А ты что искал? – философски спросил спецназовец.
– Я думал…
– Фонарь погаси, эксгуматор хренов. Ход, ход… Нам наверх ход нужен, а не вниз. Ниже некуда…
 
Между тем, он подобрал с пола фонарь и сам заглянул за забутовку. Мумифицированный, иссохший до почерневших костей труп голого мужчины в странной позе, на корточках, не произвел на корейца особого впечатления. Очевидно, ему приходилось видеть «сцены из загробной жизни» и похлеще, учитывая миротворческие миссии на востоке.

– Мертвяк как мертвяк. Старожил, видать. Не боись, не рассердится. Мы у него прощения попросим. На, помяни малого, легче станет, – и он протянул Андрею фляжку со спиртом.

Тот отхлебнул, перевел дух, пробормотал: «Царство небесное!» – и сделал еще один глоток. Кореец последовал его примеру. Закусили паштетом в пластиковой упаковке, предусмотрительно прихваченным из буфетной. Запили минералкой. В запасе оставалось еще две бутылки.

– Пошли, – вдруг скомандовал кореец, – покуда силы есть – попрем вверх.
– А дальше? – вяло спросил Андрей.
– Дальше будет виднее. Не гневи Бога, паря. Раз Он нас досель не оставил, значит, и дальше с Ним будем.

Оба поднялись одновременно, молча собрали пожитки, разделили кладь поровну и углубились в подземный ход: Андрей впереди, кореец за ним. Отыскав подходящий острый обломок твердого камня, последний, перед тем как покинуть грот, нацарапал на стене справа косой крест и стрелку по направлению подъема. Тускло-желтое пятно слабого света в кромешной тьме подземелья прыгало по редким, но довольно крутым ступеням, и оба благословляли судьбу и Бога, за то что этот живой свет торопил их вперед.


                Глава 10

                Режимный объект

– Накось, выкуси, – скрутил жирную фигу перед носом фотографа-криминалиста Паши начальник охраны режимного объекта 031, рыская по сторонам скучными, невыразительными глазами и не глядя в его удостоверение и пропуск с красной полосой по диагонали, предписывающий особые разрешительные полномочия предъявителю, – меня чуть не тырнули взашей, после последней утечки служебной информации.

– При чем тут я? – оправдывался Паша, щуря невинно-близорукие глаза.
– Ой! А то я поверю, что девку на члене правительства инопланетяне отщелкали, – намекнул на скандал с фотографиями прелюбодействующего премьера начальник. – Добро, хоть адресок сауны не объявили по всем брехаловкам. Твои фотки, точно, и не трави мне мозги.

– Господин полковник! – рявкнул Паша с такой строгостью, что охранник по привычке дернул бычьей шеей, – вы получили список офицеров, командированных штабом для рекогносцировки зоны особого режима в заповеднике «Ливонский замок», и предписание создать им условия для проведения операции в оптимально сжатые сроки?
 
– Сукин сын! – резюмировал полковник, делая незаметный кивок дежурному. -
Какое ты имеешь отношение к этому списку?
– Самое непосредственное. Я должен запечатлеть ослабленные точки объекта,
если вам это о чем-то говорит.
– Тебя снимут мои хлопцы в любой точке, без шума и пыли, если ты свой хитрый фокус сместишь на полградуса в сторону. Вы что, будете прибывать по одному? – протягивая руку к бумаге, доставленной дежурным в мгновение ока, спросил полковник.

– Нет. Это только я на пару минут спереди, своим ходом, – кивнул Паша на старенькую «девятку», припаркованную у обочины, и притворно вздохнул, – хотел с родственником по рюмке кофе раздавить, а он…
 
– Я при исполнении, – смягчая тон, сказал начальник караула, пропустив мимо ушей напоминание о брачных узах с троюродной сестрой фотографа. – Гостевая прибыла. Шмон по первому разряду. Не дергайся. С кем шуточки шутишь, Паша?
– Где шуточки? Только голые факты.

– То-то, что голые. Насмотришься, навидишься, сравнишь постную затируху со свиной ножкой, запеченной с чесноком, – продолжал тот, уводя молодого человека в сторону от КП, – сравнишь, – повторил он многозначительно, – и взвесишь, и поразмыслишь: за что радеть?

– За отечество, родимый ты мой.
– Отечество! – взвился полковник, и его тусклый взгляд воинственно сверкнул. – Я присягал отечеству!
– Который раз? – ехидно спросил Паша.
– Ты на что намекаешь? Своему независимому отечеству присягал один раз и на всю жизнь! –
торжественно подчеркнул он, вытаращив глаза.
– Ха! Один раз независимому, а прежде – один раз великому и нерушимому. Вот-вот выборы грядут, глядишь, новый рулевой появится и загребет опять не в ту сторону…
– Заткнись. Завистник ты. Нет у тебя будущего.

– Будущего нет ни у кого. Есть только настоящее. Настоящие бабки в настоящих банках или их отсутствие, настоящие болячки, сорок тысяч трупов после землетрясения в Ланкарадо и настоящий заморский гость в Аркадийской резиденции президента. А будущее, – Паша сделал паузу, поднес к губам пожелтевшие от фиксажа пальцы, смачно дунул на них и показал собеседнику щедро раскрытую ладонь, – вот оно, твое будущее…

– Ох, Паша, Паша, – покачал головой полковник, – ну почему ты их так ненавидишь? Другие придут – сырых дров наломают. Притерся бы, приспособился…
– Да потому, господин полковник, что я в натуре – жук-древоточец. Пра-а-тивные они, жуки, тощие, в говне сидят, гнилое и мертвое на труху перетирают, а здоровым и живым брезгуют… извращенец я, некрофилия моя страсть.
– Тьфу, балабол. Послал же Бог родственничка! Вон твои кореша подъехали. Догоняй…

У КП притормозил джип и из него посыпались «гаврилинские птенцы». Лучше бригады спецназовцев уточнить особенности местности и составить план дислокации и маскировки охранного взвода не могла ни одна служба управления. Прихватив специальный инструмент, профессионалы углубились в парк.

Вышколенные «птенцы» четко соблюдали инструкции, механически производили обмеры и, на всякий случай, отмечали в тренированной памяти незначительные, вроде бы, детальки быта режимной зоны. На специальной пленке, подлежащей проявке особым способом, Паша запечатлел гостевой дом и множество построек разного назначения, одна из которых была той самой злополучной баней, в которой голая девка оседлала грешного премьера. Но за какими именно стенами произошло «событие года», рассеянный фотограф не помнил. Ему это было не интересно.
   
 Турбаза «Синий лог», отмеченная на стратегических картах как режимный объект № 031 и затерянная в лесном массиве заповедника «Ливонский замок», строилась изначально для отправления нужд высшего класса без кавычек. Здесь устраивались, как и положено по полной программе, «царские охоты», пышные оргии и частные приемы особых гостей.

Иллариону такая информация уже давно не щекотала нервы. Но одно дело прочитать или увидеть на экране, а совсем другое пощупать ногой «земли обетованные». Правильнее было бы сказать: побродить около этих земель, потому что проникнуть на объект 031 можно было бы, разве что превратившись, как царевич Гвидон, в летающее насекомое.
 
Бродить, впрочем, тоже было не всегда возможно. С некоторых пор заповедник стал полигоном для натаскивания личных телохранителей и специалистов других, востребованных новым временем, профессий из частной школы Креза, обучение которых предполагало «специальные» условия. Например, группа «захвата» преследовала условного «противника», который не только жестко сопротивлялся, но и сам норовил захватить преследователей.

Обычно в качестве «противника» выступали «гаврилинские птенцы» в пропорции один к трем, а то и к пяти. «Птенцы» называли курсантов «телятами» и подчас отделывали профессионально и без пощады. Те тоже, случалось, не оставались в долгу. Но однажды «теленка» после прогона нашли с пулей в затылке. Полковник Гаврилин даже не стал проводить дознания. «Птенцы» работали без боевых патронов, и стравить их с «телятами» было все равно, что стравить волков с дворняжками. Через день в душевой частной школы Креза нашли еще один труп: этого курсанта удавили петлей из лески. Шла разборка между «телятами». Прогоны временно прекратили.
 
И все же, не беря в расчет всю зыбкость и дурную славу заповедника, Илька уговорил Пашу прихватить и его с собой, когда узнал про особое поручение друга. Прием и брифинг для журналистов в замке Рош отложили на сутки. И журналист Истомин свободный день решил потратить на… грибную охоту в окрестностях турбазы Синий лог, знаменитых, ко всему малоизвестному, безлюдьем и легендами про славянских богов.

Вместе с другом они отправились на его старенькой «девятке» в Максаковку, оттуда Паша повел машину сам, как и прежде случалось довольно часто в их рисковых и не всегда безобидных проделках. Илька практически на ходу незаметно испарился в нескольких сотнях метров от режимного КП и сейчас поднимался на пологий холм, покрытый звонким березняком, шелестящим по верху золоченой каймой осенней листвы, добросовестно изображая припозднившегося грибника. «Гаврилинские птенцы», с которыми покойный Пал Палыч вел крепкую дружбу, кой чего показали настырному старику, а тот, в свою очередь, успел поделиться с Илькой свежими впечатлениями по возвращении из своего последнего в жизни летнего отпуска.

За березняком к самому яру подступал сосновый бор с раскоряченной прогалиной после спонтанной и бурной деятельности бесследно сгинувших лесорубов. На вырубке реликтовых сосен, из-за которой «заповедник» судился с местным губернатором три года, оставались брошенные и незачищенные участки с корчеванными пнями.
 
Просчитав в уме только ему известную комбинацию, Илька подошел к одному, ничем не выделявшемуся, глубоко осевшему в опревшей хвое огрызку с торчащим сбоку клыком волокнистой древесины. Он взялся за клык обеими руками, и пень, подрезанный у самого основания по наружному охвату, плавно повернулся… Аккуратно выбранный в середине, этот лесной сейф хранил внутри маскировочный халат и оптический прицел, переделанный безымянным умельцем в классное смотровое устройство.

Через несколько минут, засев за скалистый выступ в зарослях можжевеловых кустов над обрывистым яром, протянувшимся в сторону элитной турбазы, Илька напрягся до онемения в лопатках и приник к оптическому прицелу.
Довольно большой участок усадьбы просматривался нечетко, зато в прицельной рамке с разметочным крестом по центру, как в кинокадре, фокусировалось все, что привлекало внимание. «Птенцы» проводили рекогносцировку без суеты, быстро, бегом перемещаясь вокруг усадьбы.

Пашу прикомандировали к старшему, с планом в руках, и фотограф добросовестно щелкал, тыча после пальцем в бумагу и делая на ходу в ней пометки. Возле усадьбы вся прислуга, очевидно, под руководством администратора мыла щетками плиточный настил, а садовники в боковых аллеях освежали декоративно подстриженные кусты.

Ничего необычного пока не происходило. Расслабившись, Илька припрятал до поры хитрую оптику в неприметную старенькую корзину, предусмотрительно заполненную наполовину кисточками кровянисто-сочной калины и смородиновыми листьями, за неимением грибных трофеев. Время перевалило за полдень, и ленивая истома от прогретого летним солнцем леса разливалась вокруг, размаривая и Ильку, притомившегося достаточно от сумятицы нагроможденных в последние дни событий. Он прилег на мягкую можжевеловую подстилку из опавших хвоинок, вобравших прощальную ласку ранней осени и источавших терпковатый с горчинкой, ни с чем не сравнимый запах.

Усадьбу, раскинувшуюся внизу, даже отсюда, сверху, невозможно было обозреть полностью: она простиралась на сотни гектаров, окруженная непроницаемым забором, выкрашенным под цвет густой, вытянутой вдоль ограды, посадки молодых елок. Бурая, вскопанная и разрыхленная, как на государственной границе, широкая контрольная полоса выполняла, очевидно, не только противопожарные функции.
 
Но особое впечатление произвел на Ильку главный корпус, развернутый парадной фасадной стороной как раз к холму, на котором устроился наблюдатель. Он походил на классические русские дворцовые ансамбли, хотя турбаза поднялась в заповеднике с нулей года три-четыре назад, и напоминал знаменитое шереметьевское Кусково не только архитектурой здания, но и самой планировкой прудов и парка, с беседками, фонтанами и другими хитроумными «затеями», вроде тира и карусели. И ностальгическая тоска об утраченном навсегда достала Ильку до самого сердца.
    
При виде копии архитектурного шедевра русских зодчих, генетический код Истоминских предков сработал автоматически. Невольное презрение ко всяким «царским деревням» с безвкусными железобетонными башнями, такими же тупыми и напыщенными, как их хозяева, надломило его красивые губы.
 
Да, здесь витал призрак большой власти, купленной за о-очень большие деньги, куда большие, чем достопочтенный граф Шереметьев выкачал из двухсот тысяч своих крепостных… Это был призрак не шумной и скандальной президентской власти. Президенты – всего лишь жалкие крикливые марионетки в руках «купцов» – тех, кто «выкупает» такую власть и право распоряжаться живым товарным «закладом», многими миллионами человеческих жизней. 

От таких крамольных мыслей журналист Истомин не мог освободиться даже в можжевеловом раю бабьего лета, потому что они ядовитыми иглами царапали его совестливую душу.
 
Он вдруг заметил внизу на шоссе странный кортеж из нескольких автомобилей и схватился за свою бутафорную корзину. Рамка оптического прицела вычленила машину австрийского посла с флажком на капоте, лазоревый лимузин и сопровождающий ментовский джип с вертушкой на крыше.

Переведя фокус внутрь усадьбы, Илька уже не увидел ни «птенцов», ни Паши, ни даже старенькой «девятки» у КП. А это значило, что ему добираться до Максаковки теперь придется на своих двоих и с включенной скоростью. Времени на десятикилометровую прогулку оставалось в обрез. Гости, по-видимому, начинали съезжаться загодя, а возможно, желали обсудить свои дальновидные стратегические планы до появления здесь главного действующего лица.


                Глава 11
                Чертов лабиринт

Медленно и осторожно пленники подземелья поднимались вверх по замшелым ступеням. Гораздо медленнее, чем бы хотелось, и подъем казался нескончаемым. Влажность, между тем, почему-то усиливалась.

Внезапно коридор расширился, подъем прекратился и они оказались в довольно просторной галерее; пол, вымощенный каменными плитами, повсюду покрывала плесень, равно как и поверхность свода, откуда доносился равномерный шум непонятного происхождения.

– Это вода… и шум – от ее движения по каменистому дну, – первым догадался кореец, – мы находимся под озером, совсем близко, в придонной какой-то части…
– Пожалуй, да, – согласился Андрей. – В старину люди умели работать с камнем. Видишь: ни одна капля не просочилась сквозь своды. Их скрепили притертой конусной кладкой на века.

Галерея была совершенно пустынна. Они продолжили путь по скользкому полу. Вскоре дорога снова сузилась и пошла кверху, появились каменные ступени, и уже совсем тесным коридором они взбирались вверх долгое время, казавшееся бесконечным, с трудом преодолевая крутой подъем. Наконец, выбравшись, как из печной трубы, оба очутились в круглом зале. Свод его посередине поддерживала кирпичная колонна, и отсюда в разные стороны расходились новые уровни. Несомненно, подземный лабиринт хранил многие тайны. Но не это привлекло их внимание.

Почти по центру, у самой колонны в потолке зияла здоровенная дыра, а груда щебня и несколько крупных камней свидетельствовали о том, что она проделана сравнительно недавно, может быть, и совсем свежая.

– Так вот откуда малый свалился, – размышлял вслух кореец. – Неужто «шнурок» из «Аквариума» аж до сих вытянули? Ну, да. По воздуховоду он уйти не мог. Там фильтры и стекловолокно, не сунешься шибко. Счастье еще, что инкубаторские по его следам сюда не приперлись…

Не слушая его, Андрей оглядывался по сторонам, внимательно присматриваясь к каждой детали подземелья, скупо освещенного фонарем. Мистическое, суеверное чувство как бы подсказывало, что ему это место известно, что он видел все это однажды и даже был здесь, во сне или наяву. Он явно узнавал и зал, и расходящиеся лучами галереи, где над входом в каждую красовалась вырезанная в камне пентаграмма и лепной символ.

– Боже, – простонал он, – дневник… дневник Марии Тураевой. Все точно: и старинный фонарь на железном крюке, и cвязка кованых ключей…
– Правда, – подтвердил кореец, снимая cвязку впечатляющих размерами, но изящной работы, ключей со стены. – Видать, малый не разглядел тут ничего и ринулся в открытую нишу. Все другие ходы заперты. Точно. Только один без дверей, тот, из которого мы вышли…
– Мы под островом, – прошептал Андрей, – в сатанинском гнезде Красинского. Значит, она была не безумна и это не бред… она описывала правду…

– Ты чего? – насторожился кореец. – Не дрейфь, тут на каждом кольце отметка. Живо выберемся. Я тоже думаю, что мы в катакомбах на суше. Воздуховод к компрессорной на острове подведен. Под него и «шнурок» тянули. Компрессоры в автоматическом режиме воздух закачивали. Там какие-то развалины, кладбище… 
– Я разбирал дневник одной женщины, она умерла, – путано стал пояснять Андрей, очевидно, думая о своем и не расслышав того, о чем говорил его спутник, – черный маг Красинский, ее муж, в подземельях устраивал сатанинские оргии… Пойдем, сам убедишься.

Андрей выхватил у корейца связку ключей и едва не выронил ее из рук, такой она оказалась тяжелой. Он выбрал один и направился к дубовой двери справа. Удивительно, но ключ отпер замок без особых трудов, и они оказались в большой квадратной зале с гербами и эмблемами, вперемежку с целым арсеналом холодного оружия и черепами, развешанными по стенам, задрапированным черной тканью до самого потолка.

Свод был выкрашен в голубой цвет и усеян серебристыми звездами. У входа стояли две статуи в фартуках, с лопаточками и молотками в руках; у стены громоздился большой вычурный буфет с посудой, а широкий дубовый стол посередине окружали двадцать четыре стула с прямыми спинками, такими высокими, что головы сидящих наверняка не были видны за ними. В соседней комнате находился шкаф, полный старинных, полуистлевших книг, на стене висел железный угольник и циркуль огромных размеров, а в углу разместились полки со свитками и коробками, отмеченными головоломными знаками.

– Нет, это не та галерея… Это совсем другое… – бормотал Андрей, – вот они, значит, где собирались, мастера-каменщики. Мария Тураева не зря упоминала про масонов. Выходит, правда, что до пожара на острове, под монастырем, была их тайная ложа.

– Музей подземный какой-то, – вслух удивлялся кореец, оглядываясь по сторонам, –
кого только черти сюда носили?
– Черти или кто другой занесли сюда масонов. Великое братство «детей вдовы».
Здесь заседала масонская ложа.
– Какая еще ложа? Для сирот? Театр, что ли…
– Да… почти что. Не время сейчас для объяснений; потом, это было черт те когда,
до потопа, – сказал Андрей.
– Их что – тоже затопляли, как нас?
– Ну, даешь! Выражение есть такое: до всемирного потопа, очень давно, значит.
Масоны – это тайный международный орден, по-русски означает «мастера-каменщики».
– Понятно.
– Что понятно?
– Ну, строители, значит. Вон какие лабиринты вырубили…
– Ничего ты не понял. Это тайный союз самых богатых и влиятельных персон, замешанных во всех крупных политических интригах, начиная от французской революции и заканчивая «третьим рейхом». Правила игры и все побрякушки «каменщиков», кстати, позаимствовали многие расплодившиеся секты и тайные общества, – Андрей указал рукой на стены, – я интересовался немного историей таких гнездовий. Именно мюнхенские «дети вдовы» помогли Гитлеру прийти к власти. Эти игры не так наивны и безобидны, какими кажутся на первый взгляд.

– Ясное дело: через такие ложи можно промеж собой договориться и свалить любого правителя. Но эта, вроде, пустует до выборов, – пошутил кореец.

– Неважно. Упражняться в масонских ритуалах и сегодня охотников много. Один мой приятель встречал итальянских «детей вдовы» совсем недавно. Они летом гостили у мэра и даже сделали гроссмейстером натурального академика, кажется, ректора медицинского института. Представляю, сколько баксов ему отвалили за такое представление. Вот бы здесь они порезвились…

– Смотри, еще одна дверь… – кореец направился в глубь короткого коридора, рывком распахнул створки, включил фару дальнего освещения на фонаре и направил луч в середину помещения.

Там оказалась спальня. Старинная кровать с позолоченным рыцарским гербом над фиолетовым шелковым балдахином и бархатным покрывалом такого же цвета, на первый взгляд, почти не поврежденная временем, стояла в центре убранной коврами и гобеленами по стенам комнаты. Кружевные подушки, живописно разбросанные повсюду, создавали впечатление жилой обители, покинутой хозяином совсем недавно.

Андрей прислонился к полке и едва не застонал, так явственно привиделся ему Свириденко: во главе стола, на дубовом стуле, с гербом Фогельзанга на высокой спинке. Игры сильных мира предстали ему сейчас во всем циничном откровении, особенно декорированные этой проклятой кроватью в фиолетовом убранстве… Мозг его прожгло раскаленной иглой: Ирина… Как может эта бедная девочка противостоять развращенному магу? Он кого угодно подчинит своей железной воле. Андрей задрожал всем телом и стремительно бросился вон. Кореец поспешил за ним.

Торопливо отперев другую дверь, они очутились в еще более просторной зале с мраморной столешницей посередине и статуей невообразимо злобного длинноухого урода. На стенах и у подножия статуи высечены были каббалистические знаки. Против каменного истукана, – точь-в-точь описанным в дневнике Марии, – на возвышении из двух ступеней поднимался своего рода престол, и на нем стоял семирожковый шандал с оплывшими черными свечами. Большая и очень старая книга в черном кожаном переплете цепью была прикреплена к этому престолу, а у подножия лежала каменная подушка художественной скульптурной работы.

Он уже видел однажды что-то подобное: только цепь тянулась к колоколу, и с его громовым ударом раскололся каменный свод подземелья… Перед глазами все медленно вращалось, и астральный двойник – он сам, в окровавленном офицерском френче со связанными руками – возник в памяти. Мучительное видение прошлой жизни снова неотступно преследовало его.
 
Масалитинову показалось, что вот сейчас он сойдет с ума… в голове у него все помутилось: молодая женщина с густыми распущенными волосами лежала, распятая на столешнице, а вокруг нее топталось и визжало стадо высокородных самцов… Он побледнел и без чувств рухнул на пол.

– Экий ты, паря, нежный. Как девка. Черта не видал? Так этот, что две капли такой же, как с острова. Родственнички, должно… – приговаривал кореец, заботливо смачивая лоб Андрея остатками воды.

Он вытащил своего подопечного в центральную круглую залу и уложил на кучу щебня. Обморок, впрочем, у того прошел быстро.
– Чертов лабиринт… подземелья Красинского… мы в храме люциферианской общины, – придя в себя, заговорил Андрей. – Перед тем престолом сатанистами совершались черные мессы. Душно, – он оттянул ворот рубашки, – здесь пахнет кровью… Уйдем поскорее.
– Я ж не против. Давай, командуй, которую дверь теперь отпирать следующей.

Масалитинов приподнялся на локте и осмотрелся кругом. Внезапно он увидел Славика Лагунова. Поэт явственно предстал перед ним в длинном серебристом плаще, и светлые отросшие волосы слегка искрились на концах у него за спиной. Лицо его выражало спокойствие и даже тихую радость, он улыбался, явно указывая рукой на дверь, перед которой стоял. И тотчас силуэт призрака стал бледнеть, растворяться, он как бы прошел сквозь стену и окончательно исчез…

– Вон ту отпирай, – Андрей протянул руку по направлению входа, не отмеченного лепным символом, всем телом откинулся назад и бессильно прикрыл глаза.

Кореец направился к двери, на ходу подбирая в связке ключ без отметки. Замок открылся без лишних усилий, и, в самом деле, за ней оказался узкий коридор. Он вернулся к другу и принялся заботливо, как терпеливая сиделка, хлопотать около него.

Довольно скоро Андрей смог даже подняться. Медлить не стоило: одному Богу было известно, какие еще сюрпризы таит подземелье. Они углубились в туннель с множеством ответвлений и тупиков, через который, в конце концов, вышли к лестнице. Подъем, хотя и был довольно крутым, скоро окончился. Парни выбрались на небольшую площадку у широкой и высокой каменной плиты, как бы нарочно вставленной в нишу и запирающей вход. Ни малейшей щели или выступа не было на гладкой стене, и только странные рисунки и пентаграммы испещряли всю поверхность.


                Глава 12

                Удар дуплетом

– Очаровать жену посла, моя дорогая, вам будет совсем нетрудно. Она, кстати, окончила биофак МГУ и прекрасно говорит по-русски. Не стану объяснять, какое влияние эта дама имеет на своего неуклюжего мужа. Я подозреваю, что дипломатические кружева в посольстве плетутся по ее изящным узорам. Ее благосклонность и симпатия исключительно важны для устройства нашего будущего. Советую вам потрудиться над этим, – давал последние наставления Сергей Юрьевич своей прелестной спутнице, снизив скорость на участке дороги, примыкающем к турбазе «Синий лог».

– Не могли бы вы не требовать от меня слишком многого? Я устала от ваших бесконечных советов, –
отвечала ему Ирина безразличным тоном.
– Вам скучно, дорогая, но скоро это пройдет. Вы увидите так много известных и просто знаменитых людей, притом совершенно раскрепощенных и в такой непринужденной обстановке… Ха-ха-ха! – засмеялся курфюрст каким-то своим мыслям. – Нет, нет, не подумайте, что это как-то изменит наши отношения, повлияет на форму… Ваше перевоспитание в духе Эмманюель не входит в мои планы.
– Я вас не понимаю, – Ирина повернулась к нему в пол-оборота.

 Ей показалось, что Свириденко заглотнул ее всю, как удав, похотливым взглядом и вспомнился отвратительный сон. Не глядя на спутницу и постукивая красивой рукой со старинным перстнем на среднем пальце по кожаной оплетке руля, он как бы исподволь гипнотизировал жертву, вызывал в мозгу эротические галлюцинации, откровенные и бесстыжие, охватывающие все ее существо жарким ознобом. Потребовалось немало усилий, чтобы совладать с отравленным, пораженным какой-то болезненной проказой воображением.

– Если вы думаете, – слегка переменившись в лице, продолжала Ирина, с трудом отводя глаза от колдовского черного бриллианта, вспыхивающего холодным огнем в голове змея, – что я боюсь уединения с вами, то должна вас успокоить или разочаровать. Это не так, – окончательно овладев собой, твердо сказала она, – иначе я не согласилась бы на эту поездку.

