Глава 1
Я проснулся за полчаса до будильника и, притворяясь спящим, скосил глаза на соседнюю подушку: пусто. Прислушался к звукам в квартире: тихо. Значит, Ленка уже уехала. Ну что за удивительная женщина попалась мне! Ничего ей от меня, кроме хорошего секса, не надо. Как и мне от нее. На всякий случай, чтобы убедиться, что она действительно уехала, я, крадучись на цыпочках, обежал свою небольшую квартирку. Фух – никого!
Нет, с Ленкой мне определенно повезло. Это вам не манерная Марго или глупышка Настенька, и уж тем более не хозяйственная Дашка с выраженными матримониальными планами. Ленка другая: самостоятельная и самодостаточная. Правда, на пять лет (как она говорит) старше меня, но мне это даже нравится. Проблем с ней никаких. Не то что с юными барышнями, норовящими попасть под мою опеку или поселиться у меня.
Вернувшись в спальню, я с мстительным удовольствием выключил будильник — сегодня, брат, ты даже не пикнешь! Ненавижу эту мерзкую морзянку «ту-ту-ту-ту-пи-пи-пи-пи» так же, как в армии ненавидел катапультирование из коек под истошный крик дневального «Рота, подъе-е-е-е-ем!»
Я раздвинул шторы, и утреннее солнце влилось в комнату. Наконец-то лето! Не календарное, а настоящее, жаркое лето. Я, как солнечная батарейка, заряжаюсь от него энергией и хорошим настроением. Не зря так много говорят о солнечной радиации - есть у нее побочный эффект в виде эйфории. С высоты пятнадцатого этажа я смотрел на окна соседних домов. Сейчас там, в крохотных мирках за стеклом и бетоном, просыпаются люди и, потягиваясь и зевая, лениво совершают череду утренних процедур. Потом они будут спешить на работу, впихиваться в автобусы, маршрутки, вагоны метро и, упершись в гаджеты, дружно трястись, совпадая с вибрациями транспорта.
А я? Я сяду на свой «харлей» и, наслаждаясь скоростью, встречным ветром и рокотом мотора, помчусь, сливаясь с дорогой, на любимую радиостанцию, где вот уже почти два года работаю ведущим. Здравствуйте, люди! Это я, Серега! И сегодня я расскажу вам о лучшем в мире коктейле. Его рецепт прост: смешайте в равных пропорциях солнце и теплый воздух — и наслаждайтесь хорошим настроением. Счастье — здесь и сейчас. А лето, как поется в одной песне, это маленькая жизнь.
Глава 2
А ведь еще два года назад я так же, как все, неохотно просыпался, вяло шлепал на кухню, ел приготовленный женой завтрак, отвозил сына в сад и ехал на нелюбимую работу менеджера по продажам строительной техники. Я, гуманитарий, продавал строительную технику и оборудование! Даже в страшном сне такое невозможно представить. А я работал и усердно торговал бульдозерами, ямобурами, самосвалами, автовышками, экскаваторами и низкорамными платформами. В какой момент я начал делать то, что не люблю, — я не заметил. В какой момент моя жизнь превратилась в колесо, а я в белку в нем — я не понял. Я только вдруг осознал, что всё это свершилось. А осознал я это совершенно неожиданно на прогулке с сыном.
Антохе было тогда пять лет. Мы гуляли в парке и увидели нарядного пони. Синяя соломенная шляпка с ромашками на печальной морде и красный бант на рыжем хвосте. Антоха подергал меня за руку и просительно заглянул в глаза. «Хочешь прокатиться?» — спросил я. «Ага!» — просиял он. Я водрузил его на пони, и Антоха радостно замер в предвкушении приключения. Симпатичная хозяйка дрессированной лошадки дернула уздечку, и пони равнодушно тронулся в путь.
Антошка довольно улыбался. Пони покорно шел, и морда его выражала уныние. Хозяйка придерживала его за уздечку и следила, чтобы он не отклонялся от заданного маршрута. А меня вдруг осенило: да я такой же пони! Бреду каждый день по замкнутому кругу. А мне ведь только тридцать один! Когда я успел превратиться из скакуна в унылого пони? Куда делся тот активный пацан с наполеоновскими планами на жизнь? Куда вообще все делось?
Прогулка на пони закончилась. Я снял сына с лошади и спросил:
— Тебе понравилось?
— Не-а, — ответил Антоха.
— Почему?
— Неинтересно и скучно!
«Неинтересно и скучно». Устами младенца, как говорится…
Куда делись наши друзья и веселые вылазки в выходные? Куда делась моя нежная, сексуальная Наташка? Куда пропали наши романтические вечера, велосипедные прогулки, совместное чтение в постели с согласованным переворачиванием страниц? Куда все исчезло? Во что превратилась моя жизнь?
Вспомнился вечер, когда я принес домой нашумевшую книгу и хотел по старой привычке почитать ее перед сном вместе с Наташкой. Пока она укладывала Антошку спать, я устроил все, как раньше: включил бра, насыпал в большую миску чипсов и стал ее ждать. Она вошла в комнату и, широко зевая, не глядя на меня, рухнула в кровать.
