Нина Ленегор. Искушённые раем на земле. Отрывки

              …Как обычно, в четыре утра прозвенел ненавистный будильник. Тина спешно вывела собачку на улицу. Недоуменно посматривая на хозяйку, сонная Сана демонстративно укладывалась на высохший замусоренный газон, категорически отказываясь гулять в такую рань.
              Выскочив на трассу за минуту до того, как подъехала легковая попутка - «трэмп», Тина подсела на заднее сидение, где уже дремали постоянные попутчики. В прохладе раннего утра по ещё свободной трассе быстро приехали в Тель-Авив. Выйдя возле огромного рынка «шук Кармель», Тина пересекла безлюдные замусоренные торговые ряды, переулок обшарпанных публичных домов с вывесками ночных клубов и направилась к гостинице-небоскрёбу на набережной. По пути цепкий взгляд выхватывал русские слова на бесчисленных объявлениях, приклеенных на киосках и столбах. «Ищу русскую компаньонку для совместного съёма комнаты в Тель-Авиве». Тина оторвала телефонный «язычок» и сунула в карман.
             
              В пять двадцать Тина показала пропуск охраннику на служебной проходной отеля, прошла в кладовую, получив униформу, спустилась в раздевалку. Облачилась в сатиновый брючный костюм с короткими рукавами и накладными карманами, заглянула в зеркало и криво усмехнулась. Закрыв на ключ тесный шкафчик со своей одеждой, она поспешила к лифту.
             
              В складе ещё никого, пахнет тёплым паром свежевыглаженного белья. Вдоль стены две шеренги чугунных тележек в ожидании горничных. Выкатив крайнюю тележку, Тина аккуратно разложила по полкам пододеяльники, простыни, наволочки, полотенца, банные халаты. В специальные коробки и мешочки расфасовала мелочевку от пакетиков шампуня до рекламных листков. На нижнюю полку поместила пылесос. Груженая  тележка стала  ещё тяжёлей. Тина с трудом закатила её  в лифт, поднявшись на последний этаж, проехала в конец коридора. Накрыв тележку простынёй, она тешила себя хрупкой надеждой, что спрятала готовый к работе инвентарь, им не воспользуется другая горничная.   
             
              Лифтом Тина спустилась в пока немноголюдную служебную столовую цокольного этажа. Приветливо кивнув знакомым, она подошла к шведскому столу с ассортиментом скромного европейского завтрака. Размазанные овощные салаты и хвосты селёдки аппетита не вызывали. Подозревая, что для обслуги выставляют несъеденное накануне в ресторане для гостей, Тина взяла целый огурец, слоёную булочку, кофе и уселась за свободный дальний стол.
             
              В столовой шло обычное общение сотрудников с обменом новостями, которыми всегда богаты вездесущие сплетницы. За соседним столом Жанна, бывшая заведующая советским детским садом, а ныне горничная израильского отеля. В городе Реховот недалеко от шумного аэродрома она снимала вместе с больной матерью маленькую квартирку. После работы она бежала в синагогу, сваленные в благотворительном углу потные вещи забирала домой, стирала, штопала и продавала соседям и сотрудникам за небольшие деньги. Узкими плечами и необъятными бёдрами Жанна напоминала низкорослого страуса, маленькая голова которого выбелена в неопрятный цвет. Уверенная в своей неотразимости Жанна перебрала всех зрелых кавалеров из работников отеля. Она сразу невзлюбила Тину, ревностно замечая заинтересованные взгляды, которыми её сопровождали мужчины, не упускала случай уколоть. Вот и сейчас, завидев потенциальную соперницу, она задиристо выкрикнула: «Привет, подруга!»-
              -Доброе утро… - неохотно ответила Тина.
              -Приятного аппетита!-
              Из уст Жанны это звучало, как «чтоб ты подавилась».
              -Спасибо, и тебе того же…. -   
              -Что, вкусно?- прицокнула языком Жанна.
              В ответ Тина неопределённо пожала плечами.
              -То-то, скажи «спасибо» Израилю! Всех  накормил, даже голодных русских! Да ты не стесняйся - ешь, ешь! -
              Огурец, который начала жевать, показался политым жёлчью, Тина отложила вилку в сторону.
              -Знаешь, в Союзе, слава Богу, я  питалась не хуже! Уверена, что и ты, работая  в детском саду, на бесплатных харчах и подачках от родителей не голодала! Не понятно только, откуда такая неблагодарность? -
              Она резко встала из-за стола. Хотелось взять  булочку, съесть позже, но у выхода из столовой всегда дежурила бдительная администратор. Пристально следя за карманами сотрудников, темнокожая израильтянка с удовольствием позорила за каждый выносимый бутерброд и составляла доносы начальству. 
             
              В специальной кладовой, закашливаясь от ядовитых химических испарений, горничные наливали в пластиковые бутылки «хомеры» для мойки стекла, мебели, сантехники. Бутылки с распылителями ставили в коробки и бежали на утреннюю оперативку. Вместе с полусотней горничных Тина выстояла обычные полчаса «пятиминутки», проводимой на иврите, как все русскоговорящие работницы, поняла лишь отдельные слова. Заняла очередь за «сидуром» - листок бумаги, прикрепленный большой скрепкой к картону с перечнем комнат: освободившиеся с пометкой «убрать срочно»; в которых ещё живут, и требуется лишь текущая уборка. Тина заглянула в свой «сидур» - опять трудоёмкий  «клабовский» этаж для богатых гостей, из двенадцати номеров - девять с пометкой «убрать срочно». 
             
              Окружив бригадира Ирину, горничные внимательно слушали сказанное на оперативке теперь на русском языке. Говорили  шепотом - в отеле категорически запрещалось общаться на языке, привычном для репатриантов из бывшего СССР. Мешал крик Жанны. Размахивая своим «сидуром» перед администратором Анной, она гневно выкрикивала: «Ма зэ»? «Ляма»?-
              Выговорив для порядка на иврите: «что такое», «почему», Жанна  перешла на русский язык: «Что за дела? Опять этаж, где живут одни израильтяне? Там в каждой комнате срач - ногу негде поставить! А шекель горничной не дадут, от жадности удавятся! Это работа для арабов или русских, а мне задание меняй!»-   
              -Жанна, иврит!- на всякий случай громко потребовала всегда спокойная  Анна.
              Далее шепотом на русском языке: «Как убираешь - такой тебе и этаж! Могу поменять  «сидур» - заберу «клабовский» этаж у Тины и отдам тебе. Но учти - приду и лично проверю твою работу!  Устраивает?»
              -Нетушки, дудки! Там возни в два раза больше, а платят также! Пусть русская и корячится! Ладно, уж, пойду на жлобский этаж, но учти, в последний раз!-  выкрикнула Жанна.
             
              Показав «сидур» на проходной, Тина под роспись получила ключи от номеров и поднялась лифтом на последний этаж. Но… её тележка мифически исчезла! Верить в худшее не хотелось, Тина вернулась к лифту, не ошиблась ли этажом - окончательно убедилась, что тележку «угнали». В огромной гостинице найти и доказать, что забрали тобой подготовленный инвентарь практически невозможно, а потеря  драгоценного времени обеспечена.
             
              День только начался, а уже испорчен. Тина вернулась в склад, где к стене привалилась единственная свободная тележка с подвёрнутым колесом, с трудом, но передвигается. А вот на голых полках три рваные наволочки и недостиранный пододеяльник. В углу за стеллажами спрятана кем-то укомплектованная тележка, переполненная постельными принадлежностями. Тина нерешительно подошла и сняла один комплект, чтобы начать работу в номере с пометкой  «срочно». Появились две горничные.
              -Что, русская хабалка, втихаря крысятничаешь? Положь, где взяла! Быстро! Оглохла, что ли? Пялишь бесстыжие глаза, будто не при чём! Я приехала рано, приготовилась к работе! Ты, барыня, спала до «схочу», а теперь воруешь? - завопила, которая помоложе.
              Как всегда, перед несправедливостью и хамством, Тина растерялась. Она бестолково оправдывалась, просила говорить вежливо. Но девушка вошла в раж. На крик прибежала бригадир Ирина.
              -Гера, с ума сошла - орёшь на весь отель! Прекрати! Тем более, ты не права - на каждой оперативке мы талдычим одно и то же: перед  началом работы горничная может взять только четыре комплекта. У тебя - двенадцать, значит, ты обделила своих коллег! В десять из прачечной придёт новая партия постельного,  доукомплектуетесь!
              -Как работает прачечная, известно: постельное привезут после двенадцати и половину рваного! 
              -В любом случае, зачем надрываться - возить такой груз? Позвоночник сорвать хочешь?
              -Заботливая ты наша! Тут не до жиру, быть бы живу! Кровь из носа нужно сделать двенадцать номеров или опять получу зарплату меньше минимума!- не умолкала Гера.
             
              Вместе с Тиной из склада вышла  бригадир.
              -Не обращай внимания, у Герки психозы часты! Ей ругаться, что с горы катиться, а следом истерика! Хотя, её тоже можно понять: больной ребёнок, нелады с мужем! В России он был торговым ревизором, а здесь уборщик супермаркета. Хотят вернуться назад, а как? Эмигрируя, они за копейки продали квартиру в Питере. «Сожгли мосты». Впрочем, как и все мы…. Ладно, хватит рассусоливать! Идём в мою каптерку, отдам тебе три комплекта постельного из своего НЗ! Начнёшь работать, а там подвезут бельё из прачечной!-
             
              Сначала Тина убрала комнаты после выехавших французов, снискавших славу, как правило, «балаганистов», к тому же прижимистых. Затем она направилась в номер, где  переночевали  израильтяне, накануне сыгравшие шумную свадьбу в ресторане отеля. Открыв дверь, Тина остолбенела. По душной комнате летали воздушные шары, под ногами  шелестели конверты из-под дарственных чеков, клочья целлофана, фантики, разноцветное конфетти, раздавленные чипсы. Белая простыня и подушка валялись в разных углах комнаты, на них пугающе краснел, то ли символ утраченной девственности, то ли размазанный кетчуп. На экране телевизора губная помада нарисовала пронзённые стрелами Амура сердца, на зеркалах - жевательными резинками налеплены лепестки роз, запечатлевшие имена молодожёнов. В мутной воде ванны утонули грязные полотенца и прокладки, в несмытом унитазе - окурки и использованные презервативы.   
             