– Но дорогая, у меня и в мыслях такого не было…
– Ваши мысли, – вздохнула Ирина, – мне хорошо известны в определенной мере. Вы давно желаете владеть мною безраздельно и, возможно, до конца моей жизни.
– Но что же в этом плохого? – едва заметно улыбнулся Свириденко.
– Люди должны принадлежать только самим себе и соединяться в одно целое по воле сердца, а не владеть друг другом, как работорговцы. Не стоит продолжать разговор об этом.

– Я с вами совершенно согласен, дорогая. Думаю, что и вы, соединившись со мной однажды, пересмотрите свои взгляды и, наконец, успокоитесь. Я люблю вас и вовсе не собираюсь узурпировать вашу свободу, не говоря уж об остальной чепухе, которую вы только что наговорили от скуки, – нахмурился Сергей Юрьевич.
– Я, кажется, в самом деле, зря вас обидела, – смягчилась Ирина, – не сердитесь, мне трудно справиться с отведенной мне ролью в импровизированном спектакле неизвестного автора.

– По-моему сам Господь импровизирует достаточно часто, – миролюбиво пошутил Свириденко, принимая извинения Ирины, – я уверен в вашем благоразумии и в том, что все устроится наилучшим образом. Мы уже подъезжаем, дорогая. Не держите себя так… строго. Поверьте, вас ожидают приятные и незабываемые впечатления.

Машина впереди сбавила ход и, не тормозя, проехала через автоматические двойные ворота. Лазоревая дива курфюрста проследовала за ней, а милицейский джип остановился на служебной парковке за КП. У парадного подъезда вышколенная прислуга, соблюдая все правила этикета, встречала гостей.

Фогельзангу со свитой приготовили правое правительственное крыло, а в левом, гостевом, в двух номерах поместились Сергей Юрьевич с невестой. Австрийский посол с супругой направились к посольскому коттеджу, который находился тут же в усадьбе, в нескольких метрах от дворцового здания. Очевидно, здешние правила были ему знакомы. Он шутил с комендантом и помахал рукой Свириденко.

– Как устроитесь, составьте мне партию в бильярд, – обернулся он к курфюрсту, – а наши дамы, я думаю, тоже найдут занятие по вкусу. Так я жду вас в игорной…
– С удовольствием, – приветливо отвечал Свириденко уже вслед послу.

Комната Ирины оказалась настолько просторной, что даже поначалу слегка шокировала гостью. Хотя, впрочем, это была не одна комната, а целых две: небольшой гостиный холл с эркером в ампельных цветах и роскошная спальня, из тех, которые ей доводилось видеть только в кино. Вся в золотисто-абрикосовых тонах, контрастных с шелковистой обивкой стен и пола густого цвета сосновой хвои, комната походила на королевский будуар, и девушка оробела на какое-то время.

Дорогие картины кисти неизвестного сюрреалиста поразили ее воображение с первого взгляда не меньше, чем окружающая обстановка. Ирина разобрала в углу только скромное А.И. и вздрогнула: почему-то в инициалах художника ей померещилось имя Андрея.

Картины написаны были маслом в смешанном стиле, воздушные мазки импрессиониста художник сочетал с яркими и контрастными тонами. Оголенный нерв сюжета на холсте живой струной резонировал в душе: на фоне почти черного ночного неба крупно изогнулось мистическое животное, напоминающее гибким силуэтом русскую гончую; собака оперлась лапами на вишневую деку концертной гитары с виртуальным, свитым в бесконечную спираль грифом; а внизу, у края, стоял на коленях крошечный музыкант, молитвенно воздев кверху руки.
 
Ирина вдруг как бы увидела другой план картины: темный фон, очерченный янтарным силуэтом, явно был безликим образом совсем юной девушки, и теперь он проступил на первый план, окруженный золотистым ореолом длинных волос, струящихся по плечам и груди… Эффект картины сработал так неожиданно, что от полотна трудно было отвести глаза. Мольбу, нежность и затаенную страсть оживила кисть неизвестного мастера…

В гостиной висела другая его же картина: медленно кружил в туманном осеннем воздухе желтый кленовый лист, а далеко, очень далеко, в кривом карикатурном ракурсе изгибались и рушились скульптуры и здания... И в этом беззвучном, парящем, плавном каком-то крушении была предрешенность, апокалипсическая неизбежность… В бледных тонах она воспринималась покорно, без страха, и только теплый желтый лист навевал тихую грусть…

Стук в дверь заставил вздрогнуть Ирину. Приглушенный рокот знакомого голоса вернул к действительности.
– Дорогая, вам ничего не нужно? Сейчас придет горничная и подскажет вам, как пользоваться благами сей, мало доступной простым смертным, цивилизации.
– Нет, нет, спасибо. Все хорошо, – отвечала Ирина, приоткрыв дверь, но не приглашая Свириденко войти, – я любовалась картинами. Они прекрасны. Не беспокойте меня, пожалуй, до вечера. Мне нужно разобрать вещи и приготовиться к ужину.

– Конечно, дорогая. Вы можете пригласить парикмахера или кого захотите; например, заказать кофе… я отправляюсь в игорную. Признаюсь, что в бильярде я не силен… одна надежда: заговорить этого господина.
– О, в этом вы наверняка преуспеете, не сомневайтесь, – подбодрила жениха Ирина, – до вечера, дорогой.

Она прикрыла дверь, залившись краской до корней волос. «Дорогой… как же это у меня выскочило?» –
с опозданием досадовала на себя Ирина.

Слетевшее с губ невесты слово буквально сразило Сергея Юрьевича наповал, и он еще с минуту столбом торчал у двери, а опомнившись, проследовал в парк, где в летнем павильоне его поджидал австрийский посол.
   
В этой загадочной стране Иоганн Вейлер чувствовал себя не очень уверенно. Геополитический расклад к третьему тысячелетию стремительно изменялся, и профессия дипломата из почетной ссылки, в которую зачастую отправлялись разжалованные политики, превратилась в довольно авантюрную и опасную во всех отношениях.

Вот и сейчас он поджидал Свириденко у игровой вовсе не за тем, чтобы продемонстрировать виртуозную технику дилетанту. Свой коронный удар дуплетом ему предстояло исполнить не на зеленом сукне, а на абстрактном поле с весьма неопределенными границами, отчего шансов забить в лузу золотой шар оставалось совсем мало.

– Я рад, – проговорил он, делая шаг навстречу приглашенному партнеру, – что у нас есть некоторое время, для того чтобы, как любят говорить в вашем прекрасном городе, расставить точки над «е», ваше сиятельство.
– От всей души постараюсь оказаться вам полезным, – отвечал Свириденко, понизив насколько возможно свой оперный баритон.

– Вы не возражаете, если мы прогуляемся по парку? – спросил посол и, не дожидаясь ответа, взял под локоть ученого мужа и указал тростью в сторону боковой уютной аллеи.

– Помилуйте, какие могут быть возражения? Буду откровенен – я и сам искал возможности поговорить с вами наедине. Не скрою: публичное заявление Фогельзанга поставило меня в трудное положение. Во-первых, я не подозревал, что многочисленная родня, среди которой есть члены королевских фамилий, так мало занимает его. А во-вторых, уж вовсе сюрпризом явилось то, что ему известна моя родословная, хотя Ватикан рассматривал ее больше года.

– Вашей особой занимается Интерпол, ЦРУ и, в последнюю очередь, ФСБ. Смею вас уверить, что даже мне вверена особая миссия, – прервал его Вейлер, – эти организации – не ваша дурацкая мэрия, где не могут счесть бюджет, а деньги берут из какой-то тумбочки. Вам известно что случилось в «Аквариуме»?

– Что там случилось? – Свириденко остановился.
– Не прикидывайтесь Иваном. Вы не могли не знать, что станция в карантине.
– Ну да. Во всяком случае, никаких сигналов утечки оттуда больше не поступало.
– А они и не могли поступить… от мертвецов.
– Что вы такое говорите? – насторожился Свириденко. – Впрочем, я к станции имею весьма косвенное отношение.
Это ведомство службы безопасности.

– Но почему-то именно вам друзья из Италии инвестировали миллион долларов на изучение мутационного синдрома, – очень тихо заметил Вейлер, глядя себе под ноги, – а до этого было еще несколько траншей в программу конвенции сверхсекретного присихотропного оружия, к которому ваш учитель Грязнов приложился собственноручно. Именно с вашей подачи запустили программу в «Аквариум». Вы не можете не знать, что после выброса последовала неуправляемая реакция поглощения энергий живых материй. Счастье еще, что она была направленной, а не рассеянной, и сработала аварийная защита станции.

– Ну, хорошо, – проговорил, заметно разволновавшись, Свириденко, – я не стану ничего отрицать, поскольку вы неплохо осведомлены обо всем. Чем, собственно, могу быть полезен?

– Ничем. Но я должен вас предупредить, что положение архисложное. Вчера Фогельзанг говорил с правителем по телефону пятьдесят две минуты. Станцию необходимо запаковать в саркофаг. Если произойдет утечка информации и станет известно, что в «Аквариуме» вместо изучения вашего мифического синдрома проводили исследовательские эксперименты с энергиями живых материй военные специалисты, используя украденные разработки профессора Грязнова в области сверхсекретного биоэнергетического и психотропного оружия, случится международный скандал такого масштаба, последствия которого вряд ли можно представить.

- В чем же проблема? – Свириденко пытался понять, к чему клонит этот пройдоха-дипломат. – В деньгах? Но я не располагаю такими средствами. К тому же программа миротворцев меня не касается. У вас что, есть доказательства моей причастности… – он осекся, потому что Вейлер сильно сжал его локоть.

– Проблема в том, что в карантине осталось шестеро солдат той вашей части, что стоит в замке Рош. Ваш полковник, – посол произнес слово «ваш» с подчеркнутым сарказмом, – сказал, что пока не вернет своих парней, никого к «Аквариуму» не подпустит.
 
– Как? – взвился Сергей Юрьевич. – Откуда они? Кто допустил «птенцов» на станцию?
– А уж это вам господин Гаврилин расскажет. Дело в том, что если он расконсервирует станцию,
процесс может выйти из-под контроля.
–  Какой процесс?

– Ликвидации, разумеется. Фогельзанг возит с собой дистанционный пульт химической стерилизации объекта. Как правитель ядерную кнопку. Насколько мне известно, урны с «прахом» лаборантов уже разосланы по адресам. Их семьям выплачены страховки. Вчера граф предложил вашему президенту компенсацию за летний выброс в размере половины государственного бюджета вашей страны, с непременным, разумеется, условием запаковать объект в саркофаг. В случае отказа, он воспользуется пультом и запустит химическую стерилизацию станции. Кто в вашей стране откажется от таких денег?

– А в вашей бы отказались? – съязвил Свириденко.
– Ну, будет, будет. Я понимаю, что вы расстроены. Не мог же я вас не предупредить. Возможно, понадобится и ваше личное вмешательство на переговорах с господином Гаврилиным. Сейчас в замок Рош вылетели силовые министры, губернские представители правителя, штабные генералы, словом, «русского медведя» попытаются уломать. Надо бы это дело завершить миром.

– Да, конечно, – согласился Свириденко, огласка лабораторных исследований никак не входила в его планы.
– Вот еще что, – посол резко остановился и повернулся лицом к собеседнику, – возможно, вы станете наследником несметного состояния. Только полный идиот инвестирует свои деньги в промышленные структуры вашей страны. Подумайте об этом. Я уполномочен предложить вам весьма выгодные варианты, притом на выбор.

– Благодарю вас, – сухо сказал Свириденко, – при случае воспользуюсь вашими советами непременно.
– Учтите, что с таким капиталом вы, в первую очередь, становитесь опасным здесь, у себя на родине, для вашей политической элиты во главе с алчным правителем. Этого никто не допустит. Вам будет грозить самая примитивная физическая расправа, что-нибудь вроде неисправной газовой колонки. Немедленно, слышите, немедленно уезжайте отсюда, если Фогельзанг де-юре сделает вас своим наследником. Это мой последний и, поверьте, дружеский совет.

Оба молча проследовали к парадному крыльцу и, раскланявшись, расстались до вечера.
 
Сергей Юрьевич поднялся в свои апартаменты и заперся на ключ. Ему хотелось обдумать все хорошенько. Он был готов к предложенному послом сценарию, но то, что «гаврилинские птенцы» смешают все карты, предположить не мог. Также трудно было просчитать теперь, как поведет себя полковник, известный своим необузданным нравом и отцовской любовью «птенцам». К тому же бешеные спецназовцы могли и сами заварить крутую кашу. За что ни возьмись – все требовало трезвого подхода и тщательно выверенной оценки. Между тем, времени до приезда щедрого заморского гостя оставалось совсем мало, что-то около двух часов. Курфюрст грузно осел в пухлое кожаное кресло, облокотился о подлокотник и погрузился в глубокое раздумье. Со стороны могло бы показаться, что он задремал.


                Глава 13

                Ночная увертюра

Известие о том, что с Фогельзангом в резиденцию «Синий лог» следует сам правитель, Иоганн Вейлер получил из дипломатической миссии буквально накануне прибытия правительственного кортежа. Державного мужа сопровождали некоторые министры и лица, список которых уточнить в миссии не смогли. Учитывая неофициальность визита, посол нервничал, потому что совершенно не ожидал такого поворота событий.

– Вы готовы спуститься к ужину? – спрашивал он по телефону Сергея Юрьевича. – Они уже подъезжают. Сюда направляется, как мне только что стало известно, ваш правитель.
– Это серьезно меняет программу? – после короткой паузы уточнил Свириденко.

– Вряд ли, ужин в непринужденной обстановке близких родственников не имеет жестких программ. Примите к сведению мой совет: вечерний костюм не нужен, что-нибудь очень простое, полуспортивное, вполне подойдет.
– У меня такого нет. Разве что цивильный костюм.
– Нормально. Минут через тридцать мы ждем вас в гостиной. До встречи, – в трубке запищали гудки.

Свириденко тут же перезвонил невесте.
– Дорогая, правила игры существенно изменяются. Мы будем представлены правителю. Он прибывает с минуты на минуту. Вы разобрали багаж?
– Нет, – с заметным волнением в голосе отвечала Ирина, – только чемодан с вечерним платьем.
– Оставьте его на завтрашний банкет. У вас в шкафу несколько коробок. Достаньте синюю. Вам, я надеюсь, понравится мой маленький подарок. Через двадцать минут я за вами зайду. Надеюсь, вы будете готовы…

Ирина извлекла из шкафа коробку и нашла в ней очень дорогое платье простого покроя из ткани, какой никогда раньше не видела: на шелковой основе ручным шитьем закреплялись перламутровые чешуйки. Она облачилась в новый наряд, платье лежало на ней безупречно. «Да, вкус у него отменный», – не могла не отметить Ирина. К платью прилагалась шелковая шаль с длинными кистями и туфельки из «Саламандры», в точности соответствующие размеру ее ноги. Последнее вовсе смутило Ирину. «Хитрец, наверное, подробно все выведал у тети», – подумала она, с удовольствием разглядывая себя в зеркале. Между тем, Свириденко уже стоял на пороге.
 
В костюме цвета майских грозовых туч с фиолетовой искрой он был неотразим. Темная шелковая рубашка и жемчужно-белый шейный платок, в тон обуви, дополняли ансамбль. Теперь было ясно, почему он рекомендовал невесте именно это платье: внешне молодая пара смотрелась безукоризненно. Ирина пригласила жениха в гостиную и продемонстрировала свой наряд со словами:

– Вот, исполнила ваше пожелание в точности.
– Богиня… – прошептал Свириденко, – рядом с вами все вокруг меркнет. Я просто слепну и никого больше не вижу.
– Сегодня вам не придется напрягать зрение: правителя трудно не разглядеть.
– Да, спорить не стану… – со вздохом согласился Сергей Юрьевич, беря под руку свою избранницу и направляясь к выходу.

В большой парадной гостиной, убранной безвкусно и с характерными излишествами, вроде золоченых фризов и обилия пошлой лепнины, царила атмосфера возбужденного ожидания хозяина резиденции. Бесшумно металась по мягким коврам прислуга, в последний раз проверялась сигнализация, охрана занимала свои невидимые посты. И вдруг всех смело, а снаружи донесся шум.

– Прибыли, – шепнул посол.
Обе пары, Иоганн Вейлер с женой и Сергей Юрьевич с невестой, стояли у холодного громоздкого камина, из топки которого доносился приятный аромат сухих березовых поленьев, сложенных «шалашом» над горкой тонких лучин.

Томительные мгновения завершились, и наконец, на полшага пропустив вперед Альфина Фогельзанга, порог гостиной переступил потомок князей Междабожских. Несмотря на выкопанные дворянские корни, Великий князь и державный муж в одном лице оставался удивительно блеклым, невыразительным человечком, даже рядом со Сморчком, в котором чувствовалась дьявольская хитрость и мертвая хватка.
 
Гости проследовали в центр залы. Далее началась официальная часть представления присутствующих, в соответствии с этикетом. Сопровождавшие хозяина лица, среди которых оказался зачем-то и министр финансов, с вежливой скукой ожидали приглашения на ужин. Через час, слегка расслабившись и разомлев от ужина, государственные мужи выглядели совсем по-иному.

За столом Фогельзанг, слегка поковыряв фруктовое суфле серебряной ложкой и пригубив бокал с соком манго, не спускал своих орлиных глаз, восхищенно блиставших в серых морщинистых веках, с Ирины Александровны. Под этим взглядом аппетит у нее, кстати, не испортился, поскольку оба – и она, и Сергей Юрьевич – были достаточно голодны. Молодых людей усадили напротив родственника, слева от правителя. И хотя стол был овальным, за которым не отдавалось предпочтения месторасположению отдельных лиц, все же субординация проступала достаточно явно.

Первый тост, как и полагалось, правитель поднял за высокого гостя, осушил бокал до дна и после этого окончательно преобразился. Он плоско шутил, жадно закусывал, задавал наигранный тон «простака» в непринужденной обстановке и всем своим видом подчеркивал, что решился на поездку в резиденцию исключительно для короткого и приятного отдыха в кругу друзей и соратников.
 
Точно также вела себя и его камарилья. Но искушенный в подобных приемах посол отметил, что нервозность, скрытая под фривольными шутками, витавшими в спиртных парах дорогих напитков над экзотическими блюдами местной кухни, говорила сама за себя. Эта публика собралась вовсе не на случайный уик-энд. Каждому из присутствующих была поставлена конкретная сверхсекретная задача, которую изощренные чиновники отрабатывали уже сейчас.

С другой стороны, именно ему, Иоганну Вейлеру, предстояло практически одному нейтрализовать атаку на несметные капиталы Золотого Паука, в значительной мере служившие гарантом благоденствия австрийских банков, а за одно и суверенности маленькой альпийской страны – последнего форпоста некогда процветавшей громадной империи, земли которой, кстати, в недалеком прошлом украшал ливонский замок Рош.

Не менее сосредоточен был и Сергей Юрьевич, хотя внешне это никак не проявлялось. Он живо развлекал дам, – жену посла Марлен и Ирину, – веселя их остроумными анекдотами, и одновременно выслушивал болтовню министра финансов, сидевшего за столом от него по правую руку.

– Только в тире здесь можно отдохнуть по-мужски, – нашептывал на ухо соседу министр, пряча в бокале с шампанским ухмылку циника, – любая цель – ваша, если только захотеть.
– Я не умею стрелять, к сожалению.

– Тогда я приглашаю вас в сауну. Не сразу, конечно же, немного погодя. Мы там всегда собираем мальчишник. Хотя сегодняшний вечер украшают такие дамы… настоящее сокровище, особенно ваша невеста.
– Спасибо, – сухо поблагодарил Свириденко и, извинившись, обратился к Ирине: – хотите мороженого, дорогая? На веранде накрыт шведский стол с десертом, мы можем подышать воздухом.
 
– Нет, нет, Сергей Юрьевич, – запротестовала Марлен, – мы с Ириной вас покинем на пару минут, не противьтесь.
– И не думаю. Без вас, Марлен, нам было бы совсем одиноко, – улыбнулся Свириденко искушенной в дипломатических и светских приемах интриганке.
– Не преувеличивайте, – сказала она, – вас ждет ваш дядя. Он смотрит в нашу сторону. Пойдите же и обнимите его.

Фогельзанг уже поднялся со своего места и направился в гостиную, многие гости последовали за ним. Иоганн вел графа под руку и о чем-то говорил с ним, склонившись к уху.

Свириденко ничего другого не оставалось, как последовать совету плутовки. Он подошел к камину, возле которого в кресле расположился Фогельзанг.
– Как ты себя чувствуешь, мой милый, в этом осином гнезде? – пошутил граф, отодвигая посла и прерывая последнего на полуслове. – Я любовался за ужином твоей невестой. Такому выбору может позавидовать любой мужчина.
– Спасибо, мне приятен ваш комплимент вдвойне, потому что Ирина не может сейчас нас слышать. Она так же скромна, как и красива, и не любит похвал в свой адрес.

– Неужели? Настоящий цветок, ароматный и свежий… – Фогельзанг зажмурил глаза.
«Черт бы тебя забрал, – подумал Сергей Юрьевич, – под угрозой семейная честь, моя репутация, будущее, личная безопасность, а этот похотливый трухлявый пень растаял от смазливой девчонки…»
– Мне хотелось бы уединиться с вами на несколько минут, – сказал он своему новоиспеченному родственнику.
– Ни в коем случае, – капризно возразил Фогельзанг, – зачем? Никто не смеет здесь нам мешать.
 А вот и мой друг!

К камину, шаркая по паркету лакированными туфлями, приближался правитель. Но до чего же все-таки он был убогим! Плебейская внешность вполне соответствовала его манере держаться и разговаривать. Даже приглушенный мягкий свет гостиной не мог ничего исправить.

«Каков народ, таков и правитель», – горько отметил про себя Свириденко, потому что сейчас, как никогда раньше, сам осознал себя частью этого народа, лучшей, аристократической частью, в который раз оскорбленной и униженной бездарным правителем и его министрами, ворами и аферистами. Он, вдруг, на миг перевоплотился в курфюрста и ощутил себя настоящим мудрым монархом, щедрым и благородным, способным облагодетельствовать свой нищий измученный народ…
 
– Вам нравится мой племянник? – спросил граф.
– Прекрасный молодой человек, – отвечал правитель, – как ваши успехи? – обратился он к Свириденко, опускаясь в кресло, но затем подскочил, очевидно, мало интересуясь ответом, и наклонился к камину, – сейчас мы разведем огонек… – он нащупал на раме заготовленную коробку со спичками.
 
Тонкие лучины вспыхнули, и прозрачные языки пламени лизнули сухие поленья.
– Чудненько, правда? – потирая короткопалые руки, продолжал гостеприимный хозяин, снова занимая место в кресле.
– Восхитительно, – подтвердил Фогельзанг, и хищный блеск его орлиных глаз приглушили морщинистые створки свинцовых век, – присаживайся, Серж. А кому, кстати, ты поручил свою жемчужину?

– Ирина Александровна беседует с Марлен.
– Иоганн, – тотчас окликнул посла граф, – разыщи-ка свою супругу.
Я желаю видеть прекрасных дам около себя.

Посол немедля исчез, а к камину бесшумно поднесли и опустили на ковер мягкий полукруглый диван и еще два кресла. Гостиная сама собой опустела, никто больше не нарушал уединения хозяина резиденции и его гостя, кроме племянника графа. Сергей Юрьевич не спешил присесть, ожидая невесту. Тотчас в дверях появился Вейлер, ведя дам под руки, и произнес с дежурной улыбкой на устах:

– Дорогой Альфин, – его обращение прозвучало довольно громко; очевидно, хитрый лис желал подчеркнуть свою близость к графу, – я счастлив исполнить ваше пожелание.

– Садитесь, милые, – отвечал граф, щурясь от удовольствия, – вы, Ирэн, вот сюда, поближе к старику и рядом со своим будущим супругом. А вам, Марлен, будет удобно там с Иоганном, – он указал рукой на диван. – Шампанского! – граф взмахнул сухонькой кистью с птичьими, когтистыми пальцами, – я желаю сказать тост.

Немедленно откупорили бутылки и разлили в бокалы шипящее и пенящееся вино.
– За любовь! – коротко произнес Фогельзанг, поднявшись с кресла, –
за счастье быть молодым и прекрасным!

Мужчины выпили стоя.
 
Неожиданно правитель запел фальшивым тенорком:
– От любви моей до любви тво-о-ей…
 
Незримый аккомпаниатор за роялем подхватил мелодию, и полумрак гостиной, освещенной ароматными восковыми свечами, наполнили звуки музыки.
Правитель шагнул к Ирине и жестом пригласил девушку на середину залы.

Напевая старомодный шлягер, он обнял ее за талию, сосредоточился, как фигурист отставил зад, слегка подогнул ноги в коленках и проделал с прелестной партнершей несколько неуклюжих па перед изумленными зрителями. Затем возвратился с девушкой к камину, благодарно кивнул и, разведя руки для объятий, воскликнул, слегка заикаясь:

– Оч-чаровательная… я вас удочер-рю…
– Это невозможно, мой друг, – спокойно заметил Фогельзанг со своего места.

Бедняга уронил руки, странно согнулся, как будто у него заболел живот, но ничего не спросил в ответ.
Ирина и Сергей Юрьевич тоже молчали.
– Вчера, – продолжал граф, – я составил новое завещание. Поскольку оно затрагивает интересы
гражданина вашей страны, думаю, сейчас не мешает озвучить  некоторые его пункты.

– Конечно, – уныло согласился правитель, – я готов выслушать ваши требования.
– О чем это вы? – удивился Фогельзанг, растягивая губы в подобие светской улыбки, – ультиматумы – не мой стиль.

– Мне нездоровится, извините, – сказал хозяин, нарушив беседу совершенно трезвым и ровным голосом, – позвольте мне вас покинуть. Надеюсь, вам есть о чем поговорить с вашим племянником. А все, что вы пожелаете мне сообщить, я выслушаю завтра утром.

После этих слов державный муж с достоинством удалился, поддерживаемый под руки выросшими, как из под земли,
тайным советником и министром иностранных дел.

– Отдыхайте и вы, мои дорогие дети, – ласково сказал Фогельзанг, обращаясь к Сергею Юрьевичу и его невесте, – утром я вам преподнесу свой маленький сюрприз. Подойди ко мне, моя девочка, – протянул он сморщенную руку к Ирине, резво притянул девушку к себе и поцеловал в лоб, – спокойной ночи…

Граф отвернулся, прикрыл глаза и, казалось, мгновенно уснул.
 
Иоганн Вейлер подхватил под локоть Свириденко, Марлен обняла Ирину, и они немедля покинули гостиную, в которой остался дремлющий граф, заботливо опекаемый неизменными своими секретарями и статной переводчицей, итальянкой по происхождению и тезкой исторической кинозвезды, смахивающей на Лорен в пору бабьего лета и расцвета франко-итальянского кинематографа.

Сквозь смеженные веки Альфин Фогельзанг видел, как Софи прилегла на диван и секретари
рассосались в боковые комнаты.

