Приехал мужчина в звании майора и молодая девушка, которая представилась дознавателем. Пробыли они недолго, на улице извинились перед Олей и уехали. Вот и все их действия!
Она вернулась за документами, которые лежали на столе. Рыжеволосый писал протокол, вытирая с лица пот, а шатен – рапорт.
- Что, мальчики, может подсказать? – съязвила Оля, уверенная в том, что после извинений её отпустят домой.
Но не тут-то было! Приехали ещё два сотрудника, один – белолицый, с выпученными глазами - держал в руках автомат, а второй – если судить по чертам лица, явно кавказец, к тому же, озверевший, которые начали её выталкивать из помещения, с силой хватать за руки, до боли сдавливая запястья. Ольга пыталась сопротивляться, но где ей при росте сто шестьдесят сантиметров и весе сорок семь килограммов, одолеть двух молодых и здоровых, к тому же ещё и обозлённых, полицейских!
Её затолкали в машину и повезли в больницу на освидетельствование. От боли гудело всё тело, на руках, ногах и теле стали проступать синяки.
- Ребята, я инвалид, майор, я же тоже сотрудник, пусть и бывший. Что же вы делаете?
Ответ водителя был короткий:
- Сейчас отвезём тебя куда надо, а там все по очереди! И как хотим!
Из глаз полились слёзы, оставалась одна надежда – врачи. Но и там Олю ждало разочарование. Никто не обратил внимание на её высокое для гипотоника давление, не оказал медицинской помощи, хотя она и просила…
На неё надели наручники и повезли в отдел. Оля только плакала и мысленно просила Господа оставить её в живых. Она не боялась смерти на операционном столе, так как считала, что умрёт достойно, находясь на своём боевом посту, будучи действующим майором милиции, а здесь… такая позорная смерть. Это то, что её беспокоило и пугало.
- Ну что? Доорала матом? – ухмыляясь, спросил дежурный по отделу, в который её доставили.
Оля хотела ему всё объяснить, но после того, как он, приложив к своему носу пальцы, помахал ими, как Буратино в кино, она только и сказала:
- Да ты шут гороховый!
В это время в отдел вбежала Инга и стала кричать, что Оля инвалид и беременная, а они всю ночь не отпускают её домой.
- Инга, успокойся и помолчи. Иначе я отсюда живой не выйду, - пыталась успокоить её Оля.
Дежурный куда-то отошёл, а когда вернулся, стал говорить с ней совсем другими тоном, елейно попросил подписать протокол и быть свободной. Трясущимися руками она его подписала, сделав пометку, что «ничего не совершила». Дежурный обрадовано потёр руки, выдал ей копию протокола и довольный выполненным им долгом, сел на своё место.
При выходе к Оле подошёл майор, который приезжал вместе с дознавателем, и попросил отойти с ним в сторону.
- Вы будете жаловаться? – спросил он.
- А как вы думаете? Посмотрите на мои руки! – протянула ему Оля свои все в синяках руки.
- Подходите сегодня в двадцать один час, мы урегулируем этот вопрос, - предложил майор.
- Я сегодня уезжаю, ничего я регулировать не буду, обращусь куда следует, - пообещала ему Оля и ушла.
Времени было девять часов утра. Вот так, ни за что, она всю ночь провела под неусыпным взглядом сотрудников полиции.
Вернувшись в родной город, Оля написала заявление, прошла освидетельствование, зафиксировав у судебно-медицинского эксперта причиненные ей телесные повреждения, с её слов были составлены фотороботы, приобщён к материалу проверки и тот злополучный протокол, а точнее его копия. Она всё сделала так, как положено - по закону. И я знаю, что она будет бороться до конца. Теперь у неё ещё и есть Славик, как она ласково называет его, который вместе с Ингой не отпускал её ни на одну минуту, следуя по пятам.
Я читала этот протокол, мне известны фамилии двух сотрудников полиции, задержавших Олю, но я их не указала, как и не указала дату, когда это произошло. Мне стыдно, но я, к сожалению, не такой стойкий оловянный солдатик, как она, да и не была им никогда. Но я горжусь тем, что была с ней рядом в боевом строю.
Оля до сих пор не может говорить об этом спокойно, она плачет. А я не могу забыть её слова: - «Не страшно умереть на операционном столе, когда ты в строю, страшно умереть от рук своих же сотрудников».