омерзение заметка ad marginem

Николай Бизин
                омерзение (заметка ad marginem)


                И да, в своей автобиографии Жан Маре сожалеет, что выбрал славу и Кокто... Там же он обращается к родителям с таким призывом: «Следите за вашими детьми...»



    Я долго искал эту редакцию. Нашёл её в подъезде Санкт-Ленинградского дома (именно так, Петербург сейчас отдалился) за обычной дверью квартиры. Никакой вывески, никаких указателей. Даже никаких дверных звонков. Я постучал. Авось, что и выйдет (хотя войти  собирался я) из визита, подумалось мне: журнал носил имя Эос. Но мне хотелось другого имени: Юнона.
    Дверь (обычная дверь, не алисино зеркало) распахнулась. На меня прямо и очень недоверчиво (с застарелой недоверчивостью, я бы сказал) взглянули серые глаза на узком белесом лице. Человек (такой же, как и его лицо: высокий, узкий и белесый) спросил:
    -  Что угодно?
    -  Меня пригласили для разговора. Гера пригласила. Богиня и главный редактор.
    -  А-а... - неопределенно выразился человек, но (с олимпийским спокойствием) отступил, пропуская. Я вошёл... Куда? Я не знал, меня вело моё неведение. Само собой, разумеется, что шёл я - внешне - в редакцию и на Олимп; но что есть редакция божественной истины? Любые её правки заканчиваются тем, что у тебя заболит голова, и ты малодушно помыслишь о смерти. Разум здесь ни при чём. Дело здесь - как и везде -  в ирреальной иерархии внешних деклараций и тайных - внутренних - смыслов.
    То есть - в той роли, которую в обществе каждый из нас назначен исполнить. Этим самым обществом и назначен. Колея, так сказать, в пределах коей и существует - так сказать - "свобода".
    Само собой разумеется (при всём при том, что общественная роль разнообразных редакторов, рецензентов, номинаторов на различные должности и премии сродни роли "разводящих" в криминалитете: и оккупантов, и природных населянтов реальных "точек кормления" в любой сфере деятельности, где неизбежна борьба за ресурсы и социальную реализацию), что эта роль чрезвычайно важна; само собой - а это уже исключительно для меня - разумеется, что в исполнении ролей мне важны пути живой души, и только.
    Как себя поведёт душа? Увидим. Раз уж речь о неведении. Именно поэтому я сразу  увидел, что узколицый человек похож на Гефеста. Впрочем, мне не странны были бы и переплетения римского и греческого; пусть он зовётся Вулканом, тоже не плохо.
    Я вошёл и спросил:
    - А где сама Гера?
    -  Здесь (!), - лаконично ответил Вулкан (оказавшийся редактором прозы, кузнецом красноречия). После чего крикнул вглубь Олимпа:
    -  Гера, к тебе пришли.
    И тогда - здесь (!) - встречать меня вышла высокая, красивая и умная женщина. Истинная Гера, подумал бы я, если бы не знал (по её постам в соцсетях) о её наивности в корпоративных издательских играх (она являлась здешним главредом, мифическим образом оказавшись в заветном сидении, совершенно очевидно в неведомых нам корпоративных интригах предназначенном - простите иронию - для другого лица)... Я ей ответил, она меня пригласила, я пришёл.
    -  Здравствуйте. Проходите, я сейчас присоединюсь. - она указала на помещение со столом и стульями. - Кофе будете?
    -  Да.
    Здесь (!) становится необходима аллюзия, для прояснения мутноватой ауры любого издательского дела: Басня Ослы и Зевс, читать в переводе Гаспарова М.
    "Ослы, измученные постоянными страданиями и невзгодами, отправили к Зевсу послов и просили у него избавления от трудов. Зевс, желая дать им понять, что это дело невозможное, сказал: тогда наступит перемена в их горькой судьбе, когда им удастся напрудить целую реку. А ослы подумали, что он и вправду это обещает; и вот до сих пор, где помочится один осел, туда сбегаются прудить и другие.
    Басня показывает: кому что суждено, того не изменить."
    Гера (как и всякая местная богиня, читающая мысли) спросила:
    -  Вы пришли за переменой участи?
    Я улыбнулся:
    -  Вы сами знаете: здесь (!) ничего не изменить. Корпоративная этика.
    -  А личная свобода?
    Я опять (вслух сам себя повторив) ответил:
    -  Вот она: вы пригласили, я пришёл.
    -  Меня заинтересовало то, что вы писали мне в комментах: литературным божкам (иначе, олимпийским разводящим) не важно качество произведения, их интересует лишь польза, которую они могут из вас извлечь. Как то, например: числящимся писателями редакторам необходимы тексты. Ведь иногда даже им (для-ради внутренних игр) требуется что-либо предъявлять.
    Я кивнул. Потом я улыбнулся:
    -  А ещё - кроме помянутого - есть очень даже формальная лирика: например, жениться на литературной даме. В чём смысл подобных корпоративных совокуплений, смею лишь предполагать: через семью прежде независимый автор ставится под контроль.
    -  Да уж, - сказал Вулкан. То, что он был (где-то вне редакции) женат на Венере, казалось бы, не имело отношения к произнесённому мной. Он как раз являлся (напоминаю) редактором не лирики, но прозы.
    -  Итак, кофе сейчас будет. А пока расскажите, как вы пришли к таким выводам.
    Я даже не вздохнул. Хотя странно было бы говорить о явлении литературного негрячества (и прочих договорняков) в отрыве от общественной и экономической ситуации моей родины. Но я буду именно этим и только этим заниматься. Ибо суть данного явления многожды объёмней, нежели плоскости коррумпированного социума.
    -  Вы о моём негативном опыте?
    -  Да. Но только факты.
    -  Хорошо.