Он чертовски устал. Весь этот пошлый маскарад в обезьяньем питомнике глупых министров со своим хиленьким вожачком смертельно наскучил ему. Он знал наперед, что за пышным приемом последует торг, настоящий азартный торг, где на кон выставят его миллионы. Хотя любого из них можно было купить по дешевке, со всеми электростанциями, нефтяными скважинами и прочей дребеденью, уже давно не щекотавшей ему нервы. Или превратить их всех в пыль, в политические трупы. Можно было «заказать» вожачка на любой вкус. Зеленого, коричневого, голубого… А затем развлечься предвыборной битвой потных «титанов», примеряя сусальные короны каждой своей марионетке по очереди. Какая скука! Фогельзанг зевнул.

Он наслаждался новым пасьянсом: на бал приехали король, королевич, две дамы, валеты и шестерки следом…
Но червонная дама выходит вон… это ребенок, цветок… О, как дорого он бы заплатил за то,
чтобы самому сорвать его.

Обновленный и сильный организм Фогельзанга возбуждал старую увядшую плоть, и неуемные фантазии заставляли громко стучать крепкое сердце тридцатилетнего донора, вшитое в его грудь искусным хирургом. Врачи обещали изменение и внешнего облика. Постепенное, поскольку замененные органы вырабатывали свои секреты медленно, и процесс общего омоложения мог затянуться на годы, на десятки лет.

«А что, если повеселиться на собственных похоронах? – мелькнула в голове старого извращенца дерзкая мысль. – О, это будет моноспектакль. Спектакль для одного актера. Бенефис его величества короля Поющая Птица! Потом косметическая операция и…»

Похотливый старик представил в своих объятиях нежную девушку и застонал от мучительной страсти,
охватившей его целиком. Он сбросил плед, поднялся с кресла и тенью скользнул к дивану,
на котором отдыхала Софи. Его паучьи лапы рывком откинули подол тонкого вечернего платья
и вцепились в мягкое тело женщины, а слюнявый рот впился в гладкую шею.

Через мгновение она, не издавая ни звука, умело подчинилась немым желаниям старика.
Натешивши вволю свою омоложенную плоть, Сморчок оставил безмолвную Софи и, как ни в чем не бывало,
снова перешел в кресло у камина; рядом на чугунной решетке горкой дотлевали березовые угли.

«Глупец! – подумал он о своем племяннике. – Король умер. Да здравствует король!
Твоя роль будет яркой, но короткой, очень короткой, мой мальчик».


                Глава 14

                Заговор троих

К приезду именитого гостя в заповеднике «Ливонский замок» срочно обустраивалась «потемкинская деревня». Губернаторы трех областей, сходящихся границами на Черном озере, поначалу решили продемонстрировать все, на что было способно их изнасилованное ретивыми предпринимателями хозяйство. Но шитая белыми нитками примитивная идея раскрутить Золотого Паука на щедрые инвестиции в родовом гнезде Фогельзангов могла лопнуть по швам, потому что ни ярмарка сельских продуктов, ни народные промыслы, ни выставка сомнительных достижений разоренной местной промышленности не могли привлечь внимания этого вредного старикашки.
 
Однако потомки великого комбинатора – губернаторы и мэры – тоже были не лыком шиты и решили устроить… фестиваль. Да, да! Фестиваль искусств и вернисаж. Не зря же Фогельзанг с таким благоговением соблюдал наказ своего дядюшки и лично следил за тем, чтобы ни при каких обстоятельствах картины Жозефа Свира не покидали стены замка Рош. А на страну, чей флаг развевался на воротах древнего замка, возлагалось одно непременное условие: музей и картинная галерея должны были оставаться доступными для осмотра всем желающим.

Замок Рош, занесенный в каталог бесценных шедевров европейской культуры средневековья, был взят под охрану ООН. Впрочем, несмотря ни на что, целевые субсидии международных благотворительных обществ на его реставрацию испарялись прямо из банков, не доходя не только до подрядчиков, а и до ответчика-губернатора, что было самым обидным, потому что отдуваться за разворованные миллионы приходилось именно ему. Какие-то крохи, конечно, перепадали, но по крупному счету обида засела так глубоко, что «Его превосходительство» упорно искало случая отыграться тоже по-крупному. И такой случай, наконец, представился.

В серьезных восстановительных работах замок, как ни странно,  мало нуждался, если нуждался вообще. Непостижимым образом он сохранился великолепно, нормальная эксплуатация могла быть восстановлена в очень короткий срок. Но с момента дислокации в заповеднике частей спецназа, доступ к строению прекратился и музей-заповедник действовать перестал. К счастью, учебный полигон и казармы у командования хватило ума разместить в отдалении от памятника архитектуры на два километра, и теперь прилегающая территория срочно декорировалась под крупномасштабный очаг культуры.
 
Трава на лужайках была подстрижена, деревья аккуратно подрезаны, мохнатые кусты превратились в садовые скульптуры. Осенний пейзаж предполагалось расцветить в день приезда высокопоставленной особы ансамблями народных песен и танцев со всех примыкающих округов, и с раннего утра репетиции и подготовка шли полным ходом.

Обо всем этом дотошному журналисту Истомину поведали в Максаковке родственники фотографа Паши, которых тот имел чуть ли ни полдеревни, потому что сам был родом оттуда. Вся деревня стояла на ушах уже два дня, а еще точнее – двое суток. Девки и бабы мыли и скребли чертов замок внутри, а мужики «реставрировали» европейскую жемчужину снаружи.

Одновременно из областного центра перевезли практически все запасники местных музеев и выставили в парадных залах такую экспозицию, какой могли бы позавидовать даже в Лувре. Здесь было все: от гетманских курительных трубок до боевых доспехов ливонских рыцарей и походного трона польских королей.

Самым же блистательным выглядел Бальный зал, освещенный знаменитой хрустальной люстрой из оперного театра, срочно закрывшегося на капитальный ремонт, и «одетый» в заказные портьеры, шитые к юбилею державной картинной галереи в подарок от мэрии. Словом, зал сиял, а шедевры Жозефа Свира, как бы обновившиеся сами по себе, заняли достойные места на стенах в благородных рамах из золоченого резного багета.

Паша и Илька, отоспавшись на славу у гостеприимных родственников, примеряли вечерние костюмы к званному ужину, на котором оба были аккредитованы, благодаря Илькиной расторопности. Брифинг для журналистов центральной прессы из трех фестивальных областей на приеме такого ранга требовал соблюдения соответствующего этикета, и молодые люди тщательно проверяли друг друга, чтобы не допустить промашки.

В это время за окнами послышался знакомый шум подкатившего газика инспектора рыбнадзора. Инспектор был мужем дочки двоюродной сестры Пашиного дяди по матери, тетки Клавдии, у которой они сейчас и гостили.

– Хлопцы, – строго сказал с порога Дмитрий Ильич, – продаю сенсацию.
Сколько у вас в газете платят за сенсацию?
– Смотря какую, – резонно заметил Илларион.
– Самую, что ни на есть, натуральную.
– За такую могут и взашей, в лучшем случае, или как Пал Палычу…
– Да, обидно за мужика, вечная ему память, – согласился инспектор, –
упертым был. Мы с ним весь берег облазили на другой день, после смерти профессора. Ан нет, ему индикатор подай, с которым Грязнов до озера утром отправился. Жена покойного, царство Небесное, ему порассказала, что Аркадий Львович природный фон проверял, подозрение у него было, я так думаю. Чернобыль-то всех настращал. И ведь нашел эту хреновину! Неделю рылся на берегу и нашел.

– Может, лучше бы не искал… – задумчиво сказал Паша.
– Ну да, здесь бы сейчас сидел, с нами, – согласился Дмитрий Ильич, –
так сенсацию покупаете или как?
– Или как. Валяй, не тяни резину.
– Гаврилину по шапке дают. То есть переводят в штаб с повышением.
Генеральские погоны, небось, навесят.
– За что? – насторожился Илька, хотя на тему военных рокировок Крез наложил «табу».
– Откуда мне знать? Понаехало начальства тьма, меня в Позамчую бухту, на рыбзавод,
не хотели пропускать, оборзели совсем. Кажись, сам министр пожаловал.
– А сенсация где?
– Трошки погодь, будет тебе и сенсация.
– Как, еще? – даже слегка растерялся Илька.
– Ха, слушайте сюда, – хмыкнул инспектор, копируя хорошо известный приморский сленг, – помните, как умер Гришка Греков? Ну да, точно так же, как и профессор представился. Так вот, девица одна, дочка профессорского дружка, запамятовал, как его звали, сейчас беременная. Они с сестричкой погужевались с Гришкиными дружками в ту ночь, и теперь у нее пузо растет. А счастливого папаши-то в части нет. Она к полковнику: «Вы, дескать, как отец родной… обязаны и все такое». Гаврилин только руками разводит. «На задании, – говорит, – ваш дружок». «Какое такое задание? – ревет девка. – Пусть распишется, а потом – хоть на войну». «Жди», – говорит полковник, а сам черней тучи. Кто ж не знает, что его шестеро «птенцов» в карантине на станции, где этих чертовых мутантов изучают.

– Выходит, он своих солдат сдает?
– Да погоди ты. Он же военный человек. Прикажут, повяжут, и все дела. Со станцией связи нет уже двое суток. Говорят, они сами отключились. Может, померли все?
– Гаврилин поклялся своих «птенцов» вытащить, – сказал Илька. – Я еще позавчера про это знал.

– Ни хрена ты знать не мог, потому что никто ничего еще не знал. Мой родной брательник связистом служит. Он принял последний звонок, и доложил бате, что лаборанты ихние взбунтовались и поперли на «птенцов», как на охрану. Решили, что те их под озером гноят. Тогда один боец бросился своего земляка выручать. Тот у них в изоляторе лежал, как приговоренный, под колпаком. На том и связи конец.
 
– Елки-моталки, они ж перебьют друг друга, и к выходу не пробьются, карантин ведь, – встрепенулся Паша.
– Ага. Уже двое суток электронщики на компьютерах систему взламывают, а эту чертовую заслонку поднять не могут. Она ж на автоматических блокираторах. Тут еще эти понаехали… Говорят, что их датчики на центральном пульте зафиксировали готовность к химической ликвидации станции.
 
– Так ведь люди ж там… живые люди… – тихо сказал Илька.
– Только без соплей, – заметил Паша, – были живыми. Авария на засекреченном военном объекте – дело серьезное. А как вслед за «птенцами» мутанты наружу выпрутся? Должен полковник про это думать или нет? Когда гангрена начинается – живо палец под нож, а то и всю ногу, по пах…

– Чего было – видели, чего будет – поглядим, парни, – вздохнул Дмитрий Ильич, – Гаврилин попросил на сутки отсрочку для передачи дел. Еще не вечер…
 
Илька смотрел в окно и не слышал ни Пашиных аргументов, ни последних слов инспектора. Чувство полной беспомощности придавило его так внезапно и сильно, что даже сосредоточиться и осмыслить то, что он узнал только что, ему было трудно.

Над молодыми спецназовцами, опытными полковниками, штабными рысаками, учеными мужами, дипломатами и даже самим правителем, которого он видел однажды совсем близко и почему-то слегка пожалел – таким он казался уставшим, худеньким, лысоватым, с подрагивающей головкой и картофельной, спекшейся физиономией, – над всеми этими суетящимися зачем-то людьми сидел, нахохлившись, столетний старикашка – Сморчок – с живым блеском в хищных глазах, маленьких и круглых, в морщинистых серых веках, как у орла.

Он, словно Бог, распоряжался их судьбами и решал: жить или нет им под солнцем. Ильке вдруг пришло в голову, если следовать рыночным законам, что Сморчок вполне может купить их страну и, теоретически, всю планету… Можно было свихнуться от этой мысли, но между тем, она была не такой уж бредовой.

– Господин журналист, – вернул его к действительности Паша, – нам пора отчаливать. Открытие фестиваля через два часа, надо поторопиться: кое-кто из ребят обещал мне подкинуть одну вещичку…
– Что еще? – живо спросил Илларион, стряхнув с себя накатившую было депрессию.

– Терпи. Так и норовишь поперед батька…
– Ладно, но предупреждаю: уморить меня своими сенсациями вам не удастся.
– Посмотрим, – хитро сощурился Дмитрий Ильич, – сейчас последнее доскажу. Так вот: выезжаю вчера на трассу и глазам своим не верю – дамочка такая городская, вся из себя, с автобуса на развилке слазит. Чувствую, что знакомая. Подогнал поближе: батюшки светы – профессорша наша, Леонида Архиповна.

Я торможу, дверцу нараспашку, культурно здороваюсь, в машину ее приглашаю и спрашиваю, куда везти. Дача-то сгорела. А она прямиком в часть, к Гавриле Петровичу направляется. Оказывается, Архиповна в журналисте, который из Москвы приехал и у Толстого, того, что на Ирке жениться хочет, жил все лето, родственника своего признала, которого с молодых лет ищет. Представляете?
 
– Ни фига себе! – ахнул Паша, – а полковник при чем?
– …а при том, что Архиповна вдолбила себе в голову, что журналист тот с дружком рассорился из-за Ирки, и Толстый упрятал его в свою лабораторию, которая у военных под секретом.

– Что-то я плохо соображаю, – перебил его Илька, – уж не про курфюрста ли речь?
– Какого курфюрста? – удивился инспектор, – я про Свириденка Сергея Юрьевича докладываю. Всем известно, как Ирка по журналисту сохла. В канун смерти Гришки Грекова обедали они у профессора, так она аж лицом помертвела, когда их проводила. Через нее Гришка с горя и шастал по берегу, пока не погиб. Ежели правда, что Толстый дружка своего из ревности упрятал куда, так только в «Аквариум».
 
– Вот те раз, ну и хохмач! – хмыкнул неунывающий Паша, – а если тот хлопец из изолятора
и есть москвич? Ай да вдова, ай да молодец! Джеймс Бонд в юбке.
– Погоди, – недоумевал Илька, – она же была у моего шефа и просила помочь разыскать своего
родственника, журналиста, в Москве. Фамилия у него красивая, театральная такая… Вспомнил! Масалитинов.

– Точно. Именно так она его и называла. Андрей Михайлович Масалитинов. Сынок ее братца двоюродного. Ну и что? Вы в Москве, а мы тут, по донышку поскребем, – заметил инспектор, – завез я, значит, Леониду Архиповну в часть и к полковнику лично доставил, потому что мы с ним корешуем не со вчера, да и профессоршу я шибко уважаю, серьезная дама. Какой у них разговор вышел, сказать не могу. Не знаю. Вот такая моя сенсация… Теперь только приятного вам ужина осталось пожелать, хлопцы. Гоните тачку поживей, не то гости заморские весь закусон сожрут, знаем мы их аппетиты.
 
– Спасибо, Дмитрий Ильич, – машинально пробормотал журналист.
– Не за что. Мы с Иваном Лукичом, крестным моим, с утречка на острове полазаем. Там ихняя компрессорная. Через воздуховод, конечно, хлопцам не выбраться, а все ж таки поглядим: говорят, старые подземелья под островом. Вдруг, как они с «Аквариумом» сообщаются?

– Спасибо, – еще раз сказал Илька, пожимая руку инспектора, – пора нам, Дмитрий Ильич.
На войне, как на войне… не поминай лихом.
– Ну-ну, рано сматывать портянки. Еще потягаемся с генералами… Горячку только пороть не надо. Про что знаешь молчи, про что не знаешь выспрашивай. И за Толстым в оба приглядывай. Я в Подзамчей бухте моторку для вас с Пашкой поставлю. Он знает где. Ежели чего, дуйте прямиком на остров…

Дмитрий Ильич обнял Ильку, похлопал по спине и подтолкнул к дверям. Когда тот вышел, он истово перекрестился. «Господи помилуй! – прошептал он. – Кабы с чортами связались, так еще полбеды. Вот жизнь! Мутантов развели. Тьфу! А пруд зарыблять некому. И в озере рыба не живет. Прости нас, Господи!..»

Паша уже сигналил со двора. Ему и Ильке предстояла нелегкая, непростая работа, а уж об опасности, риске и последствиях и вовсе некогда было думать. Сейчас следовало любой ценой отобрать в репортаж все, что только возможно из пестрого хоровода вокруг Золотого Паука, раскинувшего свои сети за необозримые горизонты. От их репортажа зависела судьба тех, кто оказался заживо погребенным в могильнике. На этот час еще, возможно, живых…


                Глава 15

                Предрассветные бдения

 На шелковых простынях в роскошной постели Ирина сомкнула глаза только под утро, когда тусклый осенний рассвет уже пробился в полукруглую арку окна у верхней кромки гардин. Нужно было сберечь хоть немного сил для самого главного, для того, чтобы незаметно исчезнуть с праздника в замке Рош, попасть в часть спецназа и добиться,
чтобы ее выслушал полковник Гаврилин.

Она больше не сомневалась, что индикатор, найденный на берегу Гайсиным, давал ключ к разгадке гибели ее дяди. Как биолог Ирина могла живо представить широкий спектр и мощь управляемых энергий живых материй, поскольку дядя не раз объяснял ей опасность своих научных разработок, которые прекратил и уничтожил после первых же лабораторных результатов. Наученный горьким опытом кражи безобидной, по сравнению со всем остальным, «Мышки» и примером трагической судьбы Славика Лагунова, профессор добровольно отрекся от дела всей своей жизни и собственными руками уничтожил всю техническую документацию.

  А всю ли? Этот вопрос мучил Ирину, она обязана была встать на защиту чести покойного. «Мертвые сраму не имут», и теперь, в случае утечки секретной информации, дядю могли обвинить в чем угодно, даже в том, что он намеренно продал свое изобретение. Легко представить большого ученого «отцом» оружия страшной силы:психотропного оружия уничтожения человечества, и свалить на него всю ответственность за неотвратимую трагедию. С помощью такого вооружения можно было «смоделировать» целые страны, перезаселить материки, всю планету, начать космические войны… И все это теперь было не дикой фантастикой, не вымыслом возбужденной психики неуемных литераторов, а реальностью. Осязаемой реальностью, от которой во рту появился металлический привкус смерти…

Вдруг, в голове у нее явилась мысль, что люди сами моделируют свое будущее: вся нечисть из бредовых фантазий давным-давно реализовалась в обычной жизни и перешла на другой, как говорится, качественный уровень. Да, сегодня наивен инженер Гарин со своим гиперболоидом, но неистребима жажда власти – неограниченной, беспредельной и безнравственной. Потому что власть и нравственность – понятия несовместимые. Почему же люди не могут осмыслить этого и, как бессмертный Томмазо Кампанелла, смоделировать свой «Город Солнца», свою империю равных возможностей и справедливых законов?

Ей вспомнился Андрей так явственно, как будто встал рядом. Она словно бы увидела его печальное лицо и руки...
 
 Но что это? Руки его были связаны в запястьях веревкой, как у Пленника, который однажды явился к ней в гипнотическом сне. Ирина закрыла глаза, но от этого видение стало только отчетливей: он стоял в полумраке, у каменной стены с низким дугообразным сводом, и протягивал к ней связанные руки…

 Она вскрикнула, широко раскрыла глаза и села на постели. Догадка о том, что с Андреем случилось что-то страшное, ранила ее в самое сердце. Как в полусне она прожила эти месяцы и сейчас не могла понять, почему не стала искать его? Почему так долго ничего не предпринимала? Не попыталась даже узнать у кукольника его московский адрес или телефон. Конечно же, он не мог просто забыть о ней! С какой стати? Одна-единственная ночь… Но зачем ему понадобилось куда-то бежать? Разве после того, что было, нужны еще какие-то доказательства и слова?

Ирина кусала пальцы, чтобы не закричать от боли, охватившей ее, как если бы вдруг отказал наркоз под ножом и ее живьем резали на куски… а Андрей стоял рядом и протягивал к ней связанные руки…

  «Он в плену, – лихорадочно сообразила она. – Но почему? Кто его держит? Конечно, он ведь журналист… послали в горячую точку, захватили в заложники… А кукольник все знает, но не говорит мне. Он и не скажет. Тогда как узнать? У кого?

Гаврилин… нет, полковник не станет заниматься судьбой журналиста. Потом, это другое государство. Чужой монастырь, какое им до нас дело?» – вдобавок она не спросила даже фамилии москвича. Теперь и подавно не у кого узнать, Свириденко наверняка не захочет говорить о нем. Ирина всхлипнула в голос, не сдержавшись, но тут же смолкла. Действовать предстояло быстро, по-мужски, раз она уж предполагала такой сценарий событий. Ясно было и то, что в одиночку выиграть эту смертельную схватку шансов нет.

Неожиданно вспомнился скандальный корреспондент из «Высшего класса». Она сразу узнала его, только вида не подала. Это он выкрикнул в зале: «Не выходи, расторгни помолвку!». Красивый парень, как же его имя? Илларион Истомин! Да, да, именно так он представился. У него наверняка в Москве есть знакомые или друзья. Хотя найти в столице журналиста, не зная ни адреса, ни фамилии, все равно что искать человека по родинке на спине.

Кажется, Илларион сказал, что аккредитован на брифинге в замке Рош… Сама жизнь подбрасывает спасительный шанс! «Он там будет, и поможет, по крайней мере, связаться с полковником», – с надеждой подумала Ирина. Теперь нужно было немного поспать. Просто необходимо. Часа два, хотя бы. И уговаривая себя так, Ирина действительно крепко уснула.

Прощаясь после ужина у парадной лестницы, Йоганн Вейлер шепнул на ухо Свириденко:
– В бильярдной сейчас никого. Нам надо поговорить, приходите.
– Хорошо, – согласился Сергей Юрьевич, – я скоро буду.

Он проводил Ирину к спальне, торопливо пожелал «спокойной ночи» и откланялся, позабыв о своих обещаниях удивить невесту ночными забавами державного бомонда. А возможно, просто угадал ее настроение.

Через пятнадцать минут, переодевшись в шерстяной спортивный костюм и на ходу обдумывая свою «партию», наследник многомиллиардного состояния уже направлялся в павильон. Там действительно никого, кроме австрийского посла, не было, или казалось, что нет. Незримая охрана присутствовала повсюду, но не только не мельтешила перед глазами, а и вовсе была невидима. Без привычки к здешним правилам игры, создавалось впечатление полного уединения.
Иоганн поднялся к нему навстречу с дивана и жестом пригласил в парк: помещение могло прослушиваться службой безопасности.

– Вас ожидают в сауне, знаю, знаю, – опередил он курфюрста, – таков здешний обычай. Хорошо, хоть здесь, в резиденции, русскую парную заменили европейские сауна и бассейн. Я чуть не умер однажды на Байкале, прямо на банной  полке, высеченный самым грубым образом горячими вениками, а потом меня едва не утопили в ледяном озере, бр-р-р… Ваши традиции, согласитесь, все же варварские, – он дружелюбно взял под руку Свириденко и продолжил: – Сходите туда. Отдохните в компании государственных мужей, расслабьтесь. Но только не теряйте головы!

– С чего вдруг? – отвечал Свириденко. – Или вы думаете, что там станут обсуждать завещание графа?
– Без всяких сомнений. Именно для этого вас приглашают. Не попадитесь на удочку пьяненьких простачков. Черт возьми, они никогда не пьянеют!
– Но я вовсе не пью, – возразил наследник.

– Неважно, – посол наклонился к самому его уху, – помяните мое слово: вам предложат даже трон правителя. Не за горами выборы… А драку еще не заказывали всерьез, потому что некому платить.
– Я никому не собираюсь платить, – Свириденко явно не желал понимать, к чему клонит посол, к тому же у него были свои собственные планы на эфемерное, пока что, богатство.

– А вам никто и не позволит, – с нескрываемым ехидством проговорил тертый дипломат. – Уж не думаете ли вы, что граф доверит вам самостоятельно распоряжаться сколько-нибудь солидным состоянием? Вы и помыслить не можете о том, как изменится ваша жизнь, потому что не представляете, о каких оборотах идет речь. Подумайте лучше, какую страну вам предпочтительней выбрать для учебы. Вам предстоит многому научиться.

– У меня два высших образования, – невежливо перебил посла Свириденко, – я доктор психофизических наук, профессор психотроники и эйнионики, почетный член академии Тантры в Риме…
– Оставьте свои регалии, мой друг. Они не принесут вам даже приличной пенсии в этой отсталой стране. Есть только одна наука, в которую следует вкладывать капитал: бизнес.

– Но я не желаю продавать бензин, мне это не интересно, в конце концов!
– Ничего, слышите, ничего изменить уже не удастся. Ставки сделаны и партия разыграна. Вам выпадет крупный… о, очень крупный выигрыш! Поэтому не усложняйте свою жизнь и не делайте лишних глупостей. Ничего не обещайте этим жирным котам, вашим министрам. Скажите, что подумаете обо всем, поразмыслите на досуге. Мы упростим задачу: ведь нет нужды размещать капиталы. Фогельзанг, очевидно, назначит скромную ренту, чтобы присмотреться к вам получше. Запомните, мой молодой друг, вам предстоит сдать серьезный экзамен.

Свириденко молчал, ему не хотелось продолжать этот странный разговор. Создавалось впечатление, что Вейлер посвящен в интриги Сморчка и выступает в роли его адвоката. Но тут благоприятные обстоятельства избавили его от общества чиновного пройдохи.
– Вот вы где! – из боковой аллеи вынырнул министр иностранных дел. – А обещали заглянуть на наш мальчишник… – он искоса взглянул на Вейлера. – Вы, я знаю, не любитель попариться, тогда позвольте увести вашего собеседника.
– Да, пожалуйста, – ледяным тоном произнес посол. – Мы просто решили подышать воздухом после ужина. Не стану вас задерживать, приятного отдыха, – он раскланялся и удалился в сторону своего коттеджа.
– Пойдемте, мой дорогой, все уже заждались, – и он увлек за собой курфюрста.

Живописная картина предстала перед глазами молодого академика, едва только он переступил порог элитарного места отдыха. Возле нефритового бассейна возлежали на цветных кушетках дородные, в большинстве, неприкосновенные тела членов правительства в самых непринужденных позах. Другие государственные мужи разгуливали по залу в простынях, обернутых вокруг их объемистых торсов на римский манер. Некоторые балдели в воде, подхватывая закуску и напитки с плавучих столиков.

Экзотические растения свисали со стен, распространяя сладкий, но ненавязчивый аромат восковых бледных цветков. Все было, между тем, очень пристойно, и даже то, что в бассейне с министром по чрезвычайным ситуациям резвилась Марлен в одних крошечных полупрозрачных трусиках. Ее крепкая маленькая грудь нисколько не мешала их дружеской возне, без всяких эротических намеков. Куртизанки не обслуживали сегодняшний вечер, это было очевидно, массажисты и банщики тоже скучали без дела.

С появлением курфюрста, публика оживилась. Марлен из вежливости поинтересовалась, почему Ирина не захотела поддержать такую приятную компанию, и тут же снова занялась своим кавалером.
 