— Наташ, я классную книгу купил. Давай почитаем, как раньше! — предложил я, а она ответила:
— Не, Сереж, читай один. Я Антошке уже начиталась.
Тогда я отложил книгу и прижался к ней, но она недовольно заерзала, отодвинулась и устало промямлила:
— Ой нет, Сереж, только не сегодня!
Она отвернулась, накрылась одеялом с головой, а мне стало обидно. Я все понимаю. Мы оба работаем, устаем. Сын требует постоянного внимания. Мы копим на новую квартиру, новую машину. Проблемы, обязательства, бесконечная вереница «надо то, надо это, надо пятое и десятое»… Но неужели эта бесконечная вереница скучных дел и есть теперь моя жизнь? Было стойкое ощущение, что какой-то пьяный стрелочник переставил по ошибке рельсы — и я покатился в другой пункт назначения. В какой момент я умерил свои мечты, амбиции и себя самого? Может, мне надо сойти с поезда?
Жена прервала мои размышления тихим:
— Сере-е-еж…
Я обрадовался ее зову, как спасению. Я даже успел устыдиться всего того, о чем только что думал. Вот же я сволочь! Быт меня, видите ли, заел! Вот она, моя Наташка, лежит рядом, а в другой комнате спит Антоха – мои родные люди, которых я люблю больше всех на свете. Что мне еще надо? Работай, живи для них, делай их счастливыми и будет тебе счастье! Я повернулся к жене, обнял ее и спросил с надеждой:
— Что, Наташ? — Мне так хотелось, чтобы она тоже повернулась ко мне, обняла, сказала что-то такое, что поддержало бы меня, рассеяло дурацкие, предательские мысли. Ей стоило чуть-чуть направить уздечку, чтобы я вернулся на заданный маршрут и уже веселее бежал по очередному кругу.
— Я там на кухонном столе оставила список, — сонно сказала жена, не поворачиваясь. — Заедь завтра, пожалуйста, в магазин, купи все, ладно?
— Ладно, — обиженно пообещал я и отвернулся.
— Сереж?
Сердце мое холодно стукнуло в ответ:
— Да?
— Выключи свет, если не читаешь.
Я выключил свет и услышал в ответ засыпающее:
— Спасибо! Спокойной ночи!
«Спокойной ночи!» Да неужели вся эта рутина и есть моя жизнь? Чем больше я думал об этом, тем больше раздражения копилось во мне. Работу свою я не любил. Но она приносила хорошие деньги. Я ощущал себя Гулливером, связанным по рукам и ногам лилипутскими целями: работать, копить, покупать.
Наташка тихо посапывала, а я, закинув руки за голову, смотрел в темный потолок и увязал в сомнениях. Правильно ли я живу? Для чего? Что делать? Вспомнилось, как в двадцать лет я мечтал купить «харлей» и рассекать на нем по ночным улицам города. Но тогда не было денег. Сейчас деньги есть. Но куплю ли я его? Вряд ли. Он не вписывается в нашу жизнь и планы. Байкерская майка с черепом, которую подарила Наташка на день рождения — вот всё, что есть у меня от мечты. В горле, как в детстве от затаенной обиды, встал горький ком, а в глазах защипало.
Глава 3
Следующий день оказался знаковым. Так я это расценил. Утром я отвез Антошку в садик и, подходя к машине, услышал рокот, который заставил громко стучать мое сердце. Мимо, сливаясь мощью и тяжестью с дорогой, промчался «Харлей-Найт-Род». С острой завистью я проводил его взглядом и сел в свой «опель». В глаза бросился забытый на переднем сиденье шарфик сына и список продуктов к ужину.
В ушах еще звучал рев «харлея», в глазах блестело его вороное покрытие, и этот шарфик вкупе с хозяйственным списком показались мне насмешливым приговором моей жизни. Я в болоте. «Так, поели, теперь можно и поспать. Так, поспали, теперь можно и поесть». Я жаба из «Дюймовочки». Надоела такая жизнь. Надоела такая работа. Надоел этот «опель». Бунт рос во мне. Я еще молодой. Пусть будет неправильно. Пусть будет больно, но так большое нельзя. Надо что-то делать. Я не должен бояться. Я должен выйти на своей станции. Я должен свернуть с этого пути.
И я свернул. Сначала, как водится, налево. А потом все само покатилось. У меня появилась Катька, с которой меня очень скоро застукала в кафе соседка. И нет чтобы промолчать, так нет — помчалась в тот же вечер к Наташке и настучала, что видела меня с любовницей. Ну промолчи ты — глядишь, и семья сохранится! Не понимаю я эту женскую дружбу. Вот если бы я увидел соседку с любовником, то точно не стал бы бежать к ее мужу. Не мое это дело. Но что тут рассуждать? Благодаря правдолюбию соседки наша семейная жизнь раскололась, и лед тронулся.
