Мистическая история, рассказанная соседкой – бабушкой Тамарой (хороший сюжет для ТВ3)
Жило-было бабушко Олефтинушко. Хорошее женщино. Богобоязненное и воцерковлённое. Никому зла не делоло.
Однажды пошло оно в поликлинику – народ поглядеть да себе покозать, с другими баобушкоми поругаться, да в очереди постоять. Вволю натусовалося, ажно ноги у ней заболели, а как ноги заболели-то, так домой и воротилося. Открывает ключом дверь, заходит в спальною. Услыхоло вдруг какой-то подозрительный шорох, да шарконье. Спервоначалу подумола оно, что енто еешный котейко Рупьпяйсят безобразит, бологурит, да боломутит.
«Ишь, кисо, играет!» - подумоло бабушко. Заходит оно в спальною, чтобы проучить супостата мохнатого. Заходит оно, значится, и говорит:
- Ну-тко, вылазь, ирод, на свет божий! Хорош уже безобразить, буду над тобою расправу чинить, болобол проклятый!
И в ентот самый момент котейко позоди нее да и замяукоет.
- Да что ж токое-то! Да что ж токое-то делоется-то, а, православные?! – возопило бабушко. – Ежели мое котятко позоди мене мяучить да мурлычить, кто ж токой тады в комноте-то безобразит?!
И стало ей не по себе, ажно душа в пятки ушла, ажно мурашки по спине побежали, ажно жабо в груди зопрыгало.
- Свят-свят-свят! Споси и сохрони мене, матушко Богородице, да и пресвятые угоднички! Никак нечистый али домовой в мою обитель пожаловал!
А под кроватею снова что-то зашаркало да зашебуршало.
«А загляну-ко я под койку - подумоло бабушко, - но прежде вооружусь метелкою али шваброю дабы обороняться от нехристя!».
Так оно и сделоло. Зажамши в правой руце швабру, аки меч булатный, храброе Олефтинушко потихонечку зоглянуло под кровать. А тама тьма египетскоя, не зги не видать! Хоть глоза повыкалывай! И тишина. Затоился, видать, ончутко!
«Возьму-ко я фонарик из клодовой, да засвечу в глоза ироду! Нехай испужается!» - решило бабушко. Как подумоло так и сделоло. Подлегла оно под койку, да фонарик-то и включило! А оттедово на неё два жутких глаза адским пламенем возгорелися. Да зловещее карконье раздалося.
Испугалося Олефтинушко, да виду подовать не хочет. Закричало оно громким голосом молодецким:
- Ах ты, диавольское отродье, исчадье сотоны! Ну-тко, вылазь оттедово на свет божий по добру по здорову, а не то хуже будет!
Стоит и ждет бабушко, а оттедова никто и не вылазит.
- Ну-тко, вылезай, проклятый, коли жизнь тебе дорога! – Ещё грознее повторило женщино.
В ентот самый момент из-под кровати большое взъерошенное вороно, да как вылезет! Пёрьями-то трясёт, клювом громко щёлкоет, угрожает!
- Батюшки-то святы! – Возопило Олефтинушко! – Откель в моей спальной токое чудо-то взялося. Никак через фортку-то и золетело.
Глядь – а форточко-то и заперто. Побледнело Олефтинушко, оторопело от ужосо. Ежели двери-то на засове, форточко-то зокрыто, откель вороне взяться? Никак колдовство! Наверняка, кто-нибудь из соседушек порчу-то и напустил!
- Вот-те на, супостаты окоянные! За кокие-токие грехи да пригрешения но мене напасти эдакие?! Век жила – Богу молилося, согряшало до каялося, никому зла не делоло, и вона на старости лет-то такая оказия приключилося! Что ж делать-то теперь? Надобно ворону енту из квортирки-то изгнать, а не то она все полы да обои обдрищет, мебеля острым клювом-то расковыряет, ущербу всякого нонесёт!
А как от вороны-то избовляться? Сразу видать, что добром-то она и не уйдёт – ишь как нагло зырит, пёрья оправляет, да но корявых лапох подпрыгивоет!
Не хочется Олефтинушке сомой с вороною-то воевать! Больно вид-то у вещуньи грозный да устрошающий!
- Вот пущай котейко с непрошенной гостьей розбирается! Зря его уже десятый год-то кормлю да пою, разными вискасами да китикетами потчую?!
- Исполать тебе, котеюшка-котофеюшка, добрый молодец! Пришла твоя пора себе покозать да мене выручать! Отгрызи-ко ты ентой вороне бошку её поганую, али придуши птицу окаянную! Выбор твой! Но избавь мене от её присутствия! Довай, пошёл! – И подопнуло оно котейко в толстый зад шваброю, ажно как в кёрлинге!
А Рупьпяйсят сражаться с вороною не поспешает – глядит он на бабку, да и говорит человеческим голосом:
- Я отродясь на токое не подписывался! Тебе надобно – так и розбирайся, а мне жизнь дорога! Ты старое – тебе всё ровно помирать скоро, вот и воюй! – да прыснул из комнаты, токмо пятки-то и сверкали.
- Ах ты, ирод – супостат доморощенный, ренегат проклятый! Не ожидало от тебе такой подлости!