              Заканчивая долгую уборку в этом номере, Тина обнаружила в шкафу забытый подарочный комплект итальянского постельного белья. Вещь   красивая: на натуральном шёлке небесного цвета ручной вышивки веточки фиалки. Согласно инструкции, законопослушная Тина направилась в камеру хранения. Там пришлось долго ждать, пока малограмотный кладовщик заполнял журнал и квитанцию. По правилам гостиницы через три месяца горничная может забрать найденную вещь, если за ней не вернётся владелец.      
             
              Как всегда, долго пришлось возиться в номере, где уже месяц жила киевлянка - жена «нового украинца», приехавшая на лечение от бесплодия к израильским специалистам. Эта панночка горничных заморачивала основательно, требуя дополнительные полотенца, тапочки, салфетки, перемывание ванны, не особо расщедриваясь на благодарность. 
             
              Постучав, Тина вошла в номер рослого сорокалетнего норвежца. Прибыв в командировку три недели назад, в тот же день он привёз из израильского борделя молоденькую нелегалку из Белоруссии. Иностранец уходил утром, возвращался поздно вечером, Люда жила в комнате затворницей. Радуясь каждому появлению русской горничной, она ходила «хвостиком», в который раз рассказывала свою историю. Поверив в возможность быстрого обогащения, белорусские девушки через туристическую фирму отправились в Египет, чтобы нелегально переправиться в Израиль. Романтика тайного ночного перехода через пустыню обернулась ужасом непомерных физических усилий и моральных унижений. Гнали девушек, будто верблюдов, обессиленных поднимали плётками. До сих пор неизвестна судьба Вики, отставшей среди песков. В Израиле их встретила непомерная жадность хозяина борделя, жестокое обращение и физическая нечистоплотность клиентов.
              -Скажи, чем я могу тебе помочь? Может, сообщить в полицию или Посольство?- предложила  Тина.
              -Ну, вы и наивная! Неужели, не понимаете, что себя подставите, а меня успеют  переправить в Египет, если, вообще, оставят в живых!-
              Денег норвежец не оставлял, Люда рвалась помочь в уборке. В последнюю их встречу, она  расчувствовалась: «Спасибо, Тина! Я всегда вас ждала, поговорю - душу отведу, будто живой воды глотну. Вы хорошая, будь моя воля, отправила бы вас домой, не для вас эта жизнь….»
              -Я-то уеду обязательно! Ты, лучше, о своей жизни подумай!  Пока не поздно, вылезай из грязи, в которой сидишь! Молодая - всё ещё может быть, по-другому!
              -А как? Ни денег, ни паспорта!
              -Будешь искать выход - обязательно  найдешь!         
              Прощаясь, Тина перекрестила девушку три раза, по-христиански.
             
              Переезжая с тележкой на другой этаж, у лифта она увидела горничную Зину. Сидя на корточках возле вороха мусора, Зина по очереди  перетряхивала  пустые подарочные конверты.
              -Ты знаешь, Тин, полгода назад я нашла в одном из вскрытых конвертов забытый  чек на двести долларов! Думаю, может, подфартит ещё раз?- смутилась  она.
             
              К концу смены Тина убирала у аккуратных японцев. На одной из подушек вмятина, в ней двадцать шекелей монетами - благодарные постояльцы позаботились, чтобы деньги достались именно горничной. Выехавший командированный русский оставил в комнате относительный порядок и пять долларов для горничной в вазе с фруктами. Быстро убрав, Тина забрала деньги и положила в карман самое красивое яблоко.
             
              Она заканчивала девятый по счёту номер, когда пришла уставшая бригадир.
              -«Кашэ?»- начала с иврита Ирина.
              -«Кашэ» - «тяжело»….-  доверилась Тина.
              Сочувствуя или возмущаясь, бригадир перешла на русский язык: «Сколько раз тебе говорить: не «умирай» в каждом номере! Что ты их вылизываешь, ползаешь до посинения? Будто не знаешь, что поселятся израильтяне или французы и через пятнадцать минут, как после землетрясения! Убрала, по-израильски «чик-чак» и «каха-каха» - быстро и как попало, и домой! Посмотри на горничных - арабок,  после них заходишь в номер и гадаешь: убрано или нет? Говорить  бесполезно: ты им «ссы в глаза - они тебе: божья роса»! Я, молча, беру тряпку и домываю! Ну, что мне с тобой делать: «сидур» закрывать «девяткой» или останешься добивать «двенадцать»?»
              -Не умею я делать «каха-каха» и «чик-чак», и замечания получать стыдно. Деньги нужны, хоть бы минимум получить - не уйду, пока не закончу  «сидур»! - виновато ответила Тина. 
             
              Через два часа она захлопнула дверь последнего двенадцатого номера и спустилась в женскую раздевалку. В душном подвальном помещении пахло плесенью и хлоркой, из душевых кабинок под шум воды доносился разговор на русском языке со вставками иврита. От усталости подкашивались ноги, ныла спина, Тина села на металлическую лавку и начала медленно грызть яблоко. И опять в памяти отцовский голос: «Ты, дочик, главное, учись, учись - и человеком станешь!»
             
              Сбросив промокшую от пота спецодежду, Тина прошла в свободную душевую кабинку, окатилась холодной водой - стало легче. Вымывшись и переодевшись, она сдала в раздевалку пропотевший рабочий костюм взамен на квитанцию для получения чистого. Отметившись на проходной, она вышла из отеля, но дорогу преградил толстый  охранник. Подозрительно заглядывая в глаза, он показал пальцем на сумочку. О внезапных проверках  Тина была в курсе, но всё равно униженность комом обиды подкатила к горлу и красными пятнами вспыхнула на лице. Быстро открыв маленькую сумочку, она резко поднесла к израильтянину. Лениво пошарив волосатой рукой, охранник разочарованно промямлил «бэсэдэр» и отошёл в сторону.   
             
              Как и несколько дней назад, на автобусной остановке Тину окликнул высокий смуглый мужчина лет тридцати. «До чего он похож на Вадима!» - вспомнился покойный муж и сердце защемило. Виктор нелегально работал в бригаде строителей при гостинице, в Молдавии у него остались жена и двое малолетних детей, которым ежемесячно высылал деньги. О практике совместного съёма жилья по принципу «два в одном» среди некоторых мужчин и женщин, ставших временно холостыми, Тина уже наслышалась. Крепко взяв её под локоть, слегка притянув к себе, Виктор зашептал, касаясь горячими губами мочки уха: «Ну, что, зайка, надумала? «Схирут дира» недалеко от гостиницы, в одной комнате живёт мой друг со своей  подружкой, вторую занимаю я. Двухместная кровать для меня одного слишком широкая! Приглашаю тебя - ты женщина приятная и положительная во всём, нравишься мне! «Дира», конечно, не люкс, но чисто. С каждого квартиранта по триста пятьдесят долларов в месяц, не так много!»-
              Слегка отстранившись, Тина высвободила руку.
              -Тебе же легче будет: не тратить время и деньги на дорогу из Ашдода и обратно! Утром поспишь подольше!- торопился убедить Виктор.
              А здесь он угадал! Третий месяц день в день ненавистный будильник вероломно чуть свет нарушал самый сладкий сон. Поспать подольше - награда царская! Мечта кошачьим прищуром сузила серо-зелёные глаза, мягкой улыбкой расплылась на пухлых губах, пощекотала уставшую спину, заставив невольно потянуться. 
              -Вот-вот, всё правильно, солнце моё! Я вещи помогу перевезти! На работу будем вместе ходить! Ну, лады - «бэсэдэр?- с готовностью подхватил Виктор.
              Тине показалось, будто только что опрометчиво дала пустые обещания.
              -Вить, ты парень видный! Столько молодых женщин вокруг, а я старше тебя…. К тому же, ты не представляешь, какая я вредина - «у профсоюзов молока не хватит на твоё оздоровление»! И потом у меня есть собачка, она храпит по ночам!- выдала все возможные компроматы против себя Тина.
              -Сам знаю, тоже не пацан! Не наговаривай на себя, я давно за тобой наблюдаю! Как появилась в отеле - сразу глаз  положил! Есть в тебе что-то такое - короче, не такая ты, как все! Собачку твою не обижу, пусть себе храпит, сколько хочет, какой она породы? - спешил договориться  мужчина.
              -Твои слова мне, конечно, приятны, но ничего у нас не получится….
              -Что ж так? Рылом я не вышел?- потерял терпение мужчина.
              -Да, нет же! Я ещё не разведена, официально у меня есть муж и, вообще, не готова к таким отношениям. Прости….-  оправдывалась  Тина.
              -Не думал я, что ты такая гордячка! Смотри, подруга: не опоздай - лови момент, пока ещё предлагаю! - обиделся Виктор.
              «Подруга», «зайка», «солнце моё», «лови момент» - все эти словесные «перлы» Тину всегда раздражали.
              -Извини, нет!- отрезала она.   
              -Жаль. Что ж, пока!- отмахнулся Виктор.
             
              Вспомнив о сорванном утром объявлении, Тина позвонила из ближайшего автомата. Низкий женский голос на русском языке пояснил, что комната сдаётся в районе старого автовокзала. В поисках нужного адреса Тина прошла сквозь ряды стихийного вечернего рынка с шумной небогатой публикой, нашла узкую улицу обшарпанных домов с маленькими окнами. Их перекошенные балкончики  настолько ветхи - казалось, вот-вот рухнут на голову. В подъезде четырёхэтажки едко пахло мочой, на каждой лестничной площадке под ноги лезли голодные кошки. Поднявшись по грязным ступенькам  на третий этаж, Тина подошла  к  двери с четырьмя кнопками звонков. Открыла грузная женщина лет пятидесяти, протянула  шершавую ладонь: «Тамара!»
             