Министр финансов, с которым Сергей Юрьевич был уже знаком, и еще двое других увлекли его в другую, небольшую уютную комнату отдыха, скорее массажный кабинет или кабинет для интимных услуг, так казалось на первый взгляд, по крайней мере, судя по эротическим картинам теплых возбуждающих тонов на стенах. Расположившись с комфортом, сановники завели разговор сначала в шутливой, а потом все в более острой и откровенной форме.

– Не думайте, – говорил главный финансист страны, – что денег у вас может оказаться слишком много. Их никогда не бывает слишком… А вот хлопот прибавится. Поверьте, я не каждому предлагаю свою руку. Вот она, – и он протянул холеную пухлую ладонь, – это рука честного человека. И я говорю вам это с чистой совестью.

– Вы просто физически не можете предложить ее каждому, – пошутил курфюрст, не спеша скрепить рукопожатием предложение министра. – В моем понимании, ваша честность не может подлежать ни малейшему сомнению. В противном случае вашей персоной заинтересовались бы известные службы.
 
– Вы правы, мой дорогой, – вздохнул министр, – каждая мизерная ошибка, неумышленная оплошность – и вот уже сфабриковано преступление против государства и его институтов. А уж эти пираньи-журналисты рвут по живому просто на ровном месте.
– Искренне вам сочувствую, – проговорил Свириденко, наслаждаясь ломтиком киви.

– Завтра, нет, уже сегодня, Фогельзанг ознакомит вас с завещанием. Подумайте только: из простого ученого вы превратитесь в богатейшего человека планеты.
– Стать простым ученым, как вы только что выразились, мне стоило гораздо больших трудов, чем разбогатеть, – заметил Сергей Юрьевич. – Я не собираюсь оставлять научную работу.

– Но помилуйте, – министр финансов взвился на месте, – все капиталы Фогельзанга вложены в трансконтинентальные корпорации!
– А вам что за дело? – резонно поинтересовался курфюрст.
– Вы, что же, не патриот своей независимой страны? – истерично спросил тот, который разыскал его в парке.
– Почему нет? Именно как патриот я и собираюсь учредить несколько институтов, исследовательские лаборатории, заняться фундаментальной наукой.

Присутствующие переглянулись. Похоже, они не ожидали такого странного поведения этого типа.

– Ваша первоочередная задача, – медленно проговорил человек, не представленный раньше наследнику и сидевший в тени, на некотором отдалении от всех, – инвестировать все свободные средства в экономику собственной страны. Вы меня понимаете?

По негромкому четкому выговору и по тому, как почтительно все слушали говорящего, можно было сделать вывод, что человек этот занимал очень высокий пост. Но Свириденко плохо знал публичных политиков, и сейчас, в сауне, не мог отличить друг от друга даже тех, на кого обращал раньше внимание. К тому же он был слегка растерян. Эта стая шакалов могла растерзать кого угодно. Ему вовсе не хотелось сделаться их добычей преждевременно.

– Хорошо, я обдумаю ваши слова, – почти слово в слово повторил он напутствие Вейлера.
– Это разумно, – продолжал сановный чиновник. – С вами станут считаться. Вы сможете сделать
политическую карьеру.
– Хотите предложить мне баллотироваться на президентских выборах? – не удержался курфюрст. –
Организовать блок или партию?
– Вы не политик, – усмехнулся тот, не повышая голоса. – Подумайте лучше о гарантиях своей
безопасности. Мы еще вернемся к этому разговору, – и он удалился.

В тихом и ровном голосе говорившего прозвучала прямая, ничем не замаскированная угроза.
Свириденко откинулся на спинку дивана, не произнеся в ответ ни слова. Все было достаточно ясным: ему, наследнику олигарха, поставили ультиматум: либо он поделится будущим наследством с теми, от кого зависит его безопасность, либо… либо война. Или эмиграция. Но какой от этого у них выигрыш?

Курфюрста бросило в пот. Кто дал им право так говорить с ним? Разумеется, нужно уехать. И как можно скорее и дальше. Хотя, если речь пойдет о физической ликвидации, то расстояние не поможет. Ничего не поможет. Что ж, тогда развернемся лицом к врагу. Недаром же Фогельзанг стремился сюда, на восток… Значит, он никого не боится, потому что хитер и силен. Потому что сумел заставить шакалов питаться падалью и лизать ему пятки… Но отчего же тогда угроза прозвучала так откровенно? Черт возьми, он еще не получил ни цента, а уже должен сражаться за свои капиталы. Почему? С кем?
На эти вопросы ответа не было.

Оправившись от неловкости, вызванной жестким тоном тайного советника, а это был именно он, «серый кардинал», министры захлопотали вокруг молодого наследника заморского гостя. Загремела музыка, запрыгали акробаты, неизвестно откуда появились полуобнаженные девушки, привлекательные и скромные в первые минуты общения, если эти качества применимы к древнейшей профессии, которой они владели, судя по всему, виртуозно.

Марлен, к тому времени, из бассейна исчезла, и отсутствие благородной дамы (не исключено – иностранной шпионки) сразу сказалось на непринужденности обстановки. Рекой полились дорогие напитки, девушек купали в шампанском и растирали коньяком, они раскрепощались все больше и демонстрировали свои прелести так долго и откровенно, как только этого хотелось присутствующим. Здесь же, на цветных диванах происходили соития в самых оригинальных позах, а к услугам чересчур стеснительных были уютные кабинеты. Впрочем, сановные чиновники в зрелищных сценах участия не принимали. Они либо отдыхали в парилке, либо вообще испарились.

– В купальне напротив вьются голубки, – ухмылялся попечитель наследника, министр иностранных дел, не отходивший от новичка ни на шаг, – хотите взглянуть? Вот, кстати, одна пара из образцов, – он захихикал и ткнул пальцем в двух юношей с розовыми выпуклыми ягодицами, целовавшихся у окна.
– Ну, это уж слишком, – фыркнул Свириденко.

Министр незаметно сделал знак рукой, и юноши тут же исчезли. Затем он предложил собеседнику покурить травки или размяться на тренажерах, можно было заглянуть в казино, сыграть в русскую рулетку и даже сделать ставки и расплатиться настоящим банковским чеком, выданным в кассе незамедлительно.
Однако курфюрст не принимал участия ни в азартных, ни в плотских развлечениях веселой компании, чем, вероятно, разочаровал многих наблюдателей.

Он не любил щекотать свои нервы острыми ощущениями, не брал в займы, тем паче банковскими чеками, а групповой секс не возбуждал в нем желания никогда. Он был слишком брезглив, а может быть, просто влюблен.
Все же поспешно откланиваться Свириденко не стал. Он понимал, что каждый его шаг тщательно прослеживается и анализируется. Поэтому, освежившись в бассейне, наследник растянулся на кушетке, демонстрируя благодушное настроение и полное спокойствие.

К рассвету публика притомилась и разбрелась по своим апартаментам. Всем нужен был отдых. Программа наступившего дня ожидалась не менее насыщенной и интересной.



                Глава 16

                Особое условие

К полудню в кабинете, предоставленном на время пребывания важного гостя в полное его распоряжение, собрались высшие державные чины во главе с правителем, два нотариуса – один, сопровождавший Фогельзанга повсюду, а другой со стороны преемника – и, конечно же, виновники наиважнейшего торжественного акта.
 
Старый граф выглядел превосходно: он как бы помолодел в эту ночь. Цвет лица уже не казался таким серым, морщины слегка разгладились, он держался очень прямо и от этого рост его сделался почти нормальным. Фигура же потомка князей Междабожских по-прежнему производила унылое впечатление: костюм сидел мешковато, галстук был повязан небрежно, шаркающая походка и стеклянный, скучающий взгляд довершали непривлекательную картину.
 
«Уж кто-кто, а этот крестьянский сын должен благословлять павшую власть, – подумал с брезгливостью Свириденко, – при другой он не продвинулся бы дальше конюшенного». Сергей Юрьевич щеголял в строгой тройке шоколадных тонов и рядом с невестой смотрелся оплотом благополучия и надежности.

– Я пригласил вас сюда, – начал Фогельзанг бодрым голосом, – чтобы огласить часть документа, определяющую финансовые интересы моего племянника, равно как и державы, гражданином которой он сегодня является. Мой секретарь ознакомит вас только с сутью, и это не слишком утомит присутствующих. Приступайте, – кивнул он.

Референт зачитал текст указанной части из девятнадцати подпунктов сначала на английском, а потом на русском языках. Воцарилось гробовое молчание. Документ был построен таким образом, что наследователь становился как бы монархом огромной финансовой империи, от которой ровным счетом ничего не удавалось отщипнуть ни сейчас, ни в далекой перспективе.

– Я огласил свое решение именно потому, чтобы всем открылась бесполезность интриг против моего племянника. Мой полувековой опыт беспрерывной борьбы за выживание на нашей маленькой планете учит бдительности.
 
Фогельзанг сделал паузу, чтобы дать слушателям представить и осмыслить границы его империи.

– По-настоящему и вправду не развернуться: всего пять ломтей суши и шестой, к пупку примерзший, ни к чему не пригодный, пока! – с кривой усмешкой подтвердил правитель, – да кругом вода, засраная и соленая.

Грубая шутка несколько разрядила напряженную обстановку, и граф продолжил:
– Но я никогда не оставался в стороне от ваших бед. Своей волей, изъявляя самые дружественные чувства к вашей державе, я всегда оказывал и буду оказывать посильную помощь в трудные дни, и подтверждение тому – последняя техногенная катастрофа на Припяти.

– Последняя, как вам известно, случилась на Черном озере, – глядя себе под ноги, произнес правитель.

– Прошу выражаться точнее, – запротестовал Фогельзанг. – Речь идет, если не ошибаюсь, о маленькой неприятности в «Аквариуме», вызванной элементарной оплошностью или недосмотром в технологических лабораторных циклах. Все расходы по дезактивации несут участники пакта исследователей мутационного синдрома. А со своей стороны, в виде компенсации экологического ущерба, я готов перечислить сто миллионов долларов, и сегодня деньги будут переведены в ваш Национальный банк. Надеюсь, что вопрос исчерпан? – обратился он к правителю.

– Не могу сейчас однозначно ответить, – скрипучим голосом вещал глава державы. –
Только после оценки специалистов…
– Вы шутите? – перебил его граф.
– Нисколько, мне не до шуток. То, что случилось, может иметь, как вы понимаете,
ряд негативных непредсказуемых последствий…

– Ну, хватит сгущать краски, – рассердился Фогельзанг, – независимые эксперты тоже скажут свое слово. На станции были посторонние люди, и вся ответственность поэтому ложится на вашу сторону. Однако не будем обсуждать очевидное. Господа, более задерживать я вас не буду. Праздник в замке Рош начнется ровно в 15 часов. И все вы приглашены на бал в честь моего племянника и его невесты. Поспешите же со сборами, не то пропустите самое интересное.

Фогельзанг повернулся к Сергею Юрьевичу и обратился уже только к нему.
 
– Ну вот, мой дорогой, формальности позади. Старику осталось только поставить закорючку на этих бумагах. Не скрою, возиться с завещанием – пренеприятные хлопоты. Одно утешает: оспаривать мои решения некому. Более того, вам и вашим потомкам придется выполнять неукоснительно все мои рекомендации до конца жизни. Таковы правила, мой друг. Но есть еще одно. Особое условие. И мы обсудим его немедленно.

Старый граф жестом пригласил Свириденко в небольшой кабинет для конфиденциальных бесед и плотно затворил за собой дверь.
Темно-вишневый тон стен, канцелярская обстановка, хотя дорогая и массивная, отсутствие украшений и только скромный портрет хозяина резиденции на стене, совсем в духе презренных времен, – все здесь внутренне напрягало, вызывало чувство настороженности и дискомфорта.

– Мерзкая нора, – заключил Фогельзанг, осмотревшись по сторонам, – но зато не прослушивается,
и никто не смеет мешать. Впрочем, это сугубо личное.
– Пожалуйста, говорите без предисловий. Я готов выполнить любое ваше желание,
если это в моих силах, – сказал Сергей Юрьевич.
– У меня только одно желание, – живо отреагировал граф, – провести ночь с вашей невестой.
Первую брачную ночь после свадьбы, которая состоится через пять дней.

Глаза Свириденко полезли на лоб и едва не выскочили из орбит. Он молча уставился на престарелого родственника, пожелавшего облагодетельствовать его род таким образом. Не находя ответа, курфюрст извлек из кармана кремовый батистовый платок и промокнул выпуклый лоб. Алебастровая бледность его лица стала покрываться яркими пятнами румянца.

– Успокойтесь, – холодно заметил граф, понизив голос, – она ничего не узнает и будет спать, как младенец.
– Вы испытываете меня… – наконец вымолвил Свириденко. – Я не хочу верить своим ушам.
– И, тем не менее, именно это и есть мое особое условие. Мы выйдем из этого кабинета,
и я немедленно подпишу бумаги. Соглашайтесь. Этим правом пользовались все Фогельзанги.
Когда-нибудь и вы воспользуетесь ним.

– Вы безумны… – взорвался курфюрст, голос его раскатился в басовом регистре. – Вы что же, вообразили себе средневековье? Право первой брачной ночи! Сегодня и не приснится ничего подобного. Я такой же дворянин, как и вы. И потом, еще неизвестно, у кого было больше прав наследовать имущество Роше Фогельзанга и моей бабушки, баронессы Анастасии…

– Ну-ну, мой мальчик, я сполна верну вам ваши права, присовокупив и преумноженное моим скромным трудом состояние. Отчего вы так взбеленились? Чем я могу быть опасен для прекрасной Ирины? Разве такому старику, как я, нельзя насладиться красотой молодой женщины, всего лишь любуясь ею при свечах? Уж не подумали ли вы о чем-то другом?

– Я не мальчик, и не желаю ничего слышать о ваших распутных фантазиях. Никогда – вы слышите?! – никогда я не позволю оскорбить Ирину Александровну. Ваш преклонный возраст действительно не дает мне возможности ответить вам, как должно.
– Иначе вы пронзили бы меня шпагой? Дерзайте, молодой человек, я принимаю ваш вызов.

Сословные дворяне старинного аристократического рода стояли друг против друга,
как два бойцовых петуха, и, наклонив головы, готовились к драке.
Наконец, первым опомнился Свириденко.

– Полагаю, нам следует забыть обо всем. Давайте, прекратим этот фарс. Меня больше не интересует ваше завещание. В конце концов, я не бедствую и без ваших миллионов, от которых одни неприятности.

– Для вас действительно грядут серьезные испытания, но не из-за денег, вкус которых вам не известен, – сардонически ухмыльнулся граф. – Вы учредитель международного исследовательского Центра, именно ваши программы отрабатывали в злополучной лаборатории, а моя персона не фигурирует ни в одном документе и не связана ни с чернобыльским пактом, ни с «Аквариумом» напрямую. Прежде, чем выделить вам кредит, я внимательно изучил в Ватикане все бумаги… В этой партии вы были пешкой на королевском фланге, мой друг. И теперь только одним способом можно уладить проблему, искусно раздутую службой безопасности и местными нуворишами.
 
– Вы меня шантажируете?
– Нисколько. Наоборот, предлагаю мировую: прогуляйтесь немного и возвращайтесь сюда ровно через пятнадцать минут. Я выслушаю ваш ответ и, надеюсь, подпишу, наконец, бумаги. Поостыньте и обдумайте все, что я вам сказал.

С этими словами Фогельзанг распахнул дверь и выставил взбешенного племянника в присутственный
кабинет, где в нетерпении переминались с ноги на ногу нотариусы и министр иностранных дел,
не пожелавший пропустить исторический момент.

Ирина сидела в кресле, не выказывая особого любопытства, однако вид Сергея Юрьевича, очевидно, подействовал на нее.
– Вам плохо? – негромко спросила она, поднимаясь навстречу и беря его под руку. – Может быть, выйдем в парк?

– Пожалуй, да, – согласился курфюрст, направляясь к выходу и на ходу отирая пот с лица. – Пойди к себе, Ирина, – перейдя, вдруг, на «ты», – попросил он очень тихо. – Дождись меня, я все объясню.
– Хорошо, – согласилась девушка, не заостряя внимания на обращении жениха; она поняла, что произошло что-то из ряда вон выходящее.

Свириденко проводил глазами невесту и едва устоял на ногах. В ушах у него звенело, а голова шла кругом. Он открыл золоченую крышку браслета и посмотрел на часы: оставалось чуть более десяти минут.

«Да, ничего не скажешь, хорош выбор: потерять все или согласиться исполнить дикую прихоть извращенного ловеласа. Старый эротоман выжил из ума! Какая низость… Позор! Стать соучастником изнасилования собственной невесты по предварительному сговору… Я растерзаю его по частям! – курфюрст заскрежетал зубами от ярости и уперся лбом в холодный мрамор колонны. – Спокойно, спокойно, – отрезвлял он себя, – эмоции не помогут. Есть еще пять дней. Пять дней… а завещание он подпишет сегодня. Сию минуту. Негодяй! Я тебе припомню королевскую пешку. Пять дней…

По метрике ему за девяносто. Но как держится, как рассуждает… даже собственной смерти не боится… вот именно: смерти не боится… – повторил он, мысленно растягивая последние слова, и задумался. – Хорошо. Допустим, я соглашусь. А потом не выполню этого условия. Просто не выполню и все. Или… его выполнять не придется…» Глаза курфюрста злобно блеснули.

Чем-то неуловимым он и в самом деле сейчас походил на Фогельзанга. Его бледное лицо с пурпурным пятнистым румянцем на скулах освещали колкие черные глаза, а жесткий прищур век придавал им выражение коварства и хитрости. Сейчас это был истинный племянник лукавого иезуита, достойный преемник во всех отношениях.

Ровно в указанную минуту дверь кабинета распахнулась и на пороге возникла крупная,
осанистая фигура курфюрста.
– Я принимаю ваше особое условие, – рыкнул он своим мягким басом, – у вас есть еще
какие-нибудь требования?
– Нет, мой мальчик. Это одно единственное.

Фогельзанг прошел к столу и уселся в кресло. Ему подвинули бумаги, он стал расписываться на каждом листе и, дойдя до заключительных строк, подчеркнул их красным.
 
«Вступает в силу после исполнения особого условия», – прочитал Свириденко. Еще секунда, и он задушил бы Сморчка прямо здесь, при свидетелях. Но сдержался. Церемония подписания важного документа наконец закончилась, и присутствующие покинули кабинет.


                Глава 17

                Блиц-интервью
 
Вереница автобусов с участниками и гостями фестиваля искусств «Золотой сноп» растянулась до самой Максаковки. Перед выступлениями многие коллективы спешили отрепетировать хотя бы один разочек свои программы в единственном на всю округу сельском клубе под уцелевшей крышей, потому что на открытых площадках и внутри замка такой возможности не было. Ударить же в грязь лицом никому не хотелось, особенно перед всенародно любимым правителем, у которого министр культуры давно и жалостно выпрашивал сущие крохи на нужны своего упадочного хозяйства.

Потом еще немалый интерес представлял и заморский гость, повсюду таскающий за собой шедевры живописи, скупленные задарма в каких-то затертых годах на собственной родине. Теперь он выставлял бессмертные творения старых мастеров в картинных галереях больших городов за скромную плату, и бывшие соотечественники, обнищавшие до уровня той поры, когда были сделаны такие удачные приобретения, могли утолять эстетический голод сколько угодно.
 
Магическое слово «спонсор» витало в воздухе. Изголодавшиеся безработные режиссеры лихорадочно строчили на пишущих машинках заявки на шоу-туры, сценарии телесериалов, типа «Тайны державных сортиров», и прочие культурные проекты, сулившие бессмертную славу авторам и баснословную прибыль всем благодетелям, в чью честь спасенные от гнусной нищеты деятели искусств клялись читать заздравные молитвы до скончания света.

Организатор приветствия метался среди прибывающих групп и искал чокнутую примадонну,
которой была поручена миссия открытия фестиваля.

– Кого вы мне привезли? – орал он на режиссера массовых зрелищ, третий год не получавшего зарплату в областной филармонии. – Кто эти дылды с макаронами от ушей? Вы хотите сказать, что это фольклорный ансамбль? Где вы взяли столько погребальных венков? Ах, вам дали напрокат в бюро ритуальных услуг! А юбки… – он схватился за голову.

– Это моль… – пытался робко объяснить режиссер.
– Какая моль? Длина… что они прикрывают? Копчик? – взвыл организатор. – Найдите мне пару пухленьких курочек с нормальными круглыми жопами и толстенькими ножками, а этих, с журавлиными спицами, уберите на второй план. Забыли, каких масштабов наш правитель? Кто сказал «гигант»? При Йосе Первом вы бы поговорили… Комбинат питания! Вы слышите меня? – кричал он в рупор. – Сейчас же поднесите на площадку хлеб-соль. Что значит «только соль»? Господи, Лаврентия на вас нет!..

Но на призывные вопли суетливого организатора мало кто реагировал всерьез, потому что все и так стремились проявить себя с лучшей стороны. Повсюду царило праздничное возбуждение, и постепенно фестивальная массовка приобретала довольно-таки привлекательный вид, особенно для тех, кому не было нужды в ней принимать участие самому.

Илькина «девятка» проскочила на территорию заповедника «Ливонский замок» без осложнений, и машину даже удалось припарковать в стороне от общей толкучки, в тупичке на «гаврилинской ленточке», со стороны служебной территории музейного персонала.

Друзья нацепили пластиковые визитки на нагрудные карманы вечерних костюмов и, тыча в нос ретивым стражам удостоверения «Пресса», прошли в помещение начальника охранной службы. На объект были брошены не только милицейские резервы, но, как обычно, и «гаврилинские птенцы». Именно их дислокацию попытался выяснить Паша у дежурного офицера.

– Так они ж неразговорчивые, – удивился начальник, – и снимать их у тебя разрешения нету.
– Как это нет? – Паша вытащил их кармана свой спецпропуск на режимный объект. – У меня заказной репортаж.
– Ну, сразу бы показал, а то – пресса, – строго сказал начальник и пожаловался: – щелкоперов понаехало, с души воротит. Да за каждого еще отвечай, если кому самовар за прыткость начистят. На лесное КП иди, там связисты сидят, это недалеко, метров триста по «ленточке» и сразу направо просека. А кто с тобой?

Паша наклонился к уху начальника и что-то шепнул. Тот мельком взглянул на Ильку и понимающе кивнул.
– Что ты ему сказал? – спросил Ларик, шагая по дороге к «птенцам».
– Что ты внештатный осведомитель, стукач по-нашему, – не моргнув глазом, ответил Паша.
– Ну, скотина, я тебя тоже как-нибудь обзову, – беззлобно выругался Илька.
– Во, дурик! Это ж тебе не комитеты, а специальная часть быстрого реагирования.
Он решил, что ты инспектор службы безопасности правителя.

Оба расхохотались и прибавили ходу. Погода стояла великолепная, а короткая пробежка по реликтовой роще мачтовых сосен только слегка разогрела мышцы и взбодрила друзей.
 
Быстро разыскав «птенца», который пообещал подкинуть журналисту «вещичку», Паша отвел его в сторону.
– Принес? – спросил он.
– Ага, – и спецназовец протянул записную книжку, размером чуть больше спичечного коробка.
– Телефонник Пал Палыча! – ахнул Илька, узнав «вещичку» с первого взгляда.
– Точно. Он ее в последний раз потерял, когда к Гавриле приперся, – пояснил солдат. – Я поначалу хотел отдать бате, а потом подумал: на что ему записки корреспондента? А Пал Палыча не дождался… Потом, это… Паша мне рассказал. Может, чего важное есть, раз мужика замочили…

– Все ты правильно сделал! – похлопал его по плечу Паша. – Пузырь за нами. Заваливай в редакцию,
когда в увольнение пойдешь, помянем Пал Палыча.

Солдат кивнул на прощанье. Парни ударили по рукам и заторопились обратно.
Илларион едва сдерживал себя, но не смел разглядывать телефонник на ходу. Записная книжка его погибшего друга и наставника могла оказаться тем самым ключом к разгадке проклятой тайны Черного озера, которого так недоставало сейчас. Паша тоже понимал это, но обстоятельства вынуждали их действовать по-иному.

Въезд кортежей правителя и заморского гостя на каменный мост замка Рош
сопровождался артиллерийской стрельбой и громом духовых военных оркестров.

На всех открытых площадках разместились народные таланты, количество их воистину могло поразить любое воображение. Было очевидным, что все представленные здесь области населены, в подавляющем большинстве, танцорами, певцами и умельцами, потому что толпы гостей и зевак принарядились, как на карнавал, перепутав фестиваль искусств с «днем Дурака», и, похоже, развлекали сами себя экспромтами и репризами, мало в чем уступая самодеятельным артистам.

Многие под шумок успешно приторговывали, предлагая друг другу носки, варежки, бижутерию и всякую чепуху. Немножко портило впечатление то, что юные дарования то тут, то там выкладывали жестяные банки или просто коробки для сбора посильных средств в награду за собственное исполнительское мастерство, которое демонстрировали очень усердно. И хотя менты в штатском оперативно ликвидировали очаги такого убогого бизнеса, все же именно на пути знатного графа они почему-то возникали с неимоверной быстротой и постоянством.
 
Почти критическая ситуация сложилась в секторе народных промыслов: с умельцами едва не передрались самодеятельные художники, которых не пустили выставляться в залах замка. Воздев кверху руки и высоко держа над головой, как иконы, собственные творения, они двинулись крестным ходом навстречу заморскому гостю. Непоколебимая убежденность в том, что сочные холсты, написанные любым из них, потенциально способны украсить вернисаж знаменитого коллекционера, светилась в их вдохновенных взорах.
 
– Забавный народец, – говорил Фогельзанг угрюмому правителю, шествуя рядом с ним по пятидесятиметровой ковровой дорожке к замку, – такой смешной и веселый. Управлять вашей страной одно удовольствие.

– Вы так считаете взаправду? – покосился на гостя державный муж. – По-моему, управлять – это наказание Божье. Хотите, я свезу вас к шахтерам? Они нас поприветствуют касками…

– Так накормите их посытней… Хороший ведь, в самом деле, народец. Не слишком отощавший, работящий, не злой… с азиатами не сравнить. Можно и серьезное производство удобрений наладить, где-нибудь поближе к воде… завезем подходящее оборудование… Я ведь пожил здесь когда-то с десяток лет, если бы не глупости красных, то все бы получилось нормально.

Навстречу уже рысили главы трех администраций, мэры и прочая чиновничья мелюзга, но потом, вдруг, вперед выскочили с песней ладненькие девчонки в вышитых сорочках. Одна, аппетитная, как сдобная булочка, со сладкими изюминками глаз на круглом личике и зажаристым караваем в руках, уткнулась в правителя, но радушный хозяин развернулся в пол-оборота и сделал выразительный жест кистью в сторону гостя.

