Колька успел хорошо запомнить мать. А некоторые фрагменты раннего детства, как отдельные кадры кино, всплывали в его памяти и вызывали в сердце нестерпимую тоску. И в них непременно была она – стройная фигурка, светлые длинные волосы, пахнущие после бани ромашкой. Мать расчесывала их перед зеркалом, слегка наклонив голову, а Колька прятался в волосах, прижимал их к лицу и мешал заплетать косу. Ещё он помнил, как мать обнимала его, притягивая к своему тёплому телу.
Иногда ярким пятнышком высвечивался в памяти день, когда Колька за руку с матерью ходил на рынок покупать новые ботинки. Мать разрешила их не снимать после примерки, и Колька радостно приговаривал всю дорогу: «Посмотри, как высоко в них подпр-р-р-рыгивается!» Он тогда только научился правильно выговаривать букву «эр».
Мать смеялась и крепче сжимала Колькину ручонку, боясь, чтобы тот не оступился на изломанных досках старого тротуара: «Потому что в новых ботинках под каблуком есть пружинки!» «Правда? А я и не заметил!» – отвечал Колька, легко поверив материной шутке.
Говорили, что она была совсем небольшого росточка, прямо, как подросток. Но Кольке она казалась очень большой и очень сильной.
После приезда в Карагачево они всегда были вместе. Колька не согласился ходить в детский сад – ревел белугой при расставании с матерью на его пороге, крепко-накрепко держал её колени и причитал: «Мамочка, я буду у тебя на работе в уголке сидеть тихо-тихо. Только ты меня здесь не оставляй!»
До поступления Кольки в школу оставался всего лишь год. Парень он смышлёный, не бедокурный, с ним всегда можно было договориться, но только не в этом случае.
- А вдруг мне придётся уехать по делам?
- Я у соседа, Григория Алексеевича, остаться могу.
- А если и ему будет не до тебя?
- Я в его тракторе буду тебя ждать. Или дома – я не забоюсь!
Матери было очень жалко мальчишку – слишком он горько плакал и начинал уговаривать мать ещё дома, держа её лицо своими маленькими ладошками перед собой и не давая отвернуться.
И уговорил. Решили попробовать обойтись без детского сада.
Мать сажала его за ширмой на маленький стульчик в кабинете сельского фельдшерского пункта, подкатывала к нему углом низенькую тумбочку на колёсиках так, что ноги Кольке приходилось раздвигать на ширину тумбочки, вручала ему карандаши и альбом для рисования и строго наказывала не мешать ей в работе. «Сам выбрал – теперь терпи!» В кабинете пахло спиртом и хлоркой, на столе стояли два гранёных стакана. Один - с градусниками, а другой - со шпателями для горла. И гора карточек. Мать надевала белый халат, с трудом втискивала под шапочку длинную косу, мыла с мылом руки под умывальником и начинала приём больных. Колька рисовал машины с включенными фарами, дорогу, деревья и звёзды на небе. За рулём сидела мама, а рядом Колька – он всегда улыбался и махал всем из окна рукой.
Он очень старался не шуметь. И только однажды Колька подвёл мать и здорово напугал одну надоедливую бабку.
Дело шло к концу приёма. Последним пациентом была бабка Глаша. Приходила она с завидной частотой к молодой фельдшерице – иногда не по болезни, а по желанию почесать язык. Сидела в тот день уже битый час. Мать посматривала на часы, торопилась закончить приём. «За ширмой уже утомился Колька. Холодильник пустой – надо зайти в магазин, успеть до закрытия». А баба Глаша всё трещала и трещала.
- Посмотри-кась, Марея, вот тутака чаво-то колет. А как поем салат с маронезом, так прижмёт, хоть на стенку кидайся.
- Глафира Спиридоновна, я же Вам наказывала, чтобы жирное мясо не ели, майонез совсем исключили из рациона. Камень у Вас в желчном пузыре.
- А вчера, Марея, ухо стало закладывать. И вот такое чуйство, что хто-то поёт мне прямо в ухо. Аж дыхание его слышу. Параскева сказала, что это нечистый мне в ухо дует. И вот сейчас слышу его, - бабка расширила глаза и схватила фельдшерицу за руку.
Изрисовав альбомный лист, Колька старался очень тихо его перелистнуть, чтобы материны пациенты не слышали шелеста бумаги. И в этот день сидел тихонько и ничем не напоминал матери о себе. Встали они раным-рано. Пока Колька доедал утреннюю кашу и смотрел по телевизору мультики, мать обошла тяжёлых больных, зашла в детский сад, чтобы напомнить воспитателю о прививочном дне, потом забрала Кольку с собой на работу и уже пять часов кряду принимала за столом ходячих больных.
