Алиса

Маорика
Алиса слышит голоса. Те говорят ей, что листья скоро опадут, и их желтые тела будут бросаться под ноги случайному путнику, чтобы тот прекратил их мучение, сломав хрупкий скелет. И все их крики и жалобы будет слышать одна Алиса, каждую ночь просыпающаяся от неясных шепотков и мучительных криков отчаяния и не знающая чем помочь.

Девушка трет глаза и прижимает ладони к ушам, стараясь прекратить пытку незримым и неизведанным, но голоса всегда находят лазейку. Алиса слышит слова, которые кто-то невидимый вливает ей в уши, как какие-то капли, буква за буквой, слог за слогом. Она видит едва проклюнувшиеся почки на деревьях, но уже знает, с каким воем лопнет тонкая кожица, выпуская на волю первые зеленые листочки.

Земля говорит с ней, рассказывая о нестерпимой боли, которую ей причиняет трава, что точно стрелы пронзает грудь. Даже камень говорит о времени, что стачивает его углы. Голоса окружают ее, не давая сосредоточиться на людях, а те смеются над ней или печально качают головой.

- Алиса, спустись с небес на землю, - говорит тетушка в который раз. Девушка молчит в ответ, боится, что сделает лишь хуже, если попытается объяснить. Так уже случалось неоднократно, когда маленькая девочка говорила о странных историях, что рассказывали ей окружающие предметы. Никто, конечно, ей не верил, ни тогда, ни сейчас. Грубое слово «галлюцинация», словно знак восклицательный, вспыхивало внутри нее всякий раз, когда появлялось желание быть искренней.

Алиса учится улыбаться совсем как взрослые, натянуто и бессодержательно, отчего люди вокруг перестают подшучивать над ней. Девушка гладит по утрам голубые платьица с белыми лентами, как в детстве, а после одевает синие джинсы, потому что в них вспоминается реже. Пьет ромашковый чай, избегая кофе, ведь от него голоса становятся настойчивее, и молчать бывает труднее. Проводит красной помадой по тонким губам и улыбается своему отражению загадочной улыбкой. Видится ей что-то призрачное по ту сторону стекла.

Девушка ходит на работу по утрам, отказываясь смотреть по сторонам, уже привычно легко находит дорогу по узору из трещин на старой плитке. Она считает собственные шаги, чтобы вездесущие голоса не добрались до нее. Иногда у нее получается, словно кто-то, сжалившись, убавляет звук на магнитофоне. Алиса работает в единственном месте, где звуки не несут ничего кроме того смысла, что в них заложен, в магазине музыкальных пластинок. Она может целыми днями напевать себе под нос ничего незначащие мелодии и разговаривать о странных вещах, и никто не делает ей замечаний, пока она может подобрать идеальную песню каждому покупателю.

Алиса умеет выбирать музыку, потому что неизменные голоса выставляют перед ней человеческие души, как товары на витрине. Девушка ненавидит секреты даже больше боли, что встречается в каждой истории. Разве нужно ей знать то, что один из покупателей постоянно трет руки, так как не может позабыть чувство, как подсохшая кровь стягивает кожу? Или чудак, что постоянно оглядывается, несет в себе страх быть пойманным тогда, когда нет никого, кто захотел бы за ним следить? Последнего, действительно, жаль, потому что ей ли не знать о навязчивых состояниях.

***
После работы, спеша домой, Алиса раскрывает зонтик над головой, чтобы спрятаться от дождя. Крупные капли стучат о натянутую поверхность и шепчут: «Слушай, слушай, слушай…». Кажется, что конца нет этому затянувшемуся повтору, она даже голову поднимает, отвлекаясь от трещин на асфальте. Сверху на нее смотрит череда полос и кошачьи уши, поверхность зонта постоянно бороздят капли, потому голос его не так явственен в чехарде непрекращающегося «слушай». Но стоит девушке обратить на него внимание, и голос рождается и из него: «Алиса, вспомни, вспомни обо мне…». Причем по имени незнакомые предметы называют ее впервые, да еще так интересно растягивая букву «и», словно их там не меньше трех, а не одна, а после делают упор на «о», словно ей и правда есть что вспоминать.

