Николай Николаевич 7

Виктор Прутский
     Предыдущая глава  http://www.proza.ru/2016/08/23/172

Немало лет прожил Николай Николаевич, прежде чем понял, что убеждённость и учёные термины – ещё не признак ума. Чаще всего убежденными и бескомпромиссными бывают как раз  люди ограниченные, не умеющие мыслить самостоятельно. А чтобы этого никто не заметил, они выбирают себе убеждения, как модную одежду, чтобы пощеголять.

Но это ещё не самое страшное. Некоторые выбирают убеждения в качестве оружия, с которым никогда не расстаются. А поскольку разрушать проще, чем создавать, то оружие оказывается на редкость эффективным! И как-то при этом забывается, что оружием ещё никто ничего не построил. Что строят не винтовкой, а лопатой,   не ненавистью, а  любовью.

Прямого отношения к Марии Дмитриевне эти рассуждения, конечно, не имели.  Маша была и оставалась верной женой и надёжным другом. Просто в мире, где главным аргументом считается оружие, она была более практична и  четко соизмеряла свою силу с  силой других. Знала, что нечего переть с винтовкой на танк. Николай же Николаевич  всякое оружие считал деструктивным, поэтому они не всегда понимали друг друга. В глазах Марии Дмитриевны муж был хорошим, но очень уж наивным человеком, на таких ездили и ездят.

Говорят, что долгая  совместная жизнь  делает супругов и внешне похожими. Но это сказано не про них. Николай Николаевич с возрастом погрузнел, стал неповоротливым, рассеянным, его глаза смотрели как бы внутрь, в  себя.

Мария Дмитриевна – совершенная противоположность. Стройная, с быстрым открытым взглядом; поблекшее с возрастом лицо обрамляет модная прическа подкрашенных волос, за которыми ревностно следит.

Вот и сейчас, даже возясь на кухне, она была в выглаженном халате какой-то восточной расцветки, вокруг всё блестело. А Николай Николаевич  вошёл в привычном  шерстяном трико с оттопыренными коленками, в старой вязаной кофте коричневого цвета. Он любил просторную, не стесняющую движения одежду. В руках держал напечатанный на машинке рассказ.

- Маша, посмотришь вот… - Он положил на стол  соединённые скрепкой листки.
Жена крошила лук и, скользнув взглядом по листкам, вдруг озабоченно сказала:

- Когда же это кончится?
- Что? – опешил Николай Николаевич, относя  её слова к рукописи.
- Да вон, слышишь? – кивнула на динамик. – То был только Кавказ, а теперь и в Душанбе погромы. Душанбе – это где?
- Средняя Азия.
- Знаю, что не Америка. Столица  какой республики?
- Я их тоже путаю. Таджикистан, кажется.

Николай Николаевич  прислушался, но диктор уже перешел у другим новостям.

- Таджикистан  вроде, - продолжал вспоминать он. – Потому что Ташкент – это Узбекистан, памятный по Рашидовской мафии; Фрунзе – это Киргизия, там живет Чингиз Айтматов. Значит, остаётся Таджикистан. Нет, ещё Ашхабад есть…  Ашхабад – это столица чего? – спросил он.

- Тоже не помню, Таджикистан или Туркмения.

- Да, Туркмения же ещё… Чего гадать? Сейчас посмотрим.

Когда-то Николай Николаевич точно так же путался с  Литвой и Латвией. Хорошо знал, что есть Рига и Вильнюс, а вот что столица чего – никак не мог запомнить, пока не побывал в Юрмале.

А вообще  как и запомнить, если все мы – советский народ, а за рубежом так и вообще – русские. Наверное, это очень обидно тому же таджику или эстонцу. Лично ему, русскому, было бы обидно, если бы его называли китайцем лишь на том основании, что большинство жителей Азии – китайцы.

Николай Николаевич  принёс энциклопедический словарь и открыл на нужной странице.

- Душанбе. Столица Таджикской ССР. Видишь, твой муж был в школе более прилежным учеником, чем его жена. А что там,  из-за чего? Не сказали?

- Ну, как у нас объясняют – экстремисты! Может, вечером в программе «Время» скажут подробнее. Так. У меня готово. Убирай со стола свои бумаги. Ну-ка, что тут? «Односельчане». А что ты в сельской жизни понимаешь?

