ПОГОРЕЛКИ
ЛАНА АЛЛИНА
(Глава из романа "Вихреворт сновидений")
(С купюрами)
... Странная вещь – человеческая душа. Истинно так – потемки. Не только чужая, своя тоже.
Их связь пока была живой, горячей, фонтанировала яркими острейшими ощущениями. Стоп-кран сорвало у обоих – это было ясно.
Такие вот ПОГОРЕЛКИ да ПОЛЕЖАЛКИ – их общее словесное изобретение: ведь если говорят «посиделки», то почему же нельзя назвать совместную расслабленную сытость после «погорелок» «полежалками», убеждала Вера шефа (ах, ты мой лингвист, гова- ривал он тогда!) – стали уже их доброй традицией.
Шеф Аршакович был то нежным и вкрадчивым, то огненным любовником – и тогда они вместе полыхали на одном костре, словно приговоренные к смерти через совместное сожжение. Это уже становилось их наваждением, их мукой.
Но – какое странное раздвоение! – вот только что Аршакович взмывал вместе с ней прямо на седьмое небо по винтовой небесной лестнице желания, и ничего уже не оставалось недосказанного, недозволенного между ними. А вот он уже стоит весь упакованный, моментально одетый, причесанный, совершенно готовый не только к встрече с семьёй, но и для дипломатического приема, и торопит её:
– Всё, всё, Вероня, собирайся поскорей – и выходи ты первая, а я уж после тебя, чуть погодя, а то соседи как бы не увидели... Быстренько, быстренько давай, девочка – поздно уже. Пора – и тебе, и мне. Давай-давай, пошустрей!
А иногда, словно предвидя обиду или возражение с её стороны, добавляет непререкаемым тоном нечто вроде: – У нас, знаешь ли, жизнь такая здесь, в Союзе, не мы с тобой её придумали, конечно, но нам следует соблюдать определенные стереотипы, сформированные этой жизнью.
Однажды, услышав это назидание уже в который раз, она спросила его со всем возможным ехидством:
– А что же, тогда и наши погорелки в постели – это тоже разновидность социального стереотипа? Это тоже СТАТУС, да?
Шеф Аршакович некоторое время молча смотрел на нее, а потом холодно, жестко сказал, как отрезал:
– Разумеется, девочка... – Лицо его затвердело, он недоуменно пожал плечами. Действительно, нашла, о чем спрашивать. И в его матовых лакированных глазах она увидела пламенеющий лед, ледяной полыхающий пламень, морозный жар... или... она не умела объяснить, чтО было в его глазах. Посмотришь пристально – обожжешься или обрежешься!
А она, Вера? В ней тоже было какое-то раздвоение. То она – стыдно даже подумать, чт; она только себе позволяла и как ни о чем не думала, и какие жгучие, острые, полуприличные или уже и вовсе неприличные слова ему нашептывала (уши потом краснели даже, когда вспоминала!), а он обалдевал и отвечал ей такими же, и на какие подвиги сомнительного свойства его провоцирова- ла словами, руками, губами. И как радостно раскрывала она ему свое лоно. И как снова и снова впускала она его в себя и задерживала там, обогащая свой женский опыт, оттачивая ars amandi. И что они вместе вытворяли, отбросив всякий стыд – какой стыд может быть в любви, требовательно шептал он, заходясь от же- лания, в минуты и часы жарких погорелок – по ассоциации с посиделками. И как взлетали до небес и как потом падали, забывая обо всем на свете, с наслаждением вдыхая острый, мокрый запах секса и заходясь от блаженства, на грешную землю, проливаясь на нее водопадами страсти.
– Веро-онечка моя, – задыхаясь от желания, поучал её шеф прямо на пике акта наивысшего наслаждения и смотрел прямо ей в глаза своими матовыми лакированными глазами, – Веро-онечка моя, девочка моя хорошая, в любви надо быть искренними, ни о чём не думать, и раскрываться целиком, и отдаваться страсти радостно, тогда и наслаждение будет еще больше, будет беспредельным... во-от так, да! – И по-хозяйски, больно впивался губами в её губы, и вдавливался в неё всем телом, и вонзал свой огромный боевой кинжал в её с восторгом принимающие его ножны...
«Пристроился и вот – дает... уроки в тишине, как-то отрешенно, будто глядя на себя со стороны или сверху? Непонятно», думала она. Только давать уроки в тишине у него не получится, потому что они сейчас как заорут-застонут в унисон на пике острого синхронного экстаза – мало не покажется!