              В небольшом коридоре четыре двери в изолированные комнаты. Многочисленных жильцов этого «схирут дира» объединяла, а чаще ссорила маленькая перемеченная тараканами кухня, вонючий унитаз, скользкая от плесени душевая кабинка. В комнатке, площадью шесть квадратов, с узким шкафом и двумя медицинскими кушетками, стоящими под углом друг к другу, сдавалось «вакантное» место за триста долларов в месяц. Над кушеткой темнело маленькое распахнутое окно. Такое же - в соседнем доме на расстоянии не более трёх метров. В нём, как в экране телевизора, расхаживал мужик в семейных трусах, говорил по мобильному телефону и внимательно рассматривал  новенькую в комнате Тамары.
              -А, окно зашторивается?- растерянно спросила Тина.
              Выражение лица потенциальной компаньонки Тамаре показалось слишком привередливым. 
              -Зашторивается! Зашторишь и сразу сдохнешь от жары и духоты! Так, хоть сквознячок спасает!- отрезала она.
              -А телевизор есть?- несмело поинтересовалась Тина.
              -Хочешь телевизор - покупай! Слушать через наушники, за электричество платить дополнительно! А, куда ты его поставишь - себе на колени? Мне этот чёрный ящик триста лет не нужен! С утра до вечера я на «никаёнах», домой прихожу уставшая, как слепая лошадь! Сразу падаю - есть на чём спать и «бэсэдэр»!
              -Вы здесь, как: временно или постоянно?- уводя от возмутившего телевизора, спросила Тина.
              -Три года я уже отпахала «временно», столько бы ещё продержаться, а потом домой  к  детям в Новгород! Без меня там уже и внучок родился!- впервые улыбнулась женщина.
              -Представляю, как вам здесь скучно, одиноко! Разве только книжку почитать!- искренно посочувствовала Тина.
              -Какая книжка, аллё, гараж? День отъишачу и я - дрова, пьяная от усталости! Постоянный страх достаёт, что эмиграционная полиция зацапает, хоть этой «миштаре» взятку каждый месяц исправно отстёгиваем! Тоска чёрная по дому, детям, внучка хочется  потетёшкать! А мужа - глаза мои век бы ещё не видели! Придурок! Военный, с вертолёта упал - темечком долбанулся! Мастак только антимонии разводить, жилы на вилы наматывать, кишкомотатель чёртов! 
              -А соседи здесь спокойные? 
              -Самые гавнистые соседи - «куккарача»! Падлы в рот залезут, разрешения не спросят! Другие комнаты  побольше будут, но там и люду набилось - кровати в три яруса вдоль стен! Живут русские, хохлы, молдаване, белорусы - батраки, одним словом! Алкаш только один попался, слава Богу, не буйный, смирный. На стройке пашет, целый день под солнцем, как на раскалённой сковороде. Деньги двадцатого числа получит, добросовестно раздаст долги и опять набухается. Погорланит «на недельку до второго, я уеду в Комарово», поплачет и опять затихнет до следующей  зарплаты!-
              Тамара  нервно выхватила сигарету из пачки, от табачного дыма в комнате совсем  душно.
              -Главное условие: ухажёров сюда не водить! Ты вон какая «царевна Лебедь» - конечно, к тебе мужики будут клеиться. Хотя, тут такие кавалеры - без слёз не глянешь! Мешок костей и кружка крови! Гыдко за них и в рукавицах взяться. А разговоры у этих мужиков: «в лесу - о бабах, с бабами - о лесе». Если тебе «абы перетолкнуться» - только не в этой комнате, места придумывай сама. А то была тут одна  шалопутная, на передок слабая. Я её несколько раз вычертовала - она и слиняла! Так вот, кобелей, чтобы здесь не было! Поняла?- грозно подытожила  Тамара.
             
              Решив, что самый раз заговорить о собачке, Тина обрадовано сообщила: «У меня не кобель - сучка!»
              -Какая ещё сучка?- недоумённо спросила Тамара.
              -Не мальчик - девочка, Сана зовут!- с готовностью объяснила Тина.
              -Саня?
              -Сана - собачка!
              -Так, у тебя ещё и псина?- брезгливо скривилась Тамара. 
              Казалось, сейчас заплюёт и набросится с кулаками.
              -Маленькая, хорошенькая, спокойная, воспитанная, не гадит!- поспешила успокоить Тина.
              -Во, придуравочная! Тут, хоть бы самой выжить - а она ещё и с собакой муздыкается! Хотя, твоя забота - платить будешь на пятьдесят долларов больше, раз так! Поняла? Считать умеешь? Итого: триста пятьдесят долларов в месяц! - неожиданно быстро  пошла на компромисс  Тамара.      
              -Вещи здесь оставлять можно, не уворуют?- уточнила Тина.
              -Обязательно уворуют! В этом районе наркоманов полно! Всё своё носи с собой!-
              -Да, у меня единственное богатство  -  собачка!   
              -И то, корейцев и китайцев тоже хватает - этот деликатес они любят!- захохотала Тамара.   
              -Я подумаю и вам перезвоню!- быстро распрощалась Тина.
             
              Автобус на Ашдод только уехал. Она стояла возле столба и снова читала объявления. Кто-то робко тронул её за рукав, она удивлённо оглянулась. Из-под козырька мятой фуражки заискивающе смотрел мужчина лет пятидесяти, заговорил на иврите. Оказалось, незнакомец не первый день дежурит у доски объявлений, поджидая русских женщин. Не задумываясь, он пригласил Тину хозяйкой в свою квартиру,  взамен на женскую  заботу.
              -Я тебя не обижу, ты не пожалеешь! Сейчас девять вечера, поедем ко мне, переночуешь и сама всё увидишь!-   
              Вид у мужчины жалкий, как у нищего с протянутой рукой в многолюдной толпе. Отговорившись тем, что спешит на автобус, Тина  ушла.    
             
              Часто звонила Ада, рассказывала, что изучение иврита в «ульпане» их одноклассники бросили - надо работать. Русскоговорящую женщину после инсульта, за которой она ухаживала, дети забрали, переехали на арабскую территорию - дешевле жильё. Ада пыталась «никаёнить» у богатых израильтян. Надеясь соблазнить какого-нибудь хозяина-миллионера, она являлась на уборку в соблазнительных блузочках и при вечернем макияже. Но дело приходилось иметь с небрежно одетыми хозяйскими жёнами. Желание работать сразу исчезало. Ада отказывалась таскать мощные пылесосы по лестницам трёхэтажных вилл, в конце концов, заявляла, что она - пианистка, а не уборщица, со скандалом уходила. Теперь она тоже устроилась горничной в один из отелей Тель-Авива. Не скрывая, что скучает по общению, она предлагала Тине вернуться в город, где прежде жила. Вместе будут ездить на работу, ближе добираться. К тому же, Адина приятельница искала нормальную женщину для подселения.    
             
              И Тина решилась, переехала в небольшую квартиру, которую снимала  бывшая  одесситка Тая с пятнадцатилетним сыном Ваней от первого брака. По инициативе второго мужа семья эмигрировала в Израиль. Бывший завмаг Всеволод Ильич устроился работать уборщиком  гостиничного пляжа. Не выдерживая унизительную  работу, он периодически уходил в запои, сопровождаемые скандалами и драками. Устав от семейных дрязг и безденежья, Тая прогнала мужа и подала на развод. Бывшая товаровед шила на продажу халаты и купальники, вечерами убирала офисы.
             
              В съёмной квартире Тая отдала на подселение маленькую комнату на солнечной стороне, себе отделила ширмой угол в гостиной, спальню занимал сын Ваня. Был ещё любимец семьи чёрный кот Том, собачку на свою территорию принял надменно - равнодушно. Дома Тая  всегда под «шофэ» с сигаретой и стаканом джин-тоника предлагала квартирантке составить компанию. Тина отказывалась, ссылаясь на жару. Часто она невольно слышала, как Ваня робко просил мать не пить, вернуться к бабушке и дедушке в Одессу. Тая злилась, упрекала сына за «нахлебничество», взяв на руки Тома, плакала, уткнувшись в кошачью шубку. Часто приходил обрюзгший Сева. Тая долго с ним ссорилась, не пускала в дом, потом вела в кухню, кормила борщом и выпроваживала. Сева просился остаться, клялся - божился бросить пить. Захлопнув за мужем дверь, Тая вваливалась к Тине, рыдала, изливая душу.
              -Эти Севкины обещания - стонадцатые! Жалко мужика - пропадёт  ни за цапову душу! А я люблю эту пархатую жидовскую рожу! И что делать -  не знаю!
              -А раньше он пил?
              -Наоборот, ещё и меня прищучивал! А здесь как с ума сошёл! Через год ПМЖ он заерепенился съездить в отпуск в Одессу. Оказалось, там за две недели он промотал деньги за проданную родительскую квартиру! Устроил шоу - круто теперь стоит! Вернулся с пустыми карманами и пошло-поехало! Не просыхает!
              -Может быть, вам всей семьёй вернуться в Одессу - и Сева опомнится!- несмело посоветовала Тина.
              -С голой задницей? Стыдоба перед людьми! Хоть так, хоть эдак, через три года Ваньке  восемнадцать - мы уедем. Тут же садистский закон: при смешанных браках дети - не евреи по достижении совершеннолетия обязаны покинуть страну! Я поеду следом за Ванькой, Севка - за мной, если к тому времени не сгорит от водки!- 
              Не смотря ни на что, здесь Тине жилось комфортней, чем у Доры - ни замечаний, ни упрёков. Наоборот, спокойной деликатной компаньонкой, пропадающей на работе, дорожили и не придумывали поводы содрать дополнительные деньги. 
             