В кабинете действительно раздавались странные звуки. То - тоненько дребезжит, будто мотылёк крылышками бьёт по стеклу, прилетев на огонёк в окне. То – присвистывает, точно вьюга в трубе, если ещё не задвинута заслонка. А тут – захрюкало. Так и есть, поросёнок молодой в клети просит каши.
Бабка побелела и повалилась на стол, закатив глаза. Мария подхватила бабку и уложила на кушетку. Потом отодвинула ширму - Колька мирно спал. Положив на альбомный лист голову, он тихонько постанывал, посвистывал, похрюкивал и, наверное, дорисовывал во сне зелёный трактор с ковшом, как у соседа Григория Алексеевича, подрагивая пальцами, в которых всё ещё оставался зажатым карандаш.
Глафире Спиридоновне был предложен нашатырь. Придя в себя и немного полежав на кушетке, та поплелась домой.
Мать ласково потрепала Кольку по щеке, обняла, собрала карандаши в гранёный стакан, закрыла фельдшерский пункт на большой висячий замок и повела сонного и расслабленного Кольку, с полузакрытыми глазами, домой по сельской улице. Хозяйки уже отдоились, скотина во дворах улеглась на ночлег – из летних клетей ещё курился дымок, отгоняющий гнус. В окнах зажглись огни, люди ужинали летом поздно – страда, возвращались в жилища уже с заходом солнца. Уйди с работы в шесть, как положено, так домой потянутся вереницей: то поранились при косьбе, то щитовидка на солнце взыграла – голова кружится, то токсикоз на ранней стадии беременности, а летнюю работу не бросить. Потому днём - бабки со своими причитаниями, а вечером – трудовое население села. И никуда тут не деться! Фельдшер на селе – лицо незаменимое, с ненормированным рабочим днём. К тому же, была Маруся безотказной в работе, вся в свою мать – покойницу Александру.
***
- Александра, дочь у тебя! Радость-то какая!
Всем роддомом пришли поздравлять Шуру – дождалась-таки к своим сорока первого, а теперь ясно, что единственного, ребёнка. Да ещё и дочку! Теперь точно одна не будет.
В личной жизни Шуре не повезло. Впрочем, как и её матери. Замуж Шура вышла рано. Валентин учился вместе с Шурой на одном курсе в сельхозинституте. Вроде бы, неплохой парень: симпатичный, умный. Забеременела очень быстро – молодые даже не успели узнать друг друга, оценить, притереться в одной ячейке общества. И очень скоро Шура поняла: ошиблась! Валентин попивал с дружками, поигрывал в карты. И однажды, вернувшись под утро в их съёмную квартирку и услышав от страдающей токсикозом молодой жены упрёки, избил её. Тогда случился у Шуры первый выкидыш. Валентин раскаивался, умолял простить, даже бросил пить и играть на время. Шура на развод не подала. Но в душе её что-то умерло в тот раз, образовалась пустота, заполнить которую Валентин не сильно-то старался, а вернее – был не способен это сделать. Выкидышей пришлось пережить ещё шесть. Но Шура, как бы ни страдала, но отказаться от мечты родить своего ребёнка, а не взять из детдома, не могла.
Давно жили они с Валентином в своём роскошном, по советским меркам, доме. Всё в нём было: красивая мебельная стенка, кухонный гарнитур – для того времени он был большой роскошью, цветной телевизор – огромный, с полированными боками, двуспальная кровать. А в гараже стоял новенький мотоцикл «Урал». Только не было в доме детских голосов, и радости на лицах хозяев дома тоже давно уже не было. Валентин по-прежнему попивал, погуливал, получая радость на стороне.
И вдруг - Шура уже и не чаяла такого счастья - родилась Маруся!
Обезумев от радости, «молодая» мамаша не спала неделю – не могла надышаться дочкой. Ловила каждый её вздох, умилялась младенческим гримасам, учила брать в крошечный ротик розовый сосок. Умом-то она понимала, что нельзя так трястись над ребёнком. Глазом не успеешь моргнуть, а из девчонки вырастит девушка, а потом и женщина! Да, она многое уже понимала. Всё-таки, сорок лет прожито - время мудрости. Но не баловать девчонку, такую родную и единственную – это было выше Шуриных сил. Сердце женщины раскрылось, любило каждую клеточку малышки, каждый её волосок.