Девушка крутнулась на каблучках, поклонилась так низко, что правителю сбоку открылись ее толстенькие ляжки до самой попки, и он инстинктивно сглотнул слюнки. Гость принял приветствие, приблизил лицо к румяной корочке, однако хлеб не поцеловал, а только понюхал и передал хозяину.

Тот тоже не исполнил ритуала, как положено, потому что сначала у него были заняты руки, а потом распорядитель подхватил каравай и спешно ретировался с ним в толпу, не дожидаясь, пока хозяин отломит крошку и, обмакнув в соль, отправит в царственный рот.
 
Стиснутые со всех сторон губернаторами, мэрами и вездесущими журналистами, под фотовспышки и оглушительные аплодисменты легендарные гости поднялись на подиум возле входа, и, после недолгих официальных речей, открытие фестиваля наконец свершилось. Оркестр грянул марш, заморский гость перерезал голубую ленту, и шествие двинулось под своды старинного замка Рош.

Сергей Юрьевич с невестой, окруженные льстивой камарильей, направились следом за державным правителем и престарелым благодетелем под бурные восторги празднично настроенной толпы. Причем курфюрст так выделялся дородностью из окружения, что многие приняли его за заморского графа и попытались прорваться через заслон филеров, телохранителей и ментов в цивильном, чтобы сунуть благородному меценату свои гениальные проекты.
 
Одному, самому прыткому, удалось каким-то чудом выскочить на дорожку. Это был известный на юге, трижды обанкротившийся издатель Песин, находившийся в курсе всех дел курфюрста, потому что корректировал и латал свою продырявленную стрессами карму в его лаборатории и там же, одним из первых, узнал о крупном наследстве, привалившем и без того удачливому парапсихологу.

Но в эту минуту и для жизнерадостного бородача пробил звездный час. Он тряс громадным животом, семенил вприпрыжку рядом с молодым знаменитым профессором и министром культуры, на ходу расхваливал издательское дело и разъяснял преимущества крупных денежных вложений в престижный бизнес.
 
– Вы наивны, уважаемый, – отвечал курфюрст на его бесспорные доводы, – этим людям нужны не книги, а работа, еда и секс. Гигиеничный, безопасный секс, иначе они сдуру только перепортят друг друга и не смогут воспроизводить потомство. Приходите ко мне в центр. Может быть, мы запустим в печать что-нибудь по технике тантра-йоги из серии «Секреты храмовой жрицы». Это, в самом деле, быстро поправит ваши дела. А сейчас отдыхайте и веселитесь, как все. Вам это необходимо.

Бедняга Песин, жертва голодных литераторов и графоманов, едва не ополоумел от счастья. Он хихикал в ответ и строил глазки Ирине, одновременно шептал что-то на ухо министру культуры, с которым, как оказалось, был раньше знаком, и вообще чувствовал себя превосходно, примкнув на короткий миг к элите, страстно желанной, но до сих пор недоступной.

Пестрота и весь этот содомский гвалт фестивальной публики начинали беспокоить Ирину всерьез. Как отыскать Истомина? Где может быть корреспондент модной газеты, если здесь их собрались многие десятки. Вероятнее всего, он будет там, поближе к правителю.

Ирину и Сергея Юрьевича оттеснили на второй план. Вперед рванулся местный бомонд, имевший самый непосредственный интерес к миллионам заморского гостя. Высший свет представлен был довольно разнокалиберной командой из административных чиновников, их жен и великовозрастных отпрысков, а также бизнесменов, промышленников и крупных предпринимателей, чьи дела совсем не мешало подправить за счет щедрот девяностолетнего Сморчка. И для этого годились все средства.

Фогельзанга усадили в тронном зале, где когда-то его предки чествовали литовских и польских королей (в зависимости от того, к какой державе примыкали земли ливонских рыцарей на момент званых приемов). Как и встарь, на возвышении в центре сидели только двое – правитель и его гость. Остальные стояли позади у стен зала, увешанного романтическими полотнами Жозефа Свира.

А у входа, на переднем плане, развернулось фестивальное действо. Впрочем, концерт, задуманный с размахом, вскоре выплеснулся на свежий воздух и там, на возведенных эстрадных подмостках, продолжился до позднего вечера.

Затем гости проследовали в трапезную, где устроители закатили экзотический банкет. Из подвальной замковой кухни повара в высоких накрахмаленных колпаках и белоснежных куртках торжественно выносили на серебряных блюдах свою фирменную стряпню, приготовленную по рецептам из старинных поварских книг, и расставляли на столах, которые и без того ломились от разных напитков и изысканных закусок. Гости млели от пряных ароматов и незаметно таскали кусочки деликатесов с тарелок, в ожидании первого тоста.

Немногим раньше, в тронном зале Ирину разыскала Марлен, и женщины смогли на несколько минут уединиться в туалетной. Уборная для привилегированных особ была обставлена мебелью ручной работы в стиле барокко, с зеркальными потолками и стенами. В высоких напольных вазах из майолики благоухали нежные гиацинты. Расположившись на овальном кожаном диване, Марлен затянулась ароматной сигаретой и искренне удивилась, когда Ирина отказалась от удовольствия.

– Вам, милочка, придется менять свои привычки. Монашество в Европе – дурной тон. Научитесь хотя бы курить, если к другим приятным развлечениям у вас еще не пробудился интерес.
– Мне кажется, что не обязательно афишировать круг моих интересов, – возразила Ирина.

– Ну что вы, здешние журналисты ведут себя весьма инфантильно. За границей вам придется нанимать охрану, только чтобы защитить себя от папараци. Они влезают под одеяло в буквальном смысле. Хороший снимок стоит десятки тысяч…
– Или головы.
– Ну, не нужно так мрачно смотреть на запад. У вас тоже головой рассчитываются чаще, чем приличными гонорарами. Благодарите судьбу за Сергея Юрьевича, такие браки от Бога…

– Или от лукавого… – задумчиво произнесла Ирина, – но мы пока не обвенчаны.
– Я наблюдаю за вами, милочка, уже два дня. Вы невеселы. Почему? Может быть, вы не любите своего жениха?
– Зачем вам знать это? – взглянув прямо в глаза собеседнице, спросила Ирина. – Это что, входит в функции дипломатической миссии?
– Конечно же нет, – ничуть не смутившись, расхохоталась сорокалетняя кокетка, – мы подружились спонтанно. И потом, вы такая чистая девочка, это очень забавно… Хотя я понимаю: именно этим вы привлекаете Сергея Юрьевича.
 
– Марлен, бросьте меня подразнивать. Вас терзает любопытство, но я ни вам, ни кому другому не стану исповедоваться. Не обижайтесь, – она вдруг вспомнила наставления жениха и поняла, что ведет себя не так, как ему бы хотелось; искушенная в светских интригах дама просто провоцировала резкий тон своей бесцеремонной болтовней.

– Я и не думаю, – продолжала, между тем, консульша. – Вы сами захотите с кем-нибудь поделиться своими проблемами. Наследство сделает вас, милочка, очень одинокой. Яд эфемерного богатства, которое вам никогда не удастся даже представить в реальном виде, очень скоро разъест сердце и ум, но сердце – в первую очередь. Пойдемте, дорогая, ваш бесподобный жених, наверное, беспокоится, и помните, – я ваш искренний друг, потому что полюбила вас, – она тихо, интригующе засмеялась и добавила со значением, после паузы: – с первого взгляда.

Закончив свою тираду, Марлен поднялась с дивана и увлекла Ирину в зал. Но едва только они приблизились к дверям, как поток гостей буквально вынес их к микрофону с вензелем из двух позолоченных букв «В» и «К» на металлической оправе складного портативного удлинителя. Стройный молодой человек задержал дам изящным полупоклоном:

– Два слова для самой крутой газеты, – сказал он приятным голосом, томно глядя прямо в глаза стареющей жене посла, – по одному от каждой красивой женщины из высшего общества для «Высшего класса». Вы часто нарушаете свою диету, ради чревоугодничества на балах?

– Нет, – тонкие брови Марлен от неожиданности сложились домиком. – Я не признаю диет и ем, как Гаргантюа.
– Благодарю вас, мадам Вейлер. А вам, – обратился он к Ирине, – не хочется ли удрать отсюда,
скажем, на необитаемый остров?
– Да, – отвечала Ирина; глаза ее вспыхнули, невольно выдавая радость встречи, – очень хочется.
– Желаю вам исполнения вашего желания, – корреспондент с улыбкой кивнул и исчез в толпе.
– Дурацкие вопросы, – почему-то рассердилась Марлен, – за что ему только платят в газете?
– Этого журналиста знает весь город, – вступилась Ирина, – он раскрутит кого угодно, если захочет…

Жена посла не успела ничего ответить, потому что из глубины зала им махал рукой Свириденко.
– Ирина! – вовремя подоспел он. – Что же вы так долго, неприлично опаздывать к первому тосту. Нас ожидают…

Благополучно проследовав в трапезную, закрытую от глаз посторонних благоуханной оранжереей и проходной гостиной, дамы и Сергей Юрьевич заняли почетные места справа от Альфина Фогельзанга.
 
Старый граф, наследник немецких аристократов, ведущих свой род от короля Генриха-Птицелова, волею Провидения отыскал единственного потомка Роше Фогельзанга, миропомазанного курфюрста Священной Римской империи.

В честь своего племянника – виновника знаменательного события, некоронованный король Поющая Птица давал сегодня бал в древнем ливонском замке.

А с великолепного портрета кисти влюбленного Жозефа смотрела на своего внука (как две капли воды похожего на благородного графа Роше), прекрасная Анастасия, и взгляд ее смарагдовых глаз, полный таинственной прелести, излучал едва заметную усмешку, скрытую в полуопущенных ресницах.


                Глава 18

                Танец смерти

Плита, загородившая выход, была не только рукотворной, судя по форме и гладкой поверхности, но и так герметично входила в пазы, выдолбленные в скальных породах по всему периметру, что голыми руками, без взрывчатки или специальных механизмов, справиться с такой преградой было все равно, что прошибить кулаком китайскую стену.

– Не спеши горбатиться сегодня, если можно напахаться завтра, – мудро заключил после осмотра препятствия кореец, – давай, паря, перекусим. На сытый желудок, глядишь, скумекаем чего.

Они расположились на полу и, разделив по-братски остатки еды, стали есть, лениво и долго прожевывая пресную пищу. Говорить не хотелось, хотя у обоих мысли вспыхивали в воспаленных мозгах, как астероиды.

«Другого выхода здесь нет, – думал Масалитинов, – это наверняка так. Несчастная женщина, – вспомнил он, вдруг, Тураеву, – в самом деле пережила ужасы черной мессы; конечно, рассудок ее помутился… Но мы видели собственными глазами то, что она описала. Значит, все это время – больше ста лет, сюда не ступала ничья нога… Кто же, в таком случае, замуровал вход?»

Именно этот вопрос задавал себе сейчас и кореец, но, в отличие от своего земляка, он был более прагматичным и внимательным. До сих пор в экстремальных ситуациях профессиональная сноровка ни разу не подводила бойца. «Отсюда, кроме этого, есть еще, как минимум, два выхода: первый – тот, через который мы влезли. Но вернуться туда нельзя, и потом, если вода размоет весь хлам и прорвет заслон, то уровень сравняется с озерным… Ага, хрена с два, пузыри пускать не станем…» – усмехнулся он, сообразив сразу, что они теперь находятся выше поверхности озера, где-то на суше, вероятнее всего, что на острове. Самым же обидным было то, что выход из подземелий оказался замурованным.
 
«Уж не фрицы ли постарались?» – продолжал размышлять он, припоминая легенды местных жителей об ужасе, охватившем оккупантов после посещения острова. Но и эту версию пришлось отбросить: те наверняка просто взорвали бы ход, если не собирались им пользоваться. «Тогда кто же? Артисты эти в фартуках? Как их там, вдовьи дети, каменщики недоделанные… Погоди, – осадил он себя, – как раз каменщики свое дело знали, взять хотя бы кладку проклятого лабиринта. Ну, значит, нечего суетиться, такую заслонку и на волос не сдвинешь… Ладно, тогда остается еще один ход, там, в нижней галерее, который малый продолбал из «шнурка»… И куда, интересно, он выведет?»

Лобовой вопрос имел только один ответ: лаз в своде лабиринта приведет в «Аквариум», во всяком случае, на один из его уровней, по которому в агонии метались инкубаторские крысы, отрезанные «птенцами» от загрузочной шахты. Вспомнив о своих товарищах, кореец врезал кулаком в камень так сильно, что сбил до крови костяшки. Ничем, ровным счетом ничем он сейчас не мог им помочь, как и они ему, вероятно, считая его погибшим. Притом еще крупно повезет, если инкубаторские не посыплются из дыры в самый неподходящий момент, проделав путь свихнувшегося поэта.

«Бедный малый, – подумал кореец, – как суслик рылся в норе, чтобы к нам пробиться… А теперь куда?» Этот немой вопрос прозвучал вдруг совершенно отчетливо у него над ухом, и солдат, презиравший бабью суеверность, вздрогнул от неожиданности всем телом.

– Чего ты? – удивился Масалитинов. – Спросить, что ли, нельзя?
– Да нет, задумался просто. Давай-ка поспим чуток, а потом я на разведку сбегаю: может, малый из «Аквариума» в какой другой лабиринт выбрался? Под замком ведь были свои катакомбы, ну, те, которые фрицы затопили…

– Вряд ли. Судя по тупику, откуда Славик пробился, ствольную галерею так и не стыковали с замковой. Помнишь забутовки? И потом, если затопили, то уж наверняка глухо.
– Ладно, генерал, какие еще есть соображения?
– А никаких. Сдохнем, как в пирамиде Хеопса, – вяло сказал Андрей.

– Заткнись! – рявкнул кореец. – Тоже мне, Нострадамус… Хоть в могильнике, хоть у черта на сковородке, а борьбу за выживание кончает только покойник. Понял? Только костлявая ставит точку. И до последней секунды, – слышишь меня? – до последнего мига нужно сопротивляться. Зубами землю грызть. Я не в таких жерновах терся… А тут что? Экскурсия.

Он сердито заворочался на камнях, стараясь примоститься поудобнее, чтобы хоть немного отдохнуть. Счет времени давно был потерян: часы разбились, когда они выбирались из затопленного «шнурка». Но даже после такой скудной еды, какую оба употребили для поддержки сил, ему невыносимо захотелось спать. По опыту солдат знал: значит, на исходе вторые сутки.

Андрей привалился спиной к стене рядом с другом и выключил фонарь, щадя хилые батарейки. От желания уснуть и забыться его лихорадило. Но проклятый сон не приходил. Чудовищные мысли лезли в голову. Вдруг почудилось, что он начинает видеть в темноте: каждый выступ на стене, каждая неровность отчетливо проступали, вплоть до осклизлых пятен сырости… Его мучила ломота в спине и одновременно стало казаться, что он выползает из собственного тела, как из змеиной шкуры…

В следующее мгновение он увидел себя, привалившегося к стене с закрытыми глазами, и корейца, который мирно похрапывал во сне.

Перепугавшись до смерти, если это состояние было применимо к той его части, которая отделилась от собственного тела, Андрей остолбенело стоял, не смея шевельнуть ни одним членом. А в подземелье становилось все светлее и светлее. Цвет стен, желтовато-серый с темным, почти черным закоптелым сводом над ними, был таким естественным, что желание потрогать, прикоснуться руками к их шершавой поверхности, становилось непреодолимым.

Андрей опустил глаза и посмотрел на собственные руки: руки, как руки, пожалуй, даже теплые на ощупь. Между тем, страх не проходил, но теперь появилась боязнь уже того, беспомощного тела, недвижно прислоненного к стене. Оно воспринималось не как его собственное, а как какое-то инородное, пугающее болью, тяжестью, уязвимостью – всем тем, отчего он был избавлен сейчас. Он пошевелился сначала осторожно, а потом все резче и уверенней. Руки, ноги и голова двигались свободно, во всех членах ощущалась невероятная легкость, тело стало как бы не материальным, а каким-то другим, определения которому он не знал.

«Какой чудный сон мне снится», – подумал Андрей и попробовал шагнуть в сторону. Но никакой опоры под ногами не было, он как бы плавно оторвался от пола и перенесся на другое место: невесомость позволяла двигаться в любом направлении, куда угодно.

Он вытянул руки к плите, загородившей вход. Но они не коснулись поверхности, а погрузились в какую-то странную субстанцию, наподобие киселя, тоже не материального, а скорее, напоминавшего вязкий туман в низине, какой сползал в распадки Джугджура там, в тайге, на далекой Юдоме ранней осенью.
 
Преодолевая робость, Андрей нырнул в мрачный зев… Его подхватило Что-то, и Оно же, обвившись вокруг него, стремительно понеслось куда-то, к мерцающему свету. Неведомая сила словно вытолкнула его из глубины океана на поверхность.

Ослепленный внезапно ярким полуденным солнцем, он повалился в слабую, чахоточную траву, вполне натуральную, привядшую от первых ночных заморозков, с дымным запахом опавшей сухой листвы, и… крепко заснул самым обычным и естественным образом. Путаный клубок мыслей медленно разматывался в мозгу… вереница смутных образов бледнела и размывалась, а сладкое вино сновидений перемешивалось с острой приправой из страха, любопытства и восторга, испытанных недавно.

Проснулся он там же, на сухой траве, и с недоумением огляделся по сторонам. Во-первых, корейца поблизости не было. «Наверно, он очнулся раньше меня, и сейчас пытается определить, куда мы вышли», – сообразил Андрей. Но как им удалось выбраться из подземелий, и где они оказались теперь, никто ответить ему не мог. Он поднялся и осмотрелся по сторонам: ни острова, ни какого другого знакомого места этот ландшафт ему не напоминал. Напротив: почти с полной уверенностью он мог утверждать, что никогда здесь не был.

С невысокого холма открывался вид на скалистый каньон, довольно глубокий и поросший чахлым хвойным леском по склонам, круто сомкнувшимся со всех сторон. Лишь по сухому руслу давно, должно быть, пересохшей реки, размывшей себе ход под грозно нависшими скалами, можно было проникнуть в долину. Присмотревшись, он увидел посредине, среди чахлой растительности, что-то похожее на сарай немалых размеров, если принять во внимание расстояние и площадь каньона.

Андрею мешало освещение: он стоял против заходящего солнца, и яркие лучи беспощадно слепили глаза. Возле сарая, похоже, суетились люди. Но в чем они были одеты и чем занимались, разглядеть не удавалось. «Кореец точно отправился к ним, – подумал Андрей, – кого еще здесь можно расспросить обо всем?» Он решил не дожидаться друга, а спускаться следом в долину.
Однако едва он сбежал с холма, как солнце скрылось за гребнем далеких гор и сумерки усилили гнетущее впечатление от пустынной местности. Каньон скрылся из глаз за угрюмыми, беспорядочно и остро торчащими скалами, и чтобы попасть на сухое русло, по которому проходила единственная дорога, нужно было миновать скальник.
 
Что-то странное творилось в природе: не слышались птичьи голоса, или какой другой шум, ни одна ветка не шевелилась над головой. Воздух как бы застыл вокруг, и лишь сияние невидимого солнца продолжало освещать скалы мертвенным белым светом, совсем непохожим на жаркие краски заката. Только сейчас Андрей заметил, что и небо здесь было каким-то бездонным, бесцветным и необычайно высоким, как будто его и вовсе не было. Над головой словно простерлась космическая бездна, освещенная бледным светом грозной Немезиды.

Мистический ужас охватил одинокого путника. Он бросился бежать вниз, к дороге, по которой надеялся выйти к людям и их жилищу. Вдруг, ясный нарастающий шум достиг его ушей. Он остановился, как вкопанный, и прислушался. Это был шум приближающейся толпы: неразборчивые крики и топот ног, скрип колес, словом, обычная какофония, присущая движению большой массы людей.
 
Прибавив ходу, Андрей вскоре увидел то, что на время скрыли скалы: по сухому руслу бежали женщины, мужчины и дети, явно кем-то преследуемые. Сначала он не мог ничего разобрать толком – так быстро они устремлялись в долину через узкий перешеек, но потом сориентировался и поспешил сократить свой путь. Спустившись по крутому склону почти в самый каньон, он выбрал удобное место и засел на площадке, с которой хорошо было видно происходящее внизу.

Постепенно он стал узнавать в толпе многих людей, невероятно удивляясь тому, что видит их вместе. Это были некоторые из его прежних знакомых, земляки и даже школьные друзья, но почему-то их лица мелькали в самой дальней, противоположной от него стороне каньона. Он увидел и свою мать с отчимом, которых толпа отжала к скалам, и они уже взбирались наверх, цепляясь за чахлые кусты и деревья… Отвлекшись, Андрей упустил из вида целую группу московских своих приятелей, и теперь узнавал их присутствие только интуитивно, как бы просто осознавая то, что они именно здесь, где-то неподалеку.

Потом из-под скал вынырнули уже другие знакомые, с которыми он встречался совсем недавно. Андрей заново узнавал тех, кого показывал ему в театре Язин на незабываемом спектакле. Впереди круглоголового пиита и большой группы обносившихся литераторов бежал с сильной отдышкой толстобрюхий чернобородый издатель. За ним, прихрамывая, торопился белобрысый Коркин, одной рукой обхватив поперек талии свою страстную худосочную жену, а другой размахивая над головой подшивкой газет со своей бездарной повестью. Творческая элита, поддавшись необъяснимому психозу, ловко забрасывала вверх веера невостребованных рукописей, и белые листы бессмертных творений парили в неподвижном воздухе, как подбитые птицы, медленно опускаясь на головы бегущих.

Вся эта пестрая толпа стремилась к сараю в середине и, словно в фантастическом триллере, исчезала внутри. Андрей с ужасом отметил, что люди, должно быть, опускаются вглубь, подобно тому, как в метро. Но какое метро могло быть здесь? Конечно же, они искали спасения в лабиринте. «Нет! Только не это, – отринул он от себя такой вариант, – только не возвращаться туда. Пусть землетрясение, тайфун, что угодно, но в подземелья Красинского – ни за что!»

Едва эта мысль оформилась у него в мозгу, как он увидел массивный торс Свириденко. Кукольник уверенно орудовал в толпе, не церемонясь с теми, кто преграждал ему путь. Крепко прижимая к себе подхваченную под руку Ирину, он увлекал за собой слабую и подавленную девушку. Они уже были где-то на половине пути к губительному сараю.

Дико вскрикнув, Андрей ринулся вниз, едва не сорвался со скалы, зацепился за ребристый карниз, спрыгнул на нижний ярус и скоро достиг равнины. Толпа заметно поредела, и обгонять измученных людей было нетрудно. Но все же Ирина оказалась довольно далеко, и он торопился изо всех сил.

Широкополая шляпа курфюрста мелькала впереди и служила прекрасным ориентиром, расстояние сокращалось с каждой секундой. Андрей прорывался все дальше, безжалостно расталкивая спешивших к бездне людей, отупевших от бессмысленного бегства и не подозревавших, какой гибельный конец их ожидает в чертовом лабиринте. Он уже почти настиг коварного мага, обманом похитившего его любовь, женщину, которая была для него дороже жизни…
 
И в тот же миг с небес раздался трубный глас такой мощи, как будто архангелы возвестили о конце света. Земля задрожала и всколыхнулась. Многим не удалось удержаться на ногах, люди покатились по траве и, не делая больше попыток подняться, стали отползать и удирать на четвереньках.
 
Чья-то черная жуткая тень заслонила блеклое небо, и сгустившиеся сумерки разодрал слившийся воедино вопль ужаса обреченных, обезумевших от страха. Глухой удар снова всколыхнул твердь. Оглянувшись, Андрей увидел, как тесные створки каньона разламывает гигантский слон. Даже описания такого чудовища ему не довелось встретить ни разу в жизни. Громадную голову животного покрывала рыжая шерсть, космами свисая до самой земли, глаза его были слепы, окровавленные бивни опущены к долу.

Вверху, на необъятной широкой шее, сидел маленький сморщенный карлик, похожий на сатанинского каменного урода. Он злобно хохотал и втыкал острую пику слону за ухо, отчего тот высоко вскидывал хобот и, испуская воинственный глас, совершал очередной смертоносный шаг. Раздавливая живых людей, слон продвигался в долину, оставляя за собой кровавое месиво…
 
Опомнившись от сковавшего члены ужаса, Андрей невероятным усилием, в несколько прыжков, настиг курфюрста и с разбегу обеими руками схватил мага за горло.

– Беги! – закричал он Ирине, наваливаясь всем телом на смертельного врага.

Кукольник одним рывком отшвырнул соперника в сторону, но Ирина уже была свободна и смешалась с бегущими. К счастью, Андрей удержался на ногах, в немалой степени благодаря тому, что вокруг жались друг к другу потерявшие разум люди, стремясь поскорее втиснуться в сарай. Иначе он просто был бы растоптан толпой… Но на размышления времени не оставалось: ему предстояло выбираться отсюда поживей, к тому же он запомнил только направление, в котором скрылась Ирина. А позади землю сотрясала смертоносная поступь гиганта-убийцы…

– Ирина! – закричал он что было силы.

Голос его утонул в воплях страдания и ужаса. «Ирина, Ирина! – повторял он, как заклинание, имя любимой, не желая даже помыслить о том, что усилия его тщетны. – До последней секунды… до последней… Врешь, Костлявая, тебе не совладать с нами… вон сколько накосила, проклятая. Мало тебе?»

Он уже проталкивался между людьми в полной темноте. Хруст костей, тошнотворный запах крови и вонь нечистот выворачивали его внутренности. Последний глухой удар едва не обломил землю у него под ногами. Но он устоял и, наступая на тела упавших, не оборачиваясь бежал прочь, твердя свое заклинание: «Ирина, Ирина, Ирина!»

Вдруг, белокурая головка девушки мелькнула совсем близко: Ирина стояла на коленях и, вскинув вверх руки, раскачивалась всем телом. А вокруг ползли друг по другу мужчины и женщины, отталкивая обессиленных и малых, не разбирая куда и только повинуясь одному животному инстинкту найти чудесное спасение.

Сверхчеловеческим последним усилием Андрей рванул к себе девушку, протащил несколько метров и втолкнул в нишу под нависшей скалой. Над ними чернел обрыв, по которому повсюду карабкались люди, с воплями срываясь с высоты и падая вниз. Но совершить подъем они уже не смогли: Ирина лишилась чувств.

Андрей прижался спиной к скале, подхватил девушку на руки и прислушался к новым, заполнявшим каньон звукам. Низкий, протяжный вой сирены волнами перекатывался в неподвижном пространстве, и казалось, что от этого воя воздух закручивается спиралью, но не вверх, а наоборот, книзу, в середину каньона, туда, где стоял сарай…

Вдруг, какой-то мужчина сверху, со скалы, окликнул Андрея. Тот поднял голову и увидел… Пленника… своего двойника в офицерском простреленном френче. Пленник быстро спустился вниз и, приблизив лицо к Андрею, внимательно заглянул в глаза. Если бы Масалитинов умел молиться, он наверняка прошептал бы спасительные слова, но ничего подходящего не шло на язык. Прямо перед собой, как в зеркале, он видел сейчас свое собственное лицо, строгое и постаревшее на несколько лет...
Пленник обхватил его сильными руками, подтолкнул к обрыву, а потом легко, как будто Андрей со своей ношей и вовсе не имел веса, перебросил наверх...