Алиса останавливается на полпути, оказываясь совершенно сбитой с толку этим голосом и просьбой. В спину ей тут же прилетает крик: «Эй!», а после кто-то обходит ее по дуге, как особо опасное животное. Девушка стоит на месте, словно бы голос отключил возможность реагировать на внешние раздражители. Нет ничего, кроме пресловутого «вспомни». Ей хочется плакать. Дома ждут тетушка и теплые носки взамен промокшим кедам, но она не может вспомнить что-то и не может забыть то, что вспомнить что-то должна. Даже дорога до дома перестает быть привычной, знакомые трещинки прячутся под слоем воды.

Когда ей начинает казаться, что стоять ей придется так до тех пор, пока тетушка не хватится ее, зонт снова говорит, прижав перед этим уши к полоскам на поверхности, словно внезапно устыдился чего-то:

- Пойдем, Алиса, я покажу куда, - он больше не тянет «и», не слышно в голосе и просьбы, только печаль и безысходность.

Голос выводит ее к дому, сопровождая каждый ее шаг указанием на детали, которые ей встречались раньше, вроде вывески булочной или знака «парковка запрещена», где взрослой рукой написано совершенно детское «почему?». И после умолкает, стоит ей сложить зонт перед входом в подъезд. Поднимаясь на нужный этаж, Алиса чувствует влагу на щеках и, проведя по ним рукой, понимает, что плачет. Когда тетушка встречает ее на пороге квартиры, она, не задумываясь, падает в ее теплые любящие объятья. Женщина гладит ее по спине и приговаривает: «Расскажи, расскажи, расскажи…».

И Алиса рассказывает: про странного человека, считающего, что его собственная тень – укрытие для шпионов; про то, что дождик любит раскрытые окна и одиноких прохожих; и про зонт, что знаком с ней очень давно, так давно, что она успела его позабыть. И почему-то вспоминаются ей и прошлые истории, где божья коровка на солнышке чистит бока, жалуясь на пыльные цветки и плохих рабочих, шмелей. Осенние лужи, что всего печальней, потому что воды их темны и холодны, а солнце больше не хочет их навещать. Птицы, иногда забывающие куда летят, хотя всегда знают в какой стороне их дом. Травы, которые больше всего на свете чтут землю, но причиняют ей боль. И много-много историй, которым хотелось бы быть озвученными, но слышать их могут единицы, а Алиса не может вспомнить. Тетушка молча встречает каждую, стирая со щек девушки горькие слезы, перебирает ей волосы, а после укладывает в постель, сняв с ног ее промокшие кеды.


***
Алиса просыпается в незнакомой комнате, где белые стены поют, перебивая друг друга, разными голосами, где на кровати жесткий матрас, и странные тени притаились в углах. Тетушка сидит на стуле рядом с ее постелью, беспрестанно перебирает четки в руках и молится своему богу. Девушка хотела бы знать, что тот думает о ней, каких сил ждет, раз заставляет ее слышать голоса, которым нет места в обществе людей. Но спрашивать подобное – не значит ли обвинять? Алиса хочет понять, только перестала так часто спрашивать, как делала это в детстве. Все потому, что взрослые слишком суровы к тем, кто может поставить их в неудобное положение.

- Алиса, - тетушка выдыхает ее имя, словно последний глоток воздуха, отчего оно наполняется какими-то совершенно иными красками.

- Где я, тетушка? – задавать вопросы она любила всегда, но этот отчего-то причиняет боль. Дышать становится неуютно в незнакомой комнате, непривычные голоса, словно пчелы, щиплющие за волосы, не дают сосредоточиться.

- Ты в больнице, Алиса, - тетушка опускает глаза, смотрит на четки, словно пытается измерить чувство вины, как пересчитывает бусины. – Мне сказали, тебе здесь помогут.

Девушка молчит в ответ, потому что вопросы вдруг становятся совершенно неважными, так как стены перестают петь и начинают нашептывать: «Новенькая, новенькая, новенькая…». Она не любит перемен: они всегда приносят за собой переживания, которых ей очень хотелось бы не знать. Женщина говорит что-то еще, но голоса людей никогда не были способны перебить предметные, и Алиса впервые осознает, что тетушка ее – всего лишь человек.