Со временем Шура успокоилась и взяла себя в руки. Перестала умиляться и трепетать от страха по всякому поводу. Она медленно и упорно становилась разумной мамой, потому учила дочку всему, что умела сама, прививала любовь к книгам, много рассуждала с ней о жизни. Она была хорошей мамой. А вот отца, как будто, и не было. Валентин так и не повзрослел к своим «сорока с хвостиком» – выпивал, погуливал, садился «под мухой» за руль. И однажды чуть не случилась трагедия, ставшая последней каплей Шуриного терпения.
В тот день Шура была в командировке в областном центре. На дворе – лето. Детский сад закрылся на ремонт, и ребятня возилась во дворах собственных домов. Хорошо, если за кем-то приглядывали старики или соседи. Марусе шёл шестой год. Её, как уже вполне самостоятельную девочку, оставили дома одну. В середине дня домой явился отец. И не один.
- Входи, Галочка! Маруська, видно, к соседям ускакала и дом не закрыла.
- Ой! А если вернётся, да не во время?
- Заходи, мы дверь – на крючок!
Маруся, испугавшись, что в дом вошли чужие люди, спряталась в шкафу и смотрела в щёлочку. А потом явилась в неподходящий момент в спальню, как ни в чем не бывало.
Отец, сообразив, что вечером не миновать скандала, решил загладить вину перед дочерью, свозить Марусю на речку и заодно уговорить её: не рассказывать матери о случившемся конфузе. Девчонка очень любила купаться, но выпросить у отца поездку на бережок никак не получалось. А тут такое счастье подвалило!
Подвыпивший не на шутку Валентин посадил Марусю в люльку своего мотоцикла, не надев на головёнку даже шлема, и помчал по кочкам да колдобинам сельской дороги. Что случилось в пути, он толком даже не мог вспомнить: или колдобина встретилась слишком большая, или на повороте Валентин не справился с управлением, но привезли Марусю в больницу - с разбитым лицом, кровоточащим носом и сотрясением мозга - в бессознательном состоянии. Когда малышка пришла в себя, то первое, что рассказала матери, было не происшествие, случившееся с ними в дороге – там всё произошло так быстро, что Маруся ничего не успела понять - а совсем другое, что поразило ребёнка больше всего.
- Мамочка, папа чужую тётеньку приводил. А я всё видела в щёлочку.
У Шуры похолодело в сердце: «Боже мой! Что ещё ребёнок видел? Свидетелем какого гадкого разврата стала её дочка?!»
- Смотрю я в щёлочку, а они… - Маруся сдвинула брови и сделала гневным взгляд. - Они конфеты мои едят из вазочки!
Валентин с позором был изгнан из дома. Выпивки участились, женщины не переводились. Вся забота о дочери сводилась к мизерным алиментам – хотя бы от них отец не отлынивал. Характер Валентина совсем испортился, когда одна из жен - толи третья, толи четвёртая - решила его полечить от алкоголизма. Он будто озверел – дрался с женой, с коллегами по работе, был уволен с должности главного механика колхоза, на которой держался даже во время выпивок, и переведён в ремонтную бригаду при гараже.
А Маруся с шестилетнего возраста жила вдвоём с матерью – одни, в своём бабьем царстве. Училась девчонка хорошо. Мечтала, как и мать, стать агрономом и вернуться в своё село.
Но через десять лет, когда у матери наступил пенсионный возраст, и случился первый инсульт, выбор будущей профессии пал на медицинский.
Предметы сдавать те же, что и в сельхозинститут: биология, химия. Готовилась основательно и была совершенно уверена в своих силах.
Уже подав документы и став абитуриенткой, не пропускала ни одного подготовительного занятия в институте. На одном из них она обратила внимание на красивого парня, который был намного старше, лет на пять-шесть, всех девчонок-пигалиц, старательно готовящихся к вступительным. Темноволосый, кудрявый, уверенный в себе. Сидел и даже не пытался что-то записывать. «Вот он, точно, поступит. Не пишет, потому что всё знает», - думала Маруся.
После занятий девчонки ожили – было ясно, что заметили красавчика абсолютно все. Парня звали Денисом, но он церемонно представился Дэном. Небрежно шутил, делал умело комплименты – выбирал. Маруся смотрела на него искоса. Он вообще не входил в её планы. Для девушки было важным поступить в институт и вылечить маму – главного в её жизни человека.
Конкурс оказался страшенным! Мальчишкам, явно, завышали оценки, а девчонкам – занижали. И Маруся не прошла по конкурсу. Получив тройки и четвёрки на экзаменах, она поняла, что документы можно забирать. А тут, как раз подоспели «вербовщики» из медучилища. Недобор требовал искать контингент, а непрошедшие в мединститут – неплохой вариант. И Маруся решила учиться на фельдшера. Тем более сдавать ничего не надо – принимали с результатами, полученными на вступительных в институт.