Но еще большее удивление испытал Андрей, когда, выбравшись с Ириной на безопасное место, лицом к лицу столкнулся с… Леонидой Архиповной. Тетя молча обняла обоих и прижалась губами к его щеке. А Пленник исчез. Теперь руки его были свободны, лицо спокойно, и он мало походил на того Пленника, который дважды являлся Андрею.

Вой сирены все нарастал. Передав Ирину на попечение тети и заслонив собой женщин, Андрей обернулся и увидел, как чудовище смяло сарай и стало топтать людей в самой середине каньона, а уродливый карлик с диким ликованьем вонзал все чаще и чаще свою острую пику, понуждая ослепленного палача продолжать танец смерти в кровавом месиве из человеческих тел.

Постепенно топот становился все глуше, а вопли и рев сливались с сиреной. Чудовище как бы уменьшалось в размерах, делалось ниже, опускалось на колена, кружась на месте. Андрей не сразу сообразил, что гигант медленно погружается в воронку, и наконец, чудовище провалилось под землю. Из глубины повалил зловонный дым, а потом на месте зияющего провала вскипела черная пена…

– Ну и горазд же ты спать, – ворчал кореец, склонившись к Андрею и изо всех сил тряся его за плечо.
Ничего не соображая, Масалитинов оглядывался вокруг. Ненавистные своды подземелья освещал слабый свет фонаря. Он рванулся к плите, но она стояла на месте, монолитная и непробиваемая, как танковая броня.
 
– Ч-черт, – простонал несчастный узник, – какого дьявола ты меня разбудил?

Кореец сделал выразительный жест рукой, сунул ему кулак под нос и, приложив палец к губам, прислушался… За плитой, преградившей выход, раздавались отчетливые мерные звуки.


                Глава 19

                Дворцовый кавардак

В самый разгар великолепного праздника, когда взмыленный оркестр исполнял на «бис» ностальгические капризы Фогельзанга, а сводный кордебалет трех областей развлекал дебелых дам высшего света старшего поколения и, наоборот, чересчур прытких подруг «новых русских», чьи кавалеры в танцах (и в …!) преуспевали много скромнее, чем в бизнесе и политике, Ирина сообразила, что аккредитация журналистов заканчивается уже в первом, официозном концертно-выставочном зале, который именовался «тронным».

Она попыталась воспользоваться отлучкой курфюрста и незаметно выскользнуть наружу. Но легко было об этом только мечтать. Тройной заслон службы державной безопасности, ментов и личных телохранителей графа предполагал отслежку маршрута даже тараканьих бегов.

Безусловно, никто не стал бы чинить препятствий, пожелай она покинуть «двор», но даже в ротондах и на открытых площадках приборы ночного видения фиксировали каждый шаг высоких особ и их окружения, обеспечивая охрану гостей. Вариантов не было.

Ирина все же решила рискнуть и пробраться в парк, хотя личный инструктаж, подписанный ею накануне поездки в «Синий лог», не рекомендовал посещать места скопления «групп риска», то есть фестивальной публики. Но едва она покинула танцующих и пересекла трапезную, как за локоток беглянку подхватила Марлен.

– Хотите сбежать на необитаемый остров с нетерпеливым любовником? – пошутила она
с легкой отрыжкой шампанского.
– Вы что, шпионите за мной?
– Конечно! – весело подтвердила консульша и доверительно сообщила на ухо: – Твой породистый жеребец
получит ренту только после исполнения особого условия. Главная его часть – это венчание с тобой,
милочка. И оно состоится через пять дней, или я не баронесса фон Вейлер.

– Да какое вам до всего этого дело? – в сердцах заметила Ирина.
– А такое, что рента – сущие пустяки, по сравнению с капиталом, размещенным дядюшкой твоего жениха в Венском банке, и я не хочу, чтобы он рассердился из-за пустяка. Похитить тебя так запросто не удастся даже этому ловкому борзописцу.
 
– Вы пьяны и выдумываете всякую чушь. Мне просто захотелось подышать воздухом.
– Прекрасно, подышим вместе, – и Марлен извлекла из театральной сумочки дамские сигареты, –
ах, да, забыла, ты не умеешь… Попробуй, это здорово отвлекает, – предложила она. –
Он что, так хорош в постели, что ты и пяти дней без него не вытерпишь?

Ирина больше не слушала подвыпившую лазутчицу, так бездарно рассекретившую свою миссию. Они пересекли тронный зал, не слишком многолюдный в это время, и вышли в открытую галерею замка.
 
Массовое гулянье бушевало на площадях парка. Облагороженный вертеп закрывался ровно в полночь праздничным фейерверком. Наготове стояла целая вереница автобусов, поданных талантам и поклонникам «под крыльцо». Две стоянки для частного транспорта были забиты до отказа, машины выстроились вдоль дороги, растянувшись почти до поворота на трассу. Пожелавших остаться, в Максаковке ожидал сельский клуб, пустая двухэтажная гостиница и медпункт. Лоточникам разрешили ночевать под навесом центральной эстрады, поскольку кормить армию штатной охранки и внутренних сил было некому. Личных же телохранителей высоких особ обслуживал спецбуфет и комнаты отдыха в самом замке.

Но все это мало занимало Ирину. Ей нужно было попасть к «птенцам», потому что только полковник Гаврилин мог вычислить местонахождение Андрея. Она зациклилась на этой навязчивой мысли и ни о чем другом не хотела думать. В первую очередь, предстояло отделаться от Марлен, а потом разыскать журналиста. Он был где-то рядом, совсем близко, Ирина почти физически ощущала его присутствие, как и то, что из паутины Золотого Паука выбраться будет совсем непросто. Она решила закинуть наживку, которую выпрашивала вульгарная консульша.

– Слушай, – произнесла она возбужденным шепотом, склонившись к Марлен, – если я его не увижу, –
ну, хоть на пять минут, – у меня лопнут яичники.
Консульша прыснула и заглотала наживку.
– Ну, так я и знала… необитаемый остров! Ха-ха-ха! Я тебя сразу раскусила, а Сморчок
оценил твою девственность в полмиллиарда… – она осеклась.
– О чем ты? – не придавая значения пьяной болтовне, спросила Ирина.
– Да так… в самом деле я напилась. Давай, только быстро. Сразу бы призналась.
Не вздумай трахнуться в парке. Заснимут на пленку, и Сморчку на стол. Тогда мне конец.

– Ты что? До свадьбы – ни-ни!
– Врешь!
– Только французская любовь.

Искушенная интриганка потеряла дар речи и уставилась на Ирину с раскрытым ртом, обмахиваясь ладонью, как будто проглотила ложку красного перца. Чувствуя, что с перепугу она переигрывает, девушка добавила еще пару фраз из лексики бульварной прессы и, не давая опомниться шокированной чересчур смелым откровением матроне, бегом бросилась к парадной лестнице.

Спустившись в парк, она стремглав помчалась по главной аллее к выходу из замка.
Почти у КП ее сзади крепко обхватили чьи-то руки.

– Куда вы так торопитесь, прекрасная Золушка? До полуночи еще 112 минут.
Ирина ойкнула и затихла. Она узнала голос Истомина.

– Я наблюдаю за входом уже больше трех часов, с той минуты, как вы позволили задать вам сакраментальный вопрос. Мадам Вейлер пасет вас не в первый раз. Скажите, чем вы ей так приглянулись?
– Увезите меня к Гаврилину, – опомнилась Ирина, – сейчас же. Есть только пять минут.
– И куда вы рассчитываете попасть за такое время? Мы только к тачке доберемся за пятнадцать. Притом не забывайте, что это сектор телекамер ночного видения и вон тех амбалов, – Александр указал рукой в сторону лестницы.

– Что же делать?
– Возвращаться на бал. А ровно в двенадцать, когда прогремят залпы доблестных пиротехников, исчезнуть с площадки обозрения, которую готовят для высочеств ихнего величества.
– Перестаньте шутить, – рассердилась Ирина, – я надеялась на вас…

– Все правильно. Отправляйтесь назад, – очень тихо и серьезно сказал Илларион, разворачивая Ирину лицом к лестнице и беря за руку, как ребенка. – Сразу после фейерверка исчезните любым способом. Не станут же вас вязать, в самом деле. Уболтайте эту назойливую лесбиянку. Автобусы начнут отъезжать в пять минут первого, они подумают, что вы сбежали с какой-то концертной бригадой. Даже если станут искать, то не там, куда мы направимся. Выходите через поварскую в подвале, мы будем вас ждать у дверей.

– Кто «мы»? – вспыхнув, от озарившей ее невольной надежды, спросила Ирина.
– Мой друг Паша и я. Остальное – при встрече. Вы все запомнили? Из трапезной есть ход в подвальную кухню и поварскую. В трапезной, как и в бальном зале, охраны внутри нет – все снаружи. А внизу стоят наши ребята, они ничего не скажут. Не бойтесь, Ирина. Мы все продумали до мелочей. Прощаться не будем.

Илларион, вдруг, исчез за деревьями, вплотную подступившими к аллее. Ирина была уже в нескольких шагах от парадной лестницы, когда в дверях появился Сергей Юрьевич с растрепанной и совсем пьяной, или притворявшейся, Марлен.

– Дорогая, что за странные причуды? – недовольно спрашивал он, спускаясь навстречу. –
Ночь, полно всяких проходимцев.
– О чем это вы? – недоуменно пожала плечами Ирина. – Здесь же «глазки» даже в уборных.
– Не нужно иронизировать, и потом, всего не предусмотришь, какая-нибудь неожиданность
может всегда случиться. Вы для меня дороже жизни…
– Разве без меня ваша жизнь ничего не стоит? – с оттенком двусмысленности спросила невеста курфюрста.
– Безусловно стоит и не мало, – серьезно ответил Свириденко. – Через пять дней я вручу ее вам перед Богом.
– Не кощунствуйте! – вспылила девушка. – Я не желаю распоряжаться вашей жизнью.
И потом, я еще могу вам вернуть ваше слово, взамен своего.

– Что с вами, дорогая? – Свириденко изменился в лице, даже при свете декоративных фонарей видно было, как он побледнел. – На вас плохо действует шумный праздник. Но потерпите совсем немного. Обещаю вам: любое ваше желание я исполню с радостью.

«Нет, – подумала Ирина, – ты никогда его не исполнишь! Верни мне моего Андрея! Я тебя ненавижу, ненавижу…» – на глазах у нее выступили слезы.

– Прости меня, дорогая, – курфюрст едва не встал на колени, – чем же я так расстроил тебя? Может быть, тебе хотелось потанцевать? Но я не танцую модных танцев, ты можешь пригласить любого кавалера. Ты ведь видишь, они сами не смеют… здесь дамы выбирают партнеров, – от растерянности он не заметил, как перешел на «ты».

– По-моему, ее партнер прогуливается где-то поблизости с микрофоном, – вмешалась с пьяным смехом Марлен.

Повисла напряженная пауза…

– Оставьте в покое мою невесту, – ледяным тоном проговорил, наконец, Свириденко. – Она вольна встречаться и проводить время с кем угодно и там, где ей захочется.

Пристыженная баронесса фон Вейлер быстро ретировалась.
– Спасибо, – сдержанно поблагодарила Ирина. – Эта женщина просто невыносима. Неужели у всех дипломатов
такие отвратительные жены?
– Не знаю. Я не знаком ни с кем другим, кроме Иоганна Вейлера.

На какой-то миг Ирине даже стало жаль жениха, таким он показался ей одиноким. Но только на миг…
Наследник мультимиллиардера вступил в бальный зал с недосягаемым, гордым видом, ведя под руку очаровательную невесту. Присутствующие расступились, проводив улыбками и восхищенными возгласами эту будущую венценосную пару к почетным местам рядом с правителем и старым аристократом.

Вдруг австрийский посол громко захлопал в ладони, привлекая к себе внимание гостей.
– Господа! – обратился он в зал, когда наступила тишина. – Перед вами, вот здесь, – он поднял руку вверх и указал на стену, – портрет знаменитого владельца этого замка во времена не столь давние, как незаслуженно забытые. Я предлагаю, – он сделал паузу…

В это мгновение раздался чей-то голос:
– Но это же вылитый Сергей Юрьевич!
«Да, да!» – неслось отовсюду, шум и всеобщее удивление вылились в неудержимые аплодисменты.

– Довольно, довольно! – встал Фогельзанг. – Граф боготворил прекрасную Анастасию…
Головы в зале, как по команде, повернулись к портрету баронессы.
– …и ничего нет удивительного в том, – продолжал гость, – что внук баронессы наследовал родовое сходство. На то, если хотите, была воля Провидения.

Шум в зале выразил, очевидно, полное согласие присутствующих с высказанной версией поразительного сходства, если, конечно, портрет графа Роше не был ловкой подделкой самого наследника. Но в оскорбительном подозрении всех разочаровал австрийский посол. Он сообщил чересчур любознательным, что работа эта принадлежит действительно Жозефу Свиру и занесена во все европейские каталоги задолго до рождения Сергея Юрьевича.

Бал продолжился и был в самом разгаре, когда между курфюрстом и его родственником произошел короткий, но весьма важный и интригующий разговор.
 
– А, кстати, как ваш отец? – негромко спросил Фогельзанг племянника. – Он отрекся в вашу пользу от всех наследных титулов и будущего имущества по понятным, на те времена, причинам. Но сейчас он, возможно, переменил свое мировоззрение.

– Нисколько, – отвечал Свириденко, – мои отношения с родителями окончательно порваны. Он, представьте, пытался обследовать меня в клинике Шмейссера… Правда, это сталось еще в студенческие годы. Упрямец до сих пор категорически отрицает версию усыновления и утверждает, что никакого другого отца, кроме управляющего Свириденко, у него не было, и что горничная баронессы – его единственная мать. Результаты анализов ДНК, подтвердившие неопровержимый факт моего кровного родства с баронессой фон Свир, он фанатично изорвал в клочья, расценив как личное оскорбление.

– Но тогда как же вам удалось убедить его подписать столь важные документы об отречении, да еще при свидетелях, и заверенные нотариусом?
– Очень просто. Я действительно обратился к врачу-психиатру, который уговорил его ни в чем мне не перечить. И он с радостью согласился проделать необходимые церемонии.

Фогельзанг расхохотался.
– Вы, что же, и на учете у них состоите? – вдруг, насторожился он.
– Разве это меняет дело? К тому же на «учет» в прежние времена ставили далеко не тех, кого следовало. Это, в какой-то мере, выгодно оттенит мое реноме.

– Ну, мой милый, – тихо засмеялся титулованный аферист и, незаметно притянув за рукав к себе курфюрста, прошептал в его приблизившееся ухо: – ты, пожалуй, меня перещеголял. Ай, да племянничек! – и старик неожиданно влепил в его пухлую щеку звонкий поцелуй.

Свириденко благодарно пожал руку дяди.
– Я хочу, – сказал он после короткой паузы, – что бы в моих документах указывалось настоящее крестильное имя моего отца, Анастас. И потом, мне кажется вполне обоснованным мое желание носить фамилию его усыновителя, графа Роше Фогельзанга…

– Мальчик мой! – воскликнул старый граф, вскочив со своего места. – Мальчик мой! – повторил он громко, привлекая всеобщее внимание. – Как я счастлив!
– Конечно, если это не вызовет недовольства многих родственников, – тихо добавил Сергей Юрьевич, также поднимаясь с кресла.
– Сколько угодно… – шепотом, слышным лишь племяннику, отвечал Фогельзанг, – пусть грызут ногти, сколько угодно. Но ни один не посмеет шевельнуть бровью… Господа! – продолжил он, обращаясь к присутствующим. – Я желаю предложить тост… Прошу всех за стол!

Порядком утомленные гуляньем и впечатлениями, гости с охотой проследовали в трапезную и расселись вокруг овального, в форме вытянутой подковы, многометрового стола из драгоценного черного дерева, за которым не раз пировал последний благородный хозяин древнего ливонского замка. Настоящий средневековый очаг, устроенный в стене, полыхал искусственным пламенем.

Слуга, наряженный в старинный суконный камзол без рукавов, в кожаном переднике и холщовой блузе с подкатанными рукавами, вращал ручку железного вертела, на котором «жарилась» в театральной подсветке туша целого быка. Зрелище это было таким натуральным, что у многих разыгрался зверский аппетит, грозивший перерасти в низменное обжорство. Слуги носились по залу, как добрые духи, стараясь предугадывать малейшие желания гостей.
Старый граф поднялся с бокалом в руке.

– Дамы и господа! Друзья мои! – произнес он молодым и сильным голосом, резко контрастирующим с его немощной внешностью. – Запомните этот день. Экуменический союз возрожденной Священной Римской империи на вселенской королевской курии в Риме единодушно подтвердил право на императорский престол наследника последнего императора, курфюрста Роше фон Фогельзанга.
 
Зал встал в едином порыве зависти и восторга.

– В этот знаменательный час, – продолжал граф, – я представлю его Сиятельное Величество вам. Вот он, Серж Фогельзанг, Поющая Птица – последний потомок короля Генриха-Птицелова! – он чуть отстранился от Сергея Юрьевича, как бы любуясь своим племянником, а затем выкрикнул в зал: – Здоровье будущего императора! – и, осушив до дна хрустальный бокал, Золотой Паук со звоном разбил его.

Подхватив почин графа, присутствующие выпили и широкими жестами
побросали на мозаичный пол сверкающие фужеры.
 
Но в тот же миг в трапезной произошло что-то необъяснимое:
раздался глухой взрыв, и каменный пол дрогнул под их ногами.

– Фейерверк, господа! Салют в честь императора! – закричал распорядитель бодрым голосом,
и некоторые гости заторопились к выходу на балкон.

Второй залп загадочного фейерверка почему-то погасил декоративное освещение очага, железный вертел вылетел из гнезда, и бутафорный бык рухнул в провалившуюся топку. Такой сюрприз уже мало кому мог понравиться. Едва гости опомнились, как раздался третий взрыв, уже непосредственно внутри топки, и зияющая дыра разверзлась перед очами изумленного бомонда…

Охрана, выставленная снаружи, ничего не подозревала и передислоцировалась, согласно инструкциям, для усиленного наблюдения за территориями парка вокруг балкона, с которого именитые гости намеревались полюбоваться праздничным фейерверком, первые залпы которого действительно совпали с взрывами в топке старинного замкового очага.

Когда пыль осела и опешившие гости зашевелились, изнутри провала в полу взорам изумленной публики предстала седая от пыли волосатая голова, а следом наружу вынырнула вся фигура в камуфляжной форме вооруженного до зубов солдата…

Никакой паники, впрочем, не последовало: очевидно, уверенные в своей безопасности, гости, затаив дыхание, следили за новым невиданным представлением.

Солдат тем временем легко выпрыгнул наружу, а за ним последовали один за другим еще четверо его товарищей, которые сначала сбились в кучу, ощетинившись дулами автоматов, а потом, разобравшись в ситуации, в считанные секунды бесшумно перестроились в цепочку и исчезли из трапезной, как привидения…

Первым опомнился правитель и дрожащей рукой стал нащупывать кнопки секретной сигнализации под крышкой стола. Уж ему-то было хорошо известно, что в утвержденном сценарии праздника подобных реприз не было. Но одеревеневшие пальцы плохо повиновались.
 
Как искра, брошенная на пороховую бочку, вспыхнуло в зале слово «путч!», и тотчас раздался чей-то визг; началась давка в дверях к выходу и на балкон. Сигнализация, наконец, сработала. Со всех сторон в трапезную ринулся многоступенчатый заслон спецслужб и охраны.
 
Несусветный тарарам перекрыл крик ужаса несчастного ряженого слуги с обломанной ручкой железного вертела в руках. Тыча ею в жерло оскверненного очага, он орал благим матом так, как будто его самого насадили на вертел, и заглушил все остальные шумы, приковав к себе всеобщее внимание. А оттуда, из черного зева, как с преисподней, явились взорам уже явно плохо вменяемых зрителей одна за другой фигуры в цветных запыленных комбинезонах и в шлемофонах, похожие на инопланетян.

– Мутанты! – взвизгнула на весь зал осведомленная жена австрийского посла.
– Мутанты, мутанты! – вторили ей отовсюду крики обезумевших высокопоставленных особ, заметавшихся по залу в невообразимой панике.
Кое-кто попытался залезть под стол, некоторые доблестные мужи достигли выхода, буквально сметая тренированную охрану и собственных телохранителей на своем пути. Другие находились в обмороках или в состоянии нервно-паралитической комы.

Столпившиеся у дыры в топке «мутанты» побросали оружие на пол и с поднятыми руками представляли весьма комичное зрелище со стороны, но в том-то и дело, что со стороны их никто не разглядывал, а в упор – от страха не видел. По странным пришельцам, безобидным для профессионалов и, тем более, с поднятыми руками, открыть огонь никто не решился. Притом инструкция запрещала в закрытом помещении и при такой массе именитых гостей затевать пальбу.

Все же вооруженные люди окружили пришельцев, перепуганных, вероятно, больше гостей, плотным кольцом. И тогда один из них заговорил, обращаясь сразу ко всем:
– Мы граждане США, ученые, – хрипло выкрикнул он на плохом английском. –  Требуем доставить нас немедленно в посольство США в вашей стране.

– Разберемся, – отвечал по-русски немного обескураженный полковник и скомандовал
уже более уверенным голосом: – Руки за голову! К стене!
Шеренга задержанных немедленно повиновалась.

Правитель и его окружение, впопыхах все же как-то воссоединившись, разыскивали взглядами Фогельзанга. Но старого графа поблизости не было. Его личная охрана и секретари тоже отсутствовали. Не попадалась на глаза и дородная фигура злополучного наследника, доктора множества наук, академика Свириденко.

Взволновавшись всерьез их отсутствием, правитель распорядился перетрясти замок до последнего камня, но именитых гостей найти немедленно. Мысленно он уже отправил в отставки всех силовых министров своего кастрированного правительства. Однако поиски прекратились, даже не начавшись. Из оранжереи, примыкавшей к трапезной, раздались отчаянные женские крики.

Взорам поспешивших туда предстало жуткое зрелище: под искусственным гротом на мраморном полу
распростерлось бездыханное тело мультимиллиардера Альфина Фогельзанга.


                Глава 20

                Дуля с маком
 
Сразу же после первого взрыва, Ирина скрылась за дверями, ведущими на лестницу в подвальную кухню. Воспользовавшись замешательством в трапезной и тем, что внимание курфюрста было поглощено дорогим родственником, скреплявшим в очередной раз кровные узы отеческими поцелуями, она незаметно покинула зал.

Никто, как и предполагал Истомин, не остановил беглянку. Она спустилась в огромную кухню – настоящий кулинарный цех с шипящей и булькающей на широких электрических плитах снедью, миновала поварскую, затем кладовки и долгим коридором, показавшимся просто бесконечным, наконец, подошла к блокпосту специализированной охраны.

Слегка оробев, но всем своим видом демонстрируя решимость и независимость, она проследовала мимо дежурных. Спецназовцы обратили на девушку ровно столько молчаливого внимания, сколько могла вызвать к себе молодая особа в вечернем туалете, торопливо покидающая праздничное застолье. При ее приближении створки автоматических дверей разжались, и проделав еще несколько шагов, она ткнулась носом в грудь Истомина.

– Подбери паруса, – кивнул он на шифоновые воланы платья, невольно обнимая девушку, вместо приветствия. – Пашка уже в машине, но подгонять тачку слишком близко мы побоялись, могут накрыть. Я тебе джинсовку и кроссовки раздобыл. Великоваты, наверное, но зато высокие. Быстро впрыгивай и ходу.

Онемев от пережитого волнения, Ирина повиновалась, натянула куртку и ботинки, подобрала юбку, вроде того, как подбирают подолы сельские девки, когда полощут белье на речке, и, открыв до колен озабоченному взору Иллариона стройные ножки, припустила бегом в сторону лесопарка, протянувшегося вдоль ленточки до самых казарм «гаврилинских птенцов».

Проделав уже знакомый журналисту путь довольно быстро, они вскочили в машину, но едва только Паша включил зажигание и выжал сцепление, как из КП спецназа, размахивая руками и приказывая остановиться, вылетел чуть ли не под колеса знакомый капитан. Паша выставил голову в окно.

– Съезжай с просеки, – торопливо сказал спецназовец, – становись в маскировочный гараж, гаси огни и ложитесь на пол. В замке чепэ, запущен веерный «Дункан». Через пять минут начнется прочесывание.
Поша показал глазами на Ирину.

– Нет, – капитан отрицательно замотал головой, – что-то серьезное, из-за бабы такой шмон поднимать не будут. Скоро узнаем. Выполняй, что сказал, – и он побежал к связистам.

Немного сдав назад, Паша развернулся, въехал по грунтовой полосе в густой ельник и через пару минут высветил фарами аккуратную вырубку, хорошо скрытую от любопытных глаз. Он поставил машину в укрытие, накинув маскировочную сетку сверху. Друзья в точности выполнили наказ командира и прислушались к звукам снаружи.

Тем временем «птенцы», пробившись из «Аквариума» в замковый лабиринт, на счастье, затопленный только по нижнему ярусу, а оттуда, почти с ходу, в трапезную, миновали оранжерею, вышли в неярко освещенный тронный зал и, без особых трудов, в мгновение ока сняли «тройной заслон» охраны, никак не ожидавшей нападения со стороны трапезной. «Птенцы» рассеялись по галерее, перемахнули через балюстраду в парк и растаяли в темноте.

Переполох в замке, вызванный необъяснимым появлением из преисподней бойцов в камуфляжной форме был, как уже известно, только началом настоящей паники. Однако обученный персонал, компенсируя допущенную промашку, бросился исполнять свои обязанности очень рьяно. Уже через несколько минут включилась антитеррористическая веерная система службы безопасности «Дункан», рассчитанная на нейтрализацию и ликвидацию чрезвычайных происшествий І-й категории, а в сторону учебки спецназа помчались бронированные автомобили министров-силовиков.

Гаврила Петрович, по тревоге поднявший весь личный состав полка, выстроил «птенцов» на плацу, в ожидании прибытия офицеров командного состава армии и министров. Те не заставили себя долго ждать и прибыли вскоре после построения.

Не удостоив бойцов приветствием, командная элита прошла в кабинет полковника.
– Ты вот что, Гаврила Петрович, сдай нарушителей по-хорошему. Или пойдешь под арест прямо отсюда, – без лишних предисловий, начал генерал.

– Под арест, так под арест, – отвечал полковник низким и хриплым голосом. – Каких вам еще нарушителей?
Шестерых заживо запечатали в могильнике. Мало?