***
Оставшись в одиночестве, Алиса поворачивается набок на чужой для нее постели и поджимает колени к груди, так она пытается меньше соприкасаться с совершенно новым для нее миром. Белые стены замолкают, матрац перестает жалобно вздыхать под ней, даже у подушки заканчиваются слова. Девушка в тишине пытается сложить себя из осколков, в которые разбилось ее доверие.

***
Ей удается снова заснуть. Когда она открывает глаза в следующий раз, на столике стоит тарелка и чашка, а также маленький пузырек с парой таблеток. Еда кажется непривычной, но терпимой на вкус, а таблетки слегка горчат на языке. Алиса слушает стены, те, как могут, пытаются ее поддержать. Они рассказывают смешные истории о людях, что раньше бывали в этих стенах, но совсем не понимают, отчего это так расстраивает девушку. Чем громче смех предметов в этой комнате, тем ниже уголки губ у нее, потому что однажды и ей придется стать такой же историей. Это не способно ее рассмешить, только опечалить.

От переживаний начинает болеть голова, а голоса слышатся, как сквозь толщу воды. Они призрачными каплями бьются в барабанные перепонки, тонкими змеями вплетаются в ее мысли, и реальность начинает скрипеть под их тяжестью. Алиса впервые испытывает чувство, что что-то не так, словно где-то в устоявшейся цепи произошло замыкание, а ее умений не хватит, чтобы его устранить. Она начинает шептать себе под нос вопросы, которые всегда находят ответы, если задавать их в неудобное время.

- О чем шепчутся листья, когда их целует ветер? – спрашивает Алиса.

- Они так смеются, потому что им щекотно, - отвечает кто-то.

- Какая нота самая красивая? – снова спрашивает она.

- Та, что трогает сердце, - звучит другой голос.

- У скольких звезд нет имени? – тут же раздается новый вопрос.

- Смотря откуда начинать счет: возможно, названные со своим не согласны, - раздаются новые и новые голоса.

- Отчего нитка не полезает в игольное ушко? – не унимается Алиса.

- Потому что обижена, что ей укоротили хвост, - ответ находится на каждый вопрос, и девушка не спешит останавливаться. Предметы более терпеливы, чем люди, говорить о себе для них – не самое важное, а на раздумья у них всегда найдется время.

В какой-то момент к Алисе приходит понимание, что голоса ей шепчут, будто человек с простуженным горлом. И каждый новый чем-то напоминает предыдущий, что становится очень сложно отличить стену от стекла, а то от пола. Ей не нравится, что звучание становится монотонным, словно не реальные предметы говорят с ней, а ее собственный ум обманывает ее. Каждая минута окрашивает тревогой ее сердце, углубляя морщинки на лбу. Девушка хмурится, но никак не может понять: в чем же дело.

- Что с вами такое? – обращается она с очередным вопросом в никуда. Знакомый смех раздается, кажется, от стен прежде, чем Алиса узнает ответ.

- Это все таблетки, девочка, - отвечают те с теплом и заботой в безликом уже голосе, - они сотрут нас из твоей истории, будто нас никогда и не существовало.

- Но я не хочу! – восклицает девушка, но не находится никого, кто смог бы ей ответить.

***
Тишина пугает ее. Алиса замечает это постепенно, по мере того, как удлиняются и чернеют тени в углах, страх все сильнее прорастает внутри нее. Он сеет семена сомнений в ее душе, когда случайные скрипы раздаются где-то этажом выше, поливает их обильно шорохами за дверью, а после встречает то, что взошло. Девушка вскакивает посреди ночи от кошмара, такого красочного, как каждый из ее снов. Она пытается убедить себя, что трамваи ходят только по рельсам и никак не могут гнаться за ней, отбивая сумасшедший ритм, железными шпорами касаясь асфальта. Ничего не получается, потому что где-то за стеной кто-то упорно продолжает стучать чем-то металлическим. Она не может заснуть, и нет никого, кто смог бы отвлечь ее разговорами.

