Тебе-то что?
Ира сидит в холодном узком коридоре почти в полном одиночестве. В дальнем конце, обхватив руками голову, согнулся на лавке пожилой мужчина, да всё время бегает мимо них, цокая шпильками, худенькая секретарша с папками документов под мышкой.
Господи, ну, зачем мама её сюда притащила! Но не то, что ослушаться, даже подумать о том, чтобы не идти на этот чёртов суд, она не могла.
Вдруг вспомнился эпизод девятилетней давности. Она гуляла с подругами-второклассницами во дворе, разгорячённая и радостная, заскочила домой, чтобы попить воды и снова бежать играть в штандор. Протопав на кухню и набрызгав вокруг раковины водой, она устремилась к выходу. Но что-то её насторожило, девочка огляделась: как-то странно тихо…Заглянула в комнату и вдруг увидела маму, сидящую за полуоткрытой дверью на полу, всю в слезах, в разорванном на плече халате.
- Мам, мам, ты что? Тебе плохо? Мам! – Иришка склонилась к матери. Та смотрела куда-то в сторону, потом медленно глянула на дочь и чужим голосом холодно произнесла:
- Тебе-то что? Какое твоё дело? Иди…гуляй себе!
Девочка поняла, что родители опять поругались, на этот раз даже подрались. Сквозь приоткрытую балконную дверь было видно спину отца, он курил, опершись на перила и склонив голову. Наверное, напился... Но почему мама говорит с ней ужасным ледяным голосом, будто Ира чужая…Она медленно вышла из квартиры и остановилась у подъездного окна. На улице девчонки играли в вышибалы, и толстая Наташка ловко уворачивалась от мяча.
Ну, почему и у Тани, и у Наташки толстой родители нормально живут, а мои всё время скандалят, думала девочка, и подступал какой-то противный холод к животу. Было особенно стыдно оттого, что ирина мама – директор книжного магазина, а папа – ректор автотехникума. Надо же, такие образованные, во дворе все здоровались с ними с почтением. Мама носила толстую косу вокруг головы, ходила царственно, смотрела пристально и строго своими зелёными глазами. В их доме жили всё больше рабочие с завода, продавцы из магазина, одна женщина была портниха-надомница, и только две учительницы, один врач, да вот ирины родители особняком. К маме частенько обращались солидные дядьки с просьбами «достать» или собрание сочинений, или красивое подарочное издание. А они вот, пожалуйста, дерутся… Слышал кто-нибудь или нет, думала с напряжением Ира. Этажом выше громыхнула дверь. Девочка стала спускаться, а то будут сейчас спрашивать, что ты тут стоишь? Что случилось?
И вот теперь мама притащила её, уже старшеклассницу, в суд - сегодня родители разводятся. Ирина, сжавшись, сидит, в висках у неё стучит, и хочется только, чтобы побыстрее это закончилось, да ещё, чтобы без знакомых обошлось. Однако городок маленький, как тут без знакомых?
Так и есть, с досадой отмечает девушка, когда её приглашают в зал: первое, что она видит – лицо завуча по воспитательной работе из их школы и её хитрые довольные мышиные глазки – вот тут что делается-то, а мы-то считали их добропорядочными, читается на её сухом личике. Ирина от волнения и не задумывается – а что это в суде делает завучиха. Потом уже узнаёт, что она, оказывается, была когда-то избрана народным заседателем, то есть периодически заседала в суде, и доверено было ей от лица народа осуждать или прощать.
Ирина с трудом сосредотачивается: сидит отец, одетый подчёркнуто официально - серый строгий костюм и однотонная рубашка, смотрит в окно, мама сжимает сумку на коленях и глядит в пол, стараясь скрыть слёзы, что-то строго говорит человек, стоящий за большим столом. Ах, оказывается, это он Ирину о чём-то спрашивает. Действительно ли её отец часто пьёт?
- Ну, да. – Тихо отзывается Ирина.
Отец начинает зачем-то протирать платком толстые очки. Потом смотрит через них на просвет.
- Вот здесь в деле приложено ваше письмо. Вы разрешите его зачитать?
- Какое письмо?
- Ваша мама сказала, что вы его написали, когда вам было – он смотрит в бумажку – было десять лет.
- Да, читайте…- Она решает, что так, наверное, для чего-то нужно.
Человек за столом читает: «Папа! Я прошу тебя, чтобы ты от нас ушёл, ты мне противен, ты плохой отец. Ты всё время пьяный, я не хочу с тобой вместе жить. Твоя дочь Ира». Вы подтверждаете, что писали это письмо?
- Да. – Ира с трудом выдавливает из себя это короткое слово. Она глядит на родителей. Отец опирается локтем на колено, а другой рукой дёргает галстук, словно он его душит. Ирина ищет взгляда матери – нужно ли уточнить, что письмо мама ей почти продиктовала? Но мать продолжает смотреть в пол.
Судья, или кто он был, Ирина не знает, спрашивает отца:
- Виктор Иванович, что вы можете сказать нам по поводу этого письма?
Отец встаёт, поправляет очки и тихо произносит:
- Время – лучший судья.
И садится. К чему он это сказал-то? – спрашивает себя Ирина.
Девушка-секретарь обращается к Ирине:
- Ну что ж, спасибо, вы можете выйти из зала и подождать окончания слушания дела за дверями.
Ирина медленно выходит, прикрывая дверь. Отпустившее напряжение обрушивается во всём теле потопом каких-то острых горячих игл, ринувшихся от затылка через всё тело. Горят щёки, текут слёзы, взрослая дочь разводящихся родителей старается побыстрее убежать из этого унылого здания, где надо скрывать, как тебе больно.