Конечно, я пытался объяснить жене, что никто мне, кроме нее и Антошки, не нужен. И это действительно было так. Но как объяснить жене, что наша жизнь со всеми ее неинтересными обязательствами осточертела мне? Как объяснить, что я хочу бросить нелюбимую работу, за которую платят много денег? Как объяснить, что изменилось всё — мы сами, наши разговоры? Да мы просто забыли, какими были когда-то! Мы забыли друг друга! Как объяснить, что все эти повседневные обязательства висят на мне тяжелыми гирями? Как сказать, что вместо борща хочу глоток свежего воздуха? Нет, борща я, конечно, тоже хочу, но свежего воздуха — больше. Мне просто надо было разобраться во всем, побыть в одиночестве, пожить одному.
Я и себе-то не мог объяснить, как такое возможно: я люблю жену и сына, но хочу жить отдельно от них. Как объяснить жене, что любовница Катька ничего, ну ни-че-го, кроме дурацкого самоутверждения, не значила для меня. Наташка долдонила: «Как ты мог!», твердила, что не простит мне измену, больше не верит мне и видеть не хочет. Она замкнулась, не разговаривала со мной, тихо плакала, страдала.
Я чувствовал себя скотом. Но не столько из-за того, что причинил ей боль, сколько из-за того, что в душе ждал, когда она наконец выгонит меня и я останусь один. И однажды она попросила меня уйти. И я ушел почти с чистой совестью, успокаивая себя тем, что это же я не сам ушел. Это же жена меня выгнала. Вроде как и ответственность за уход из семьи не на мне лежит. Я вроде как пострадавший! Рефлексирующая сволочь я, короче. Понимаю свою подлость, но… на душе легче.
Разводиться мы не стали. Просто с тех пор живем порознь. А мне это только на руку. Слава богу, Наташке хватило ума не настраивать Антошку против меня. Вообще, Наташка, конечно, хорошая. И, по большому счету, я люблю ее и сильно виноват перед нею. Просто мне надо разобраться в себе.
Глава 4
Через месяц после ухода из семьи я уволился с работы и уехал в Перу. Почему в Перу? Не знаю. Мне было все равно. Лишь бы на край света, в древние цивилизации, туда, где когда-то все зарождалось, а потом погибло. Чем трагичнее, тем лучше. Я поехал к инкам, в высокогорные пустыни и заснеженные Анды. Я трогал руками застрявшие в вершинах гор облака, смотрел на каньоны, наблюдал свысока полет хищных птиц, слушал свист ветра, бродил средь остатков исчезнувших миров, прикасался к древним камням, деревьям, и душа моя наполнялась торжественным одиночеством. Но осмысление жизни не приходило. В душе было пусто. Как в воздушном шарике.
В Перу я случайно услышал о дороге смерти, которая находится в Боливии, и решил, что должен непременно пройти по ней. Я загадал, что если сделаю это, то в моей жизни произойдут перемены к лучшему. И я поехал в Ла-Пас — самую высокогорную столицу мира, которая мало того, что располагается на высоте три тысячи шестьсот метров, так еще и находится в кратере древнего вулкана.
Узкая дорога смерти была выдолблена в горах парагвайскими военнопленными в тридцатых годах прошлого века. Она начинается в джунглях Амазонки на высоте тысяча двести метров, проходит по краю горного хребта в глубоком каньоне и заканчивается на высоте четыре тысячи шестьсот пятьдесят метров. Устрашающее название дорога получила за ненасытность человеческими жизнями: ежегодно на ней погибало около двухсот человек. Так продолжалось до 2006 года, пока не построили новую дорогу, а старая стала служить негласным туристическим аттракционом. Вот на этой-то дороге смерти у меня и произошла встреча, изменившая мою жизнь.
Я купил велосипедную экскурсию. Таких смельчаков, как я, набралось шесть человек. Группа состояла из американца, француза, испанца, израильтянина и двух русских — меня и Алексея, с которым мы болтали по пути, пока раздолбанный минивэн доставлял нас из Ла-Паса на верхнюю точку дороги. Наш гид вещал что-то на языке, который он самонадеянно считал английским, но никто, даже американец, не понимал его. Забавно все начиналось.
На высоте четырех с половиной километров нас встретил туман и холод. Было сыро, мрачно и зловеще красиво. Внизу простирались горы, поросшие тропическим лесом. Нам раздали защитную одежду, шлемы, велосипеды, и мы стремительно покатились по асфальтовому спуску вниз. Первая часть маршрута оказалась легкой и не страшной. Трасса была узкой, но с отбойниками. Байк ехал отлично, и я даже успевал любоваться красотами. Первая тысяча метров была пройдена быстро. Мы сделали остановку и, бодро обмениваясь впечатлениями, чувствовали себя крутыми, бесстрашными мужиками. Но тут оказалось, что пройденная трасса — это так, разминка, подступ к дороге смерти, которая начиналась через восемь километров. Нам следовало вновь погрузиться в автобус, чтобы доехать до нее.
Через двадцать минут мы высадились на узкой грунтовке шириной не более трех метров. Справа шла отвесная скала, слева — отвесная пропасть в полкилометра. Так вот ты какая — дорога смерти! Гид добросовестно проводил инструктаж на непонятном языке, активно жестикулировал и страшно выпучивал глаза, что, видимо, означало, что нам следует быть осторожными. Да тут и без гида все было понятно: перед нами стелилась вниз усеянная булыжниками дорога — узкая, скользкая, с крутыми поворотами под девяносто градусов. Дорога в один конец. Ха! То, что мне надо.