Алиса боится выходить в коридор, потому что увиденное за ужином испугало ее слишком сильно. Предметы всегда виделись ей более дружелюбными: они не махали руками, не повышали голоса и никогда не смотрели на нее так пристально. Обитатели здешних стен заставляют девушку искать подвох в каждом взгляде, движении или слове. Персонал мало чем отличается от пациентов, а может, им просто не хочется вести себя с ней как-то иначе. Она ведь такая же, как та странная женщина, что беспрестанно расчесывает кукле волосы, та в ответ даже кричать больше не может, на голове у нее некрасивые пластмассовые залысины. Или та старушка, что постоянно повторяет имена своих детей, спрашивая то о какой-то сломанной игрушке в детском саду, то о букете астр, собранном на соседской клумбе. Кресло, на котором та сидит, жалостливо вздыхает на ее счет, повторяя: «Крошка, твои дети давно выросли, как и внуки... вспомни же… они всегда приходят по средам». Ничего печальней этой просьбы, Алисе слышать еще не приходилось. Девушка узнала бы больше, обратись она к креслу напрямую, но внимательная санитарка в тот момент заплетала той старушке волосы. Она не должна привлекать внимание, если хочет выйти отсюда быстрее.

Алиса не считает себя больной, даже сейчас, когда необоснованный страх сжигает ее изнутри. Она не хочет, чтобы ей помогли, как сказала тетушка. Ей нравятся истории, которые могут поведать те, кого обычные люди привыкли не стесняться. Многолетние здания, многовековые деревья – разве их жизни не полнятся знанием и мудростью? Почему же ее, желающую знать, люди так просто готовы причислить к ненормальным, а тех, кто не слышит крика, погубленного растения, считают обычным? Девушка отказывается понимать. Она нарочно пьет много воды после каждого приема еды, чтобы таблетки легко выскальзывали обратно.

***
Уже спустя неделю Алиса начинает замечать, что вместе с таблетками в канализацию стали утекать ее силы. Она стала болезненно худой, все потому, что никогда раньше не отличалась пышными формами, а теперь перестала получать необходимый минимум. Ее тело стало причинять ей неудобства: слишком тонкие запястья с некрасиво торчащими косточками стонут под тяжестью стула, острые коленки болезненно шипят на тотчас же расцветающий синяк, просто лежать на боку теперь неприятно. Алиса не верит, что может сопротивляться лечению дольше, если одна неделя смогла так ее вымотать.

Она принимает таблетки в обед, а после испытывает тошноту, словно организм начал сам сопротивляться лекарствам. Девушка чувствует, как ее знобит, как холодный пот скользит по коже под одеждой, как та неприятно липнет к телу. Хочется почесаться, но стоит только начать и остановиться будет сложно. Алиса чувствует, как собственное тело подводит ее, разум обманывает. Ей не хочется думать, что подобное вызывает призванное помогать. Голоса – химера: кажут свои хвосты, но не даются в руки. У слов внезапно оказывается больше чем один смысл. Теряясь в собственных ощущениях, она даже не замечает, как старушка, которая почти не встает с кресла и не узнает никого вокруг, вдруг оказывается рядом с ней и принимается гладить ее по голове, приговаривая:

- Бедная моя девочка, что они сделали с тобой? – ее голос почти не выражает оттенков, он старчески глух и болезненно слаб, и Алиса знать не знает: кого видит эта бедная женщина в ней, но ее ласка заставляет слезы собираться под веками, катиться по бледным щекам. Весь этот замкнутый мирок, в котором даже стены несчастны, вызывает у нее странное чувство в груди, словно память подкидывает мало кому знакомую истину – больно бывает иногда и от счастья. Алиса не знает, как много прошлого сбежало от нее, но желание вспомнить не покидает.

***
Медсестра, раздающая лекарства после ужина, отвлекается всего на мгновение, которого оказывается вполне достаточно, чтобы успеть отпустить таблетки в рукав. Глоток воды и дальнейшее демонстрирование пустого рта уже ничего не могут изменить. В этот раз Алиса оказалась быстрее, этот факт греет ее на протяжении всего времени до отхода ко сну. Единственное, что способно сковывать ее движения, вовсе не чувство вины, а осторожность, ведь таблетки не должны случайно упасть на пол.

Когда дверь ее палаты закрывается, отрезая ее от источника электрического света, девушка позволяет лекарствам скользнуть обратно в ладонь. Ей и не должно быть понятно в какой из них больший вред, для нее они равнозначно неприемлемы. Маленькая белая таблетка с гладкими боками, розовая – более широкая и плоская и маленькая частичка от еще одной – синей или черной. От чего они должны спасти ее? От голосов? Но разве нужно спасать кого-то от возможности слышать и знать чуть больше?

