Николай Николаевич 5

Виктор Прутский
  предыдущая  глава http://www.proza.ru/2016/08/21/198

Он взял в сенцах  топор, вышел во двор и  разрубил на чурбачке кость. По небу шли тучи, а казалось, что продирается сквозь них солнце – как убегающий по тайге зэк, то появляясь, то исчезая в чаще. Приходил, значит. Трофим… По улице прогрохотал колхозный грузовик, волоча за собой шлейф пыли. Говорили, что совсем стал плох, не встаёт, а вот поди ж ты, пришел…

Иван Евсеевич занес кусочки в избу, протер под умывальником лезвие топора и отнёс его на место. Думалось о Трофиме.  Они были одногодками, вместе жениховали, нельзя сказать, что дружили, но были приятелями, как-никак соседи. Трофим с детства был речистым, боевым, стал одним из первых в селе комсомольцем, а ко времени  выступления на собрании был секретарем колхозной партийной ячейки. Может, он и не хотел соседу зла, но такие мысли пришли к Ивану Евсеевичу уже позже, с годами, а там, на Севере, он люто ненавидел Трофима.

Вернувшись после пятнадцати лет в родное село, он хотел только одного: посмотреть ему в глаза. Трофим работал тут же, на руководящей должности, они уже виделись, но издали, это было не то.

Встретились они на улице. Стояла осень, ветер обдувал с деревьев последние листья. Иван Евсеевич возвращался домой с работы и увидел шедшего навстречу Трофима. Тот заметил его позже, что-то дёрнулось в его походке, а может, так показалось, никуда Трофим не свернул.  К этой встрече Иван Евсеевич шел долгих  15 лет и теперь неотрывно смотрел на  приближавшегося Трофима. Он впервые видел его близко, лицом к лицу. Постарел. В незнакомом месте мог бы и не узнать. Но тот же уверенный, нахальноватый взгляд серых глаз, широкий нос, выпяченный подбородок. Только всё стало резче. Не доходя нескольких шагов, Иван Евсеевич остановился. Встал и Трофим; наверное, он ждал  каких-то слов от соседа, раз тот первым остановился, но Иван Евсеевич молчал, смотрел. И тогда Трофим не выдержал: «Ну что ты смотришь?» Не получив и на этот раз никакого ответа,  он хмыкнул и пошёл своей дорогой.

Если бы кто наблюдал эту встречу со стороны, то не обратил бы даже внимания. Сошлись на улице два односельчанина, минуту постояли и разошлись.

Больше они не встречались. Живя на одной улице и работая в одном хозяйстве, это было трудно, тем не менее никто ни к кому ни разу не обратился, просто старались не замечать друг друга. В ту встречу, ничего не сказав,   они сказали всё; Иван Евсеевич своим молчанием, Трофим же показал, что никакой вины за собой не чувствует.

Да и почему ему было чувствовать? Иван Евсеевич тогда хоть и отбыл наказание, а всё равно так и оставался врагом народа, никто перед ним извиняться и не думал. Это теперь, на пятом году перестройки, вещи стали называть своими именами. Но он-то всегда это знал; в зоне плохо,  но там говорили вслух и считали, что лагерь - это лишь карцер большой зоны, которая называется Советским Союзом, где тюремный забор отнесён к самим границам. И не Трофим его городил. И когда он хотел посмотреть Трофиму в глаза, то лишь затем, чтобы узнать, понял тот что-нибудь  или нет. И увидел, что ничего не понял. Ну что ж, счастливый, значит, человек, он и в молодости больше умел шевелить языком, чем мозгами.

Вернувшись из лагеря или, как считал Иван Евсеевич, из карцера в лагерь, он был рад и такой свободе. Годы шли, один пахан, именуемый то  Первым, то Генеральным секретарем, сменял  другого, но всё оставалось по-старому. Оболваненный народ, как в сомнамбулическом сне, продолжал нести свой крест, а если кто просыпался от гипноза и пытался разбудить других, то такого отправляли в карцер. Ивану Евсеевичу больше не хотелось туда попадать, здесь какая-никакая, а всё-таки воля; работал плотником, язык держал за зубами.

- Что он, совсем плох?
- Кто?
- Да Трофим.
- Одни глаза, Ваня. Как распятие.

В избе летали мухи. Как старуха ни  прогоняла их полотенцами на улицу, они всё равно, стервы, набивались.

Она собирала на стол, шевелилась бахрома её косынки. Совсем стала слабой его Вера… А чем её жизнь легче? Он там хоть смерти не боялся. А ей и умереть было нельзя: надо было поднимать детей, отбывать подёнку в колхозе, чтобы кормить голодную страну. Пятнадцать лет без мужа в самые лучшие женские годы…

       Продолжение следует http://www.proza.ru/2016/08/23/172