– Не прикидывайся лохом. Пятеро твоих «птенцов» трапезную разворотили. Охрану сняли.
Убили гостя, инвестора номер один. Теперь международный скандал начнется, экономическую блокаду объявят.

– На кой ляд им старик сдался? Они чисто вышли, ни одного выстрела не произвели…
И «телят» мягонько, вручную сняли. Вполне благородно поступили, как по мне, если в расчет
брать карантин в могильнике.

– Ага, – произнес генерал, – значит, бойцы здесь… Откуда тебе известно, что стрельбы не было?
– А связь на что? – напомнил полковник. – В Белом доме уже знают, что ваши «мутанты» на свет выперлись,
а вы с «птенцами» ко мне примахались…

– Но, но, – запротестовал министр, – давай ответ по существу и без мата.
– А ты мне кто такой? – рявкнул Гаврилин. – Я тебя сюда не звал, могу и корове в трещину послать такого гостя. Я в прямом подчинении только у командарма, – и он обратился к генералу уже по форме: – Личный состав для выполнения специальной боевой задачи построен!

– Отставить, – устало отвечал тот, отвернувшись к окну. – Ты же понимаешь, Гаврила Петрович, что дальше будет…
– Родить мне вам, что ли, «птенцов»? Ловить нужно было, когда вылетели… Или «телята» только хвостами мух отгонять с мудей горазды… – не удержался и кинул камень в огород телохранителей полковник.
– Не юмори мне, – генерал выругался. – Я же знаю, что ты, сукин сын, их уже сплавил куда-то.

И как бы в подтверждение догадки генерала, над командным блокпостом застрекотал поднявшийся в воздух вертолет.
– Ну, как это понимать?! – хватил кулаком по столу генерал. – Куда ты их перебросил? Под трибунал пойдешь, скотина! – заорал он, наливаясь, как индюк, кровью.

– Я не скотина, а гвардии полковник, – оборвал Гаврилин сорвавшегося генерала. – Штабной вертолет совершает плановый контрольный вылет, с целью обеспечения безопасности ночного движения гражданской колонны заказных автобусов по прилегающей трассе. В связи с проведением массовых гуляний, вверенный мне полк выполняет, согласно графику, совместные охранные мероприятия с задействованными для этой цели спецслужбами.

– Отставить! – грубо оборвал генерал. – Мы ж с тобой Афган прошли, Гаврила… Я солдатам за отца был. Это ж для них лучше, для их безопасности… – он замолчал, тяжело, с присвистом втягивая воздух, и потом глухо спросил: – Так ты сдашь мне, лично, «птенцов» по-хорошему?

– Дулю с маком я тебе дам, дружище, а не «птенцов», – наклонившись к самому уху генерала, тихо ответил Гаврилин. – Разрешите идти? – без паузы переходя на официальный тон и вытягиваясь по стойке смирно, откозырял он.

– Под трибунал ты у меня пойдешь, – сдавленно пообещал генерал и двинулся к выходу, сопровождаемый высоким окружением, не проронившим ни одного звука.

Вздохнув с видимым облегчением, полковник Гаврилин уселся за свой стол и, как ни в чем не бывало, принялся перечитывать штабную почту.
 
Пятеро «птенцов» вышли на лесное КП в тот момент, когда Илькина «девятка» скрылась в ельнике. Едва успев их по-братски тиснуть в объятиях, капитан отправил всех пятерых на мотоциклах в часть и тут же вызвал по прямому проводу полковника. По радио-шлемофонам «птенцам» сообщили, чтобы они жали прямиком и без остановок к вертолетной площадке. Там их уже встречал фельдшер медчасти, которому был отдан приказ по всей форме зарегистрировать обратившихся как заболевших неизвестным кишечным заболеванием с неясной симптоматикой, в связи с чем немедленно сопроводить на госпитализацию в окружной госпиталь и тщательно оформить истории болезни, карточки обследования и прочую писанину в приемном отделении самолично.

Главная хитрость Гаврилина состояла в том, что «написанное пером – не вырубить топором». Официальный факт госпитализации рядовых бойцов не мог быть никем аннулирован, как и многочисленные свидетели такой операции, включая беременную девчонку, работавшую в госпитале медсестрой, которой также успели сообщить о скорой приятной встрече с благоверным. А следовательно, однажды бесследно исчезнувшим «птенцам», повторно исчезнуть было намного сложнее.

Звуки извне в салоне старенькой «девятки» были слышны не очень отчетливо, но все же можно было разобрать и трескотню мотоциклов, и характерный шум, доносившийся с близкой ленточки, по которой следовал правительственный эскорт.

– К Гаврилину теперь нельзя, – шепотом сказал Ларик и обернулся к Ирине: – Зачем тебе туда?
– Меня ищут? – не отвечая, насторожилась она.
– Нет. Чепэ у них. А ты ничего не заметила, когда уходила?
– Какой-то странный звук был, вроде взрыва на глубине… распорядитель сказал, что фейерверк,
я сейчас припоминаю… но непохоже.
– Что же это могло быть?
– Не знаю. Здесь, под замком, лаборатория центра. Кажется, у них авария произошла…
Дядя заподозрил выброс еще на даче…
– Тише! – Паша махнул рукой и опустил боковое стекло.

Радиус обозрения из убежища был мал до смешного: несколько метров грунтовой дороги и непроходимая стена молодого ельника. К тому же безлунная ночь будоражила нервы. В такой темени и под самым носом опасности было не различить. Зато звуки усилились: шум моторов, выкрики команд и даже ругань на площадке у КП. Потом сразу все стихло. Послышался хруст грунта под чьими-то быстрыми и уверенными шагами. Паша поднял стекло, и друзья, затаив дыхание, низко пригнулись.

– Эй, беглецы! – негромко позвал знакомый голос.
Маскировочная сетка приподнялась, и силуэт капитана прорисовался над капотом. Он живо описал то, что случилось в замке, и добавил:

– Дуйте по просеке до поворота, а там спускайтесь на трассу и разворачивайтесь в Максаковку. Сейчас не до вас полковнику. Насчет государственного переворота не утверждаю, но то, что «птенцов» давно расформировать грозились – это точно. Случай самый подходящий.

– Не унывай, капитан! Я с тобой на передовую спецкором запишусь.
– Типун тебе на язык и под него тоже! – в сердцах сплюнул капитан. – Я что, козел отмороженный, чтоб на войну проситься? Воевать, брат, только с женой хорошо, в постели… Какая теперь война? Жизни отдавать, пока крутолобые трижкин кафтан тачать будут? Ладно, пока… Отчаливайте… Чего это я раскипятился?
– Спасибо, капитан.
Паша тиснул приятелю руку, хлопнул дверцей, и выкатил «девятку» на просеку. Впереди стеной чернел лес.

Но спецназовца он все же не послушался, а минуя поворот в родную деревню, спустился на старую трассу, вдоль озера, и поехал на рыбзавод. Там, в Подзамчей бухте, Дмитрий Ильич оставил на причале свою инспекторскую моторку, как раз на такой вот, особый случай.
 
При всяком раскладе Паша планировал с Илькой махнуть на остров. Теперь же, когда «птенцы» сами выбрались из могильника, просто необходимо было отыскать и вскрыть островной ход в лабиринт. Затем поднять шум в прессе. Привлечь внимание спелеологов, краеведов, археологов. Словом, взбудоражить общественное мнение. Потому что нельзя прятаться за пороховой бочкой, когда Пауки играют со спичками.

Про все это они говорили с Ириной, попивая чаек в боцманской на причале. Девушку нарядили в рыбацкий комбинезон, и сейчас она выглядела много привлекательней, чем в замке.

– Дядя занимался разработками генератора энергии живых материй по заказу комитета безопасности, – рассказывала она, – а потом он отказался от собственных идей, сказал, что это безнравственно и преступно. Его чуть-чуть в психушку не упрятали. Когда же на озере сержант погиб, дядя заподозрил, что идет направленное всасывание энергопотока, после выброса… ну, этого не объяснить… Пал Палыч все знал. Он ведь нашел индикатор и Гаврилину отвез.

– А зачем тебе индикатор? – спросил Паша.
– Показатели снять.
– Думаешь, схема генератора кем-то восстановлена?
– Кукольник помогал дяде, не исключено, что и черновики выкрал.
– Какой еще кукольник?
– Ну, Сергей Юрьевич, – пояснила Ирина, – Аркадий Львович его называл доктором кукольных наук.
– Ясно, – рассмеялся Илларион. – И все же я не пойму: зачем тебе Гаврилин?
– Вот заладил! Я же объяснила: если дядина версия подтвердится, значит, документы все-таки выкрали, установку собрали и она действует. А дядя хотел добиться запрета...

– Хотел или не хотел, – рассудительно заметил Паша, – а оружие все равно изобретать будут. Не он – так другой. И шпионаж, соответственно, на уровне. Это я вам как специалист говорю.
– Конечно, – согласилась Ирина, – только профессор Грязнов считал преступным и аморальным
вторжение в энергетический эйдос.
– Что за штуковина?
– Баланс энергии живой материи.
 
– Ничего не понимаю, – пожал плечами Паша.
– Что тут понимать? – вмешался Ларик. – Фогельзанги правят бал, марионетки танцуют на ниточках, а остальных – зомбируют по социальным заказам: столько-то пахарей, столько-то пекарей… Лишнюю энергию скачивают про запас, а потом – в ретрансляторы…
– Фу, – скривился Паша, – пошлая фантастика в духе американских триллеров.

– Так ведь сержант Греков не из триллера, – заметила Ирина, опустив голову, – и мой дядя, Аркадий Львович, тоже… А истощение сердечной мышцы у детей и подростков?

– Вы что-то не туда гнете, ребята, – закипятился Паша. – В «Аквариуме» работала лаборатория по чернобыльскому пакту. Там синдром этот, мутационный, изучали. Всякие грибы…

– На двух ногах. Бежал же из изолятора их подопытный.
– Что, что? – Ирина даже приподнялась с места, заглянув Ильке в рот.
– Ну, есть такая информация… Спецназовец земляка своего опознал в изоляторе и выручить хотел,
только их обоих в шахте привалило или что-то в этом роде.

– Они, что же, на людях опыты ставили, как фашисты? – почему-то шепотом спросила Ирина.
– Да не знаю я… – отмахнулся Илларион. – Вон и тетя ваша зачем-то к Гаврилину ездила, –
от волнения он снова стал говорить девушке «вы».
– Тетя? Причем тут тетя? Зачем ей? Она же не собиралась…
– Дмитрий Ильич рассказал, – пояснил Паша, – он еще вчера утром сам ее подвозил.
Она какого-то родственника ищет.
– Что-то вы напутали, мальчики, – Ирина облегченно вздохнула. – Никаких родственников
у нас с тетей в спецназе нету.

– Да не в части, – настаивал на своем Паша. – Она вообразила, что твой жених, курфюрст этот, запер ее племянника в свою лабораторию. Ну, чтобы не мешал на тебе жениться.

– Что ты мелешь? – рассердилась Ирина. – Ума ты, что ли лишился? Одна я племянница у тети и дяди.
Причем тут племянник и женитьба?
– Подожди, Ирина, – вмешался Илларион. – Я сейчас объясню. Леонида Архиповна была в редакции.
Она искала московского журналиста Масалитинова.
– Почему Масалитинова? – побледнев как мел, одними губами прошептала девушка.
– Потому что так зовут ее племянника – Андрей Михайлович Масалитинов.

Закрыв лицо обеими руками, Ирина опустилась на стул и застыла, как мумия. Никакими уговорами изменить ее состояние не удавалось. Время было подумать об отдыхе. Парни оставили Ирину в боцманском курене, а сами отправились спать в машину.

– Ты чего-нибудь понял? – недоумевал Паша. – И я нет. Влюблена, может… Черт разберет бабьи души:
шуры-амуры, а как замуж – так за курфюрстов.
– Шел бы ты в помидоры, – пробурчал Илька, – без тебя тошно.
– Вместе сходим, будут тебе помидоры, чует сердце…

Пожалуй, на этот раз чуткое сердце фотографа-криминалиста вещало истину.


                Глава 21

                Утренняя молитва

Звук, доносившийся в подземелье снаружи, напоминал короткие очереди пневматического отбойного молотка. Убедившись в том, что это не галлюцинации и не шум в голове от нервного и физического перенапряжения, кореец изо всех сил стал колотить в плиту подвернувшимся под руку обломком камня, а потом припал ухом к стене и прислушался. Андрей присоединился к нему, и оба различили человеческие голоса, но разобрать слова возможности не было. Очевидно, плита была из материала, плохо пропускающего звуки. Голоса вскоре смолкли, и работа неизвестных спасателей возобновилась.

Не было никакого смысла шуметь и привлекать внимание людей, пробивавшихся сюда снаружи. Оставалось только терпеливо ждать. К ним явно спешили на помощь. И не могло возникнуть никаких сомнений в том, что это свои. В любом случае, к ним пробивались люди с поверхности, оттуда, где светило солнце и было еще много такого, отчего кружилась голова и сладко щемило сердце.

Облокотившись о стену и прислонившись друг другу плечами, оба думали только об этом, вслушиваясь до звона в ушах в приглушенную дробь отбойного молотка.
«Неужели все позади? – повторял про себя Андрей, как заклинание. – Неужели все? Неужели…» Мысленно пережить заново почти два проведенных под землей месяца у него не было сил. Ему казалось, что он просто умрет, не дождавшись, когда эта проклятая плита сдвинется с места… Но и представить себе солнечный день… Летний… нет, осенний… пусть даже не солнечный, а промозглый, с лондонским туманом над озером… Нет, такого невозможно было представить, потому что сердце начинало бултыхаться в груди, как галушка в сметане.
 
Или, например, мысленно увидеть Ирину… Вот он поднимается в профессорскую квартиру, нажимает на кнопку звонка… Дальше все размывалось – мозг блокировали защитные силы, для его же спасения. Тогда он попытался вообразить, как сядет в московский поезд. Но и тут Андрей вспомнил, что у него нет никаких документов и предстоит долгое объяснение в посольстве.

Нет, сначала надо разобраться с курфюрстом… Афанасий – первый свидетель. А что Афанасий?
Он ведь вырубил его в театре и санитарам тоже, наверняка, помогал. Тот еще ворон…
 
Пожалуй, один только ворон, именно ворон всплыл в памяти совершенно отчетливо и без всяких помех: хищная птица волочила по карнизу сильные крылья в седой опушке на длинных перьях и косилась злым круглым глазом… тьфу! Немой почему-то тоже теперь казался хищным и злым. Но как же разделаться с курфюрстом? «Ведь мне никто не поверит, – подумал Андрей. – Лабиринт затоплен, кореец не в счет, он военный человек… Еще обвинят меня в том, что проник на секретный объект с целью шпионажа.

Русский шпион в братской державе! Какая вкусная сенсация! Получить шанс разоблачить перед славянскими братьями продажность их марионеточного правительства и козни миротворцев в странах СНГ перед самыми выборами – просто подарок для федеральной службы безопасности». Как журналист, он понимал цену такой сенсации. Но и как «козырь» в крупной игре, знал, что при высокой ставке – человеческая жизнь стоит меньше коробки спичек.
 
Звуки дробящейся породы усилились настолько, что вибрация стены стала ощущаться под руками. Наконец, сверху закурилась едкая пыль и посыпались мелкие камни. Парни разом вскочили на ноги.

– Внимание! – вдруг донеслось сверху достаточно громко и отчетливо. – Готовится подрывная операция. Отойдите от стены на тридцать метров и ложитесь на пол. Головы прикройте куртками или просто руками. Используйте для защиты выступы в стенах. Внимание! Начинаются взрывные работы!

И далее ровный голос трижды повторил предупреждение.
Не сразу опомнившись, кореец подтолкнул Андрея в глубину туннеля.
– Шевелись, паря! Обидно, если какого члена не досчитаемся наверху. Живо, живо!

Сделать назад несколько шагов оказалось самым трудным. Какой-то пунктик, психологический тормоз или что-то другое не давало отступить. Но кореец долго не церемонился со своим подопечным: он пнул его в затылок и скомандовал:
– Сорок шагов вперед, бегом, марш!
 
И, чтобы не зарыться в ступени носом в буквальном смысле слов, Андрей вынужден был запрыгать вниз, притом довольно резво, потому что кореец продолжал подталкивать его сзади. На первой же площадке у довольно обширной ниши оба остановились и переглянулись.

– Не бомбу же они взрывают, – полувопросительно, полуутвердительно сказал солдат, – нормальное укрытие. От камней защита хорошая, их все равно вниз снесет. А свод здесь крепкий. Сукины дети, небось, кладку мостили.
– Кто? – удивился Андрей.
– Ну, ты ж сам говорил… дети какой-то там вдовы, кажется.

Андрей громко рассмеялся, и сам поразился, услышав свой смех: таким странным и позабытым он оказался.
Наверху тем временем предупреждали:

– Внимание! Объявляем готовность к взрыву «один». Соблюдайте безопасную дистанцию. Внимание! Пять… четыре…

Сердце Андрея заглушало гулким стуком спасительный счет. Перед глазами все плыло. Он не услышал взрыва, а только догадался, что путь свободен, потому что кореец заулыбался и стал хлопать его по плечу. Но Андрей медленно оседал по стене: что-то случилось у него с позвонком, он не чувствовал ног.

– Вот же беда мне с тобой, паря! – расстроился земляк. – Переть теперь наверх на себе придется. На минуту одного оставить нельзя… еще помрешь с радости.

Приговаривая так, он присел, подхватил Андрея за кисти рук, подставил под него спину,
а затем попробовал выпрямиться.
– Ну и костей же в тебе, паря, – бурчал он, встревоженный состоянием друга.

Подтянув еще немного вперед безвольное тело и согнувшись в три погибели, он медленно стал подниматься по ступеням, засыпанным камнями и щебнем. Сверху доносились непривычные «земные» звуки, где-то поблизости пищала пичуга. В проеме мелькнуло две головы, и через минуту к нему навстречу уже спускался коренастый мужик.

– Живой? – прокричал он издали.
– Куда ему деться, – отвечал кореец.
– А ты как?
– В норме.

Он прислонился к стене, потому что больше ни одного шага сделать не смог. Как раз вовремя подоспел спасатель. Кореец узнал его сразу: это был инспектор рыбнадзора, Дмитрий Ильич; брательник инспектора служил в части связистом.
– Вано!

Дмитрий Ильич подхватил Андрея и прижал корейца к себе. С минуту стояли обнявшись и тяжело дышали,
не говоря друг другу больше ни слова.

– Итишкино горе! – послышался рядом стариковский кашель. – Это ж Андрей Михайлович, журналист московский, ешкин хвост! Чего это с ним? Контузило, а?
– Шок у него, батя, – переведя дух, сказал кореец.
– Так на воздух его тащите, разквохтались, как курицы на сидале…

Втроем они быстро преодолели оставшиеся метры и, спустя пару минут, едва не ослепли от яркого солнца. Оно вставало над озером в таком радужном блеске, что кореец повалился на колени, сложил на груди руки и суеверно склонил голову. Ему показалось, что сам Господь благословляет их чудесное спасение из адских кругов подземелий…

Иван Лукич с крестником Митькой прибыли к острову, едва рассвело, и, предусмотрительно спрятав лодку под скалами, высадились со стороны островной дачи. Дом разрушился почти до самого основания. Они не без труда, но довольно быстро нашли остатки мраморного камина, обвалившегося в подземелье.

Но радость их оказалась преждевременной: вход преграждала каменная плита, сдвинуть которую вручную не стоило даже пытаться. Однако старый сапер и инспектор, регулярно конфисковавший у браконьеров динамитные шашки и самопальные «глушилки», предусмотрели такой поворот дела и через пару часов освободили затворников.

Хотя надо признать, что ответные удары по плите они сперва восприняли насторожено: про мутантов шутила вся округа, и шутки эти были с примесью легкой опаски. Каждый зубоскал в глубине души испытывал некоторый дискомфорт: а как в самом деле попрут из озера? Пережить в натуре сказки Кинга мало кому хотелось. Впрочем, даже самые смелые фантазии кажутся теперь бледной копией нашей действительности.

Осматриваясь по сторонам, пока извлеченные из подземелий парни отлеживались на траве, Дмитрий Ильич и взбодрившийся важностью боевой задачи ветеран заметили странную перемену на острове. Где-то в глубине, со стороны кладбища, раздавался стрекот мотора, напоминающий вращение вертолетного винта.

Машину мог откомандировать на остров только полковник, других вертолетов поблизости не было. Но почему-то именно это насторожило инспектора. Ни о чем таком разговоры не велись, более того: зная ситуацию с ликвидацией станции, Дмитрий Ильич держал в секрете свои планы и посвятил в них только Пашу и его друга.

Взобравшись на возвышение, он действительно увидел армейский вертолет, но не спецназовский, а вовсе незнакомый, заграничной какой-то модели. Присмотревшись получше, он разглядел вооруженных людей в черных комбинезонах и трикотажных шлемах на головах с прорезями для глаз. Пилот в кабине и тот, который стоял на ступенях и отдавал, очевидно, команды, были без шлемов, но тоже в черной полицейской или другой форме, точно разобрать с такого расстояния было нельзя.

Самым же неожиданным, вдруг, оказалось то, что бойцы неизвестного отряда без опознавательных знаков на своем летательном аппарате, подталкивали к трапу трех задержанных. Дмитрий Ильич тяжело охнул и инстинктивно пригнулся, маскируясь за невысоким кустом. Даже отсюда он узнал Пашу и разговорчивого корреспондента, а третьей была Ирина, племянница профессора… Инспектор отдал бы многое сейчас за свою ошибку, но заложников, или арестованных по какой-то причине пристегнули наручниками прямо к периллам трапа, а затем группа растянулась цепью и приступила к выполнению боевой задачи.

Сперва пришло на ум, что бойцы получили задание разыскать ход в подземный лабиринт… Но поляну, на которой приземлился вертолет, пока никто не спешил покинуть. Из машины выгружали какие-то ящики.
– Митя, – окликнул крестника Иван Лукич, – чем это ты залюбовался так?
– Тихо, – отозвался инспектор, – гости пожаловали к нам… Ну-ка взгляни, ты ж у нас дальнозоркий теперь.
Старик влез на пригорок и заслонился от солнца ладонью.
– Итишкино горе! – прошептал он, суеверно шевеля губами. – Говорил, что германцы на свет повылазют,
они ж, фашисты поганые, сейчас остров взрывать будут…
– Врешь! – ахнул инспектор. – А ну, в оба смотри.
– Точно. Вон детонаторы, как лялек, в руках несут.

Словно ветром сдуло инспектора вниз. Старик стал спускаться следом.
– Вано, – позвал он корейца, – сынок! Война у нас начинается.
– С чего это? – насторожился спецназовец.
– Бандиты какие-то прилетели, остров минируют.
– А хрен с ним, – равнодушно заметил кореец, греясь на солнышке и пожевывая травинку в зубах, –
чего в нем доброго?

– Так в заложники они наших парней взяли, – пояснил Дмитрий Ильич, – и девку с ними, профессорскую племянницу.

Старик вытаращил глаза, потому что никого, кроме «фашистов» не разглядел, а Масалитинов резко сел на траве. Услышанное вернуло ему способность к движениям. Он поддался вперед всем корпусом, порываясь вскочить на ноги, но кореец осадил его на землю.

– Сидеть! – неожиданно резко бросил он. – Это моя работа.
– Эге ж, – согласился старик. – Наша. Саперная, – и поправил выцветшую гимнастерку,
с которой не расставался.
Кореец спустился в подземелье и возвратился с двумя автоматами и пистолетом, вынесенными из «шнурка».

– Вместе пойдем, – сказал Дмитрий Ильич.
Андрей молчал, но приказать ему остаться никто не мог.
– Ладно, – согласился кореец. – Только выполнять все четко. А то положат нас,
как цыплят-табака на тарелочки. Откуда заложники? С собой, что ли, приперли?

– Нет, наверно, – отвечал инспектор. – Я Паше моторку оставил в Подзамчей. У нас уговор был, чтоб утром
на острове встретиться. Видно, с воздуха засекли и взяли голыми руками… они ж безоружные.

– Теперь, как свидетелей, ликвидируют, – размышлял вслух спецназовец. – Сразу бы должны, чтобы не возиться. Значит, расчет есть. Оставайтесь пока прикрывать отход к лодке, – бросил он инспектору и передал ему пистолет. – А мы, батя, двинем на черножопых… Аккуратно только, понаблюдаем сперва.

Разделившись на пары, они разошлись в разные стороны. Но сидеть возле лодки, поджидая своих,
разумеется, инспектор не мог.
– Ты как, парень, на ногах крепко стоишь? – спросил он.
Андрей кивнул.

– Тогда давай в обход, на другую сторону, тихо под берегом сплавимся, туда течение само сносит. Там видней будет, где наших подбирать. И потом, на одном моторе не уйти семерым. Их трое и нас четверо, – рассуждал Дмитрий Ильич. – А на двух моторах управимся запросто, с той стороны только в одном месте пристать можно, там их и повязали.

Они спустились в грот, отвязали лодку и благополучно вышли на открытую воду. Глубина у прибрежных скал позволяла идти чуть ли не впритирку бортом, отчего сверху заметить движение было практически невозможно.


                Глава 22

                Черный полковник

Когда утром трое друзей оставили позади Подзамчую бухту и были уже на полпути к острову, в воздухе над их головами зарокотал мощный вертолет с двойным винтом. Он кружил над островом и шел на снижение. От радости они громко завопили и замахали руками. Логично было предположить, что на выручку к заваленным в «шнурке» спешат профессионалы.

Вертолет приземлился где-то совсем близко от места, к которому они подходили на лодке. Кое-как притеревшись прямо к скалам, довольно низко осевшим к воде, Паша набросил чалку на низкую ветку раскидистой ивы. Они выбрались на пологое место, сильно заросшее старыми деревьями и низким кустарником. Возбужденные важностью предстоящих поисков, друзья торопились выйти из зарослей. Но, не преодолев и ста метров по направлению к машине, все трое были профессионально скручены и окольцованы новенькими австрийскими наручниками. Это произошло так быстро, что никто и пара изо рта не успел выпустить.
 
Вооруженные люди в черной форме с трикотажными шлемами на головах в считанные минуты выволокли их на поляну, где у трапа стоял коренастый, очень сильный на вид мужчина с открытым лицом. Он был коротко, спортивно острижен и невероятно широк в плечах. Его выбритое лицо с приплюснутым носом и черными пронзительными глазами, между тем, явно принадлежало к славянскому типу. Широковатый тяжелый подбородок и крупный волевой рот говорили о силе характера, а независимое поведение – о положении, которое выделяло его из всех остальных.

– Вы не имеете права творить произвол! – завопил, опомнившись, Истомин. – У нас демократия! Мы аккредитованные корреспонденты, выполняем редакционное задание. Лига журналистов заявит протест! Газета «Высший класс» подаст на вас в суд за нанесение ущерба!