              Когда Моше отбывал в Европу, Ада с радостью оставалась хозяйкой  его уютной квартирки и приглашала в гости подруг. Те покупали бутылку сухого израильского вина и с удовольствием шли к приятельнице. Еврейка Ада из сибирского города, украинка Тая из Одессы и русская Тина из Донбасса, наперебой, рассказывали друг другу об ушедшей жизни на общей Родине. Вспомнив свою «советскую» профессию, Ада поднимала крышку пианино, красными от «хомеров» руками с распухшими суставами перебирала клавиши.
              -«А песни довольно одной, лишь только б о доме в ней пе-е-елось!»-
              -«Эх, Одесса, ты мой любимый край…»-
              -«Давно не бывал я в Донбассе, тянуло в родные края…»- неожиданно всплывали старые душевные мелодии.
              Весь вечер русские песни на три голоса неслись из окон коренного израильтянина.
             
              ....Перед новогодними праздниками Тина прилетела на родную землю. В аэропорту её встречал замёрзший от ожидания сын, согревая под ношеным полушубком бордовую розу. Вот она и дома, а время летит слишком быстро! В стране безработица, в глазах сына прижилась печаль - его новомодная профессия психолога не востребована. На сувениры от свекрови с насмешкой смотрит сноха. «Лучше б деньжат подкинула! Видать, жену миллионера жаба задавила - прикидывается малоимущей с дешёвым китайским саквояжем!». А маленькая Алиса настороженно отталкивает новоявленную бабушку, целующую пухлые внучкины пальчики.
             
              Шимон позвонил только через неделю, путано сообщил о непредвиденной задержке с визой. Чувствуя фальшь в его речах, Тина  в подробности не вдавалась, подозревая, что правды всё равно не услышит. Возвращаться в Израиль не хотелось, не давала покоя тревога о Сане, но Арина в телефонных разговорах  успокаивала. Позвонив в авиакомпанию, Тина предупредила о переносе своего вылета на неопределённую дату.
             
              Дачный домик разграблен, пугает ободранными стенами, покосившимися дверями, крест-накрест забитыми окнами. Сердце тоскует об утерянных талисманах прежней жизни, домашнем уюте и качелях между двух яблонь в саду. Безмерна радость чудом уцелевшему родительскому кухонному серванту, хранящему тепло рук незабвенных людей. Лёгкий скрип его дверцы оживляет в памяти счастливое время, заботливый мамин голос: «До-чеч-ка!  Ку-ша-ать!»-
             
              Теперь можно не спешить, насладиться покоем после сует и тревог в чужой стране. С чашкой кофе посидеть на ступеньках крыльца, любуясь золотыми шпажками солнца, пронзающими сосновый лес. Абсолютную тишину  потревожит  стук,  щебетание, стрекотание, хохот птиц, эхо донесёт кукушиное «многие лета». От реки медленно поднимется туман, будто пена молока, забытого на плите. Послышится всплеск воды, потревоженной вёслами, и радостный лай собаки, спешащей сообщить всему миру, что вместе с хозяином плывёт на плоту. Всё это принесёт весна, подхватит тёплыми дождями и грозами лето, одарит грибами осень. А сейчас - зима. Морозным утром аромат свежесваренного кофе заползает в каждый уголок старого маленького дома. Укутавшись в вязаную кофту, отхлёбывая обжигающий напиток, Тина садится на табурет перед окном. Всё здесь утешает. Лесом обступившие сосны, будто толстые боярыни в роскошных снежных шубах, спрятали руки в пушистые муфты. Под окном одинокая липа вырядилась невестой, накинула фату из инея с хрустальными подвесками. Как партизаны, накрывшись шапками снега, кусты смородины и крыжовника спускаются с пригорка к реке. Затосковав о теплом лете, за одну декабрьскую ночь речка выткала серебристое ледяное покрывало и спряталась под ним с головой. Взгляд радуется каждому деревцу и виновато убегает от покосившегося забора, оправдываясь бабским: «нет хозяина во дворе». 
             
              В центре села старинная православная церковь. Построенная итальянскими зодчими при царях, чудом уцелевшая при коммунистах, она много лет стоит в ремонтных лесах. Купола в намоленных крестах заметишь из любой точки селения,  вблизи - гнёзда доверчивых ласточек на церковных окнах. И нежные колокольчики затронут чувствительные струны души, возьмут сокровенные ноты, заставят задуматься о вечном.
              Ранним воскресным утром редкие фигуры сельчан направляются к церкви. Править службу из соседнего села в любое время года на велосипеде приезжает молодой батюшка, похожий на мультяшного почтальона Печкина. Остановившись у распахнутой двери, Тина трижды крестится, поклоняется и робко входит в святилище. Сетуя на себя за рассеянность, она старательно повторяет за батюшкой слова молитвы. После службы  покорно ждёт очередь исповеди в грехах, не дающих душе покоя.   
              -Батюшка, перед Богом хочу покаяться, грешна я….  Хотела  пожить для себя - не родившихся деточек губила абортами…. Единственного сына оставила без братьев и сестёр…. Родителей своих обижала по мелочам, зачастую даже не замечая…. Сына, когда был маленьким, крепко ударила по руке только за то, что, балуясь, разлил кефир…. Греховодница я, изменяла первому мужу, царствие ему небесное….-
              Священник помнит эти слова с прошлого покаяния Тины, но внимательно слушает.
              -Какие ещё грехи совершила? Гнев, злословие, зависть, клевета, оговор? На судьбу ропщешь, гордыне, тщеславию, унынию покорилась? От лукавого  это всё!- строго спрашивает он.
              -Каюсь: гневалась, роптала.… В гордыне грешна, в уныние, бывает, впадаю…. - спешит  признаться  Тина. 
              Опустив голову, прижав руки к груди, она сосредоточенно припоминает всю свою вину перед Господом.
              -Врать не люблю, хотя по мелочам бывает…. Потом, пока не  признаюсь, места себе не найду….  Но греха клеветы на людей и их оговора на мне нет. И зла, вроде,  никому не желала….   
              -Бог милостив! Молись, раба Божья, проси прощение! Искренней, громче! - наставляет батюшка.
              Но Тина стесняется, шепчет тихо, крестится неумело.
             
              Вечером на небе удивительно низко выстилается синий ковёр со звёздами, сказочно  крупными и яркими, потому что места здесь чистые - к высокому близкие. Вспоминаются слова кого-то из великих «Две вещи в мире достойны удивления: звёздное небо над нами, и мир внутри нас!». На морозе руки прилипают к навесному замку. Открыв дверь, Тина пригибает голову и настороженно входит в низкий тёмный сарай, пугающий таинственными шорохами и тенями. Набрав в охапку дров, она спешит на улицу, в пустом доме закрывается на все задвижки, тоскуя о верной спутнице - собачке. Усевшись на низкий табурет, она пытается растопить печь, вспоминая, как в детстве учил отец. Сначала надо сложить домиком сухие ветки, сверху тонкие поленья, измять пожелтевшую газету, взять лучину и чиркнуть спичкой. Сырые дрова загораться не хотят, Тина бросает гость крупной соли. Слышится уютное потрескивание, языки пламени, сначала робко, потом уверенно, грациозно раскачиваясь, тянутся вверх. Постепенно и толстые поленья обречённо одеваются в траурный бархат, украшенный рубиновыми  стразами.
              К теплу подтягиваются верные спутницы - воспоминания, согревшись, благодарно обнимают за плечи, будто фотовспышками, озаряют избранные кадры прожитых лет. Уже сердце щемит от замеченной  серебристой паутинки  в шевелюре  сына, уже внучка лепечет «бабуля», а Тине всё кажется:  совсем  недавно она была  «дочик»!
             
              Сознательную жизнь открывают папины сказки о «мышке-норушке», «аленьком цветочке», и мамины про «Івасика - телесика», «котика - муркотика». И пошли, побежали, полетели, помчались реальные события, набирая  жизненную силу. Вот трёхлетняя Тина в вязаном красном платьице  стоит во дворе и с восторгом смотрит на яркую важную птицу, вышагивающую из сарая. Надменно задрав голову, о чём-то возмущённо кудахча, петух воинственно роет шпорами землю. Неожиданно он подскакивает и запрыгивает Тине на голову, бьёт клювом в лицо, целясь в испуганные  глаза. Очень страшно, очень больно! Из дома выскакивает добрая тётя Катя и спасает  от злодея. С тех пор ни одна сказка не заставит  поверить петуху. «Ку-ка-ре-ку! Спасите! Несёт меня лиса в далёкие леса!». А Тина своё: «Бедненькая лисонька, пока донесёт петуха, он все глаза ей  выклюет!»
             
              С папой Егором и мамой Леной они живут в длинном одноэтажном шахтёрском бараке. Сырые стены крохотной угловой комнаты покрыты чёрной плесенью, противные  мокрицы  заползают  в  одежду, развешенную на гвоздях. В центре барачного двора - большой  двухочковый туалет. К коммунистическим праздникам стены туалета и пыльные стволы чахлых деревьев белят извёсткой. Внутри туалета всегда грязно, густо засыпано выедающей глаза хлоркой. Рядом - водопроводная колонка, возле которой собираются бабы с вёдрами. Меся грязь ногами, они судачат, смеются, выясняют отношения, показывают друг другу кукиши, а иногда и голые задницы.
             
              Вот Тина идёт по воду вместе с мамой, одетой в приталенный жакет из синей плюшевой ткани и чёрные резиновые сапоги. Сначала мама наливает воду в маленький бидончик Тине, затем наполняет большие вёдра, надевает их на коромысло и осторожно ставит на плечо. Грациозной походкой она несёт раскачивающиеся вёдра, слегка разбрызгивая воду. Одна рука красиво изогнута на переднем крыле коромысла, а другая поправляет шерстяной платок, сползающий с чёрных волос, закрученных на затылке. Перегнувшись на тяжёлую сторону, Тина несёт бидончик с водой, стараясь не отставать от  мамы. 
             