- Как что?  Это вот лук, это картошка, это хлеб. Всё это выращено на земле. В деревне.

- Да? Никогда бы не подумала, - улыбнулась жена.

Обедали молча. Николай Николаевич положил свой рассказ на подоконник, пусть будет у неё на виду. Ему вот  не терпится узнать её мнение, а она занята своими мыслями и заботами.  И так каждый человек. Это же целые джунгли из мыслей и представлений! Ими заполнены дома, улицы. Сквозь них ходят люди, по ним ездят машины. Но никаких жертв. Ни на одну мысль, пока она не высказана, ещё никто не наехал и не раздавил. Это, что ли, называется внутренней свободой? А как быть с внешней?

Кухня выходила на  солнечную сторону, и сноп света заливал стол, слепил глаза. Как весной. Собственно, ещё не весна, только средина февраля, но всё-таки.

- А хорошо, Коля, что мы живём в своей Сибири. Пусть тут холодно, но знаешь, что никто тебя  отсюда не попросит. Родина. Не позавидуешь сейчас тем русским, которые живут в Баку или в том же Душанбе. А Прибалтика, Молдавия? Кошмар…  Почему так случилось, инженер человеческих душ?

- Я не инженер человеческих душ. Я – «гнилая интеллигенция». Потому так и случилось.
- Легче всего  стоять в сторонке и тихо радоваться своей непричастности.
- А что такое, по-твоему, наш Союз?
- Великая страна.
- Большая, я бы сказал.
- Великая, дорогой.
- Великая… А по-моему наш Союз – это колхоз из пятнадцати бесправных  членов. Таких же, как колхозники.

Николай Николаевич привстал, потянулся за чайником. Глядя на  растрепавшийся конец рукава вязаной кофты, жена сказала:

- Когда ты уже снимешь этот лапсердак?
- Свяжи новый.

Он налил чаю ей и себе, потом, глядя на жену и улыбаясь, подвернул обтрепавшийся манжет кофты.
- И всё.
- Плюшкин.
- А ты Коробочка.
- Чтоб я стала похожей на Коробочку, у тебя для меня продуктов не хватит, - засмеялась  жена, намекая на талонную систему.

Мария Дмитриевна начала убирать со стола, и Николай Николаевич взялся помогать; засучил рукава и стал мыть тарелки, чашки.  Домашней работы он и вообще не гнушался, а сейчас ему не терпелось, чтоб жена взяла рукопись. Всё эти разговоры  про жизнь – болтовня. В каждой семье все  политические, мировые вопросы  «решаются» по-своему, но так и умирают в кухнях, чтоб  никто не слышал, а может, в виде бесплотных мыслей путаются под колёсами машин, улетают в бесконечность. Впрочем, не исключено, что в космосе их кто-то ловит, записывает и через некоторое время скажет людям, что самый умный на Земле человек жил в таком-то веке, убит в таком-то году. Убит – это  обязательно, не зря ведь сказано, что истина рождается как ересь, а умирает как предрассудок. Но пока  это превращение происходит, еретика, естественно, сжигают на костре. Дров не жалко; надо будет – ещё наломаем.

Жена из кухни вышла, а рукопись так и лежит на подоконнике. Плевать она хотела на твой рассказ, улыбнулся Николай Николаевич. Ходишь, понимаешь, в своей задрипанной кофте и думаешь, что у людей только и забот – твой рассказ. Ну что ж, прости Иван Евсеевич. Это она обиделась на тебя за то, что ты пришел ко мне ночью и спать ей помешал. Так что сам виноват, нечего шляться по ночам за душами.

Николай Николаевич сложил в подвесной шкаф посуду и прошел в зал. Жена сидела в кресле и читала журнал.  Всё правильно: чужой рассказ для жены  - куда лучше!

- Чего ты улыбаешься? – спросила она.

- У меня же всегда после вкусного  обеда хорошее настроение. Я, пожалуй, вот что: схожу-ка в люди. В газету зайду.

-Хозяин – барин. Игоря не увидишь?
- Позвоню из редакции. Если на месте, то что сказать?
- Да что. Зашли бы, скажи. Внука бы привели.
- Хорошо, передам твой наказ.

Продолжение -http://www.proza.ru/2016/08/25/217