Короткий тычок под ребра прервал его красноречие.
Человек с борцовской фигурой кивком подозвал к себе конвоира.

– Полковник! – обратился к нему тот, приблизившись бегом, и дальше заговорил очень тихо,
наклонившись к самому уху.
Черный полковник выслушал, проделал какие-то знаки руками, и всех троих, подтолкнув
к трапу, пристегнули наручниками к периллам.

– Немой он, что ли? – прошептал Ларик.
Ирина, вдруг, выпрямилась и рванулась вперед всем телом.
– Афанасий! – закричала она.
Черный полковник обернулся.
– Афанасий, – повторила Ирина, судорожно кусая губы, – как ты сюда попал? Немедленно освободи нас!
Тебя Сергей Юрьевич послал? Что эти люди делают здесь?

Полковник по-обезьяньи легко впрыгнул на трап и скрылся в машине.
– Ты откуда знаешь его? – кивнул вслед удивленный журналист.
– Это Афанасий, немой слуга кукольника. Ничего не понимаю, – тихо и растерянно
отвечала девушка, перепугавшись по-настоящему только сейчас. – Кто они?
– Посмотрите вверх, – сказал Илька.

Под кабиной по центру четко выступал на светлой обшивке вертолета трехцветный знак: красный ромб с синей восьмиконечной звездой внутри и золотым кольцом в середине.

– Это империя Креза, его символ, – пояснил Илларион. – Частная детективная служба, сыск, охрана и прочее. Киллеры в том числе. Финита, братцы. Разве что ума не хватит без приказа нас замочить.

– Цыть! Не кличь беду, сама заявится. Смотрите, чего это они там, как тараканы, шастают?

Бандиты, – а по-другому теперь воспринимать бойцов в черном было сложно, – устанавливали по периметру поляны какие-то механизмы, извлеченные из одинаковых по размеру ящиков.

– Похоже, у них приказ не нас одних, а весь остров ликвидировать, – поделился своими соображениями Паша.

Незаметно он пробовал расшатать прут на периллах, к которому пристегнули наручники. Но трап оказался сварным, а не сборным, и прут не поддавался.
Черный полковник тем временем спустился вниз, подошел к Ирине и снял наручники.

– Им тоже, – потребовала девушка.
Он отрицательно качнул головой и кивком указал ей на трап, ведущий в кабину.
– Нет! – Ирина попятилась. – Без них не пойду.

Афанасий схватил ее за локоть и подтолкнул к трапу, но Ирина, вдруг, изловчилась и свободной рукой влепила ему оглушительную затрещину. Черный полковник выпустил ее локоть, очевидно, не ожидая такой прыти от хрупкой девушки. В следующую секунду она с разворота нанесла ребром ладони по горлу борца точный удар. Тот уронил ключи, схватился за кадык и стал оседать на землю.

Быстро выхватив пистолет из кобуры черного полковника, Ирина сунула оружие Паше в руки и, подобрав ключи, оглянулась по сторонам: бандиты возились в конце поляны, а пилот засел где-то внутри кабины. Сняв наручники с Паши, она повернулась к Альке. Но черный полковник уже оклемался и рывком выбил пистолет у фотографа, опрокинув его ударом навзничь, а Ирину швырнул на трап, подхватил за куртку и вбросил в открытый люк вертолета, запрыгнув следом.
 
В это мгновение из-за ближних деревьев прострочила автоматная очередь. Бандиты повели себя как-то странно: вместо того, чтобы залечь за ящиками, используя их как прикрытие, они бросились врассыпную под деревья и только тогда открыли ответный огонь.
 
От прямого удара Паша, все же как-то уклонился и поэтому почти сразу поднялся на ноги, заодно незаметно подобрав оброненные Ириной ключи. Он в момент освободил друга, но что им было делать дальше? Бросить Ирину они не могли, подняться в кабину тоже. В том, что теперь уже запросто их пристрелят, сомневаться не приходилось. Парни встали под трап, спина к спине, в надежде, что черный полковник появится все-таки снаружи, и одновременно заметили, как со стороны озера к ним бегут, низко пригибаясь, двое мужчин – один в камуфляжной форме спецназа, а другой… другим был инспектор Дмитрий Ильич.

Однако бегущих заметили и с вертолета. Черный полковник перемахнул через перилла трапа прямо с верхней площадки и вскинул автомат, но очередь выпустить не успел. Паша запрыгнул к нему на спину, а Илька врезал ногой. Зарывшись вниз лицом, полковник перекатился кубарем, увлекая за собой нападавших. Сверху навалился подоспевший инспектор, пытаясь достать бандита рукояткой пистолета по затылку. Удар пришелся не совсем точно, к тому же он в потасовке нажал на курок. Грохнул выстрел.
А в роще уже шел настоящий бой…
 
Что произошло у трапа, Масалитинов не разглядел толком, но когда бандит впихнул Ирину в кабину, он помчался напрямик к вертолету, и инспектору не оставалось ничего другого, как побежать следом.

Теперь же Андрей впрыгнул в люк одновременно с выстрелом. Пуля просвистела у него над ухом. Рванувшись в салон, он сперва налетел на пилота, сидевшего за штурвалом с такой невозмутимостью, как будто все происходящее его мало касалось. Присмотревшись, он понял, что тот был мертв. Из аккуратного отверстия в виске вытекала дымящаяся тонкая струйка свежей крови.
 
– Ирина! – закричал Андрей, разворачиваясь в салон, но девушки нигде не было.
 
Он пробрался в хвостовую часть и увидел ее на полу в наручниках, с залепленным скотчем ртом. Андрей отодрал липкую ленту и… прижался ртом к губам девушки. Этот короткий поцелуй вернул обоим такую неистребимую жажду жизни, что ни пальба, ни сам черт теперь были им не страшны. Прострелив перемычку в наручниках из пистолета пилота, Андрей с подбадривающей улыбкой торопливо сказал:

– Отсюда ни шагу. Если будем отходить, дам знак, – и, покинув кабину, бросился на подмогу.
 
Черный полковник уже был в браслетах. Тяжело дыша, он косился в сторону рощи. Очевидно, спасаясь за деревьями, бандиты сами себя отрезали от вертолета, и теперь вынуждены были вести навязанный бой, обороняя ящики с взрывчаткой.

– Афанасий! – вскрикнул Масалитинов, узнавая немого. – Ты кому служишь, чертов выродок? –
он вцепился ему в горло и наверняка задушил бы от ярости, если бы не Дмитрий Ильич, помешавший этому.
 
– Не положено, – строго сказал он, удерживая Андрея.
– Оружие на борту есть? – спросил Паша.
– На глаза не попалось, – отвечал Андрей, поглядывая в сторону рощи. – Дай-ка мне автомат.
Пора корейца выручать. Жарковато что-то у них.
– Погоди, – отстранил его руку Паша. – Лучше этого выведем к ним… Авось, сговорчивей станут.
– Верно, – кивнул Андрей и обернулся к журналисту: – Присмотри за ней, парень, а?
На всякий пожарный…
– Как скажешь, – отвечал Илларион, признавая в Масалитинове старшего.

Вытолкнув вперед черного полковника с пистолетом у затылка, все вместе живо двинулись в сторону перестрелки. Автоматные очереди, вдруг, стихли. Трое бандитов побросали оружие и с поднятыми руками медленно поднялись навстречу.
– Руки за голову, лицом вниз, на землю быстро, ноги в стороны! Шнель! – почему-то по-немецки заорал Дмитрий Ильич.

Двухметровые откормленные наемники в черной робе подчинились автоматически, как терминаторы.
Они действовали, только согласно инструкциям и приказам.
 
– Встать! – скомандовал инспектор, каждого поочередно окольцевав наручниками и содрав с лиц черные тряпки.

На поляне остались лежать раненные и убитые, их быстро разоружили.
Не выполнив приказания, Ирина и Ларик, как только стихла стрельба, бросились к роще. Они быстро догнали остальных и теперь в упор смотрели в глаза своим палачам. Без шлемов бандиты выглядели, как обычные рослые парни, с обритыми наголо головами и туповатыми лицами. Глаза их не выражали ничего, кроме полного равнодушия. Один медленно жевал жвачку, а может, просто по привычке двигал челюстями, сглатывая слюну.

Оглушительная тишина повисла в воздухе. Золотистая роща, пронизанная насквозь косыми лучами солнца, стояла замерев, как пейзаж на холсте. Позади справа, из-за сосны выступил вперед кореец. Он прислонился к стволу и опустил вниз руку, сжимавшую автомат. Андрей бросился к другу, но обнять не успел. Вано медленно встал на колени, лицом к солнцу, и… рухнул ниц в колючую сухую траву. Немного поодаль, на каменистом пригорке, с простреленной грудью лежал старый сапер Иван Лукич.
 
Гнетущую тишину прервал рокот мотора, и в воздухе появился пятнистый вертолет спецназа.
Он покружил над островом и приземлился совсем близко. «Птенцы» высыпали из салона. Обступив поникших от горя героев островной драмы, они молча склонили обнаженные головы.

Вдруг, низкий протяжный гул выплыл снизу, земля под ногами всколыхнулась и сокрушительный взрыв сотряс остров. В стороне разрушенной дачи, там, где был вскрыт ход в подземелья, как бы шалашом поднялась в небо гора камней, распавшаяся на глазах и осыпавшая рощу метеоритный дождем. Затем заполыхал огонь, языки пламени потянулись поверху к высоким деревьям… широкие кроны вспыхнули одна за другой, стремительно опоясав огненной лентой монастырское кладбище.
 
Природу взрыва определить на таком расстоянии было невозможно. Пока в замешательстве и спешке решали, что делать с ранеными и пленными, случилась новая напасть: двойной винт вертолета Креза набирал обороты. Растянувшись в цепь и открыв огонь на поражение, спецназовцы попытались помешать взлету, но мощный мотор уже поднимал машину в воздух.

Оглядевшись по сторонам, Дмитрий Ильич не досчитался среди бандитов только одного – опознанного Афанасия, черного полковника охранно-детективной службы Креза. Вертолет набрал высоту и скрылся над озером.


                Глава 23

                Записная книжка спецкора


В кафе Дома печати редактор крутой газеты «Высший класс» делился с журналистом
Илларионом Истоминым свежими новостями.

– Мы меняем ориентацию. С сегодняшнего дня газету перекупил рекламно-информационный концерн «Итака». Продай свой фестивальный репортаж «Вечерке» или в «Новости». Разумеется, только ту часть, где ты красочно описал фольклорные ансамбли и народные промыслы. Некролог и разъяснения МИДа уже подготовлены державной пресс-службой. Остальные свои фантазии оставь для коммерческой серии «Криминальная провинция». Нас теперь интересуют, в первую голову, косметика и институт красоты. Хорошо бы раскрутить эту грудастую ведущую по погоде.
 
– Может быть, сразу заявление написать?
– Не сразу, – редактор рисовал на салфетке слоника. – Не сразу и не после. С пылу с жару даже пирожки есть вредно. Остынь, подкопи материалец… Глядишь, свой еженедельник закрутим. Маленький, аккуратный, но с лицом… с эдаким независимым личностным выражением.
 
– Слабо нам, разве что дождаться очередной крупной разборки, а потом где-нибудь за бугром
тиснуть бестселлер, вроде: «Роковой ужин Поющей Птицы».

– Ну, зачем же за бугром… никто не вечен… редакторы в том числе. Глядишь, и опубликуешься в рубрике
«бывает и такое». Не торопи события, Илларион.
– А как же ваш счет к Крезу? Или спишем ему корейца, Ивана Лукича и Пал Палыча заодно?

– Ничего я не списываю, – огрызнулся редактор. – Только силенок у меня маловато.
Вхолостую как-то не хочется дуться. Ты вот сам убедился.

– Да… повязали нас всех… стреножили, пока мы мирно паслись. И не пикнуть, никаких доказательств. «Птенцов» расформировали. Гаврилину – генеральские погоны и должность при штабе армии. Заповедник – итальянцам в аренду под строительство туркомплекса со средневековой экзотикой. Кукольник как в воду канул… Я вот что спросить хотел, – вдруг, оживился Илька, – ну, хоть кто-нибудь видел того курьера, который пакет в редакцию принес?

– Допустим.
– Можете его описать?
– А черт… афганец какой-то. К Гайсину все дружки армейские в редакцию наведывались.
Но тот, правда, был не прост. Пакет с пометкой «срочно!» несколько раз под нос секретарше
совал и пальцем тыкал в надпись.

– Он что, не разговаривал? – насторожился Ларик.
– Да нет. Молчал. Угрюмый мужик, приземистый, с широченными плечами, как у борца.

Илларион откинулся на стуле. Теперь все окончательно стыковалось. Пакет с взрывчаткой принес Афанасий. Значит, уже тогда Крез пожелал поставить точку. Но почему? Что его вынудило действовать так нагло и открыто?

Он снова извлек из кармана маленькую черную записную книжку спецкора Гайсина. Крошечные стенограммы убористым почерком умещались на листке, размером не больше половины ладони. Вот красным – отметка последнего показателя индикатора и рядом число 3000 (!) со значком умножения. Понятно, какое увеличение мощности энергопотока зафиксировал прибор Грязнова.

Вот это – выступление Креза перед избирателями… А вот его речь на парламентской сессии. Радеет за отечество… Пламенный патриот, вот только какой из пяти держав, гражданство которых указано в его паспортах? Огласка аварии в «Аквариуме» никак не входила в его планы. Он был звеном, довольно крупным «несущим» звеном, почти у самого центра липкой паутины, напряденной здесь Золотым Пауком. Теперь звено трансформировалось в новый сектор. Король умер, и акулы схватились между собой в кровавой бойне. Кто вынырнет с алмазной короной в пасти?

– Какое тебе до всего этого дело? – вдруг спросил Евгений Петрович, будто прочтя мысли Истомина.
– Не знаю, – честно признался он, – только почему-то я все время вспоминаю картину того парня, уехавшего в Канаду. Помнишь: бездонный разлом рассекает надвое высоченный гористый кряж, а по нему чередой бредут слепые, нищие калеки… Их поводырь парит над пропастью и сталкивает туда обреченных… все новых и новых… Разве мы все так слепы и безропотны?
 
– Нет, Илларион. Народ живуч, он вынашивает свои обиды и свою боль до поры. Нам кажется: поглупели, отупели люди, зарылись в норы. Ментальность, видите ли, поменялась… Да они просто выживают, как могут. адаптируются к бесчестью, насилию, воровству и выжидают свой час, и никто не знает, когда он пробьет… А пробьет обязательно, и каждый выпьет ту чашу до дна, которую сам себе наливает.

– Похоже на комментарии к библии, – скептически приподнял бровь Ларик.
– А ты полистай, полистай иногда. Полезно, ей Богу… очень помогает.
Особенно державные кроссворды разгадывать, – усмехнулся редактор.

Но Святого Писания под руками не оказалось. Илларион Истомин отвернул потертый переплет маленькой записной книжки спецкора Гайсина и неожиданно прочитал фразу, на которую не обратил раньше внимания: «Хороших людей не мало, но они плохо скооперированы».

Он аккуратно засунул книжку во внутренний карман и подумал, что Пал Палыч прав, как всегда:
нельзя было с ним не согласиться.

                Глава 24

                Пленник из бездны


Когда, наконец, в квартире профессора Грязнова трое самых близких людей остались наедине, то, как это обычно бывает, они сначала крепко обнялись, а потом уселись за круглым столом и молча глядели друг на друга несколько бесконечных минут. Эта не сравнимая ни с чем радость встречи была так переполнена чувствами и надеждами, что никакие слова не могли их выразить… В конце концов, почти одновременно все трое попытались заговорить и рассмеялись радостным, легким смехом.

– С вами все ясно, – тетя Леля шутливо погрозила пальцем влюбленным, – а сейчас я принесу то, что хранила для Мишеньки, моего брата. Теперь, Андрюшенька, я отдам все тебе… – и с этими словами она поднялась из-за стола и вышла.

Через минуту Леонида Архиповна возвратилась в комнату. В руках у нее оказался золотой медальон на двойной цепочке и обручальное кольцо. Осторожно щелкнув застежкой и разняв створки, она протянула изящную вещицу племяннику. Андрей бережно, с благоговением, принял семейные реликвии.

– Это твоя бабушка, – тихо сказала Леонида Архиповна, – Надежда Масалитинова. Дочь киевского банкира Филиппа Замятина. Она была старшей сестрой моей матери Ольги. А справа твой папа, Мишенька. Ему здесь около восьми. Миниатюры сделаны по просьбе Мишеля, твоего деда, в Крыму, в канун эмиграции, которой им так и не суждено было испытать.

Надя сняла медальон и кольцо в тифозном бараке и отдала сестре, потому что Мишеньки рядом не было. Ей говорили, будто он в детском отделении, а на самом деле Мишеньку считали умершим и даже внесли в списки захороненных в общей могиле… Но потом рассказывали, что туда сбросили по недосмотру нескольких человек, еще живых, и среди них был мальчик, которого опознали как Мишеньку.

Тот мальчик перенес шок и онемел. А потом его и еще нескольких ребятишек отправили в детский дом куда-то на Волгу, кажется, в Саратов. Ольга, моя мать, тоже едва не умерла от тифа, а когда поправилась, то детский приют уже расформировали и Мишеньку увезли. Она до конца своих дней надеялась на чудо и верила в то, что Мишенька остался жив…

– Почему же ты никогда мне не говорила об этом?! Только вскользь, однажды, на даче… – невольно упрекнула тетю Ирина, растерянная и обиженная тем, что никогда раньше не видела медальона.

– Потому что у каждого поколения, детка, своя боль и свои утраты. Зачем мне было огорчать тебя, девочку впечатлительную, перенесшую трагедию гибели своих родителей, такими печальными рассказами? Тем более, что неравный брак моей мамы и высокое положение отца держали нашу семью в трепете очень много лет. Неравный в том смысле, что брак профессионального большевика с «бывшей дворянкой» мог подвести его под «вышку» в любой день.

Почти три десятка лет моя мать не хотела вспоминать о своем происхождении. Тогда, в Крыму, она была еще совсем юной, старше Мишеньки только на десять лет. На нарах в тифозном бараке умерло ее прошлое. А она выжила. И начала жизнь с чистого листа, заново.

Андрей слушал Леониду Архиповну, неотрывно вглядываясь в лица родных. В детстве отец был похож на свою мать: те же русые кудри и сияющий взгляд. Повернутые в пол-оборота друг к другу, мать и сын смотрели сейчас на него, Андрея, и тепло их радостного, спокойного взгляда проникало глубоко-глубоко, в самое сердце.

Он, вдруг, вспомнил поездку на юг с родителями и долгие отлучки отца в Феодосии… Он, как и юная Ольга, похоронил свое прошлое в Крыму, и родился вторично, обожженный хлорной известью… Спустя много лет, так и не перекрещенный смертельным огнем войны в новую веру, отец не смог оплакать прошлое даже на могиле своей матери, потому что погибших от тифа хоронили в общих могилах без крестов и надгробных плит.

– Тетя Леля, – вдруг, очнулся Андрей, – а мой дед? Неужели так и не пробился к семье?
– Твоего деда, Михаила Дмитриевича, расстреляли по приговору иркутского ревкома вместе с Колчаком. Он был непримиримым монархистом известного дворянского рода. Надя ждала его и медлила с эвакуацией, но после последнего удара, который настиг семью в Крыму, она с сыном, как ты понимаешь, не могла оставаться в России. Ко всем бедам, стояла лютая зима, в городе начался голод и карантин… эпидемия тифа никого не щадила.

«Бедный папа! – подумал Андрей. – Прости меня… Значит, и могиле моего деда ты не смог поклониться. Его кровь сроднила тебя с сибирской землей, и она не отпустила тебя…»

– Мне однажды приснился сон. Очень странный и неприятный сон, накануне смерти Аркадия Львовича…
– Тетя, ты же сама сказала: зачем мучить себя воспоминаниями? – мягко заметила Ирина.
– Нет, детка, это важно. Мне приснился мужчина в окровавленном офицерском френче…
– Со связанными руками! – вскрикнул Масалитинов.
– Как, вы знаете? Ирина рассказала? – осеклась Леонида Архиповна.
– Да нет же, тетя, не могу объяснить… Мистика, вы не поверите мне. пожалуйста, продолжайте!

– Отчего же? Иной раз и самой себе не хочется верить. Так дело-то в том, что сначала во сне я узнала Михаила Дмитриевича, хотя даже не представляла его лица, у мамы не сохранилось ни одной семейной фотографии, а когда присмотрелась – то увидала тебя, Андрюшенька.

– Вот те раз, со связанными руками? – попытался пошутить «пленник», но вышло это как-то неловко.
– Я серьезно. Именно с тех пор мысли о Мишеньке – твоем отце – мне не давали покоя.

– И я однажды видела его… – задумчиво сказала Ирина. – Пленник протягивал ко мне связанные руки
и как будто молил о помощи.

Андрей улыбнулся с едва заметной лукавинкой, и тетя отметила в его чертах подлинное фамильное сходство:
редкая, но памятная улыбка Ольги Замятиной озарила его лицо.

– Послушайте, – сказал он, – ведь мы вместе освободили его! Теперь Пленник сво-бо-ден!
Он не захотел смириться с забвением, разбудил нашу память и снова соединил нас в одну семью.

Никто не возразил Андрею: строгий призрак вины за невольное отречение смутил, вдруг, всех.

Масалитинов видел, как призрак этот стремительно перерастал в необъятную, неосознанную, неискупленную вину не одного или нескольких человек, отрекшихся и презревших отцов и дедов своих, а целого человечества, так легко и быстро впадавшего в забвение и опьяненного своими иллюзорными победами. Безучастный призрак колебался над миром, обретал уродливую плоть и затаптывал насмерть самых беспамятных…

И явилась ему суровая истина: равномерно и непрестанно раскачивается вечный маятник Вселенной. Нет на земле ни красных, ни белых, ни коричневых. Нет ни победителей, ни побежденных: сегодня ты, а завтра я. За радостью – боль, за рождением – смерть. Сегодня маятник качнулся к востоку, завтра – к западу.

В агонии уходящего века сгорают души мертвых и живых… Пленник из бездны явился первым, и – кто знает? – сколько грядущих Пленников возопиет к короткой человеческой памяти?.. «Времена не выбирают…» Сомнамбулы, предавшие забвению своих Пленников, обречены. Из бездны Пленники взывают к разуму, но порой кажется, что человечество безумно.

Разговор за столом давно стих, и каждый думал о чем-то, наверняка, очень личном.

Первым наступившую паузу прервал Андрей.
– Я наконец-то вас нашел! – чуть слышно прошептал он и поцеловал край медальона. –
Благодарю тебя, Господи!
Тетя Леля интуитивно перекрестилась.

– Ну вот что, – Ирина энергично вскочила со своего места, – самое время выпить шампанского! –
и ее счастливый смех раскатился серебристым стаккато по всем уголкам старого дома.

Почти тотчас под старомодным китайским абажуром на белоснежной скатерти, как всегда покрывавшей стол в просторной комнате, появилась запотевшая бутылка поистине божественного дара виноградной лозы, ибо без него ни одно по-настоящему важное событие не бывает достойно отмеченным. Зазвенел хрусталь, и оживленный семейный ужин продолжился в неизменных традициях этой славной семьи.


                Немногословное послесловие

Спустя месяц с небольшим после описанных событий, в уютном старинном храме подмосковного Переделкино венчалась молодая и очень красивая пара. Говорили, что за право размещения свадебных фотографий на обложках, крутые столичные журналы устроили настоящий торг и предлагали баснословные суммы, но внимание и любопытство обитателей элитарного поселка занимали далеко не одни эти сплетни.

Дело в том, что с очаровательной Ириной Александровной венчался в святилище московских писателей некий Андрей Масалитинов, еще вчера никому не известный полуголодный журналист, родом из «края кандального звона», то бишь с каких-то северных окраин. Первоначально свадьбу намечалось сыграть на даче модного беллетриста Бенедикта в Мамонтовке, но тот отхватил в Переделкино двухэтажный особняк и настоял на венчании собрата по перу в старинной церкви.

Информация, просочившаяся из Литфонда, сообщала следующее: восходящая звезда отечественной словесности под псевдонимом «Неизвестный», ошеломившая всех своим успехом у российских издателей и подписавшая сразу в трех(!), самых крупных книжных империях договора на астрономическую сумму, есть не кто иной, как некий Андрей Масалитинов, державший перед алтарем руку красивейшей из женщин.
 
Говорили, что счастливчику просто повезло: неведомый приятель оставил ему дневник своей родственницы, который тот и предложил издателям, едва ли не в первозданном виде, то есть практически ничего в нем не изменив. И надо же – сорвал такой лакомый куш! К тому же «в благодарность» пройдоха увел у бескорыстного друга любимую девушку и сейчас сам женится на ней. Мало того, телевизионщики запустили в производство телесериал с его мурой и гарантировали автору головокружительную популярность.

Добавляли, что роман (кажется, называется «Одержимая») странно созвучен реалиям нашего времени, хотя повествует о событиях столетней давности.
Тот же журнал, который таки разместил фото молодоженов на обложке, через месяц посвятил весь выпуск свадебному путешествию звездной пары.

В одном из репортажей в подробностях освещалось поистине событие века: коронация вселенского императора. Супруги Масалитиновы посетили экуменический Союз германской и славянских наций возрожденной Священной Римской империи на празднествах, в честь коронации Его Сиятельного Величества, императора королевской курии Сержа Фогельзанга, выходца из братской республики, а точнее, из Одессы, родины, как известно, абсолютного большинства монархических династий последнего века второго тысячелетия.

Мало кем была взята на заметку крошечная статейка о том, что скоропостижно скончавшийся большой друг многих стран СНГ граф Альфин Фогельзанг по его желанию, выраженному, естественно, задолго до собственной кончины, помещен в специальную регенерационную капсулу (которую олигарх предусмотрительно возил с собой в самолете) и отправлен в Калифорнию. Тело мультимиллиардера взято под патронаж врачей экспериментального научно-исследовательского центра регенерации и клонирования клеток, результаты исследований которого являются государственной тайной и держатся в строжайшем секрете.

Сообщалось только, что Золотой Паук финансировал деятельность центра со дня его основания и обеспечил выполнение исследовательской программы на грядущие времена.
 
Но более всего разозлило некоторых метров сообщение о том, что Неизвестный, – восходящая звезда русской литературной плеяды, – окончил и готовит к выпуску новый роман «Золотая паутина», которому продажные специалисты раскрутки рейтингов прогнозировали успех мировых бестселлеров без всякого зазрения совести и элементарных приличий.

Оставим же, дорогой читатель, зловредных литераторов с их дрязгами и пожелаем модой чете Масалитиновых долгой и счастливой жизни. Право же, они этого заслужили!


                ________________________________

Продолжение:
Часть III Золотая паутина