Мы тронулись в путь. Микроавтобус поддержки ехал сзади. Каменистая дорога была сырой, с двумя более-менее твердыми колеями. С отвесной стены местами капала и собиралась в глинистые лужи вода. Периодически дорога сужалась до двух метров. Слева зияла нереальная пропасть, поросшая непроходимыми джунглями. По обочинам часто встречались кресты. Жутко уставали руки, и от постоянных наездов на камни болела пятая точка. Но было захватывающе красиво и азартно.
Мы сделали остановку, чтобы сфотографироваться в самом живописном месте трека, где обрыв составлял тысячу двести метров. Я глянул вниз, и у меня закружилась голова. Наверняка от разреженного воздуха. Интересно, за сколько велосипед долетает до низа? А если с велосипедистом? Вот на черта я ввязался в эту авантюру? Я же высоты боюсь! Но адреналин, братцы, скажу я вам — это «грит имприсён», как выражается гид, или большое впечатление — по-нашему.
Мы вновь сели на байки, и я решил обогнать Алексея, ехавшего за французом. Мне это удалось. Тогда я решил обогнать и француза. Буду ехать первым и никому не буду смотреть в спину! Дорога шла неуклонно вниз. Впереди виднелся поворот. Я обогнал француза до поворота, а потом, плавно притормаживая, повернул. И тут передо мной, как черт из табакерки, возник полуметровый булыжник, в который я и врезался, сделав сальто вместе с байком. Я бухнулся на дорогу, велик съехал вниз метров на пять, а я лежал и мысленно проводил инспекцию частей своего тела. Руки-ноги двигаются, глаза моргают. Вроде жив.
Надо мной простиралось андское небо, а по нему тихо и торжественно плыли, как океанские лайнеры, большие и белые облака. Красиво и покойно. Вот так, наверное, лежал под Аустерлицем Андрей Болконский. «Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! Все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его». Этот монолог мы учили в школе наизусть, поэтому я хорошо помнил его. Вот, пригодился…
Тут подоспели гид и группа. Они в ужасе склонились надо мной: жив ли этот ненормальный русский? А я был живее всех живых — защитные щитки и шлем были изрядно поцарапаны, но сработали на сто процентов. Свою порцию адреналина я получил. Мне заменили велик, и мы продолжили спуск. Я ехал и вспоминал, как совсем недавно лежал на земле и не понимал, жив я или мертв. Какое-то странное спокойствие овладело мною тогда. Я словно плыл между небом и землей в неведомый простор, которому нет начала и конца, и нет названия. И было так хорошо. Как будто я обрел гармонию с собой и миром. Неужели для того, чтобы успокоиться и что-то понять, нужно было приехать на край света и сильно долбануться о камень на краю пропасти? Без этого никак?
Я ехал и вспоминал свою жизнь. В шестнадцать я трепал нервы матери и остервенело искал смысл жизни. В двадцать шесть казалось, что нашел его. В тридцать — что потерял. Я спускался по краю пропасти, которая забрала тысячи жизней (они сигналили о себе памятными крестами вдоль дороги), и думал о том, что тело мое могло бы сейчас лежать на дне обрыва, а душа парила бы в небе, как воздушный шарик. Куда бы она полетела? К Наташке и Антошке — посмотреть, как там они? К маме? Папе? Наташка вышла бы вскоре замуж. Антошка когда-нибудь перестал бы скучать по мне, и я превратился бы для него в далекое, мутное воспоминание. Только мама плакала бы и горевала обо мне. А отец? Он, наверное, носил бы тяжелый камень в груди. А, может, и сейчас он носит булыжник с собой.
Что есть наше прошлое, настоящее, будущее? Жизнь, оказывается, действительно висит на волоске! Получается, живи здесь и сейчас и будь счастлив? И никаких терзаний? «Все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его»?
С каждым метром вниз становилось все теплее. Наконец мы добрались до последней точки маршрута, приняли душ, пообедали, выпили и разговорились на интернациональном языке жестов и взаимных симпатий. В Ла-Пас мы возвращались на том же микроавтобусе. Адреналиновые приключения были позади. Напоследок нам выдали по футболке «Я выжил на дороге смерти», и теперь я был обладателем двух брутальных маек — с черепом и дорогой смерти, на которой я действительно выжил. Оставалось только купить «харлей». Футболка, между прочим, оказалась очень кстати — у меня как раз закончились чистые вещи.
В салоне автобуса громко играл латиноамериканский рэп. Я был немножко пьян и немножко счастлив, а от этого я был весел, шутил, болтал на смеси русского, английского и хорошо забытого французского. Я подружился с американцем и израильтянином, французу спел куплет «Марсельезы» (правда, на русском языке), испанцу перечислил знаменитых игроков «Севильи», «Реала» и «Барселоны» и в результате мы все пили за дружбу и мир во всем мире.
