(Часть 1)
У сельского жителя летом выходных не бывает: один летний день десять зимних прокормит. Тем не менее, решил я сделать себе небольшой перерыв в работе по дому и прогуляться ранним утром по памятным с детства местам, пока жаркое степное солнце не разлило над селом свою тягучую испепеляющую плазму. Прогулка всегда помогала мне собраться с мыслями, а поразмыслить повод появился: под стрехою крыши ветхого сарая, который я подверг безжалостному сносу, обнаружились достаточно хорошо сохранившиеся деревянные расписные коромысла. Точно такие были у нас в родительском доме много лет тому назад…
Для творческого человека бывает достаточно одной интересной детали для того, чтобы активизировались дремавшие подспудно мысли и идеи!
Решено – сделано! Доехав на своём автомобиле до старинного здания маслоэкстракционного завода, что на углу улиц Блинова и Красноармейской, я оставил его на парковке, чтобы начать прогулку отсюда, от пахнущей сыростью, прохладой, сероводородом и железом металлической трубы маслозаводского артезиана. Здание маслозавода было построено из красного жженого кирпича ещё в начале 20 века. Теперь кирпич виднеется из-под побелки, или штукатурки только местами. Сам завод, кажется, ещё работает… От старого артезиана остался только огрызок выходящей из стены завода трубы с небольшим корытцем, обложенные речным булыжником. А когда-то длинное жерло трубы удобно лежало на кирпичном постаменте, и вода лилась из неё в бетонное корыто, состоявшее из нескольких разноуровневых секций и предназначавшееся для водопоя крупного рогатого скота и лошадей. Да, ничто не вечно под луной…
Хорошо помню, как более полувека назад я с двумя вёдрами на деревянных расписных коромыслах носил отсюда домой питьевую воду. В вырытых на подворьях и в огородах колодцах и копанях вода была горькой и жёсткой. Для питья и приготовления пищи она не годилась. Использовали её только для полива, да для водопоя разнообразной домашней живности. Правда, у некоторых жителей села имелись артезианские скважины во дворах. Когда такую скважину стали бурить во дворе нашего соседа Андриенко Василия Филипповича и детвора, и взрослые со всей улицы сбежалась посмотреть, как работает буровая установка. Ох, какой сладкой и холодной казалась та артезианская водичка!
От маслозавода до родительского дома на улице Красноармейской нужно было пройти всего-то три десятка домов в сторону правления колхоза им. И.Л. Войтика. А недалеко от угла улицы стоял и стоит доныне дом моего друга детства Володи Беднова. Сам этот угол много лет тому назад обрамляла каменной кладки стена. Улица Красноармейская тогда была вымощена брусчаткой. Два раза в год весной и осенью по ней проходили на Чёрные земли и обратно неисчислимые гурты овец. Здесь на углу, на Кургузовом дворе, за каменной стеной, отдыхали перед дальней дорогой усталые лошади чабанов и невозмутимые представители калмыцких степей – верблюды.
На другой стороне улицы, там, где теперь возвышаются корпуса районной больницы, располагался большой торговый двор Сельпо. А под зданием конторы Сельпо, в подвальном помещении ютился магазин потребсоюза, безраздельным хозяином которого долгие годы был одноногий, бодро стучащий деревянным протезом, громкоголосый и добродушный продавец дядя Петя. Он всегда привечал уличную детвору, никогда не скупясь на леденец, или белоснежный кусочек колотого, твёрдого как кремень, сахара. С этим сельповским магазином и продавцом дядей Петей связана одна занятная история, произошедшая со мной. Было это в году шестидесятом, незадолго до денежной реформы. Я, семилетний сорванец, увидев дома на комоде пачку денежных купюр – заработок отца за уборочную, решил сделать доброе дело: купить отцу папирос. Выбрав самую красивую бежево-розовую сторублёвку с портретом В.И. Ленина, я помчался в тот самый подвал – магазин к дяде Пете. Продавец озадаченно стал расспрашивать меня, кто я и откуда. Естественно, что моего отца он хорошо знал:
- Так, так! Значит у Василия сынок такой заботливый. Ладно, папиросы я тебе продать не могу: мал ещё. Давай-ка я сам принесу их вам домой. Заодно и сдачу верну.