    К тогдашнему главному редактору Лакмуса - я бы ласково  обозвал оного Гермесом (греческое, ибо римским  Меркурием будет другой тамошний корпорант; впрочем, для меня они почти клоны) - направил меня сам (!) Громовержец, прежний владыка литературного Олимпа, бог весьма своенравный, но - настоящий и другой сути не имущий.
    -  Погодите, - сказал Вулкан. - Представьтесь, кратко и в красках: чем вы заинтересовали самого (!) Громовержца?
    А здесь и кофе подоспел. Но я не прикоснулся. Моё время пришло. Я сказал:
    -  Хорошо, о себе: я тоже (как и корпоранты) писатель, но я в особом положении. Я двадцать лет пил. Всё, что горит, и со всеми, кто пьёт; причём эшелонами, а не цистернами. Но у любого тела есть предел порочности, я его достиг. Тело настолько одрябло, что зашла речь о том, кто будет исполнять мою карму: я или кто-то другой.
    -  Даже так? - сказал Вулкан. А у Геры  глаза стали огромными: сейчас я выглядел почти преуспевающим (внутренне: умиротворённым) и даже телесно (внешне: моложавым и жилистым) не обремененным недугами человеком.
    -  Даже так, - сказал я. - Я сумел опомниться и даже (!) восстановиться телесно (вы можете видеть: вот я); потом, теперь у меня написано пять романов, две или уже три провести, «льюис-кэрроловских» сказок полтора десятка  и чуть поменьше (численно) статей-метафизик: метафизики творчества, плагиата, "второй щеки" и так далее.
    Тишина была огромна.
    Я продолжил:
    - Ища реализации оного, я обратился через соцсеть к Громовержцу. Ошеломлённый моей наглостью и невежеством, он посмотрел-таки один мой роман и скупо похвалил, после чего сразу же свёл меня с непосредственно с Гермесом (тогда ещё занимавшим лакмусовское кресло главреда) и дал рекомендацию...
    -  И что? - спросил кто-то. Я не разобрал, кто из слушателей; впрочем (возможно) оба: моя история действительно соотносилась с историей булгаковского мастера.
    -  Ничего. Потом Громовержец умер.
    -  Это ложь. Громовержец бессмертен.
    -  Я знаю. Но телесно, увы, он перестал среди нас присутствовать. Разве что на Олимпе  возможно теперь с ним повидаться, но ведь этого никто не избегнет.
    -  Да, - согласились Гера и Вулкан. - Что дальше?
    -  Ничего. Гермес напрямую спросил меня, откуда я такой взялся, со своими романами. А я ниоткуда не брался, я всегда был рядом с вами, в моей параллельной реальности.
    Вулкан согласно закивал.
    -  Потом Гермеса сменил на посту главреда Меркурий, бывший до того главредом Санкт-Издата…
    -  Постойте, - перебил меня Вулкан, проявляя осведомлённость в кадровых делах Лакмуса. - Это ведь через полтора года?
    -  Именно. Всё полтора года я время от времени спрашивал Гермеса о судьбе романа, он вилял ответами (аки глазами блудливыми): дескать, занят, не прочитал.   А это ведь ощутимый, как вы сразу заметили, срок - полтора года. Напоминаю: взявшись из другой реальности и полагая всех олимпийцев клисталлическими богами чести, у меня и мысли дурной не было. Но лишь до тех пор, пока я не пообтерся в трезвых кругах, пообщался с реалистичными коллегами и выяснил, что обладая качественными (но никому неизвестными) произведениями и сам будучи почти что неизвестен, представляю из себя большую ценность… Сам Громовержец когда-то писал, что талантливый литературный негр - большое сокровище для владельца плантации.
    -  А я ведь вас видел в Лакмусе, - сказал Вулкан.
    -  Я вас помню, - согласился я.- Это было на сорок дней Громовержцу. Но это уже другая часть истории: меня пригласила в Лакмус некая литературный дама, причём действовала через другую даму, якобы невзначай. Цели этой первой дабы были определённого, хотя и вполне законного, свойства, и при встречи со мной она их не скрывала, резонно полагая: мне, в моих обстоятельства, некуда деться.
    Гера молчала. Ей было видим неприятно то, о чём я говорил. Но всё было правдой. Даже Вулкан, по должности своей скептически относившийся к любой правде, эту явно не мог отрицает: слишком она была особенной, для того чтобы быть ложью.
    -  И что Меркурий?
    -  Ничего. Небрежно сделал вид, что не в курсе, справился у Гермеса и ответствовал мне, что по мнению гермесову я ни на что не гожусь... Что совсем не означало мою негодность. Понимаете, во всей этой истории нет прямоты, сплошные полутени, недоговорённости "о само собой подразумеваемом". Вот только я, опять-таки из-за моих обстоятельств, не всё сразу понимал. Был глуп и наивен, потому практически обречён той роли, что мне отводилась
    -  Но вам же сказали, что не годитесь, - сказала Гера.
    -  Вам ли не знать, что есть для олимпийцев мысль изреченная? Сам громовержец писал, что сто долларов способны решить многие искусствоведческие споры. Меркурий, ранее заявивший мне о моей непригодности, тотчас добавил, что готов самолично мной заняться и всё мне о дальнейшем объяснить. Но я отказался...
    ...-  Погодите, погодите, - сказал тогда Меркурий, явно таких моих слов не ждавший.
    -  Что ждать? - сказал я. - Всё сказано.
    -  Нет, погодите!
    -  Извините, не буду.
    Ошеломление моего (до того вальяжного) собеседника было объяснимо: я вёл себя неправильно. Выгоды, которые можно и должно было (по его мнению) из меня извлечь, уплывали.
    -  Погодите... Надо договариваться...
    -  Простите, нет.
    Я положил трубку...
    Вулкан подумал (а я чутко услышал):
    -  Верно, с главредом Санкт-Издата никто ещё так не поступал.
    Но Геру, скорей всего, интересовала история с литературной домой, у которой на меня были планы. Я ей мысленно (то есть молча) рассказал:

    Говорит литературная дама:
    -  Зачем вы пишете? Должна быть от этого польза, - вот они, полутени: кому польза, не этой ли даме? Очевидно, польза - ей: выйдя в мир из мастерской, мы вышли из мира, в котором душу возможно положить за други своя. Впрочем, положить здесь - тоже можно (точнее, не положить, а продать); известно, нам можно всё, но не хватает сил за это всё отвечать; если продаёшь душу, знай: всё равно её никто не купит (купят тело), а вот у тебя души не будет.
    -  Пишу, чтобы жить жизнью живой. Именно тексты мои оставили меня в моей жизни, которую тело моё старательно губило.
    Скептически улыбнулась, она - молча - сделала предложение.
    Я - не менее молча - не принял.
    -  То есть, вы отказываетесь, - сказала литературная дама. - Очень жаль. Тогда знайте: у вас нет вариантов на социальную и корпоративную реализацию. Ещё раз подумайте.
    Я не ответил. Мне нечего было сказать.
    -  Хорошо. Может, мы с вами встретимся на каком-нибудь мероприятии. Тогда я дам вам ещё один шанс.
    -  Я не хожу на мероприятия. «Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не стоит на пути грешных и не сидит в собрании развратителей, но в законе Господа воля его, и о законе Его размышляет он день и ночь!»(Пс. 1:1-2).
    -  Очень жаль.