Мой соотечественник Алексей поинтересовался, кем я работаю, и я честно отрекомендовался: безработный гуманитарий в активном поиске себя, смысла жизни и интересной работы. «А у меня, кажется, есть что предложить тебе», — сказал он и не ошибся. Выяснилось, что Алексей работает генеральным директором известной радиостанции, которая открывает свои представительства в регионах России. Он предложил мне работу. В другом городе. Что было только на руку мне. Он также предложил мне достойную зарплату и съемную квартиру за счет компании. Ну не удача ли это? О небо, мне начало везти!
Я уехал работать радиоведущим. С Наташей мы решили сказать Антошке, что папа уезжает в длительную командировку, но будет обязательно приезжать к нему. Ни о каком расставании родителей он не знал и был по-детски счастлив и беззаботен: у него есть папа и мама, просто папа работает в другом городе. Так два года назад началась моя новая жизнь.
Работа мне нравится. Болтать на разные темы, беседовать с интересными людьми, узнавать много нового, да еще и получать за это приличные деньги, — отлично, не правда ли? Полгода назад сбылась моя давняя мечта — я купил «харлей». Что тут сказать? «Лоу-Райдер», если кто понимает в мужском транспорте, в представлениях не нуждается. Все у меня хорошо. Одно жалко — сын взрослеет без меня. Уже в первый класс пошел. Мы треплемся с ним каждый день, как девчонки. Ну и, конечно, я часто приезжаю к нему.
Наташка похорошела. Веселая такая стала, прям светится вся. Иногда у меня даже что-то вроде ревности появляется. Прям вот как заведется какой-то моторчик в груди и так и перекручивает все внутренности, как в мясорубке. И нет-нет да и возникнет мысль: у меня никого, у нее вроде тоже — может, снова сойтись? А потом подумаю: зачем? Так тоже неплохо. Но вспоминаю жену часто. Иногда так хочется зарыться в ее пушистые кудрявые волосы, прижаться губами к шее и почувствовать ее тепло и запах. Она такая родная! А волосы у нее кудрявые от природы, между прочим. Это вам не накрученные кукольные букли.
Завтра у меня два выходных и я полечу к сыну. У него каникулы. Мы договорились сходить в парк покататься на аттракционах, а потом в кино. Скорее бы завтра! Я жутко соскучился.
Глава 5
И вот я лечу к сыну. Время в пути — час десять. Втыкаю беруши и засыпаю. От аэропорта до дома — полтора часа. Почти через три часа звоню в дверь и слышу, как Антошка радостно вопит: «Ура, папа приехал!» Наташа открывает дверь, и сын прыгает на меня с разбега, вжимается, как обезьянка, и целует. Во мне все тает, и скупые слезы рвутся наружу. Как штангист, я приседаю вместе с сыном, ставлю рюкзак на пол и нашариваю рукой подарок — вожделенного спинозавра ручной работы в его коллекцию динозавров. Антоха отлипает от меня и восторженно рассматривает игрушку, а я краем глаза ловлю красивые Наташкины ноги в туфлях на высоких каблуках. Куда это она намылилась, пока я буду с сыном?
— Ну, мальчики, я вас оставляю. Еда в холодильнике. Пока! — Она чмокнула Антошку на прощание, салютовала мне рукой и ушла.
— Куда это она, не знаешь? — что-то мучительно-неприятное вроде ревности шевельнулось во мне.
— Не, пап, не знаю, — беззаботно ответил сын, с интересом заглядывая в пасть спинозавру и ощупывая пальцем его острые зубы.
Я проголодался и заглянул в холодильник. Ай как приятно! Мой любимый борщ с котлетками!
— Будешь? — спросил я Антона.
— Не-е-е! — затряс он головой. — Давай лучше в парке поедим!
Я усмехнулся про себя: «Странные мы, мужики, люди: вкусная домашняя еда в изобилии, а нас тянет поесть в парке». Но это уже не про меня. Я лучше дома пообедаю. Общепитовская стряпня у меня поперек горла стоит.
В парке было много народа. Это и понятно — школьные каникулы. Дети гуляли кто с родителями, кто с бабушками и дедушками, а кто по отдельности: только с папой или мамой, бабушкой или дедушкой. Так вот мы, эгоистичные взрослые, лишаем детей полноценных семей.
Я сам вырос без отца. Он влюбился в какую-то, по выражению матери, шалаву и ушел от нас, когда мне было восемь. Мать яростно ненавидела новую жену и детей отца, запрещала ему видеться со мной. Все плохое, понятное дело, было у меня от отца, а хорошее — от нее. Плохого, разумеется, было больше — я был «копия отца».
Лет в пятнадцать я встретился с отцом. Мы долго и много говорили о разном, но душевной близости не возникло. Напротив меня сидел хороший, умный, но чужой дядька, готовый при необходимости помогать. Есть в жизни вещи, которые должны происходить в свой час. Наша встреча опоздала на несколько лет.
Душевная близость с матерью тоже постепенно исчезала. Мать старательно заботилась обо мне, кормила на убой и воспитывала, воспитывала, воспитывала. А мне надо было, чтобы она слушала меня, понимала, поддерживала. Своими бесконечными нравоучениями она вбивала мне мысль, что я хоть и не самый достойный представитель человечества, но она единственная, кто по-настоящему любит и всегда будет любить меня. Ребенком я очень боялся потерять ее любовь: ведь тогда меня вообще никто не будет любить. С возрастом, слушая ее рассуждения, аргументы и доводы, я стал лучше понимать, почему ушел отец.