Довольный собой, держась за руку дяди Пети, я зашагал обратно домой, где меня и недостающих денег уже хватились.
Всё обошлось шутками и извинениями перед порядочным продавцом. А отец после этого случая совсем и навсегда бросил курить…
А сколько ещё историй хранят в своей памяти эта улица, этот перекрёсток и этот старый артезиан!
Ради любопытства попробовал теперешней артезианской водички, набрав её, как бывало в детстве, в сложенные ковшиком ладони. Нет, не та стала водица: и вкус другой, и запах…
Под журчание артезианской воды вспомнилась ещё одна история из далёкого прошлого. Весело, интересно и дружно прошли наше детство и юность. Жаль, что с годами развела многих судьба в разные стороны. Это была пора первых влюблённостей, трогательных записок одноклассницам, романтика рыцарства и приключений, навеянная романами Александра Дюма и Вальтера Скотта. Это был конец шестидесятых...
Так вот, в один из весенних субботних дней 1968 года, вынимая из почтового ящика на калитке ворот своего дома очередную почту, я обнаружил странный треугольник из тетрадного листа в клетку по типу писем с фронта, с нарисованным красным карандашом сердечком, пронзённым стрелой. Это было письмо, адресованное несомненно мне: младший брат Фёдор тогда ещё, однозначно, не дорос до любовных записок, гоняя целыми днями голубей по крышам. Трясущимися от волнения руками распечатал я заветный треугольник письма и прочёл выведенные ровным, красивым, бесспорно девичьим, почерком строки:
- «Серёжа, сегодня в шесть часов вечера приходи к артезиану у маслобойни. Незнакомка…»
Сердце бешено колотилось в груди, мысли в голове путались от восторга и предвкушения тайны!
Вопрос, кто мог быть автором письма, меня не так уж и волновал: важнее был сам факт!
С трудом дождавшись половины шестого вечера, я схватил пустые вёдра, сорвал в палисаднике бабки Ирины три алые розы и с горящим взором, и пылающими от внутреннего жара щеками поспешил к заветному месту свидания с таинственной незнакомкой. Мимо дома своего друга Вовки я прошмыгнул, стараясь быть незамеченным: тайна должна была оставаться тайной до тех пор, пока о ней знают двое…
В ранних весенних сумерках, стыдливо пряча за спиной обязательный джентельменский атрибут - букет роз, я протоптался у артезиана битый час, но таинственная незнакомка так и не пришла…
В расстроенных чувствах от обманутых ожиданий, удручённо шагал я обратно домой мимо Вовкиного дома. Друг появился из-за калитки внезапно, как будто поджидал меня:
- Привет, Серёга! А откуда это ты такой нарядный идёшь? В кино ходил, что ли? Или в Тамузлах был у родственников? – ехидно поинтересовался Вовка.
Я начал блеять что-то невразумительное, на ходу придумывая оправдание, но Вовка недолго смог сдерживаться и расхохотался:
- Да ладно, не бреши! Как там твоя Незнакомка поживает? Пришла на свидание? А цветы – небось коровам подарил?...
И тут я с ужасом и стыдом понял, что стал жертвой подлого розыгрыша. Никакой таинственной Незнакомки в природе не существовало. Письмо написал под диктовку Вовки его младший брат, и он же подбросил заветный треугольник в почтовый ящик моего дома. А потом оба следили из-за шторы окна, когда пройдёт на свидание незадачливый ловелас.