«Позорище какое, какое позорище! Завучиха сидела, упивалась подробностями! Завтра всё в школе сообщит в деталях! Письмо ещё это дурацкое вытащили из каких-то нафталинов! Ведь она через три года просила у отца прощения за него, видя, как он переживал!»
Дочь отец любил безумно, и все это знали. Ирина думала, что этого письма давно и в помине нет… Когда она попросила у отца прощения за письмо, он только погладил её по голове и сказал: «Эх, ты, дурочка…Да ладно».
Дверь зала суда приоткрывается. Первой выходит мама. Она расстроена, но по лицу бродят тени удовлетворения от тяжёлой и справедливо одержанной победы.
Ирине не хочется, чтобы её видели зарёванной, но сдерживаться она уже не может.
- Я не желаю больше в этом участвовать! Что без меня нельзя было обойтись?!– резко кидает она матери и почти бегом слетает вниз по лестнице.
...Прошло много лет. Ирина сама стала мамой, её разведённые родители, сохраняя «высокие отношения», вынужденно встречаются на днях рождения внуков, коротко делясь новостями об общих знакомых. Отец давно бросил пить, хотя и пенсионер, но трудится проректором нового вуза.
Конечно, отец никогда не звал на эти праздники свою новую жену, но Ирина была с ней знакома. А мама 25 лет так и жила одна после того самого развода.
И вот однажды, в день рождения младшего внука, бывшие супруги, родители Иры, вместе с другими гостями, оживлённо обсуждают что-то в застольном разговоре. Ирина челночит между гостиной и кухней, и вдруг происходит нечто - оно заставляет её оторопело удалиться на кухню,и так и застыть там с тарелками в руках, глядя в никуда. Произошло то, что могла понять и оценить только она, Ирина. То, что и рассказать-то никому, в сущности, было невозможно, настолько это было и эфемерно, и невероятно.
Ирина собирала тарелки со стола, когда вдруг нечаянно увидела такое мамино лицо, каким она его не видела лет ужас сколько, может, сорок или больше. Внезапно это бледное лицо под седой пышной причёской озарилось таким любящим взглядом, что словно преобразилось: глаза стали снова ярко-зелёными, взгляд пристальным и понимающим, и вся она будто просияла тёплым светом изнутри. Послан был этот взгляд совершенно определённо - отцу. У Ирины всё замерло где-то внутри, она даже чего-то испугалась, настолько это было неожиданно и в общем-то совершенно невозможно. А мать к тому же ещё и произнесла нечто про то, что вообще-то надо всех прощать и забывать плохое. За столом все болтали, причём вроде бы каждый о своём, и эту сцену, достойную внимания Чехова, никто не замечал. Ирина собирала тарелки и, намереваясь выйти, в последний момент незаметно глянула на отца. Вот этого она никогда бы не могла предвидеть!
Этот патентованный добряк, в молодости репетировавший перед зеркалом суровое выражение лица, обмякавший от одного ласкового слова, вдруг ответил матери одним только полувзглядом. Полувзгляд этот был послан из-под слегка опущенных век, чуть сбоку, но в нём было столько холода и скованного вечной мерзлотой «нет» и «никогда» - невозможно было поверить, что это его взгляд. И было в этом полувзгляде ещё нечто – мгновенное и столь же сильное, сколь мгновенное – это было… торжество. Показалось, что отец, может, этого мига ждал много лет. Такого мига, когда ОН скажет это железное «нет». Ирина обалдело простояла на кухне минут пять, потом вышла в комнату, осторожно взглянула на одного, потом на другого – не показалось ли? Нет, не показалось – на маму было жалко смотреть – может, впервые в жизни она попросила прощения, с её точки зрения, кошмарно унизилась – и вот такой немыслимый ответ.
Мама ведь этот ответ прочитала точно, и вот сидит, слегка закусив губу и явно придумывая предлог, чтобы уйти. Отец был тоже очень печален, но как-то благородно-торжественно печален. Тот самый лучший судья, на которого он уповал давно-давно, оказался жестоким… Ирине не хотелось, чтобы кто-то из них понял, что она невольно стала свидетельницей их немого диалога.
А может, это Бог устроил так, чтобы она увидела эту развязку.
Конец долгой любви. Он случился именно сейчас. Родители когда-то очень любили друг друга… Пересказывая их роман, ближайшие родственники и друзья превращались в восторженных сказочников: мама была в тех рассказах, конечно, неприступной принцессой, а папа – благороднейшим принцем, влюблённым до безумия. Пусть и протекал их роман в самой что ни на есть вынужденно аскетичной советской действительности, а не в тени средневековых замков, окружённых легкомысленной зеленью цветущих лугов. Ирина где-то читала о том, что любовь не проходит никогда, просто она видоизменяется, и ей хотелось в это верить. Причём может видоизмениться даже и в ненависть, чаще в дружбу или в соперничество.
Муж входит на кухню и видит Ирину, прислонившуюся спиной к стене с закинутой назад головой, в глазах её стоят слёзы.
- Ты что? Что случилось? Всё так хорошо! – забеспокоился муж.
- А действительно – мне-то что? – произносит Ирина непонятную фразу и отправляется к гостям, неся на блюде пышный торт с цукатными морковками, которые так любит именинник.
Много позже,однажды, когда родителей уже не было рядом, вдруг сами собой пришли слова:
И хочется, склонившись, руки вам поцеловать,
Свести их вместе в невесомом жесте,
Таком, который там пребудет навсегда…