    Это всё полутени. На свет никто не выходит, прямо не скажет. Потому Вулкан (который тоже был корпорантом и не мог не знать того, о чём я говорил) прямо меня спросил:
    -  Почему вы не договорились с Меркурием? Он очень хороший и влиятельный редактор и переговорщик. Вы могли (как Жан Маре) получить хороший старт.
    -  А зачем? И, главное, куда? Благодаря моей ситуации я вне системы: принудить меня нельзя. Я работаю, зарабатываю немного, но мне хватает. И (ещё более главное) не люблю я этого, - здесь я сделал движение, показывая: всего этого.
    Секунда молчания. Я сказал:
    - А ещё: в догорняках всегда есть подвох. Ибо все считают себя в своём праве: правыми, а не подонками, - потом, помолчав, добавил для Геры:
    -  А с литературной дамой ещё проще: женщину надо либо обожествлять, либо с ней расставаться. Некого там было обожествлять.
    Вулкан помолчал.
    -  Ладно. Оставьте нам тексты. Мы решим. А теперь нам надо работать.
    -  Хорошо, - сказал я, улыбнулся красивой богине Гере и ушёл.
    Действительно, о чём говорить? Всё ясно, и ясность эта смертельна для литературы.

    p. s. Ирреальная иерархия, взгляд со стороны, почти из космоса. Жизнь дана человеку, чтобы он жил. Жить же человек желает, не утруждаясь лишним, и это - существенное добавление: избави меня, Господи, от всего, что мешает мне быть таким мной, каким я себя мню. Если мнящие о себе человеки (ослы у Эзопа) сбивается в трудовой коллектив, то за тем лишь, что у них есть основания полагать:
    а) Что совокупность «напрудений» позволит повысить суммарную стоимость данного продукта (или создаст такую иллюзию) для потребителей (ежели для нас - то в реале, а у Эзопа - перед ещё более реальным для него Зевсом).
    б) Что полученное в результате таких творческих соитий количество продукта, в свою очередь, облегчит его нахождение и его потребление теми, кто нуждается в «ослиных напрудениях"; что (в свою очередь, как без иерархирования?) ещё более повысит личностную и социальную ценность владельца конечного продукта.
    в) Что трудовой (черновой) коллектив помянутых «ослов» должен быть составлен из некоторого гордых (мнящей о себе) личностей, готовых для-ради каких-либо своих целей передать свои «напрудения» одноименному обладателю бренда. И что именному обладателю бренда такая торговля коллективными "напрудениями" даст даже больше, нежели материальные блага: иллюзию социальной самореализации.
    Впрочем, разве весь мир не иллюзия?
    И разве не из иллюзии нами сотворена вся наша реальность?
    Вопрос риторический. Разумеется, его можно задавать и задавать с ослиным упрямством. Но (на самом деле) в такой его формулировке нет ничего нереального: «ослы» слагают свои иллюзии («напрудения») и получают реальный результат. Итак, есть реальность кооперации: один «осёл» предъявляет себя как торговую марку (успешно помочится), и к нему просто-напросто обязаны (если хотят успешно продавать свой продукт) присоединиться остальные «ослы»; не будем говорить об Акунине или Донцовой, не будем говорить даже о Леониде Ильиче с его Целиной и Малой землей; в любом данном случае конечный продукт такого негрячества и таких договорняков есть явление прикладное, и его производство (одним ли кустарем или кооперативом кустарей) относится не к области искусства, а к сфере обслуживания.
    Это нормально. Жизнь дана человеку, чтобы он жил. В конце-концов, возьмем Александра Дюма-отца. Не правда ли, прекрасный (и предъявивший блестящий результат) пример для подражания.
    Но есть другая сторона медали: судьба «осла». Предположим его «вещью одушевлённой». Тогда, с одной стороны - истина анонимна, и у вечности ворует всякий; если же рассмотреть (это другая торона) процесс совокупления "напрудений" как просто технологию, как логистическую совокупность "шагов" к "нужному месту" (издательству - книготорговой сети - социальному признанию), а напротив - в основе которой лежит умная молитва (писательство как аскеза именования, ведущая свою историю от Адама и Евы в Раю, когда они стали давать имена вещам), то никакая внешняя физиология процесса не унизит совершаемого человеком чуда…
    То есть ослу вольно прудить или для себя, или для редактора. Ведь Бог поругаем не бывает, как и то, что совершается по воле его.

    И всё-таки какое омерзение - эти ваши совместные напрудения!