Тогда мы с Вовкой чуть было не подрались. Но это был мой лучший друг! И от осознания этого обида сразу улетучилась без следа. Потом, с годами, при каждой встрече мы вспоминали эту историю. А тогда впредь договорились рассказывать друг другу самые тайные тайны…
Именно в конце шестидесятых годов прошлого века на нашей улице Красноармейской появился долгожданный водопровод, и символ грядущих социальных перемен и прогресса - водопроводная колонка скифским идолом утвердилась напротив соседского дома № 247, в котором жила семья моего одногодка и приятеля по детским играм Славки Луганского. Первые годы, пока водопровод не завели во дворы, это место на улице, помимо традиционных лавочек, (так именовались в просторечии деревянные скамейки у домов), было местом постоянного общения соседей, где досужие всезнающие тётки делились последними новостями и сплетнями…
И в этой связи мне припомнился день 27 марта 1968 года, когда по улицам проползла чёрной змеёй трагическая весть о том, что в авиационной катастрофе погиб первый космонавт Земли – Юрий Алексеевич Гагарин. Мы с уличными мальчишками как раз тогда находились у этой самой водопроводной колонки, брызгаясь водой, когда на улицу с причитаниями выбежала известная своим «длинным» языком тётка Надька Брихачиха. (Настоящая фамилия женщины удивительно созвучно сочеталась с её прозвищем, да простят меня её потомки и однофамильцы…). Она то и поведала всей улице якобы услышанную по радио весть о смерти Гагарина. Не зря у многих народов бытовал обычай предавать смерти гонца, принесшего дурную весть: мы тогда всем миром чуть было не прибили Брихачиху за то печальное известие. Но, к сожалению, в тот раз Брихачиха не соврала…
Неспешно шагаю по родной улице. Смотрю, вспоминаю, сравниваю. Некоторые дома преобразились, обзавелись пластиковыми окнами, красивыми воротами и заборами. Некоторые наоборот, вросли в землю, стали ниже, обветшали. Вдоль домов яркая примета юга – плодовые деревья: орехи, абрикосы, вишни, алыча. Жаль, что за порядком у дворов мало кто следит: бурьян вымахал по пояс, осыпающиеся плоды никто не убирает, и они гниют, собирая тучи мух.
А вот и живой памятник истории села – неохватный трёхсотлетний «колесников» дуб. Я назвал его «колесниковым» по фамилии семьи, жившей долгие годы в доме у дуба. Около и вокруг него проходили многие наши детские игры и посиделки. Он живой и помнит всё. Жаль, что не может говорить и рассказать…
Через дорогу от дуба и чуть наискосок в сторону улицы Учительской в прежние годы был большой колхозный двор пятой бригады колхоза им. И.Л. Войтика. В этой бригаде работала моя мама Вера Демьяновна. А в начале шестидесятых огромные колхозные дом и двор занял цыганский табор. Как известно, 5 октября 1956 года вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР «О приобщении к труду цыган, занимающихся бродяжничеством», приравнявший кочевых цыган к тунеядцам и запрещавший кочевой образ жизни. С того памятного дня цыгане вынуждены были осесть, остановиться и обживаться в том месте, где их застал указ. Табор был большой, многолюдный, насчитывал несколько десятков семей. Цыганские дети по два-три человека были в каждом классе нашей начальной школы. Им бесплатно выдавали школьную форму и обувь, которые через несколько дней благополучно исчезали, а скорее всего, продавались оборотистыми цыганками на рынке. Но, до пятого класса из цыганских детей не доучился никто: снялся табор с обжитого места и откочевал в неизвестном направлении после отстранения со своего поста Н.С. Хрущёва. А до октября 1964 года каждый день толпа цыганок с хороводом сопливых и грязных детишек обходила все дома на улице, выпрашивая на пропитание. И люди не отказывали, давали кто что мог…
С цыганскими детьми мы вместе играли на улице, дружили, дрались, мирились. Во дворе табора постоянно дымила кузня: мужчины табора зарабатывали на жизнь кузнечным ремеслом, ковали сельхозинвентарь, цепи, топоры, тяпки, лопаты и т.п. Некоторые из них даже работали в колхозной кузне. В воскресные дни бородатые, степенные цыгане торговали своими изделиями на рынке, а после полудня вся мужская половина табора усаживалась в кружок на улице и устраивала пиршество, заканчивавшееся, как правило потасовкой. И, не дай Бог, какому русскому доброхоту ввязаться в эту потасовку – били его всем цыганским миром!