А вороно, глядючи на всё это, ещё хлеще зопрыголо и зокарколо, да и рассмеялося сотонинским смехом:
- Не изгнать тебе мене во веки вечные! Останусь-ка я тут жить в тепле да уюте, до конца времен! – И злобно каркнуло, задрало хвост и нагадило приличную кучу, - Не обессудь, бабушко! Не властно я нод своим кишечником – когда зохочет, тогда и опорожняется! А лучше сходи-ко ты на кухню да изжарь мне курочку с масличком, али свининки потуши с овощами да специями!
- Ишь чего зохотело, чудо пернатое! Я в кухарки тебе не нанималося! Позвоню-ко я чичас по телефону-то мобильному – призову сюды МЧС да полицию, излупят они тебе палкоми, да так что место живого не останется!
И позвонило она в МЧС, да полицию, а тама люди токмо посмеялися и ко всем чертям её отправили:
- Что ж звонишь-то нам, дуро ты старое, отвлекаешь от важных дел глупыми выдумками!
Что ж теперь делать-то бабушке – сидит она и кручинится, думушку думную думоет.
Ну, так вот, покручинилось Олефтинушко, погоревало, но ведь дальше жить-то надобно! И вспомнила она про православного батюшку-отца Огофона.
- Позвоню-ка я своему духовному наставнику! Он мужчина видный, сильномогучий да праведный, что твой богатырь земли Русской. Авось, из беды-то и выручит!
- Оле, оле! Енто вы, батюшко?
- Аз есьм отец Огофон. Пошто звонишь, дочь моя?
И поведала ему Олефтинушко о своём горюшке.
«Совсем умом тронулась старая, – подумал Огофон, – ужо вороны мерещутся! Надобно бы ей мозги вправить, а коль не получится, так и скорую вызвать. Пущай лекари с её Альцгеймером разбираются!»
Не прошло и получасу как роздался громоподобный стук в дверь. Со страху вороно с котом в клодовую-то и схоронилися.
- Мир дому вашему, Олефтинушка! Да прибудет с тобою благословение моё! Ну, показывай своё воронище, коль ты ничаво не путаешь.
- Так проходь, батюшко Мегофонушко, в спальную, там ента нечисть затоилося! Изгони её да ко всем чертям в преисподнюю, там ей место самое.
И взошёл отец Огофон в комнату да никого и не увидел.
- Что ж ты шутки шутить изволишь, староя! От важных дел отвлекаешь мене своими дуростями. Никак ворона-то во сне тебе пригрезилась, а ты всё взаправду приняла!
- Вот те крест святой, батюшко Потефонушко, вот ентими самыми глазами я её тут и видала! Как она перьями-то потрясывает, когтями да клювом бряцает, угрозы страшные дурным голосом выкрикивает! Да хоть вон мой котейко Рупьпяйсят свидетелем будет! Кыс-кыс! – Призвала она котеюшко.
А кот, как затоился в клодовой громоподобного баса отца Огофона испужавшись, так оттедова и не ногой.
- Окстись, старое! Так твой котятко уже три года назад, как в бозе почил! Ты сама мне всё пыталося панихиду на него заказать, как на православного! Большие деньги сулила, да отказал я – по чину ему не положено!
- Что ты, что ты, батюшко Громофонушко, ты мене с кем-то путоешь! Мой котейко – Рупьпяйсятушко жив-живёхонек, цельный день консервы да колбасы трескоет, ненасытноя утробушка, да лоток нечистотами заполняет!
А скожу-ко я вам по секрету, что отец Огофон и взаправду нашу Олефтинушку с другой бобулечкой попутол. Та с виду точно такая же, тоже Олевтиною кличут, да токмо через букву в. Этажом ниже проживает.
Так вот у той бобулечки годо три нозад взаправду котейко помер. Кирюшкой звали. На дводцатом году жизни скончался. Горевало оно горевало, и даже ейный сожитель, ветеран войны Спиридоныч от сего горя-то и запил. А как запил, так и стал сущим иродом. Цельными днями ентот пароолимпивец-колясочник нашу Олевтинушку по квортире гонял, насмерть переехать пыталси. Насилу она его, год назад, схоронила. А как схоронила, так свободно вздохнула и поклялася – никаких боле котов да анвалидов в доме не держать!
Так о чём енто я. Значится, батюшка Огофон отругал хорошенько Олефтину, накозал ей истово молиться и почаще в храм наведываться. Окропил святой водой все углы да пороги, изгнав тем самым всю нечистую силу из ея жилища. С тем и откланялси.
А как услыхало воронище, что святой отец покинул сию обитель, так и вылезло из кладовки на свет божий с причитаниями да карконьем. Вслед за ней и котейко Рупьпяйсят выкоробколся. Покудова отец Огофон оглашал зычным басом помещение, котейко да воронище спосоветовались да сговорилися, помирилися да подружилися, дабы супротив Олефтинушки союз держать.
- Слышь сюды, бабко старое! Коли жить я тут собираюся, то и командовать тоже мне придется! Так что, Олефтинушко, коли добром не подчинишься, мы тебе силою заставим! Ведь так, Рупьпяйсятушко?
- Воистину глоголишь, сестрицо- воронушко!
- Так что, иди, сторушко, на кухню, да всё что есть в печи – всё на стол мечи! Новосельице справляем нонича!
Вздохнуло тяжело бобулечко, закручинилось, да делать нечего – пошла волю исполнять супостатскую.
И был пир на весь мир! Приглосило вороно на праздничек своих товарок тьму тьмущую, а Рупьпяйсят соседских котов да кошек! И я на том пиру была, мёд да пиво пила! По усам тякло, да в рот-то и не попало!
Вот и сказочке конец, всему делу венец!