- Ты ошибаешься, если думаешь, что воздержаться от приема таблеток стоит каждому, чьи палаты дальше по коридору, - слова раздаются откуда-то от окна, голос, произносящий их, тих и глух, тембр – низок, а суть – жестока.

- Но почему? Что в них такого? – девушка кивает на таблетки.

- Сложно судить о том, насколько здорова ты, но большинство здесь – неслучайные гости, - послушно отзывается собеседник, другие голоса и не думают его перебивать.

- Но голоса реальны, - Алиса, сама того не желая, говорит это полувопросительно, словно все еще желает, чтобы кто-нибудь подтвердил, что слышать голоса некоторых предметов – нормально.

- Пока ты веришь в это, - отвечает голос. И что-то знакомое мелькает в этой фразе, заставляя девушку обернуться. В окне ей видится и не видится одновременно силуэт.

Алиса абсолютно уверена, что то, на что она смотрит, –  глаза, чуть ниже, возможно улыбка, дольно зубастая, надо заметить. Но все остальное тело, которое должно бы вносить смысл в наличие в воздухе парящего взгляда и пасти, отсутствует. Странные переливы то и дело тревожат темноту комнаты, словно барахлящие звезды на темном небе.

- Что ты такое? – спрашивает девушка, потому что знать хочется в любом случае, даже когда очень страшно.

Глаза и рот делают круг в воздухе, улыбка, кажется, становится только шире, а после все тот же низкий тягучий голос отвечает:

- Наконец-то ты обратила внимания, я все ждал, когда же ты обернешься, - странное поблескивающее нечто делает паузу, а после перед ней из темноты начинает проступать силуэт. Первыми появляются усы чуть в стороне от улыбки, над ней нос, область между глаз, зрачки последних приобретают форму вертикальной полосы. Далее появляются уши и почему-то хвост, тело и лапы приобретают четкость в последнюю очередь. Не проходит и минуты, как взгляду Алисы предстает кот, парящий в районе оконной рамы. На морде и хвосте у него проглядываются темные полосы, но с остальной шерстью наблюдаются серьезные проблемы. Кажется, летающий и улыбающийся кот недавно хорошо полинял, как подверженные авитаминозу дворовые коты.

- Что с тобой случилось? – Алиса даже не пытается быть вежливой, она слегка напугана и чувствует, как внутри снова поднимается улегшееся было чувство, что она что-то не может вспомнить.

- Горько, Алиса, - произносит кот и качает головой, но улыбаться не перестает, от чего создается впечатление, что в оконной раме покачивается месяц, потому что тело существа продолжает мерцать и немного просвечивать.

Девушка думает, что собеседник ждет от нее извинений за резкий тон и вопрос, лишенный такта, но она не уверена: стоит ли просить прощения у существа, в чьей реальности сомневаешься. Однако тишина не длится долго.

- Это все проклятые сомнения, -  произносит кот, печально вздыхая, что выглядит ужасно фальшиво на фоне широкой улыбки. – Постоянный стресс, что сказать, - добавляет тот глубокомысленно, а после делает еще один пируэт в воздухе. В этот раз ей удается в полной мере рассмотреть, как широкая улыбка и лукавый взгляд делают оборот, после чего снова неподвижно замирают.

- Я знаю кто ты! – Алиса даже на кровати подскакивает, и разом вспоминает все свои недавние сны и истории, которые она вынесла из детства. Любовь к странным вопросам, неправильное чувство юмора и вечное желание обращаться к предметам – все это началось с ней еще в детстве, но она никогда не могла назвать точной даты. Но сейчас ей вдруг вспомнилось, как папа однажды принес ей игрушку, кота, которому кто-то на морду пришил молнию, и стоило ей расстегнуть ее, как безумная улыбка представала взгляду. Никому из взрослых она не нравилась, многие вскрикивали, когда обнаруживали такой сюрприз, но только не она, она – смеялась.

Трехлетняя Алиса таскала эту игрушку повсюду за собой, часто шепталась о чем-то с ней. Не любила, когда кто-то посторонний брал ее в руки, потому что никто не мог оценить подобной шутки. Отец часто любил повторять, что нашел ей самого главного защитника – чудовище. Когда другим детям приходило в голову обидеть ее или посмеяться над ней, она всегда раскрывала молнию и заставляла их смотреть, как кот улыбается им жуткой улыбкой. Никто не выдерживал подобного долго. Ее всегда оставляли в покое.