Ах, эта бесконечная, низвергающаяся в пропасть Ниагары... похоть, страсть – разве разберешь!
***
А их с шефом необъяснимый отчаянный, неистовый роман продолжался, хотя постепенно стал, кажется, переходить в иную, чуть менее острую, привычную фазу. По временам Вере казалось, что шеф Аршакович уже не просто увлекся, бросая вызов, игрой (игрок!), но что без этих еженедельных – они встречались каждую неделю, а если позволяли обстоятельства, то и два раза в неделю – ПОГОРЕЛОК ему было все труднее существовать.
Вера бросилась в Ниагару своего романа с шефом очертя голову. Может быть, ею двигало неосознанное стремление презреть законы Стаи – его Стаи? Может быть, хо- телось преодолеть лицемерие, ханжество, царившее в обществе, их окружавшем? Или желание привнести в свою жизнь немного остроты, немного... самой жизни, которой так не хватало в царстве замшелого застоя?
Она, вероятно, и сама не знала.
***
... Как-то ранним душным вечером в конце отцветающего поздней сиренью, громыхающего яростными свежими грозами мая шеф Аршакович, никогда особенно не распространявшийся об институтских проблемах и, тем более, не обсуждавший с ней политику – просто кремень, и все тут! – вдруг почему-то разоткровенничался.
Они лежали в постели в квартире у его приятеля, умиротворенные, сытые после хорошей порции горячего секса. Домой можно было не спешить: его очередной приятель уехал в загранкомандировку на две-три недели и оставил ключи, шеф отправил свое семейство к знакомым за город, о чем не замедлил ей сообщить, Валерку опять услали по работе в Протвино, а мама забрала Катюшку на дачу...
После жарких ПОГОРЕЛОК наступила фаза ПОЛЕЖАЛОК. Синхронные виражи на американских горках утомили обоих. Стояла жара, в комнате было душно, хотя окно они открыли настежь, а сброшенное одеяло валялось на полу. Вероятно, недопустимо расслабившись, обнаженный и оттого уязвимый, он сообщил ей под абсолютно мы секретом, как директор института недавно собирал всех замов, заведующих отделами и инструктировал их по поводу усиления идеологической работы среди сотрудников, а главное, бдительности.
– А то ведь что же это такое получается, а, товарищи? – Аршакович образно и очень похоже изображал, как распекал их директор НикНик. – Мало того, что даже в явочные дни приходить на работу не удосуживаются, а кто приходит, опаздывают, в одиннадцать утра никого не найдешь на рабочем месте (и кстати, ты тоже любишь опаздывать, девочка, а на следующей неделе будут проверки, между прочим, учти, и прикрывать я тебя не смогу, заметил по ходу шеф), потом целыми днями чаи распивают-гоняют, как в клубе по интересам, а после четырех, а то и трех часов тоже всех как ветром сдуло! Вымирает институт – как такое возможно? А если вдруг спустят срочное задание из ЦК или ВЦСПС, где искать сотрудников? Неизвестно! Так мало того, и в библиотеки не ходят, и дома не работают – пишут по одной статье за три года! Чем заняты наши сотрудники, за что зарплату получают – неизвестно. И к тому же еще молодежь нашу – мэнээсов и аспирантов вы, руководители, совсем запустили... Это я тебя, заметь, запустил? Не-ет, вот я тебя не запустил, девочка, хихикнул Аршакович, по-хозяйски целуя её в грудь и щупая самые любимые местечки на её теле... И вот теперь появились среди нас, то есть среди них, среди нашей молодежи и аспирантов этих элементы, чуждые нашей социалистической действительности. Вот, например, некто Палин... – кто там у него руководитель, а?
– А кстати, Вероня, – прервал Аршакович нить повествования, теснее прижимаясь к ней и жадно шаря по ее телу горячими руками, – а не тот ли это Палин, который так нежно обнимал тебя в коридоре? Я же все видел, я вообще все всегда замечаю, а уж насчет тебя... привык я что-то к тебе... очень... – неожиданно вырвалось у шефа, и он спросил напрямую:
– У тебя с ним... тоже было?
– И ничего подобного, – возмутилась Вера, – нужен он мне!
– Да не-ет, ты давай как на духу – было это? И не ври – всё равно узнаю!
– Не было, говорю! Хотя предлагал... Он просто невоспитанный нахал и циник, и я, вообще-то, его очень плохо знаю... так, пересекалась пару раз, и только когда ещё была в аспирантуре... и хватит об этом! Ну, а что там дальше-то было?