Через два дома от дуба – мой, бывший родительский. Внешне он мало изменился за прошедшие после смерти родителей годы. Теперь здесь живут чужие, сторонние люди…
Возвращаюсь назад к улице Учительской, по которой раньше мы всегда ходили на автовокзал, на рынок, на почту…
Улица, как и много лет назад, занесена песком, но облик её изменился: не стало выложенных из камня заборов, дома в основной своей массе приобрели современный внешний вид. Неожиданно испортилось настроение от густого запаха птичьего помёта, исходящего со двора второго от угла улицы дома, в котором когда –то проживала семья пожилой семейной пары учителей Пажитневых. Если не ошибаюсь, Пажитнева Елена Георгиевна была первым директором нашей средней школы №2. Мы, дети шестидесятых, даже не сомневались, что улица названа Учительской именно потому, что на ней жили эти уважаемые люди. И вместо объявления о продаже цыплят на доме Пажитневых более уместной была бы мемориальная памятная табличка…
Там, где улица Учительская почти упирается в здание автовокзала, чудом обнаружился сохранившийся узкий переулок с грязным ручейком, ведущий к трибунам стадиона. По этому топкому, заросшему камышом переулку мы в детстве пробирались в заброшенный колхозный сад, а позднее на стадион. Переулок не обманул и привёл именно туда. Но, какими они стали низкорослыми, эти, когда-то казавшиеся неприступными каменные стены трибун стадиона! Они обветшали, камень стал ноздреватым от воздействия стихий, выкрошился.
В задах огородов бывшего нашего дома раньше была кирпичная стена стадиона. Сам стадион построили в конце шестидесятых на месте небольшого прудика (купальни) и заброшенного колхозного сада – излюбленного места наших детских игр и развлечений. Ах, какой это был роскошный и богатый сад! Старый, заросший огромными плодовыми деревьями, кустарниками и травой. В купальне мы плескались в жаркое время года, гоняли уток, гусей и лягушек…
С появлением стадиона появились и новые радости: возможность поиграть на его просторах в футбол и волейбол, посмотреть матчи колхозной, а затем и районной футбольной команды, игравшей на первенство края и даже на первенство страны в классе «Б»! Каждая игра нашей футбольной команды «Колос» была праздником для всего села. Играла музыка, работали киоски с мороженым и газировкой, гуляли толпы нарядных людей! Как можно забыть матч с командой звёзд-ветеранов советского футбола, в которой тогда играли Алексей Хомич, Юрий Фалин, Владимир Кесарев, Николай Дементьев, Константин Крижевский, Василий Трофимов, Сергей Сальников, Анатолий Масленкин, Николай Тищенко, Николай Сенюков, Анатолий Солдатов, Евгений Майоров и др. Естественно, что входных билетов мы, пацаны, не покупали, а пробирались на стадион через эту самую кирпичную стену: места заветные знали…
Конечно, теперь стадион славен знаменитой «Александровской милей» и новым плавательным бассейном! Он преобразился, приобрёл современные вид и содержание. Нет уже той кирпичной стены. Стадион огорожен забором из металлопрофиля, вдоль которого пролегла заросшая бурьяном и кустарником дренажная канава, полная всякого хлама и мусора! Да, в благословенные шестидесятые, да и семидесятые тоже, такого безобразия не допускали: и уровень культуры у жителей был выше, и административные службы работали результативней!
Я обошел стадион по всему периметру от трибун по улице Спортивной, затем по Олимпийской и Леонова на Первомайскую. По Леонова я ходил в школу, в центр, на танцплощадку Дворца культуры, и на улицу Первомайскую к друзьям и подружкам. На Леонова жила моя первая учительница – Надежда Михайловна Балановская. А через несколько домов от неё -замечательный учитель Борис Петрович Завязкин, бывший моим классным руководителем с пятого по восьмой класс. Почти в конце улицы, не доходя немного до Первомайской – жил бывший председатель колхоза им. И.Л. Войтика – Долматов Михаил Фёдорович. Одна улица – целая история жизни…
Знает ли нынешнее молодое поколение эту историю? Помнят ли эту историю мои ровесники?
Шагал по улицам поэт
и, как бывает у поэтов,
был чуден мир, и розов свет,
и абрикосом пахло лето.
Знакомой улицей села,
где затерялись детства годы,
незримо рядом тенью шла
судьба - каприза от природы.
Поэт о детстве вспоминал,
и в такт шагам слагались строки:
- Прости, ушедшая страна,
что не усвоили уроки.
В былом и в прошлом есть всегда
исток, начало, наши корни…
Журчит родник, течёт вода:
- Испей, поэт! Живи и помни!
25.07.16