              Когда папа на работе, возле единственного окна их жилья время от времени появляется высокий парень с курчавым чубом из-под бескозырки в полосатой тельняшке, широченных брюках клёш. Он стучит в окошко и  кричит с улицы: «Лен, а Лен! Послушай, чё говорю! Поехали со мной на целину!» 
              -Тю, привязался, как банный лист к заднице! Ты шо не знаешь, у меня есть муж?- краснея до корней волос, отвечает мама, виновато косясь на Тину.
              -Зачем тебе Егор? Он старый, маленького роста!
              -Мал золотник, да дорог! Другой мне не нужен! Будешь хаять моего Егора - я тебе глаза выцарапаю!
              -Царапай, царапай, а я обнимать-целовать тебя буду!
              -Та, отвяжись ты, сатана!- возмущённо выкрикивает мама и  захлопывает ставню на окне.
              Вечерами всё чаще папа затягивает песню:
              «Никто тебя не любит, так как я!
              Никто не приголубит, так как я…»-
              Моряк больше не появляется, но колючая  льдинка страха, что маму может забрать чужой дядя,  в детской душе остаётся надолго.
             
              Летом Тине мама купила небесного цвета плюшевое пальто с капюшоном, а ещё - куклу, у которой закрываются-открываются глаза, и она, по-телячьи, мычит: «м-а-м-а»! В миг, полюбившуюся обновку Тина, ни в какую, не соглашается снять, всю жаркую дорогу из магазина домой она в  нахлобученном капюшоне, крепко прижимает ненаглядную куколку.
             
              Мишуткины переехали в комнату побольше на верхнем этаже двухэтажного барачного дома. Спальню занимает одинокая тетя Женя. Там всегда праздник,  приходят разные дяди, играет гармошка и разудалые песни:
              «Ах, Сонечка, стели свою перину!
              Облей духами новую кровать!
              Сегодня Сонечка справляет аманины,
              И мой черёд её настал поцеловать!»-
              Когда дяди уходят, Тина не знает - уже спит. Днём она замечает, как мама темнеет в лице при появлении в кухне тёти Жени.   
             
              Осенним вечером на улице льёт дождь. В кухне уютно, подкидывая уголь в печь, мама жарит картошку с луком - вот-вот придёт папа с работы. На подоконнике развалился пушистый мурлыка котёнок. Вдруг слышатся выстрелы на улице. Став на табурет, Тина видит под окном открытый кузов грузовика, устланный жутким ковром из мёртвых собак, залитых дождём. Мужик держит за лапы бьющуюся в предсмертных конвульсиях следующую жертву, и через миг тело с пугающим грохотом падает на кучу трупов. Долгие годы Тина будет бояться смотреть вечерами в окно. 
             
              На первом этаже живут Павлюки, они богатые, потому что только у них есть маленький  чёрно-белый телевизор. Вечерами в их комнатёнку набиваются соседи со своими табуреточками. На узкой металлической кровати перед ночной сменой в шахте спит хозяин. Его богатырский храп спорит с героями фильмов о танкистах, трактористах, лётчиках, свинарке и пастухе, песнями о белой акации Одессы. Этот город Тине представляется сказочным - там чистые, всегда выбеленные извёсткой дома и деревья. По набережной под ручку с дядями моряками прогуливаются красивые тёти в крепдешиновых платьях, полосатых носочках и лаковых туфлях на каблуке. Правильно одетые дети «светлый верх, тёмный низ» с октябрятскими звёздочками и пионерскими галстуками на груди ходят отрядами и дудят в горн. Чайки приветливо машут крыльями белым кораблям, плывущим по синему морю.
             
              Для родителей и соседей Тина устраивает самодеятельные концерты. Сцена - металлическая кровать, декорация - тканевой коврик с лебедями, наряды - накидки с подушек. Она ещё не стесняется своей картавости, и бойко читает стишки про «резиновую Зину» и «дедушку Ленина». Песни она поёт русские и украинские: «неподшитые валенки», «мой Вася», «ландыши», «у полi два дубочки». Будто веером, обмахиваясь огрызком веника, украшенным тряпочными ленточками, она представляет себя испанской красавицей:
              «Ах, Маританна, моя Маританна!
              Я никогда-никогда не забуду тебя…»-
              Обязательно  частушки:
              «С неба звёздочка упала на косую линию,
              Меня милый переводит на свою фамилию!»-
             
              «Сербияночку Татьяночку поставлю на балкон,
              Сербияночку Татьяночку полюбит исполком!»-
       
              «Гармонист, гармонист, положи меня под низ… »-
             
              Какой такой «исполком» полюбит Татьяночку, и под какой «низ» положит гармонист, Тина не представляет, но поёт громко и с выражением. В финале обязательно гимнастические упражнения «мостик» и «колесо». Подскочив, Тина ударяет в ладошки, произносит отрывистое: «ап!» и долго кланяется под ленивые хлопки зрителей, занятых семечками.
             
              Папу после ночной смены Тина просит вместе с ней порисовать. Единственный графитовый карандаш папа сначала добросовестно «чинит» - сосредоточенно затачивает ножом, аккуратно собирая стружку на газету. Потом из-под его руки на клеточках тетрадного листка появляются голые тёти с тонкой талией, круглыми бёдрами и грудями, похожими на яблоки. Тётям Тина дорисовывает глаза в половину лица, нос - палочка и две точки,  рот - сердечко, и волны волос. Потом она надевает им платья с воланами и туфли на каблуках, высотой с ходули. С мамой они рисуют котят, собачат, зайчат, медвежат.
             
              В воскресенье Мишуткины собираются в новый Дворец культуры имени Октябрьской революции. В тесной комнате маленькой семье негде повернуться. Сначала мама купает в корыте Тину, натирает хозяйственным мылом, обмывает тёплой водой со щепоткой каустиковой соды «для мягкости», вытирает старой простыней и одевает в трусы и майку. Затем мама расчёсывает влажные дочкины волосы, собирает в тугие косички, вплетая тряпочные ленточки. Послушно нагнув голову, Тина недовольно посапывает из-за больно натянутых волос. 
              -Терпи, коза, не вертись, егоза!- ласково приговаривает мама.
              Когда приходится одевать ненавистные рейтузы до колен «девочка должна беречься» и балахонистое платье «на вырост» с подвернутыми рукавами, Тина начинает хныкать. Любимые туфельки из красного потрескавшегося дерматина ей давно малы, пальчики больно упираются в носок, но она терпит. И вот радость: на худенькой детской руке застёгивается клеёнчатый ремешок новых почти «всамделишных» часиков! Забыв о противных рейтузах, Тина не отрывает счастливых глаз от бумажного циферблата с нарисованными стрелками. Мама усаживает её на табурет в углу комнаты, чтоб не «крутилась под ногами». Скорее бы на улицу, ноги сами бегут по воздуху!
              -Сколько раз говорить: не болтай ногами - чертей дразнишь!- окрикивает мама.
              Она одевает своё единственное выходное заношенное креп-жоржетовое платье - зелёное с бежевыми колечками и воротничком из кружевных кленовых листков. Обувает стоптанные туфли на квадратных каблуках.  Покрыв закрученные в узел волосы тонкой косынкой с завязанными концами на затылке, она заглядывает в маленькое круглое зеркальце, утонувшее в ладошке. Мама никогда не пудрится и не помадится, потому что папа давно сказал: «красота должна быть естественной». У папы широченного покроя лоснящиеся брюки, выгоревшая на плечах и спине шёлковая рубашка с потемневшими подмышками. Он затягивает тощую талию потёртым ремнём и застёгивает оловянные запонки на обтрёпанных манжетах. Усевшись на табурет, закинув босые ноги одна на другую, он старательно наматывает на узкие ступни серые портянки. Натянув старые-престарые трофейные сапожки из мягкой кожи, папа бодро вскакивает, бьёт тонкой подошвой о пол, пританцовывает.
              -Хромовые! Слышите, как скрипят? Сколько лет, а всё, как новые! «Ох, топну ногой, да  притопну другой!»-   
              Мама берёт потрескавшийся лаковый ридикюль - всё, можно выходить из дома! Держась за надёжные руки родителей, Тина озабоченно поглядывает  на  застывшие   стрелки   своих часиков: «Не опоздать бы!»
             
              По широким ступенькам Мишуткины поднимаются в пахнущий краской и побелкой Дворец культуры имени Октябрьской революции. Сначала - буфет, на столе в общепитовских блюдцах бесплатная «профсоюзная» соль и горчица. В куцем белом халате с оторванной пуговицей на необъятной груди толстая тётка наливает из бочки холодное пиво в большую прозрачную кружку. Живое шевелящееся пиво папа укрощает щепоткой соли, и густая пена с незлобным шипением медленно оседает. Прикрыв глаза от удовольствия, папа пьёт пиво, рисующее рыжие «усики» над его губой.
              И вот, наконец, самое главное - мороженое! Ни молочное, ни сливочное, а вкусный-превкусный пломбир! Став на цыпочки, Тина неотрывно наблюдает, как два вафельных рожка заполняют белые и розовые маслянистые снежки. Положив мороженое на весы, буфетчица незаметно надавливает пальцем чашу. Тина дёргает маму за рукав и  шепчет: «Ма, скажи тёте, чтобы  клала больше!»- 
              Не дожидаясь, пока стрелка весов остановится, буфетчица  снимает мороженое, быстро клацает замусоленными костяшками деревянных счёт и требовательно называет сумму, нагло вытаращив глаза. Засуетившись, мама достаёт из-за пазухи деньги, завёрнутые в носовой платок, и спешно  расплачивается. Вкуснятина быстро тает во рту Тины. Лизнув мороженое, мама протягивает свою порцию.
              -Ма, разве ты не любишь мороженое? Правда, по-честному, ты больше не хочешь?- допытывается  Тина.
              -По-честному, больше не хочу! Ешь, дочечка, ешь на здоровье!-   
             
              Постановка называется «Наймичка», «дети до шестнадцати лет не допускаются», но пятилетнюю Тину с родителями свободно пропускают в зал. Не отрываясь, она смотрит на сцену, ловя каждое слово актёров. Всё ясно: богатый пан соблазняет красивую служанку - батрачку, она от него беременеет, и её выгоняют из дома. Потом наймичка рожает девочку и  умирает. Повзрослев, девушка нанимается на работу в ту же усадьбу. Всё повторяется - любвеобильный пан соблазняет новую «наймичку», не догадываясь, что она - его  дочь. Узнав от людей страшную правду, девушка бежит на кладбище, рыдая, просит  прощение на могиле матери и бросается в реку. 
              В момент причитаний героини на зелёном холмике материнской могилы Тина тихо всхлипывает. Детский плач всё громче, переходит в безудержное истеричное рыдание. Сидящие рядом зрители наперебой  успокаивают: «Девочка, так нельзя! Всё это неправда, выдумка!»
              Чем больше уговаривают, тем безутешней Тина. Уже не слышна речь актёров - спектакль приостанавливают. Смущённые родители уводят до икоты захлёбывающуюся слезами дочку.
             