Члены нашей семьи были несовместимы, как лебедь, рак и щука из басни Крылова. А ведь каждое из этих животных по-своему замечательно и выполняет свою природную функцию. Просто они говорят на разных языках и не уживаются вместе. Кажется, это Эйнштейн сказал: «Все мы гении. Но если вы будете судить рыбу по ее способности взбираться на дерево, она проживет всю жизнь, считая себя дурой». И вот теперь вопрос знатокам: стоит ли сохранять семью, если ее члены разные? Или это такой своего рода крест, который каждый должен смиренно и достойно нести всю жизнь? Где правда? Что верно? Надо как-нибудь обсудить эту темку в эфире.
Вдруг Антошка дернул меня за руку и радостно сообщил:
— Пап, смотри! Вон там Лена из нашего класса!
Я посмотрел на сына и понял, что это не просто Лена. Это — ЛЕНА. Девочка, которая нравится моему сыну. Симпатичная такая. Интересно, в кого превратится эта Лена лет через двадцать?
— Ну иди поздоровайся с ней и ее бабушкой. Я тебя здесь подожду.
Антошка побежал к ним. Я смотрел в его удаляющуюся худую спинку. Почему-то подумалось, что хорошо бы записать его на плавание. Красивая фигура будет. Но водить его на плавание некому. Моя мама после моего ухода из семьи резко охладела к Наташке и с Антошкой виделась крайне редко. Водить внука на плавание несколько раз в неделю — это точно не для нее. Наташкины родители живут в другом городе. Наталье вообще повезло со мной: провинциалка выскочила замуж за москвича и получила московскую прописку. Так считала моя мама. Она мечтала, что в университете я познакомлюсь с москвичкой из приличной, интеллигентной семьи и женюсь на ней. Но я, как всегда, подвел маму. «А я тебе говорила, что Наташа не пара тебе! Когда ты только научишься слушать меня!» — торжествовала мама после моего ухода.
Антошка подбежал к Лене и ее бабушке, обернулся, ткнул в мою сторону пальцем, и я натянул приветственную улыбку, поднял руку и кивнул всем. Ожидая Антона, я разглядывал публику и вдруг увидел пони. Как и два года назад, он шел по небольшому кругу. Только сегодня его голову украшал яркий цирковой пучок из перьев, а на спине воздушным облаком сидела, как принцесса, маленькая девочка вся в розовом. Умилительная картинка. Здравствуй, мой понурый друг!
Внезапно мне стало грустно. Что изменилось в моей жизни? Я обрел мнимую свободу и теперь нарядно гарцую по другому, большему кругу? Вот только душа моя оказалась привязанной к тому маленькому кругу, в котором я брел, как пони. Снова замкнутый круг получился.
«Господи, вразуми ты меня, бестолкового, наконец!» — обратился я к небу и поднял голову. На небе светило солнце, а я вдруг подумал: вот стою я на земле. Земля вращается вокруг Солнца. Тоже по кругу, между прочим, вращается. Как я и пони. У Земли есть центр тяжести, который не позволяет ей сойти с круга. И не дай бог, Земля ускорит свой ход или изменит центр тяжести — слетит на хрен с орбиты вместе с нами, и посыпимся мы в бездну Вселенной, а инопланетяне будут смотреть в небо и думать: «Какой красивый людопад!» Ну уж нет, пусть лучше Земля продолжает спокойно крутиться вокруг Солнца еще миллионы лет. А Солнце пусть крутится еще вокруг чего-нибудь. А это чего-нибудь — еще вокруг чего-нибудь. И так далее. Всё во Вселенной крутится вокруг чего-то. Получается, что замкнутый круг —совершенство природы. Как всё просто, оказывается, устроено. Вот я во всем и разобрался.
Антошка позвал меня к себе. Я подошел и узнал, что они с Леной договорились вместе кататься на аттракционах. «Так веселее будет, пап!» — радостно сказал сын, просительно заглядывая мне в глаза. А я-то думал, что ему весело со мной. А ему с девчонкой веселее. «Копия отца! — подумал я и усомнился: — Или деда?»
Глава 6
Следующим вечером я улетел обратно. В самолете вытащил какой-то журнал, пролистал его и наткнулся на небольшой рассказик с милым названием «Шарик на ветру». Сначала я бегло просмотрел его, а потом вернулся к началу и стал внимательно читать. Так бывает, когда читаешь что-то написанное другим и поражаешься, насколько это совпадает с тобой. В рассказе говорилось о том, как одна молодая женщина проснулась летним солнечным днем с чувством абсолютного счастья. У меня тоже было такое! А дальше она продолжала писать о себе, но как будто бы обо мне. Ее мысли и чувства были созвучны моим. Да что я буду пересказывать?! Я взял журнал с собой, и вот вам этот рассказ:
«Одним летним днем я проснулась с чувством абсолютного счастья. Вы, верно, тоже испытывали такое? Когда просыпаешься полный сил и радуешься жизни каждой клеточкой. А вокруг — солнце, небо голубое, и замечательный день ждет тебя!