- ... Ладно, а что... ну, а Палин-то здесь вообще при чем? – поинтересовалась Вера, мягко отодвинувшись от шефа и, закутавшись в простыню, при- слонилась к спинке дивана.
– Так ведь Палин, этот твой дружок сердешный, как раз и входил в актив нелегальной группы! Понимаешь теперь, с кем переспать хотела? Я понимаю, девочка ты вполне современная, но всё же...
– Да ну что привязался-то, в самом деле? Ничего я не хотела.
Это он, что, ревновать вдруг вздумал? Совершенно непонятно, не понимала Вера.
– Ладно-ладно, дело теперь прошлое, и, видимо, я ничего так и не узнаю... – засмеялся Аршакович и нежно поцеловал её в губы. – Ну а Палин... Он же был на короткой ноге с организаторами группы, с Фадиным, Ривкиным, насколько я помню, участвовал в перепечатках самиздатовских – ну там, находил машинисток – девчонок разных, студенточек, аспиранток...
– Этого я не знала... – растерянно прошептала Вера.
– Ах, так? А все остальное знала, значит? Вот ты и попалась, которая кусалась! Голоса вражьи слушаешь, значит, негодница, или как? Там кое-какие материалы много читали, по «Свободе», кажется, – ехидно протянул шеф. – Ладно, ладно, никому не ска- жу, не бойся! Тебе защищаться еще – сорвешь защиту! Но все же... так, для общего развития...
– Ах, для общего развития... – с обидой произнесла Вера. И вообще, друг, зачем путать жанры? Она резко отодвинулась, сбросила с себя руку шефа, ласкающую ее грудь.
Карьерист. Соглашатель ты, конъюнктурщик с длинными заячьими ушами – вот ты кто, дорогой ты мой шеф Аршакович, и осторожность твоя сродни... Ну и я тоже хороша. Все ведь понимала про тебя. Так мало того, что с тобой связалась – я все эти откровения еще и выслушивать должна! А эти ребята – они просто честные люди, не хотят мириться с нашими мерзостями – но это тебя не волнует! ...
И в эти минуты Аршакович стал ей так неприятен, что противно было даже оставаться с ним в одной постели – захотелось просто встать и поскорее уйти. Но ничего этого она не сказала.
– Ну что ж ты замолчала, а, Вероня? – Словно почувствовав ее настроение, шеф Аршакович придвинулся, обнял, соскользнул вместе с ней на подушки, стал настойчиво искать ее губы, но она еле смогла ответить на его поцелуй. – О чем задумалась? ... Да что это с тобой? Уж не охладела ли ко мне, а, девочка?
Теперь он уже не шутил. В тоне его звучала ленивая самовлюбленность мужчины, самца и железная уверенность в своих мужских достоинствах, в праве обладать ею, и он снова и снова властно, грубо шарил по ее телу горячими руками, вертел её, точно резиновую куклу.
– Нет... просто уже все... пора... надо уже собираться... мне пора, – нерешительно произнесла она, встала с постели, нашла в кресле свою одежду. Ну, когда же она научится говорить нет, отказывать твердо, решительно, не идти ни у кого на поводу, отстаивать свои желания и интересы?
Шеф раскрошил ее тяжелым, как молот, непреклонным взглядом. Он уже снова завелся, а в таком состоянии он не терпел возражений.
– Не-ет уж... подожди... – жестким, не предполагавшим воз- ражений, рубленым тоном сказал он. – Знаешь что? В принципе, можно нам и на ночь здесь сегодня остаться, хочешь? Ну давай, правда! У тебя же все на даче, ты говорила? Так чего тебе до- мой-то рваться? Не-ет, иди сюда, доча... Положи назад кофточку. Оставь одежду и иди сюда, я сказал!
– Нет, не хочу сейчас, ... не надо, – попыталась сопротивляться Вера.
– Что?! Бунт на корабле? А я хочу! Я тебя хочу! Прямо сейчас!
"И в ночной тишине отдалася ты мне, и не слышно «Не надо, не надо», – томным голосом пропел шеф Аршакович куплет пошлого, на её взгляд, шлягера, потом привстал, притянул ее к себе на постель, оглядел всю, прощупал каждый сантиметр тела рентгеновским взглядом.