              В православную Пасху люди в праздничных одеждах выходят из бараков на улицу, угощают друг друга куличами, бьются крашеными пасхальными яйцами, соревнуясь, чьё крепче. Потом все дружно разговляются за общим длинным столом с мутными бутылями самогона и закуской «что у кого было». За отдельным столиком поменьше - ребятня. Запивая  любимым  «крем-сода» сдобный кулич с изюмом, Тина не выпускает из поля зрения своих  родителей. 
              Застолье взрослых часто прерывается тостами и разноголосым пением:
              «Выпьем за Родину, выпьем за Сталина,
              Выпьем и снова нальём!»-
              Песни сначала идейные: «Катюша», «едут новосёлы по земле целиной», «вышел в степь донецкую парень молодой». Затем лирические: «из-за острова на стрежень», «ой, мороз, мороз!», «їхав козак за Дунай». И  хмельные разухабистые под гармонь с плясками и частушками.
              «Ой, я пьяная, да я румяная!
              Накажи меня Бог, что я пьяная!»-         
              Хором компания отчаянно заявляет:
              «И пить будем, и гулять будем,
              А смерть придёт - помирать будем!»-         
              «Помирать», «смерть» - эти слова Тину пугают, и очень не нравится, что родители выпившие. То маму, то папу она тянет за руки домой. В ответ они глупо улыбаются и предлагают дочке «ещё немножко погулять с подружками». Совсем опьяневшие дяди и тёти, раскачиваясь за столом,  медленно вытягивают:
              «Шумел ка-а-амыш, де-ре-вь-я гну-у-лись, а ночка тё-ё-ёмная была,
              Одна возлюбленная пара всю ночь гуляла до утра…»
              Мама явно не в духе, ей не нравится, что папа слишком обходителен с соседкой по столу красивой Машей «молдаванкой», часто берёт её за локоток и называет: «голубушка». На словах песни «одна возлюбленная пара» он стрельнул глазками в сторону Маши и масляно заулыбался. Заметив, что его Алёнушка «касавурится», папа подходит к гармонисту и что-то шепчет. И вот уже он шустро пританцовывает вокруг мамы и задорно напевает:
              «Ты постой, не спеши, обрати внимание!
              Обрати своё вниманье на пожар моей души!
              Ты - ласточка моя, ты - зорька ясная!
              Ты - в  общем, самая огнеопасная!»               
              Счастливая мама смущённо поправляет косынку. Понимая, что прощён, довольный папа обнимает жену, слегка покачиваясь, берёт  на руки «дочика», вместе идут домой. Крепко обхватив папину шею, Тина тревожно оглядывается на маму и украдкой вытирает  глаза. 
             
              Излюбленное место детей - солнечная сторона барака. Тина приходит с куском серого хлеба, политым водой и присыпанным сахаром.
              -А, что это у тебя?- спрашивает окружившая детвора.
              -Пирожное!- хвастает Тина.
              -А дай укусить!-
              «Укусить» хватает всем.
              Недалеко на земле засохшее дерьмо.
              -А слабо, всем по кусочку этого «пирожного»?- спрашивает толстая некрасивая девочка Валя Крыгина.
              Детвора принимает героическое решение попробовать на вкус «гадость».  Каждый ждёт, кто это сделает первым. Очень противно, но, ведь, они пообещали друг другу, слово дали! И Тина кладёт в рот маленький кусочек вонючей сухой лепёшки. Испуганно тараща глаза, друзья бросаются наутёк, впереди всех Валя Крыгина.
              -Ма, я теперь умру?- плачет Тина.
              -Ну, ты, дочечка, и простодыря! Шо ж ты всем веришь? Раз так, пусть бы сначала Валька этого «добра»  налопалась!-
              -Я хотела всё по-честному!-
              -Ох, дочечка, трудно тебе будет жить на белом свете….- вздыхает мама.   
             
              На первом этаже барака одну из комнат занимают низкорослые курчавые Хаим и Рая и их мал, мала меньше четверо детей. Отец семейства работает крепильщиком в забое. Мужики доброжелательно шутят: «Самый короткий анекдот: «еврей - шахтёр»!»-
              Хаима они уважают, называют, по-свойски, Хан, на работе делают поблажки.
              Однажды кто-то из ребятни подбивает компанию сделать «пакость жидам». Почему и зачем Тина не знает, но идёт со всеми. Двери жилища всегда открыты, в коридоре на длинной лавке жестяные вёдра с водой. Стараясь побольше собрать слюны, дети заплёвывают воду и убегают. Наказание следует незамедлительно, впервые мама стегает Тину  ремнём и ставит  в угол.
              -Вас, фашистов, за такие дела теперь даже в школу не примут!- возмущённо кричит она.
              А Тина ждёт - не дождётся, когда её поведут в первый класс, и горько плачет, заглядывая в лицо папе. Но он почему-то «дочика» не защищает - хмурится и молчит.   
             
              Рядом с вытрезвителем глубокий шурф старой шахты, огороженный невысокими столбиками с провисшей потёртой верёвкой и табличками: «Близко не подходить - опасно!». Тина не раз слышала рассказы взрослых, что в эту яму фашисты  бросали евреев целыми семьями. С тех пор прошло много лет, но очень хочется верить в чудо! Может, падая, кто-то зацепился и ждёт - не дождётся спасения? Решившись  подойти совсем близко к шаткой ограде, Тина пристально вглядывается в глухую темень. Уже слышатся скорбные голоса, видятся тени рук с мольбой о помощи, она склоняется всё ниже. Мимо идёт соседка тётя Лида. Мигом, оценив опасность ситуации, она тихо подкрадывается и успевает поймать Тину за подол платья, спасая от свободного падения в бездну братской могилы. 
             
              Самые частые события в жизни шахтёрских детей - похороны пап. Ряды гробов с погибшими горняками выставляют в танцевальном зале Дворца культуры имени Октябрьской революции. Длинная очередь людей идёт проститься с покойными. Компания детворы вклинивается в живую цепочку посмотреть на мертвецов. От страха детей разбирает нервозный смех. Заметив, как отрешённо и печально смотрит на них незнакомая тётя в чёрном платке, Тина виновато отходит в сторону. Вечером она не спит, отвернувшись к стенке, тихо плачет от зародившейся в душе печали о том, что папа и мама тоже когда-то умрут. 
             
              В их классе учится полненькая евреечка Мила Талкина. Её мама Ревека Михайловна возглавляет школьный родительский комитет. Она работает бухгалтером на шахте. Милин папа - мясник большого гастронома. Они очень хотят, чтобы их дочка дружила с отличницей Тиной. После школы девочки идут делать уроки к Миле в отдельную трёхкомнатную квартиру новой пятиэтажки рядом с шахтёрскими бараками. У Талкиных, как в сказке! Всегда тепло, имеется ванная и удобный туалет, печка газовая и никакой сажи. Продукты хранятся не в сетке за окном, а в большом металлическом ящике с красивой снежинкой на дверке, который называют «холодильник». На мягких коврах расставлены кресла, тумбочки с телевизором и проигрывателем, возле окна чёрное лаковое пианино.
             
              Сгорбленная сухонькая бабушка Фира радостно встречает внучку у порога. В школе паинька Мила дома вдруг превращается в маленького монстра, кричит, кривляет и бьёт бабушку по маленькой сморщенной руке. Кряхтя, старушка расстёгивает ремешки красивых туфелек внучки и выдаёт уютные тапочки с розовой опушкой. Мила стягивает школьную форму из бархата с кружевами, швыряет на пол. Бабушка надевает на внучку синюю плиссированную юбочку и красный свитерок с белыми оленями на груди, предлагает помыть руки. Из ванной доносится писк с жалобами «сильно горячая, сильно холодная вода». Усевшись обедать, Мила опять капризничает. Отказывается от вкусно пахнущего горячего супа с лапшой, отварной куриной ножки, хлеба с толстым слоем сливочного масла к душистому чаю.
              Тина стоит у двери кухни и мечтает, чтобы тоже была бабушка, которую никогда не обидит, юбочка в мелкую складочку, свитерок с оленями и тапочки с опушкой. Ей очень хочется кушать, хоть раз в жизни попробовать сливочное масло. «Интересно, почему оно называется «сливочное» - потому что из слив?».  Но к столу её никогда не приглашают.
              -Посмотри, до чего наша Милочка худенькая - просто пересушенная тараночка! Скажи ей, чтобы  поела - тебя она  послушает!- обращается за помощью  бабушка  Фира.
              Тина недоуменно смотрит на толстенькие подружкины ножки, на которых разъезжается чулочная «резиночка». Но бабушку очень жалко.
              -Мил, ешь быстрей! Поиграем - и  за уроки!- убеждает Тина.
             
              Когда домашнее задание выполнено, можно поиграть в красивый синий мяч с красной полосой. А потом Тина просит подружку научить «играть на пианино». Путаясь в нотах, Мила показывает, на какие клавиши давить, чтобы получился «Собачий вальс». О своём  пианино Тина и не думает, оно большое - значит дорогое. Хотя бы маленькую скрипку! Но она знает, что родители еле сводят концы с концами, поэтому о своей мечте даже не заикается. 
             