Как в детстве, когда впереди выходные, а значит, не надо идти в детский сад или школу. И мама с папой будут дома. И мы все вместе пойдем гулять в парк. И я буду идти посередине и крепко держать родителей за руки. За надежные, любимые руки, которые никогда не отпустят меня, как бы не переворачивался мир и я в нем. Я буду виснуть на их руках, отрывать ноги от земли и, раскачиваясь в воздухе, смотреть на яркое солнце, чтобы потом, сильно зажмурившись, разглядывать калейдоскоп разноцветных пятнышек перед глазами. Я буду скакать галопом, вприпрыжку, переплетать ноги „косичкой“, подтягиваться на их руках, как гимнаст на кольцах, и ждать похвалу «Молодец!». Я буду канючить мороженое, конфеты или, на худой конец, сладкую вату.
А еще мне папа купит шарик. Он всегда покупает мне в парке воздушный шарик. Красный. Потому что я люблю красный. Вечером, засыпая, я буду смотреть на привязанный к изголовью кровати шарик и вспоминать чудесный день, вкус которого будет таять во рту шоколадной конфетой, которую я предусмотрительно припрятала под подушку.
Это подзабытое с возрастом ощущение безоблачного счастья наполняло и распирало меня так, как воздух распирает воздушный шарик. Казалось, еще немного — и я превращусь в беззаботного Пятачка, радостно взмывающего в воздух вместе с шариком – подарком для своего печального друга Иа. Но утро сменилось днем, день – вечером и ощущение радости и счастья таяло во мне, как сказочная фигура изо льда, плавающая в тропическом бассейне в конце праздника. «Шарик» постепенно сдувался.
Изрядно уставшая после работы, я медленно двигалась в автомобильной пробке и, вспоминая прожитый день, вдруг подумала (глупость, конечно!), что в каждом из нас живет шарик.
Иногда ты шарик, наполненный радостью и добром, и готов делиться своим счастьем с каждым человеком на планете, потому что каждый человек рожден для счастья и нуждается в нем, просто не всегда понимает, как быть счастливым. И тогда тебе так хочется собрать вокруг себя все одинокие шарики, наполнить их счастьем и большим облаком лететь-лететь-лететь над нашей прекрасной землей, неся всем людям любовь и радость!
А иногда ты сдувшийся шарик, выпавший из облака праздничных шаров. Другие шарики висят могучей кучей под потолком, а ты вот сдулся. И если раньше ты попытался бы с помощью сквозняка оторваться от пола или хотя бы спрятаться за штору, чтобы не быть выброшенным после праздника, то сейчас ты безразлично ждешь своей участи и ничего не хочешь. Ты ведь сдулся!
А бывает, ты шарик, который летел-летел и, пролетая над забором, вдруг зацепился за него ниткой и застрял. И вот ты висишь на нем, понимая, что, быть может, навсегда застрял на этом заборе, трепещешь на ветру и сожалеешь об упущенных возможностях.
Ах, сколько бы ты всего увидел, если бы продолжал лететь! Но ты зацепился за забор, и вот по твоей нитке уже пополз вьюн. А потом на вьюне распустились цветы, и тебя все плотнее прижимает к забору, и ты все меньше трепещешь на ветру. И только твоя голова-шар выглядывает иногда поверх забора и, вспоминая прежний свободный полет, хочет совершить его еще хоть один раз. И вот ты неосознанно, иногда со страхом, начинаешь ждать сильного порывистого ветра. Сам знаешь зачем.
И в один прекрасный или (кто знает?) вовсе не прекрасный день появляется легкий ветерок. Он игриво и нежно, как котенок лапкой, трогает тебя, шарик, проверяя готовность к полету, и ты начинаешь радостно трепетать на ветру. Ветер усиливается, и вот его порывы уже бросают тебя из стороны в сторону, тянут ввысь, и ты видишь то, чего не мог себе позволить, пока не было этого ветра. Да только вьюн еще держит тебя, прижимая к забору. Что делать: держаться за забор или лететь? Но ты, шарик, ведь знаешь: ты давно ждал ветра. Ты прилагаешь усилия, чтобы оторваться от забора, выскользнуть из объятий цепкого вьюна, и наконец у тебя получается — ты летишь!
Ты поднимаешься выше и выше, всё внизу кажется таким маленьким, а впереди — голубая высь! Упоительный полет кружит тебя! Ты окунаешься в цветущие яблони, скользишь по медоточивым липам, плутаешь в березах, одиноко паришь в небе, нежась в потоках воздуха, а когда ветер устает гонять тебя, ты отдыхаешь на ромашковых полянах и набираешься новых сил.