– Какая ты сейчас красивая – и моя, вся-вся моя! И хотя ско- ро получишь ученую степень, так что с тобою не шути... Да-да, ученую степень кандидата исторических наук, как-никак ты кандидатом у меня вот-вот станешь, а всё равно, изгиб бедра у тебя – настоящая гитара, изящный, так что образование у тебя широ- кое, а ум, как твоя грудь, высокий... – Он до боли сжал её грудь, поцеловал, почти укусил. – Ну, хватит тебе, ну, перестань выпендриваться, златовласочка моя синеглазая, ведь ты же сама этого хочешь, малышка, ведь правда, и чего тогда выделываешься? Ну иди ко мне... А вот я тебе сейчас покажу «Не надо!» И не надо тут сверкать глазами! Во-первых, я тебя намного старше, я тебе в отцы гожусь, как у нас тут кое-кто выражается. Так что ты должна меня во всем слушаться, а потом, вообще, кто тебя будет спрашивать... как захочу, так и будет!
«Ведь он это всерьез, ему всё равно, чего хочу я – или не хочу... главное – он хочет, и главное – опять пошлость, стандарт, стерео- тип», с тоской подумала Вера.
– Вот сейчас я ка-ак вставлю мой боевой мальтийский жезл в твои жаждущие его, истекающие страстью ножны... А вот как мы с тобой сейчас проанализируем все твои интимные местечки... Проинспектируем потайные уголочки, и тайн никаких между нами не останется. А вот сейчас мы как уступим с тобой вместе нашим красивым животным инстинктам... А вот сейчас я как засандалю его в тебя глубоко-глубоко... До самой... – даже не произнес, а негромко, в самое ее ушко пропе-ел Аршакович приторным, точно патока, голосом. Вроде бы мягкий голос, а СТАЛЬНОЙ, непреклонный, а руки зажали её, словно в тисках, а запах секса становился все острее, ядренее, мускуснее.
– Засандаливают рюмку, – чуть слышно, но очень ядовито прошептала она в самое его ухо. – Как-кое самомнение... – И подумала при этом – ядовито и горько: «Говорит скабрезности – и глазом не моргнет! Записной Казанова... а она терпит зачем-то... ну черт с тобой... Вот же неймется. Прямо половой гигант. О, боже, какая пошлость!»
Но отказать шефу было невозможно. К тому же он все больше нравился ей и, вероятно, знал это.
– Ну и как тебе сегодня мой дружок?.. – прошептал он и жёстко, грубо вошел в нее. У нее было ощущение, что её используют, берут силой, хотят унизить как человека, победить как женщину. И негромко продолжал говорить, глядя ей в глаза и все глубже погружаясь в нее. – А еще говорят – годы берут свое... Неправда это! А еще говорят, секса у нас СССР нет и не бывает, как дефицита в советских магазинах. Тогда, выходит, это большое и светлое чувство, и ты должна ему соответствовать, так что уж будь так добра, девочка – давай-ка докажи, моя девочка, что ты ко мне не охладела... покажи, на что ты способна!
И снова, и снова, и всю ночь напролет, грубо, как гвоздь в стену, вонзал он в ее плоть свой наполненный жгучей жизненной энергией огненный жезл, всей силой грубого мужского естества пронзал ее насквозь, проталкивая, наверно, до самого горла, и снова, и снова выходил из нее, и опять, пользуясь своей властью над ней, вставлял свой карающий кинжал в ее полыхающие ножны. И оплодотворял ее раз за разом, окончательно путая жанры, как свою жену, и до краев заливал, наполняя её сосуд влагой жизни. Именно это он нежно нашептывал ей на ушко. И этот риск, эта опасность зачатия делали их сексуальные эксперименты еще острее, еще желаннее. А потом – снова, и снова разряды молнии ударяли в их сплетённые намертво тела. И снова, и снова бешено скакала она на его взмыленном коне и взлетала ввысь и падала вниз, и как всегда в минуты острого наслаждения, перед самым моментом экстаза, кричала снова и снова:
«Нет! Еще! Не останавливайся! Еще! Да-а, хочу вот та-ак!»
Песня.
Сумасшедшая мелодия.
Левый марш!
Гимн здоровому сексу.
Это был странный роман. Она нередко ощущала какое-то раздвоение и в себе, и в нем. Жаркое упоение, острое – до небес – плотское наслаждение, огневые полеты наяву до небес. Жаркий мороз, холодный пожар... Острый звериный запах секса – пачули? Нет, скорее мускусный... И почему-то едва уловимый – запах умирающей плоти, и совсем ускользающий – гнили...
