В детском доме все общее: общая комната, общие игрушки, общие вещи и даже нижнее белье общее. У ребенка-дошкольника нет ни личного пространства, ни тумбочки, где он мог бы хранить свои вещи, рисунки, поделки, находки и подарки, из персонального шкафчика воспитатель в любой момент может достать все, что посчитает нужным и отдать другому воспитаннику, заменить или выбросить. Питание, туалет, игры, занятия - все согласно общему расписанию. У детей нет ни личного времени, ни личного общения с близкими людьми (даже встречи с мамами, бабушками потенциальными усыновителями, как правило, проходят на глазах у всех). Часто даже личного мнения у них нет. Издержки коллективной жизни.
Отсутствие личных вещей в дошкольном возрасте, а так же их абсолютный минимум - в школьном, формируют у детей-сирот своеобразные отношения с вещественным миром. Каждый предмет, будь то одежда, игрушки, еда или даже мусор превращается для них в вожделенный ресурс, завладеть которым стремится каждый. «Завоеванный» любой ценой он превращается в добычу, с которой требуется теперь соответственно распорядиться: съесть, спрятать или уничтожить, чтобы не досталась конкуренту из детской стаи, и уж тем более никому из вражеского взрослого лагеря. Гораздо реже удается провести обмен, часто весьма неравноценный с финансовой точки зрения.
Манипуляции с предметами как с добычей настолько крепко входят «в кровь» воспитанников детского дома, что они сами не замечают того, что живут по законам джунглей. И эти глубоко укорененные привычки нелегко изживаются и после попадания в семью, часто дети даже не понимают, что жить можно по-другому. Они привыкли так.
Показателен один случай из Марининого ДД, когда девочка испортила новое платье, только что подаренное будущей приемной мамой, чтобы «Надька их не порвала» - самой не так обидно. Подобное уничтожение всех новых вещей весьма существенно сказывалось на нашем семейном бюджете. В детской комнате большая часть полок, вешалок и ящиков была завалена вещами старшей дочки, при этом прилично одеть ее было каждый раз проблематично. Практически все вещи мгновенно превращались в тряпочки, растянутые, оборванные, потрепанные и испачканные. Причем промежуток времени между восторженным блеском в глазах «хочу, хочу» и оторванными пуговицами, бусинами, оборками и пряжечками был не более тридцати секунд. За месяц Марина могла сносить пять пар качественной обуви, включая четыре пары демисезонных ботинок и резиновые сапоги. Как? Это оставалось загадкой. Я не замечала, чтобы она что-то делала из ряда вон выходящее, но, тем не менее, носки на обуви протирались до дыр, подошва была с «мясом» вырвана. Одних сандалий хватало в среднем на три выхода «в люди» (без гулянок, а так, сели в машину, доехали, погостили, приехали).
Поэтому через полгода безуспешной погони за аккуратным внешним видом дочери, мне пришлось изменить тактику. Хорошие вещи я надевала на нее сама и внимательно следила за их сохранностью (так одной вещи могло хватить на несколько выходов), а количество повседневной одежды было сокращено до двух комплектов: одну носит, другая в стирке. Так мы начали приучать Марину саму следить за своими вещами и нести ответственность за их чистоту и внешний вид, сталкивая с последствиями своих поступков: растянула – ходишь в растянутом, испачкала – сама положила в стирку, не положила – стираешь руками, потеряла, испортила, выбросила – осталась без смены. Такая ответственность за свои повседневные вещи давалась Марине в ее 4,5 года с большим трудом, еще полгода приходилось ее постоянно контролировать, буквально каждый шаг. И тем не мене ежедневно вставала одна и та же проблема: ей нечего надеть. Потому что… Описанные вещи не относились в стирку, а возвращались в шкаф и комод к чистым вещам. За недержание никто Марину не ругал, более того, часто она даже хвалилась этим, демонстрируя некую браваду. Свой запах в комоде и шкафу Марину не раздражал, видимо это было сродни «метки территории».
После прогулки дети раздевались в прихожей и все испачканные вещи сразу же относили в стирку, тем не менее, каждый раз самые грязные вещи (штаны или носки) почему-то потом оказывались в сердцевине Марининого ящика с бельем. Но самое удивительное, что перед сном все ношенное в течение дня складывалось в стирку, а на утро каждый раз выяснялось, что в бельевом ящике ВСЕ трусики, футболки, колготки и носочки испачканы (их было много). В течение дня Марина не переодевалась. Когда и как она пачкала без разбору все вещи оставалось для меня непостижимой загадкой.
Стирки добавляла ежедневная смена мокрого постельного белья, так что стиральная машина работала у нас без преувеличений круглосуточно, тем не менее у меня было ощущение бешенного бега белки в колесе, по бессмысленному замкнутому кругу. Так продолжалось долгие месяцы (закончится ли это когда-нибудь, пока не знаю). Марина метила свое пространство, свои вещи и, сохраняя свою добычу, делала ее неприглядной для других.
К слову сказать, одной из детдомовских пережитков было отсутствие брезгливости. Конечно же, ее привлекали нарядные красивые вещи, но носить она могла что-угодно, за кем угодно, чистое или грязное, растянутое или не по размеру маленькое, мальчишеское или девчоночье.