А Дэн поступил на лечебный факультет. Маруся была научена опытом и уже прекрасно понимала, что поступление в медицинский не всегда связано с высоким уровнем знаний. Тут дело в связях, везении и даже в половой принадлежности. Дэну повезло чуть больше, чем ей. Даже в том, что он мужчина и востребован в этом девчачьем, в общем-то, ВУЗе. Кому-то ведь надо становиться главными врачами и заведующими горздравотделами, министрами здравоохранения, в конце концов! Не женщинам же!
После своего зачисления Дэн встретил Марусю, как бы случайно, в коридоре главного корпуса.
- Маруся! Как твои успехи?
- Никак. Документы забрала. Буду учиться в медучилище на фельдшера.
- Ну, ты не унывай. Может, прогуляемся?
- Согласна. Только мне надо забрать вещи из общежития. Ты не знаешь, где можно сегодня переночевать? У меня никого в городе нет.
- Знаю. А давай – у меня. Предки на севере в экспедиции. Я в квартире один.
Маруся не могла понять своё сердце: вроде бы этот парень нравился ей, и в то же время трепета особого она не испытывала. Приятно, конечно, что он выбрал именно её – красивый, умный, вот и в институт поступил, в отличие от многих.
Маруся понятия не имела, каким должен быть её мужчина, рядом с ней долгие годы не было какого-либо примера. Она привыкла, что всю - и женскую, и мужскую - работу всегда в доме выполняли они с мамой: ремонтировали жилище, носили воду для поливки огорода, вскапывали землю, сажали картошку. Мужчины-соседи, мужчины-коллеги и мальчики-одноклассники были где-то рядом, но не в их жизни. Потому Маруся рассматривала Дэна своим, особым, взглядом. Он напоминал единственного близкого мужчину в её жизни – отца. Несмотря на развод, мать никогда не настраивала Марусю против него, потому у девушки осталось доброе и искреннее отношение к своему непутёвому папаше. Дэн даже внешне был чем-то на него похож. Да, скорее, Дэн нравился девушке. Была ли это любовь? Наверное, нет.
Вещей у Маруси было мало – несколько платьишек, да пара белья – всё вошло в походный рюкзак, совсем лёгонький, в одно мгновение оказавшийся у Дэна на плече. Гуляли долго по городу – до последнего троллейбуса, идущего в недавно построенный микрорайон Кашлык, в сторону дома Дэна.
Перед подъездом Маруся струсила.
- Заходи. Я тебя чаем угощу. Ты только не смейся – такой взрослый парень, а люблю всякие сладости.
- Может, лучше на вокзал? Не люблю стеснять людей, - Маруся смотрела прямо, колюче и испытующе: отведёт или нет глаза? Не отвёл.
У неё вообще ещё не было парней. Влюблялась, конечно. И в неё влюблялись. И даже писали письма-признания. Но Маруся не могла представить себе, что мальчик возьмёт её за руку или приобнимет. А уж поцелуи – это вообще что-то запретное и постыдное! Ей было очень хорошо с мамой и вполне хватало её любви. Они понимали друг друга с полуслова, с полунамёка. А тут - остаться на ночь! В чужой квартире! Вдвоём с парнем! Марусю даже затрясло слегка. Стесняясь своего волнения, она старалась выглядеть жесткой и независимой.
- Заходи, зверёк. Не надо смотреть на меня так, - Дэн обошёл Марусю сзади и слегка подтолкнул её к дверям.
В квартире было много немытой посуды, на полках лежала слоем пыль.
- Не пугайся – холостяцкая берлога. Давай приберёмся вместе! Поможешь?
Маруся сразу согласилась и даже повеселела. «Уже не нахлебница, отработаю ночлег. А завтра - в свою общагу». Оглядела квартиру – три отдельных комнаты, большая библиотека со стремянкой, прислонённой к полкам, тяжелая тёмного дерева мебель, кожаный диван, просторная кухня.
Пару часов прибирали, перемывали, расставляли на свои места.
- Вот это да! Какая красота! Да ты – настоящая хозяйка! А выходи за меня замуж! – совершенно не заморачиваясь всякими условностями, как между делом, предложил Дэн.
Марусе тоже понравился результат их трудов, только сейчас она почувствовала, что смертельно устала.
- Ну, где твой обещанный чай? – вглядываясь в названия книг библиотеки, пробубнила Маруся и вдруг почувствовала у себя на плечах горячие ладони. Они огладили её грудь и привалили девушку к молодому мужскому телу.
Маруся шарахнулась в сторону, больно запнулась о ножку стола и попятилась к входной двери.