А в промежутках между полетами – полежалки, и ученые беседы на политические, исторические, а иногда и театральные темы: время от времени шеф рассказывал о посещении какого-нибудь спектакля, куда билеты достать было практически невозможно, и ходил он наверняка с женой, хотя на эту тему предпочитал не распростра- няться.
Да, странные были у неё ощущения – будто она переступила черту и вся извалялась в грязи. Такого никогда не случалось с ней прежде, но теперь почему-то привлекало и тянуло вновь и вновь. Как на место преступления.
Не случайно, видно, шеф Аршакович принес ей почитать нашумевший в Европе роман Дэвида Лоуренса128. А, впрочем, уже давно нашумевший – в Союзе его не переводили, конечно!
Можно ли считать это совпадением? Нет. В мире не бывает ничего случайного. Вера сразу же споткнулась, с размаху налетев в «Любовнике леди Чаттерлей» на такую вот мысль: «Жизнь загрязнена в источнике своем».
Раньше она никогда с этим не сталкивалась: в своих отношениях с мужем долгое время была почти пуритански осторожна, скромна...
Заблокировало их друг на друге! И как всегда, в такие минуты и часы Вера забывала обо всем, но вот потом... Вот теперь, не во время, а после, ну хоть бы раз сказал ей что-то нежное, пронзительное, прошептал бы, что любит, что хочет быть всегда рядом с ней... Пусть обман, пусть неправда, а всё-таки сказал бы!
Вместо этого шеф Аршакович сыто и расслабленно приник к ней, уткнулся ей в плечо и лениво проговорил:
– Ну вот и лето уже наступает, время отпусков, а мы с тобой тут, в городе, в жару... Ну ты-то – понятно, последние штрихи к защите, ведущая организация, рассылка реферата,.. а я с чего? Сейчас бы к морю, позагорать, а? И отпусков у меня накопилось... два, а может, и три, я уже не помню.
– Но нельзя, нельзя мне, директор не отпускает! – ответил он на её мысленный вопрос. – На кого, говорит, сейчас отдел оставишь, да и меня, его, то бишь, замещать некому, когда я в Голландию отбуду, это он, то есть, отбудет, в командировку. И потом, на кого я тебя оставлю, девочка... Слушай, а давай всё же сегодня здесь на всю ночь останемся, а? Поспим рядышком... И потом, ведь уже очень поздно, тяжело после наших погорелок домой тащиться, и знаешь, как с утра пораньше здорово будет еще погореть!
Трезвым умом Вера отдавала себе отчет в том, что нет у них с шефом Аршаковичем перспективы на будущее. Связывает ли их что-нибудь, кроме постели? Нет, конечно, общее дело, работа, умные острые дискуссии в промежутках... А чувства нет никакого между ними... Или что-то есть, всё же зарождается, перестает быть только сексуальной гимнастикой, желанием испытать каскад разноцветных разноскоростных оргазмов? Просто надо потерпеть немножко... только немножко... и?..
Нет, начинала она осознавать, он боится привязаться к ней, боится серьезных отношений, бежит от собственных чувств, как от огня! Или еще хуже – вообще не способен испытывать чувства? Атрофия чувства – разве это такая редкость? Но непохоже...
Не раз вспоминала она Валеркины слова, сказанные им, несо- мненно, в минуту острого откровения – и уж наверняка муж сразу пожалел о них. Да только что ж? Слово не воробей, вылетит – не поймаешь.
«Иногда, знаешь ли, хочется влезть в такую грязь...»
Двойная жизнь – и раздвоенное сознание.
Далек был от нее Валерка в эти минуты. Сама виновата: не надо было себя терять.
Муж проигрывал в этом виде спортивных состязаний – в соревновании плоти.
***
Это глава из моего романа "Вихреворт сегодня обидней". (С небольшими купюрами).
Роман вышел из печати в марте 2016 г. в издательстве "Чешская звезда" (Карловы Вары, Чешская республика) Karlovy Vary. 2016. ©
ISBN 978-80-7534-059-7; 978-80-7534-060-3.
400 стр.
юридический адрес: Чешская Республика, г. Карловы Вары, Драговице, ул. Витезна, 37/58.
Перед этим прошёл анонс о выходе романа (в 34 номере журнала "Чешская звезда", 2015, 25.02, С. 15.
Роман "Вихреворот сновидений" доступен на Литрес.ру По адресу:
© Лана Аллина 2016
Эта миниатюра - отрывок из моего опубликованного романа "Вихреворот сновидений". (Карловы Вары, издательство "Чешская звезда", 2016)
Фотография взята на сайте "Страсть картинки".