Другой способ «сохранения» добычи было ее уничтожение. Чем красивее вещь, тем быстрее она приводилась в негодность. Невзначай брошенная фраза «это тебе уже мало, я уберу, потом малышка будет носить» становилась сигналом для того, чтобы безвозвратно испортить или выбросить эту вещь. «Так не доставайся же ты никому»… С игрушками была схожая ситуация. В игрушки брата или малышки Марина играла, не аккуратно, но играла, своими же личными игрушками один вечер с упоением наслаждалась, а на следующий день их ликвидировала (ломала, тайком выбрасывала, прятала).
Отношения с едой тоже сложились у Марины сложные. Ее всегда больше интересовало, что в тарелке у соседа, чем в ее собственной, не больше ли, не вкуснее ли. Доедать за кем-то ей нравилось больше, нежели целиком съесть свою собственную порцию. Нытье на тему «а что еще можно покушать?», «а когда мы теперь еще будем кушать?» начиналось сразу же после трапезы и стало для всех нас уже привычным фоном семейной жизни. Только соседи и воспитатели в детском саду недоумевали, почему Марина постоянно что-то у них просит поесть? В связи с этим мне часто задавали вопросы: «А Вы ее дома вообще кормите? Почему она постоянно голодная?» Однажды я увидела, как дочка на прогулке с видом заговорщика сует брату и сестре хлеб. Дело было сразу после сытного завтрака, к тому же из-за стола Марина точно вышла с пустыми руками, за этим я строго следила. Выяснилось, что пока я обувала малышку, старшая дочка зашла в соседнюю квартиру и жалобным голосом попросила «хотя бы кусочек хлебушка, а то так кушать хочется….»
Следила я за тем, чтобы Марина выходила из-за стола с пустыми руками, неслучайно. Вся квартира ежедневно заполнялась объедками, огрызками, кусочками печенья, крошками. Они были везде, за коврами, под покрывалом, в родительской постели, в карманах, в ящиках с одеждой, в коробках с игрушками и абсолютно всегда под подушкой у Марины. Вероятно девочка прятала ее везде, чтобы можно было воспользоваться в любой момент. Под подушкой (а спала дочка на втором ярусе, так что часто туда заглядывать мне было неудобно) вообще складировалась еда, которую Марина потом поглощала во время тихого часа или ночью. Это могли быть конфеты, печенье, яблоки, бананы, хлеб и даже жирные оладьи с медом. Та пища, которую за столом она «ковыряла», разбрасывала по столу, приобретала совершенно другой «вкус» в одиночестве под одеялом. Это была ее добыча и ее запас на случай голода (дети, которых в раннем детстве нерегулярно кормили или кормили жестко по расписанию, без учета их потребностей, на всю оставшуюся жизнь становятся зависимыми от еды и испытывают сильный страх голода).
Тайник под подушкой оказался вообще универсальным и незаменимым. Помимо еды там складировались маленькие игрушки, иголки, кнопки, пуговицы, монетки, обломки машинок, этикетки, чеки, фантики, огрызки, дохлые мухи, кузнечики и другие мелкие вещи. То, что по какой-то причине не успело пока попасть под подушку, хранилось за щекой или в постоянно сжатом кулаке. Многие ценные экземпляры Марининых «сокровищ» (например божии коровки, гусеницы, бабочки) погибали от такого обращения, после чего складировались уже в качестве ценного «мусора».
Привычка не выпускать из рук добычу очень мешала во всех делах. Чтобы Марина ни делала, руки ее были постоянно заняты разными мелкими, поэтому все получалось небрежно и неуклюже. Даже если она не могла с чем-то справиться одной рукой, девочка не оставляла свои «сбережения», она их пыталась рассовать их по карманам, зажать под подбородком или подмышкой. В итоге у нее постоянно все валилось из рук в буквальном и переносном смыслах этого выражения. Попросить освободить руки, чтобы спокойно застегнуть пуговицы, покушать, порисовать, воспринималось подобно покушению на независимость и личное пространство. За долгие месяцы было предложено много разных решений, например многочисленные шкатулки, личный ящик в шкафчике для хранения «сокровищ», но они, увы, не принесли результатов. Все шкатулки и коробочки были безжалостно уничтожены, а ящик, поначалу заполненный мною детской бижутерией и Мариниными личными вещами, постепенно опустел и после этого уже не использовался.
Добиваться и не беречь добытое, уничтожать то, что дорого сердцу и радует глаз, не использовать личное пространство и при этом «метить территорию» своим запахом и грязью – все эти пережитки жизни детской «стаи», на мой взгляд, существенно препятствовали органичному вживанию Марины в нашу семью.
Справедливости ради следует отметить, что не во всех детских домах нашей страны дети лишены личных вещей и личного пространства. В некоторых заведениях воспитанники хранят в своих шкафиках персональные игрушки, имеют возможность общаться с гостями наедине и хранить подарки своих кровных родственников. По отзывам приемных мам, такие дети более бережно в дальнейшем относятся к вещам и имуществу и легче проходят адаптацию. Одна мама даже рассказала о чудесной Петровск-Забайкальской школе-интернате 3-4 вида для слепых и слабовидящих детей, где у каждого воспитанника были все вещи личные, подписанные.