Вечер. Звёзды. Поют цикады. Кажаны маневрируют вверху. Я сижу на пороге. На мне калоши, цигейка и вязаная шапочка. Осень вступила в свои права. Мне на голову упал лист. Красный. Я его взял в руку, пообсматривал и спрятал за пазуху. Курю трубку и наслаждаюсь тишиной. Я один. Никого. Море… соврал. Рядом на пруду квакают лягушки. Иногда всплёскивает жирный короп. Из хаты выходит Варька с удочками и подсакой. За её плечами внушительный рюкзак. В свободной от удочек руке – ведро.
- Ну что, пошли? – спрашивает весело Варя.
Я легко поднимаюсь и иду. Сзади, посвистывая, идёт Варя с десятикилограммовым рюкзаком, удочками с подсакой и ведром. Мы приходим на берег пруда. Я сажусь на поджопник и закуриваю трубку. Варя кладёт вещи рядом со мной и идёт в лес за дровами. Как хорошо сидеть на берегу пруда и курить трубку. Мне радостно. Я сижу на мягком поджопнике. Квакают лягушки и поют цикады. Варя возвращается с огромной вязанкой дров и начинает возиться с костром. Через пару минут костёр разгорелся. Варя начала разбирать рюкзак. Вынула палатку. Быстро её установила. Достала плед и укрыла им меня. Затем забросила донки. Подвесила на лески колокольчики. Забросила удочки с наживкой на карася. Затем закинула спиннинги на коропа. Всё вроде бы. Лагерь готов. Костёр горит. Снасти работают. Варя подбросила сучьев в костёр, достала из рюкзака толстую тетрадку. Протянула её мне и сказала.
- Пиши.
В достал ручку и принялся записывать то, что говорила Варя.
- Да лобзает он меня лобзанием уст своих! Ибо ласки твои лучше вина.
От благовония мастей твоих имя твое - как разлитое миро; поэтому девицы любят тебя. Влеки меня, мы побежим за тобою; - царь ввел меня в чертоги свои, - будем восхищаться и радоваться тобою, превозносить ласки твои больше, нежели вино; достойно любят тебя!
Дщери Иерусалимские! черна я, но красива, как шатры Кидарские, как завесы Соломоновы. Не смотрите на меня, что я смугла, ибо солнце опалило меня: сыновья матери моей разгневались на меня, поставили меня стеречь виноградники, - моего собственного виноградника я не стерегла.
Скажи мне, ты, которого любит душа моя: где пасешь ты? где отдыхаешь в полдень? к чему мне быть скиталицею возле стад товарищей твоих? Записал?
- Ага. Теперь твоя очередь.
Варя взяла тетрадку и ручку. Я начал декламировать.
- О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! глаза твои голубиные под кудрями твоими; волосы твои - как стадо коз, сходящих с горы Галаадской;
зубы твои - как стадо выстриженных овец, выходящих из купальни, из которых у каждой пара ягнят, и бесплодной нет между ними;
как лента алая губы твои, и уста твои любезны; как половинки гранатового яблока - ланиты твои под кудрями твоими;
шея твоя - как столп Давидов, сооруженный для оружий, тысяча щитов висит на нем - все щиты сильных;
два сосца твои - как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями.
Доколе день дышит прохладою, и убегают тени, пойду я на гору мирровую и на холм фимиама.
Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе!
- Записала, - сказала Варя.
Вдруг зазвонил колокольчик. Варя вскочила и бросилась к закидушкам. Через полчаса она вытащила на берег крупного сома. Подтащила его ко мне.
- Вот и уха и стейки.
Я потрепал Варю по попке.
- Молодец ты у меня!
- А писать стихи мы ещё будем?
- Конечно. После трёх коропов.
Варя стала разделывать сома, а я плотнее укутался в плед и закурил.
- Ах, да! – спохватился я и достал из-за пазухи красный листик.
- Это тебе за первую рыбину.
Варя взяла листик и приколола к волосам.