- а ведь мы тебя так и не нашли, знаешь?
- знаю. - ты усмехнулся. - плохо искали. и вы вообще не меня искали.
- всё-то ты знаешь. - мне очень хотелось выйти наружу, но я слышала, что там творится. настоящая буря.
- ну, не всё. не знаю, например, куда ты ушла после нашей последней встречи. ты что-то несла про зеркало, про то, что скучаешь по нему. – ты посмотрел сквозь стеклянную крышу в тёмное небо. – я не помню, чтобы ты по кому-то скучала.
- зеркало?
- зеркало. я хорошо помню. – ты посмотрел на моё отражение в стеклянной стене.
- я скучаю. по тебе, например. по твоему безумию. а про тот вечер, наоборот, всё так смутно. восторг какой-то был, в уши бил изнутри.
- по мне - это не считается. да, и что скучать, вот он, я. и как зеркало?
- треснуло. - я засмеялась.
- само или ты помогла? – ты прислушивался к чему-то, что звучало за дверями.
- не знаю. иногда мне думается, что помогла. только это чушь, я в такое не верю.
- и правильно. оно само хотело, потому и треснуло. иначе быть просто не может. кстати, ты знаешь, что если два зеркала долго смотрят друг в друга, то одно слепнет? тускнеет. начинает врать.
- теперь знаю. - я вспомнила, как мы бродили между надгробий. четыре разных человека и четыре разных времени.
- а не нашли вы меня просто потому, что я опять всех обманул.
- ну, что-то такое твой друг и предположил. причём, он так увлёкся описанием твоего гипотетического последнего розыгрыша, что я стала присматриваться и к женским именам.
- он очень проницательный. – ты улыбался.
- знаешь, тебе очень повезло, что ты его встретил. нам всем удивительно повезло. какая-то полная обойма чудес. – я повернулась к тебе, подумав о том, что рядом с тобой почти старушка, хотя вы с ней ровесники.
- мне бы хотелось увидеть всех нас вместе. – сказал ты.
- за одним столом. – я посмотрела на стеклянную стену оранжереи, которая отражала только меня, загораживая цветущим кустом второе отражение. – как семья.
- мы и есть семья. просто, другая.
- а чем ты там занимаешься?
- ничем. как и здесь. - ты засмеялся. – кстати, именно поэтому я никому и не снюсь. потому, что ничем там не занят.
****
- что значит это слово? – она тупо смотрела в набор букв. ей казалось, что там их штук двадцать и все согласные.
он тоже уставился на надпись, глаза у него сделались странные.
- я не понимаю. похоже, она кого-то откуда-то провожала или встречала. видимо, она этим долго занималась, раз…
- проводница. семнадцатый век, как раз, самое время. поезда приедут позже. – сказала она.
- думаю, что она была повитухой. и похоже, что-то не так сделала.
- если муть, то пойдём дальше.
- не муть, тут же крест. только я не уверен, что повитуха. просто, пришло в голову. я многих слов тут вообще не знаю. но это стихи, видишь. - он вдруг быстро пошёл спиной назад. она с замиранием ждала, что он сейчас споткнётся, и поход их во второй уже раз закончится встречей с медициной.
он резко остановился и посмотрел на камень издалека. – ты этого не видишь. – утвердительно крикнул он. – там что-то вроде моря и лодки. – он быстро вернулся к камню и улыбнулся. - может, она вытаскивала тех, кто утонул.
- а какое море? оно же далеко.
- да. море далеко. загадка. и то, что вблизи этого рисунка не видно – тоже загадка.
- может, море не буквальное?
- слишком сложно для того времени. хотя, поэты были всегда.
- тогда, может, и повитуха. - она засмеялась.
- первая мысль всегда самая правильная, да? – он улыбался, глядя куда-то по верхушкам деревьев. – ты не слышишь ничего?
- поёт кто-то. – ей вдруг захотелось быть в полотняном гамаке в его саду, завёрнутой в кусок такого же полотна, что и гамак, только побольше.