              В третьем классе Тина долго лежит в больнице с воспалением лёгких. Каждые три часа ей делают уколы.  Мама постоянно плачет - боится, что дочка не выживет. Подружку навещает Мила с мамой и бабушкой, возле подушки оставляют кулёчек с шоколадными конфетами. В предвкушении небывалого лакомства Тина оживляется, разворачивает мятую обёртку и видит карамельку! Она высыпает гостинец на кровать и с удивлением обнаруживает, что все конфеты перефасованы - в шоколадные фантики наспех завёрнута  дешёвая плодово-ягодная карамель.
             
              Из всех школьных предметов, больше всего, Тина любит английский язык, обожает «англичанку» рыжую Клару Моисеевну. Она боится её мужа, похожего на Бармалея, школьного зубного врача Арона Абрамовича. Математику Тина изучает прилежно, потому что молодая красивая гречанка Тамара Анатольевна очень требовательная учительница. Школьники знают, что у математички роман с физруком, подозревают, что злая она, потому что замуж её он не зовёт. Строгая Тамара Анатольевна выделяет симпатией только Тину, и даже предрекла ей «великое будущее» на родительском собрании. Мама вернулась домой смущённая, недоверчиво улыбалась.
             
              Иногда на уроке по закреплению материала математичка подзывает Тину, даёт деньги, авоську и посылает в магазин «Кооператор», где «выбросили» в продажу  апельсины. 
              -Наверное, Тамара Анатольевна беременна от физрука и ей очень хочется вкусненького! - мысленно, сочувствует  Тина.
              Прибежав  в магазин, она становится  в хвост очереди. От мамы она часто слышит, что продавщицы «не довешивают», «не додают сдачу», и очень  боится, что обидят математичку. Она достаёт из кармана своего школьного фартука мелочь, выданную мамой на пирожок с повидлом и компот, и добавляет к учительским деньгам. По-детски, веря, что «недовес» будет не дороже школьного завтрака, Тина покупает на всю сумму апельсины, которые никогда не пробовала, и несёт Тамаре Анатольевне.
               
              Тинин папа - передовик производства, победитель соцсоревнования, его портреты в костюме и дежурном галстуке от фотографа  развешены на досках «Почёта» везде и даже в школе. С телевизионного экрана он говорит лозунги ударника коммунистического труда,  украдкой  подсматривая  в  шпаргалку. С работы он приходит всегда уставший, «для аппетита» открывает «чекушку», иногда - зелёный вонючий денатурат. Подвыпив, папа вспоминает свою родню. На войне погибли пять братьев, старший Алексей вернулся с фронта без ноги. Михаил попал в фашистский  плен, вместе с двумя  товарищами бежал. Опухшие от голода солдаты два месяца пешком добирались домой. На родной земле им пришлось долго оправдываться перед военной комиссией. После реабилитации Михаил с семьёй перебрался в Донбасс, поближе к Егору. Старшая сестра Татьяна умерла от туберкулёза. Их отец не смог пережить горя потери детей - скоропостижно скончался. Две младшие сестры переехали в город Куйбышев, устроились работать на часовой завод. Получив комнатку на двоих в семейном общежитии, они забрали к себе мать. На Орловщине остались брат Володя и  сестра Паша.
             
              Папины песни теперь грустные. Слушать их Тина не любит, потому что сразу хочется плакать. А папа высоким голосом надрывно затягивает:
             
              -«Извела меня кручина, подколодная змея!
              Догорай, гори, моя лучина!
              Догорю с тобой и я!»-
             
              -«Напрасно старушка ждёт сына домой, ей скажут - она зарыдает…»-
              -«Бродяга к Байкалу подходит, навстречу любимая мать…»-
             
              На слове «мать», будто поперхнувшись, папа замолкает, нагнув голову, глотает слёзы. После тягостной паузы он продолжает:
              «Отец твой давно уж в могиле, сы-ро-о-ю землёю зарыт…»-
             
              Теперь он замолкает надолго, отвернувшись, беззвучно плачет.
              -Па, ну чего ты?-  всхлипывает Тина.
              -Ничего, дочик, ничего! Это - «волна», сейчас пройдёт!- 
              Если «волна» не проходит, папа бьёт кулаком по столу и зовёт: «Жена! Садись, отвечай: я тебе кто - муж или портянка?»-
              Мама покорно садится напротив, испуганно моргает влажными глазами, тихо произносит: «Конечно - муж! Егорушка, голубчик, ты - мой родной единственный муж!»-
              Маму жалко. Тина  подскакивает к папе, тянет его за рукав и просит идти спать. Он  примиренчески прикладывает палец к губам: «Ладно, дочик, всё! Больше ни «Боже мой» и ни «мур-мур»!»-       
              Он послушно укладывается в постель и мгновенно засыпает, издавая стоны измотанного жизнью человека. Мама заботливо укрывает папу одеялом.  Если «волна» разыгралась и бессильно ни «мур-мур», папа берёт со стола стопку вымытых тарелок и с силой бьёт о пол. Оглянувшись по сторонам, он хватает примус и швыряет в закрытое окно - осколки стекла с дребезгом разлетаются по маленькой комнате. Мама спешно закрывает пробоину подушкой, чтобы сквозняком не продуло папу. Иногда литровая бутылка денатурата летит в шифоньер, навсегда оставляя на стенках нелепый светло-зелёный горошек. Но никогда папа не поднимает руку на маму. Вечером  собравшиеся у колонки  соседки с завистью говорят: «От, Ленка - баба счастливая! Егор опять всю посуду и окна переколотил,  а  её, хоть бы пальцем тронул!»-
             
              Бывает, папа и мама спорят, в сердцах обзовут друг друга «хохляра», «кацапяра». Папа стукнет кулаком по столу и прикрикнет: «Не читай мне ижицу!»-
              Мама пугается так, будто папа замахнулся топором.
              -Егорушка, родненький! Прости меня бабу безмозглую!- молит она.
              Сдерживая улыбку, папа уходит спать.
              -Ма, а ты, действительно, боишься папы?- недоверчиво спрашивает Тина.
              -А как же! Он, же, муж мой! Хозяин мой! Я обязана его почитать!-  отвечает мама, торжественно подняв вверх указательный палец.
 
             
              ....Дома снова ссора. В ответ на упрёки жены Вадим берёт со стола миску клюквы, залитой водой, и яростно выплёскивает Тине в лицо. Она ошеломленно стоит посредине кухни, по ней ручьями течёт вода, на мокрых волосах красным трауром повисли ягоды. В упор смотрят изумлённо-испуганные глаза пятилетнего Марка. Быстро переодевшись, она забирает сына  и  уезжает  к  своим родителям.
              В отчем доме, не щадя любящие чувствительные души, Тина безутешно рыдает. Мама злится, но прямо не говорит. Достается ни в чём, ни повинной Тининой шапке из серебристой лисы.
              -Та, шо ты свой малахай на самые глаза нахлобучила? Сними эту папаху - ни чабан и ни с овцами гутаришь!- прикрикивает мама.
              Тина послушно снимает шапку.
              -Тю, ты шо брови выщипала?- драма в голосе мамы.
              -Я чуть-чуть… подкорректировала….
              -«Чуть-чуть», «подкорректировала»…. Были красивенькие ровненькие бровочки, а щас шо? Закорючки какие-то! А там, смотри, начнёшь и на ногах волосы сбривать!
              -У меня сбривать нечего….- робко сообщает Тина, в очередной раз, удивляясь маминой проницательности.
              -И не вздумай! Один раз уберёшь пушок - попрёт щетина! Будешь, как гусыня неощипанная, вся в колючих устюках!   
              Наконец мама смягчается: «Ей Богу, дочечка, ты шо дурной телёнок! Чо ш ты такая тонкослёзая? Поссорились - помиритесь! А нет - расходитесь, ни ты первая, ни ты последняя! Не пропадёшь! Ты выучилась - человеком стала! Пока мы с отцом живы, поможем тебе поднять Марка!»   
              Тина хлюпает носом и помалкивает.
              -Ложись спать - с каждой бедой надо переночевать, а утором всё увидишь по-другому! Всё перемелется, и мука  будет!-  утешает мама.
              -Зачем мне твоя «мука»?- по-детски, вредничает  Тина.
              Наплакавшись вволю, она крепко засыпает. Папа всю ночь вздыхает и кашляет, мама пьёт сердечные капли и долго сидит у распахнутой форточки.
             
              На следующий вечер Тина  звонит Алексею: «Привет, Талашко! А, хочешь, я к тебе приеду?»
              -Шутишь или серьёзно? Прямо сейчас?- обрадовано, но с нотками  недоверия спрашивает он.
              -Не прямо сейчас - сначала голову  помою!
              -Приезжай быстрее, волосы помоешь у меня - французским шампунем разжился!
              Она неуверенно входит в дом Алексея. В полумраке горят свечи в красивых канделябрах, любимого барда подкупающие слова:
              «Женщина, ваше величество!
              Да, неужели  ко мне?»-
              Огромная квартира устелена толстыми коврами, на стенах  картины в золочёных рамах, в шкафах редкие книги, дорогая посуда, изящные статуэтки. Под потолком переливается чешский хрусталь в массивных люстрах. Аппетитно пыхтит шашлычница, подрумянивая сочную баранину. Любимые Тинины кремовые розы ждут в напольной вазе. Гостья идёт в ванную, моет голову дефицитным шампунем. Алексей с готовностью сушит феном её душистые волосы и нежно целует в шею. Ужинают при свечах,  пьют свежезаваренный зелёный чай из чашек тончайшего японского фарфора. Алексей берёт гитару и задумчиво напевает:
              «А я люблю тебя ничью,
              А я веду тебя к ручью,
              Швыряю в белую струю,
              Опять мою, почти мою,
              Не веря близости беды,
              Дождю и ветру отдаю,
              Чтоб смыть с тебя его следы…»-
              Ложе Алексей уже постелил: по простыням и наволочкам рассыпаны листья и лепестки душистой розы.
              Измятые лепестки оставляют грязно-жёлтые пятна на простынях и коже, настроение Тины портится. Пока Алексей заваривает на кухне кофе, она тихонько открывает входную дверь и выходит, встречая  любопытные  глаза  соседки по площадке. На следующее утро она звонит другу и просит прощение за уход «по-английски». Он холодно отвечает: «Уже привык: без выходок ты не можешь! Ещё и «хату мне спалила» - соседи всё доложат  Наташке!»-

