Частенько вспоминается мне жаркое стройотрядовское лето тысяча девятьсот семьдесят первого года.
Во всех подробностях, мелких деталях, запахах, ощущениях.
И тогда встает перед глазами приветливое Запорожье. Ласковое Азовское море. Песчаная, вытянутая на много километров параллельно воде, Федотова коса.
С нещадно палящим солнцем.
Раскаленным песком под ногами.
И местным совхозом – миллионером.
В котором мы два с лишним месяца собирали черешню, абрикосы, помидоры, яблоки, груши, персики, арбузы. И дыни под занавес сезона.
Трудились мы, как выяснилось в конце, за весьма небольшую плату. И обильное, очень вкусное, трехразовое питание.
Разместили нас - шесть десятков московских студентов, в палаточном лагере в тридцать палаток – по двое в каждой.
Все, кроме Юрки Захарова и меня, были старшекурсниками.
Юрку отправили заработать денег. Его жалели. Жил он с матерью – инвалидом и старой, но очень шустрой бабкой, постоянно напоминающей всем вокруг о их вопиющей бедности.
Меня же – в качестве поощрения. Как старосту группы.
Работали без выходных. До двух дня добивали мы дневную норму, потом обед и к четырем – половине пятого возвращали нас обратно в лагерь.
В свободное время мы до одури плескались в теплом море, флиртовали с девчонками – благо было нас поровну, а вечером после ужина, разбредались все по косе к многочисленным кострам.
Следует добавить, что палаточных лагерей, подобных нашему, много было вокруг. Запомнился своими бардами и красивыми студентками медицинский институт из Мелитополя, находящийся недалеко.
В связи с полным отсутствием на берегу древесины, костры разводились во вкопанных в песок больших алюминиевых и прочих тазах. Топливом служили растопленные пятикопеечные свечки, которые мы ежедневно пачками докупали в сельском магазине по дороге на работу.
Звучали песни Высоцкого, именно там я впервые услышал о режиссере Любимове и о каком-то необыкновенном новом театре - на Таганке. Там же первый раз поцеловался с девушкой и попробовал вино.
Этим домашним вином торговали местные жители. По двадцать копеек за литр. Мы приносили его из поселка в двадцатилитровых металлических канистрах и от вина этого наши с Юркой юные,не окрепшие еще тела пару раз страдали изрядно.
В сторонке на костре из настоящего дерева для особо избранных томился ежедневно на вертеле огромный жареный гусь.
И тоже без выходных.
Интриговал меня этот гусь. Поражала удивительная стабильность его ежедневного волшебного появления. Осмыслить это было невозможно.
Готовили гусей студенты физкультурного техникума из Норильска, стоящие лагерем, аккурат рядом с нами. Готовили мастерски, со специями, любовью и вниманием к мелочам.
Входной билет на этот праздник живота получил я неожиданно легко, принеся однажды к их костру свою гитару и спев несколько песен из достаточно богатого уже к тому времени репертуара.
В дальнейшем моим обязательным бонусом к песням стали привезенные с собой из совхоза обломки деревянных ящиков из-под фруктов. Впрочем, это касалось и других участников пиршества.
Норильчане были удивительно одинаковы, словно тамошний мастер вырубил их по одному шаблону из цельного куска дерева - высокие, широкие в плечах, румянощекие, немногословные, щедрые.
Каждое утро перед работой старший по кличке Горилла выводил их на зарядку, потом они купались в море, растирая после купания свои накаченные тела большими мохнатыми полотенцами.
А еще были они сказочно богаты. Ничего, кроме коньяка не признавали. И пили его в больших количествах. А выпив, дружно пели хриплыми приблатненными голосами:
- Норильск, Норильск – пристанище разврата, приют убогих, пьяных мужиков, попал сюда – поди вернись обратно без сифилиса, горя и долгов…
Так запомнилось.
К концу сезона берег был усыпан пустыми коньячными бутылками, которые мы однажды, когда кончились у нас выданные в качестве аванса деньги, собрали и сдали в пункт приема стеклотары. Выручив за них целых девяносто шесть полноценных советских рублей при цене бутылки в двенадцать копеек.
А тут еще и гуси эти на вертеле. Как говорится – «Нам так не жить!»
В конце августа, за несколько дней до отъезда домой напросился я вместо выезда в поля по лагерю подежурить. Нужно было прогуляться по местным магазинам и подарки домашним прикупить.
Часов в одиннадцать утра, прибравшись в лагере, отправился в поселок.
Не зная, и даже не предчувствуя еще, что именно в этот день разгадана будет так долго мучавшая меня тайна тех самых жареных на вертеле гусей.
Дорога от лагеря к поселку тянулась пару километров по косе вдоль моря, потом забиралась на крутой холм и еще через тройку километров приводила в цветущий поселок с пестрыми клумбами на улицах, большим Домом культуры с колоннами и резным палисадам совхозников.
С противоположной стороны косы, аккурат за холмом, тянулось в сторону поселка огромное пресное озеро, забитое в дневное время до отказа всякой водоплавающей домашней птицей.
Ее было так много, что закрывала она собой значительную часть водной глади.
Там, где озеро упиралось в крутой холм у дороги, образовался земляной козырек, нависший над озером, а под ним – огромная ниша, напоминающая грот.
Проходя мимо, услышал я неожиданно шум и тревожный гусиный гогот. Пришлось остановиться, прислушаться, а потом, подобравшись с опаской к краю обрыва, заглянуть вниз.
По кромке озера шли с длинными палками двое наших норильчан, один из которых был рыж, и по своей, какой-то необычной - морской в развалку походке, был легко узнаваем даже с такого расстояния.
Перед собой гнали они небольшую стайку гусей, направляя ее в эту самую нишу. И скрылись вскоре внизу подо мной.
Через пару минут раздался отчаянный гогот и уцелевшие в той схватке гуси с шумом вырвались на простор, всполошив все огромное гусиное царство.
А далее я увидел то, чего не видел никогда и не поверил бы в возможность такого, не наблюдай подобного явления собственными глазами.
Огромная гогочущая гусиная лава в панике удалялась от берега, стремительно набирая скорость и отчаянно лупя крыльями по воде. А потом вдруг взмыла вверх и, медленно набирая высоту, полетела над озером. Все выше и выше.
Готов поклясться, что это были домашние гуси. Это были совхозные гуси и я видел их здесь каждый день по дороге на работу.
Сделав над озером несколько больших кругов, стая успокоилась и гуси, один за одним, стали плавно опускаться на воду, без остановки переговариваясь между собой, но уже не так тревожно.
Ошеломленный увиденным, я не сразу заметил две быстро удаляющиеся в сторону лагеря фигуры с тяжелыми сумками в руках.
Не трудно догадаться, что и этим вечером гусь был на вертеле и не нарушил давно заведенную традицию.
Через несколько дней пришло время разъезжаться по домам.
Норильчане снялись и уехали поздно вечером. Неожиданно, тихо и незаметно, без проводов торжественных.
На следующий день пришла и нам пора собираться в дорогу.
И только в Москве через пару месяцев узнали мы причину тихого отъезда наших соседей. Не гуси были тому причиной. А уголовное дело за драку на танцплощадке. Кого-то накануне отъезда крепко отлупили они на ней.
А я до сих пор не могу понять, как можно было не заметить в совхозе пропажи такого количества птицы?
И прихожу постепенно к мысли, что жили люди в тех краях настолько счастливо и богато, что гусей только по осени считали.