- никогда не слышал здесь пения. – он обернулся к ней. – пора уходить.
он вёл машину медленно и аккуратно. ей всегда приходила мысль, что он похож на того, кто долгое время был слабовидящим, а потом исцелился. но пока не привык к тому, что зрение у него хорошее.
ей снились лодки и палки с крючками на конце, вроде тех, которые используют для портьер на больших окнах. всплывали не люди, а ростовые куклы, которых очень бережно вытаскивали, оборачивали в тёплое и укладывали рядком на берегу…
- слышишь? – она вынырнула из сна. он стоял возле окна, загораживая собой свет фонаря. он был в той же одежде, в которой ходил весь день. похоже, спать он ещё не ложился.
- поёт кто-то. - громко сказала она и села.
- слов не разобрать. я понял только одно – «холодно».
- давай, запишем? получится?
он пару секунд стол неподвижно, а потом метнулся куда-то в темноту спящего дома.
Рюдегер-папа явился неожиданно. они сидели за столом и прокручивали, уже в стотысячный раз, запись того, что слышали ночью.
папа замер в нескольких шагах, стоял и улыбался.
- это баварский диалект, на нём мало кто говорит. может, теперь и никто. – сказал он. и вдруг засвистел узнаваемую уже мелодию. она смотрела на огромного человека, ясноглазого и абсолютно лысого, в полотняной рубашке, джинсах и губами трубочкой и думала о том, что этот домик для такого великана явно маловат.
папа не задержался. пошуршал в подвале, вынес оттуда что-то непонятное и аккуратно погрузил в багажник. она смотрела, валяясь в гамаке, как они прощаются в машине, думая о том, что уедут они вместе. но папа уехал один.
- я всё понял. – он подошёл к гамаку и сел ей на ноги. – ну, не то, чтобы всё, но много. – он засмеялся.
- кто пел-то?
- вот этого я как раз не знаю. но знаю, что это за песня.
- и кому там холодно?
- не кому, а чему. – он опять засмеялся. – хитрые ребята, эти могильщики. и те, кто ко всем этим процессам причастен, тоже хитрые.
- ну, так, что там?
он ничего не ответил, улыбнулся и ушёл в дом. она увидела, как в подвале загорелся свет. она выбралась из гамака и пошла за ним.
****
- а ты не знаешь, кто тогда пел? – я чувствовала, что совсем не готова услышать ответ, но не спросить не могла.
- никто. это была просто песня, сама по себе. – ты улыбался, а я впервые подумала о том, что это настоящая доброта, ответить вот так. и что при жизни ты особенной добротой не отличался.
- песня сама по себе. мне нравится. - я очень хотела взять тебя за руку, но знала, что ничего не выйдет.
- продавцы замков пели о масле и о том, что замки без масла плачут, продавцы камней – о том, что камни плачут, когда они пустые… продавцы позолоты – о буквах, которые плачут… ну, ты понимаешь…
- а металл плачет, не защищённый краской от непогод. - я услышала, как снаружи что-то затрещало. и представила дерево, которое падает на стеклянную крышу, а потом находят тело, изрезанное осколками. - короче, всё плачет, составляя общий хор.
- мне пора. – ты встал, и больше я тебя никогда не видела.
кто-то тихо пел. и чем дальше я уходила от домов, тем отчётливей слышала песню. слова были непонятны, все, кроме одного. и я пошла быстрее...
трамвай остановился, свет погас. я была единственным пассажиром. та, что вела трамвай, вышла на пустой проспект и закурила. я поёрзала на жёстком сидении, а потом вышла к ней и тоже закурила…
- темно. - сказала она очень молодым голосом.
- да. темно. – я засмеялась, она удивлённо посмотрела на меня. и тут же в трамвае загорелся свет.
слово «темно» на баварском было неожиданно коротким. а я теперь знала, чем буду занята в ближайшее время.