Но проходит время, и в одну из таких остановок ты вдруг понимаешь, что устал летать, устал от запаха медоточивых лип, длинных ветвей берез, с трудом выпускающих тебя из своих объятий, а цветущие яблони уже облетели и потеряли свою прелесть. Одинокое взмывание ввысь перестало тебя радовать, а безмятежный отдых на ромашковых полянах нагоняет скуку. И ты просишь: „Ветер, миленький, отнеси меня в тот двор, где стоит тот забор, за который я когда-то зацепился, а потом на мне прекрасный вьюн распустился!“ И ветер, быть может, сжалится над тобой и подует в сторону того забора. Но ты ведь не знаешь пока, сохранился ли тот двор, где стоит тот забор, за который ты когда-то зацепился, а потом там вьюн прекрасный распустился. Но ты ведь не знаешь пока, просто ты оторвался от вьюна или вырвал его с корнем…
А еще бывает, что просто живешь себе и живешь. И ни ветров тебе, ни взмывания под небеса, ни поиска укромного уголка под шторой. Живешь себе и живешь, пока не начинаешь задумываться: а какой ты шарик? Для чего-то ведь тебя надули? Для чего?
Мы, шарики, очень странные. Мы хотим летать в облаке шаров — и хотим лететь в одиночестве. Мы хотим быть к чему-то крепко привязанными — и хотим взвиваться ввысь и наслаждаться свободным полетом. Мы хотим быть на высоте и давать любоваться собой — и хотим затеряться внизу, чтобы нас никто не заметил, и мы никого не видели.
Мы, шарики, очень похожи на человеческие головы. Только, говорят, человеческие головы наделены разумом. А мы — просто шарики…»
Такой вот рассказ про шарик… Все как про меня.
Глава 7
В понедельник меня вызвали к руководству. «Сергей Владимирович, вы замечательно справляетесь со своей работой. За вашими успехами следили в Москве, и вот сегодня из центрального офиса поступило предложение перевести вас в Москву на должность редактора региональных программ. Как вы на это смотрите, товарищ?» — спросил меня, улыбаясь, Димон, мой начальник. Как я на это смотрю? Да с радостью! Опять новый круг? Мне он не страшен, потому что я нашел свой центр тяжести и знаю, где находится мой забор. Круги эти, оказывается, можно запросто превращать в спираль. Спираль развития.
Я вышел на улицу, присел на крыльцо. Страшно хотелось курить, но я бросил два года назад. Очень хотелось позвонить Наташке и поделиться новостью. Но как она воспримет мое возвращение? И куда мне возвращаться? Домой или снова снимать квартиру? Что я за странное создание? Еще недавно меня полностью устраивала холостяцкая жизнь, а сейчас как магнитом тянет в семью. Не терпится обнять, прижать к себе Наташку и сына и вот так и жить всю оставшуюся жизнь, крепко держась друг за друга.
Звонить было страшно, поэтому сначала я позвонил маме.
— Мам, привет!
— Здравствуй, сынок! Как ты? У тебя все в порядке?
— Да, все в порядке. Мам, у меня хорошая новость — мне предложили работу в Москве.
— Ой, господи, Сережа, как хорошо-то! Я так скучаю по тебе! А когда ты приедешь?
— Дней через десять.
— Постой, сынок, а куда ты приедешь? Ты, конечно, можешь пожить у меня, но ведь я сколько раз говорила, что нужно заняться разменом квартиры. Это же твоя квартира!
— Мама, я прошу тебя, не начинай!
— Что «не начинай»? Когда ты поймешь уже, что в жизни есть важные вещи, которые нельзя оставлять на потом. Тебе уже тридцать три, а ты все как маленький! Ведешь себя безответственно!
— Ладно, мам, я тебе потом перезвоню.
Вот так всегда с ней. Начнешь за здравие, а кончишь за упокой. Но мама сказала одну здравую мысль: есть вещи, которые нельзя оставлять на потом. И я, не раздумывая, позвонил жене.
— Привет! — сказала она, сняв трубку.
— Привет!
Пауза… Господи, как сказать-то?! Надо было все-таки подготовиться к разговору.
— Наташ, мне предложили работу в Москве.
— Здорово!
Пауза.
— Наташ, я хочу вернуться.
Пауза.
— В Москву?
Я услышал, как дрогнул, изменился ее голос. Неужели, неужели она простит меня? Мне стало так легко и хорошо, что я осмелел и прыгнул, как в омут с головой:
— Нет, к вам.
Пауза.
— Надолго?
— Навсегда!
Пауза.
— Когда?
— Через десять дней.
Пауза.
— Тебе борщ приготовить?
— Что?
— Я спрашиваю, тебе борщ приготовить?
Пауза. Я молчал. Я не мог выдавить ни слова. Горло перехватило, кадык предательски задергался, в глазах защипало. Глотая слезы, я как можно бодрее сказал:
— Ага! И котлетки тоже.
— Хорошо. Тогда пока!
Она повесила трубку. Наташка, моя любимая, родная, мудрая, понимающая Наташка! Слезы текли по щекам, и я знал, что Наташка тоже стоит сейчас с прижатой к уху трубкой и тоже тихо плачет. Как же я жил без нее целых два года? Как же я соскучился! Какой же я был болван!
Я задрал голову и посмотрел в небо. По нему спокойно и величественно, как высокие, длинные лайнеры в океане, плыли белые облака, то закрывая, то открывая солнце. Господи, спасибо тебе за все! На душе было так покойно, светло и радостно, что я любил весь мир.