Кот стал первым, кто заговорил с ней, а не помнила Алиса этого из-за того, что случилось после. Трагедия так потрясла маленькую девочку, что другие люди внезапно перестали иметь значения, они были не теми, кого она ждала, и всегда говорили не то, что она хотела услышать. Как вообще можно успокоить ребенка, чьих родителей забрала покореженная груда металла, а любимое чудовище обуглилось так, что стало пугать и ее?

- Мы с папой любили играть в игру «улыбнись шире, чем чудовище», ты и есть то чудовище, шире которого нужно было улыбнуться, - подводит итог девушка.

- Мне больше нравится сокращенный вариант, - улыбка еще шире расползается по кошачьей морде, а на его теле вмиг вспыхивают огоньки, как на новогодней елке, - Чешир.

- Откуда ты здесь? – спрашивает Алиса, - я думала, что потеряла тебя давным-давно.

- Я пришел помочь тебе, - отвечает кот. – На самом деле, я всегда был рядом, - улыбка его слегка блекнет на последних словах, - просто повзрослев, ты перестала меня замечать.

- Прости, - отзывается девушка. Она не думает, что должна просить прощения, но поблекшая улыбка на морде никогда неунывающего кота оказывается сильнее ее. Ей почему-то вспоминается: ушастый портфель, смешные полосатые кеды, хвостатый пенал ранее и, наконец, ушастый зонт, который остался дома, потому что в помещении, как правило, дождей не бывает. – Почему я не могла тебя вспомнить?

- Потому что я – твоя боль, Алиса, - шепчет кот, вмиг став серьезным, будто кто-то застегнул обратно молнию на игрушке.

- Но вспоминать ведь – не только грустить. Почему мне нельзя было помнить хотя бы их смех? – возражает девушка.

- Потому что очень быстро от него остались бы только слезы, которые он вызывает, - кот подлетает к ней и проводит хвостом по щекам. Тогда-то она и понимает, о чем тот говорит. Ей нужно было вырасти, чтобы перестать печалиться о том, чего изменить невозможно.

- Зачем ты здесь? – Ей бы стоило снова испытать чувство неловкости за свою грубость, но она знает: друзья – это те, кто честность ставят выше такта.

- Мне нужна помощь, - кот все также продолжает висеть перед ней, и теперь сквозь его поблескивающее тело можно было разглядеть противоположную стену.

- В чем? - тут же спрашивает Алиса, потому что с подобным – не медлят.

- С этим, - отвечает Чешир и делает оборот в воздухе, чтобы девушка смогла хорошо рассмотреть его проблемы с шерстью.

- Что я должна сделать? – отзывается она, в уме перебирая все возможные кошачьи заболевания. Как тех вообще лечат? И лечат ли тех, кто немного не материален?

Видимо, старый друг видит ее лучше, чем представлялось, на его морде вновь расцветает улыбка, а сквозь зубы даже слышится смех, больше похожий на кашель.

- Алиса, Алиса, - проговаривает кот, - таблеток будет достаточно, отдавай мне их каждый вечер перед сном, и скоро я снова стану прежним.

***
С ежевечерними встречами с Чеширом жизнь в стенах больницы перестает насылать на девушку неприятные ощущения. Первым уходит страх. После встречи с призрачным котом Алиса перестает бояться тех, кто составляет ей соседство в этих стенах, а тени и темнота легко таят под мерцанием, которое излучает кошачье тело. Шерсть на нем действительно отрастает под действием таблеток, и девушка радуется, что те хоть кому-то могут помочь.

Вторыми уходят тревоги: вернувшиеся воспоминания прогоняют облака, и под чистым небом смех родителей снова звучит. Упорнее всего сопротивляется привычка избегать общения с людьми, слишком долго Алиса строила стены вокруг своего замка, что теперь сложно взрывать их. Но сияющие глаза ее тетушки, когда девушка впервые рассказывает ей о том, как легко оказывается говорить с кем-то, не боясь того, что кто-то увидит тебя и не так поймет, стоят того.

И среди этих больших и трудных побед почти незамеченным оказывается событие, что предметы все-таки замолчали.