- Ничего себе! Да ты на самом деле – дикарка! Зверёк! – парень даже восхитился. Он ласково засмеялся, решительно шагнул в сторону девушки и прижал её голову к своей груди.
Маруся почувствовала упругость его мышц, услышала частое сердцебиение, со страхом ощутила, как внизу его живота набухает и твердеет мужская самость. От Дэна пахло горячим здоровым мужским телом. Всё это было настоящим открытием для девчонки! И вдруг неожиданно для себя самой она подняла голову и подставила свои разгоряченные губы для первого в своей жизни поцелуя…
- Маленький мой зверёк, моя девочка… - нежно прошептал парень в розовое ушко. – Когда-то надо становится женщиной…
Маруся осталась у Дэна.
Документы в медучилище сдала вовремя, в сентябре приступила к учебе и уже смирилась с тем, что не была зачислена в институт. Одно постоянно беспокоило девушку – непонятные отношения с Дэном. В постели он был нежен с Марусей, утром – холоден и раздражен. Часто пропадал где-то допоздна, об оформлении отношений даже не заикался. Маруся добросовестно училась, вела домашнее хозяйство и молчала. Однажды, на перемене, дожидаясь очередной пары, она неожиданно почувствовала себя плохо и едва успела добежать до туалета. К горлу подкатила плотная волна, а потом девчонку вывернуло будто наизнанку.
«Что это? Наверное, тот жареный пирожок с ливером. Я сразу почувствовала какой-то душок из его средины». Маруся умылась холодной водой и, пошатываясь, пошла в аудиторию.
Утром всё повторилось. Маруся села на кровать рядом с просыпающимся Дэном и прямо спросила: «Когда утром тошнит, то это что?»
- Это, мой милый зверёк, то, что пахнет абортом. Ты ведь собираешься быть фельдшером-акушером? Вот тебе и личный опыт.
Маруся тихо сидела на краю кровати и даже не могла пошевелиться. Что она сейчас хотела услышать от парня, которому доверилась, к которому даже успела привыкнуть? Нет, конечно, не восторженное предложение себя в отцы их будущему ребёнку! Может быть, даже раздражение! Или горячее убеждение, что пока его рано заводить – они ещё слишком молоды, впереди учеба и им сейчас не до пелёнок и сосок! Но Дэн был спокоен и равнодушен.
Маруся сходила в душ, потом, не торопясь, собрала свои нехитрые пожитки в рюкзак и вышла вон из этой просторной, выдраенной ею до блеска квартиры, с тяжелой мебелью и многочисленными умными книгами по геологии, медицине, психологии семейных отношений.
Беременность Маруся сохранила. Она даже не задумывалась о том, нужен ли ей этот ребёнок, не помешает ли он учебе? Просто, вынашивала его, полагаясь на помощь Господа и матери.
Днём она упорно изучала медицину, вечером – драила полы в коридоре хирургического отделения и выносила судна из-под тяжелых. Чтобы накопить деньжат на первое время после родов и оплатить хотя бы за несколько месяцев вперёд жильё, ведь из общежития ей придётся уйти, работала до самых родов. Домой не ездила несколько месяцев – явилась специально тогда, когда животик уже округлился, и на аборте настаивать у матери не возникло никакого желания. Поздно!
Шура мыла полы в кухне, когда Маруся вошла в дом – располневшая, с отёчными ногами. Мать села на табурет, не выпуская тряпку из рук, и заревела. Но через несколько минут, громко высморкалась в фартук, обняла дочь.
- Ничего, дочка. Ты правильно сделала, что оставила дитё. Вырастим. Ты только учебу не бросай! Я перееду к тебе. Вот договорюсь с соседкой, чтобы за домом присматривала и перееду.
Так на свет появился Колька.
Планы Маруси - сразу после окончания медучилища поступить в институт – оказались несбыточными. Шуру настиг второй инсульт, после которого она уже не оправилась. И не смотря на должный уход и все процедуры, которые Маруся никому не доверяла и выполняла только сама, мать умерла.
Пришло время распределения. Маруся пришла на него вместе с Колькой.
Предложили дальнюю деревню с названием Карагачево.
- Ну, что, Колька? Поедем в Карагачево?
- Поедем в Кар-р-р-рагачево!
- Поедем, Колька! «Опыт – сын ошибок трудных». Зато потом мы никогда ничего не будем уже бояться.
- Ага! – Колька, соглашаясь, махнул головой и прижался плотнее к матери. Ему и сейчас было нечего бояться рядом с ней.
В качестве иллюстрации выбрана картина Александра Романычева "Сельский врач"