              Телефонный звонок застаёт на пороге, когда нарядные Тина и  Вадим  направляются  встречать Новый год  в  ресторан, где уже накрыты столы. Она неохотно возвращается, снимает трубку и слышит чужой равнодушный  голос на другом конце провода: «Это Тина? Знаешь, что, Тина, езжай домой….»-
              Сердце  сжимается - боится самого страшного.
              -Что-то случилось с мамой? Пожалуйста, скажите: она жива? Мама не умерла?- кричит в трубку Тина.
              -Не знаю…- 
              И бессердечные  короткие  гудки.
              Дорога кажется бесконечной. В машине Вадим обнимает жену и неуверенно успокаивает: «Не  переживай так - всё будет хорошо!»-
             
              Мама уже не встречает, не радуется, равнодушно неподвижно лежит. Потерянная Тина в который раз суматошно бежит к телефону-автомату звонить в «скорую помощь». Возвращаясь, она видит машину с красным крестом, в белом халате женщина стоит возле бездыханной мамы и беззаботно улыбается. Надежда хватается за эту улыбку. Но врач равнодушно объявляет: «У неё уже трупные пятна - посмотрите!»-
              Она  бессовестно спускает чулок на маминой  ноге.
              Тина знала, что когда-то это случится. Но не сейчас же! Ещё рано! Ещё не время! Ещё не пора! Так нельзя! Так несправедливо! Она ещё не успела согреться возле своей мамы! Она ещё не успела оправдаться в горестях, которые ей причинила! Она ещё не успела отблагодарить маму за её бесконечное  добро! Она ещё  не успела-а-а-а-а-а…!
              Навеки засыпающей маминой мысли покоя Тина не даёт - кричит, воет, визжит, заламывает руки, ползая в вечернем платье возле кровати с навсегда уходящей мамой.
              -Мамочка, родненькая, ты моя! Почему ж ты нас не дождалась? Или ты забыла: завтра папин день рождения! Мы с тобой согласовали меню - я  приготовила всё, как ты сказала! Прошу тебя, живи! Мы будем вместе смотреть новогоднюю программу, радоваться и смеяться! И, как всегда, ты шутливо скажешь о твоём любимом Андрее Миронове: «Ох, и хорош, чертило!»- сквозь рыдания, приговаривает Тина.
             
              Бессменная соседка тётя Лида стоит рядом и молчит, скрестив руки на груди. Вдруг жёстко обрывает: «Хватит, Тинка, выть, душу вытягивать! Матерей надо жалеть, когда они живые! Дай ей хоть на тот свет спокойно уйти! Теперь послушай меня, раз не захотела выслушать мамку перед смертью!»-
              Строгим голосом тётя Лида передаёт мамины  наказы: не бросать отца в одиночестве, поминать бабушку Прасковью и дедушку Николая каждый Покров. Она показывает полку в комоде, на которой аккуратно сложена  приготовленная мамой одежда ей  в гроб. 
              Папа отдаёт перевязанные резинкой деньги со словами: «Мама сказала - купи себе новое пальто, а то от людей стыдно, шесть лет ходишь в  одной и той же искусственной шубе!»-
             
              На ночь маму кладут на пол, укрывают простынёй с головой - говорят: так надо. Соседи спешно расходятся по домам встречать Новый год. Марка забирают к себе Тинины подруги, Вадим уезжает на глав почтамт отправить похоронные телеграммы. А папа и «дочик», сгорбившись от горя, под бой новогодних курантов сидят рядом и неотрывно смотрят на маму. В праздничную ночь она почему-то не хлопочет у стола, а лежит на полу, укрывшись с головой. Когда рассвело, Тина открывает мамино лицо и ужасается:  глубокие мамины глазницы утонули в слезах. Горечь потери переполняет, и Тина снова безутешно рыдает под неуместное  воркование голубей за окном.   
              Один за другим тихо заходят соседи. Старенькая Мария Ивановна в накрахмаленном белом передничке гладит холодную руку покойницы и горько спрашивает: «Лена, Леночка! Что ж ты, голубушка,  наделала?»-
             
              ....Говорить Зива не умела. Она кричала. Уже от автобусной остановки раскатами весеннего грома доносился её лужёный голос, ворвавшись в дверь,  взрывал маленькую квартиру.
              -Почему так  громко?- не выдерживала Тина.
              -А, что кто-то спит….- скороговоркой отвечала Зива и продолжала в той же тональности без знаков препинания. 
              Ни минуты не молчал телевизор, во всю мощь своих колонок вещал бесконечную рекламу, любовные страсти придуманных сериальных героев и реальных государственных чиновников. «Новости» сообщали об изнасилованиях, убийствах и авариях на дорогах, тревожный голос диктора предупреждал о значительном похолодании «всего плюс двадцать семь». Через телевизионное око Зива бдительно отслеживала положения о социальных пособиях, повышение цен и коммунальных тарифов. Она сосредоточенно внимала многочасовым дебатам за «круглым столом», где мужчины и женщины с озабоченными лицами на полном серьёзе горячо спорили, сколько раз в неделю еврей обязан заниматься онанизмом.
              От развлекательных программ русскоговорящего телеканала попахивало нафталином. Музыкальные передачи бывшего советского кавээнщика, ныне израильского шоумена, напоминали уценённые российские «Голубые огоньки».
              -«Где-то на белом свете, там, где всегда мороз…»-
              -«Хмуриться не надо, Лада!»- пела артистическая «алия».
              Потом они целовались и дарили друг другу матрёшки. За дармовым угощением в ресторане залётные российские звёзды  расхваливали страну  белых дворцов Израиль. Легко перекрикивая телевизор, Зива говорила по телефону. Как только она клала трубку, непрестанно раздавались звонки, предлагали «мивцу» (скидку) на пылесос «Кирби», выгодные тарифы на мобильную связь с получением «матаны» (подарка). 
             
              Зивина кузина Мара искала сиделку по уходу за стариками - родителями. Каждый вечер Зива набирала Кишинёв, медсестре Тане рассказывала о рае на земле, лёгкой работе, огромной зарплате и сказочных подарках от богатых клиентов. Соблазнившись на посулы, Таня по рабочей визе прибыла в Израиль и оказалась в бедной многонаселённой квартире Мары. Там жил и подвинувшийся умом сорокалетний сын хозяйки, который всё время сидел со спущенными штанами на унитазе и с готовностью заговаривал со всеми через открытую дверь туалета. Тане поставили раскладушку в одной комнате с двумя парализованными стариками, вместо оговоренного одного, и оплатой в три раза меньше обещанной.  Каждый день Мара варила постные слипшиеся макароны, величая их «спагетти», и напоминала молдаванке Тане, как её  облагодетельствовала. 
             
              Зивин племянник работал водителем-экспедитором, развозил продукты с оптовых баз по супермаркетам и так-таки немножко  подворовывал. Краденное он завозил по ночам в Зивину квартиру, открыв дверь своим ключом, загружал морозильную камеру и исчезал. Ни о чём не подозревавшая Тина по пути в туалет однажды столкнулась с ночным посетителем и чуть не умерла от испуга. С раннего утра по телефону Зива сообщала о свежепоступившем товаре - входной звонок в квартиру не умолкал, дверь хлопала, впуская-выпуская неиссякаемый поток постоянных  покупателей. Здание детского сада напротив дома заполняло округу своим крикливым многоголосьем. С вечера до утра под окнами дома хрипло хохотали наркоманы, полусумасшедший сосед с балкона второго этажа  истерично звал на помощь какую-то Люсю. 
             
              Шимона измучила бессонница. Не включая свет, в халате поверх пижамы он шаркал подошвами войлочных тапочек по комнатам своего одинокого дома, садился за письменный стол, где так и лежал русский календарь и связка ключей на Тинином брелке. Небольшой телевизор, недавно говоривший на чужом языке, теперь корил тёмным экраном. Дождавшись рассвета, маленький хозяин огромных апартаментов выходил на балкон, садился в пластиковое кресло, курил, созерцая кладбищенской пейзаж. Потом он спускался в палисадник, тупо смотрел в опустевший деревянный ящик. Рыжий котёнок, которого подкармливала Тина, тоже куда-то исчез. Возвратившись в дом, у заваленного газетами  и  окурками кухонного стола Шимон пил кофе с печеньем, вспоминая  аппетитный салат, золотистый омлет и воздушные оладьи.
             
              Ровно в девять Шимон робко звонил в дверь матери и терпеливо топтался в ожидании. Недовольная Бэба открывала не сразу, боясь, что новый день начнётся с тех же упрёков. Она не ошибалась.
              -Это из-за тебя я всегда одинок! Тебе не нравилась ни одна из моих женщин! Ты ненавидела даже Юдит - мать моих сыновей, твоих внуков!- злобно шипел, переходя на крик, Шимон.
              Будто надеясь красными от бессонницы глазами заглянуть в потёмки материнской души, он вплотную  приближал издёрганное лицо.
              -Скажи, чем тебе не угодила Тина? Она ничего не требовала и не просила. Она дважды спасла мне жизнь! После операций только ей я был нужен! Молчишь? Потому что знаешь: во всём виновата ты! Всегда ты хотела мне только зла и одиночества! Кто ты такая, вообще? Ты мне не мать! Знать тебя не желаю! -
              Немолодой сын всё больше распалялся и говорил самые жестокие слова для сердца любой матери. 
              -Почему я не умер? Зачем мне жить? Я знаю, что мне делать! Сейчас я пойду, поднимусь на крышу нашего нового дома и брошусь оттуда вниз головой! Я осчастливлю тебя навсегда! Ты не увидишь меня больше никогда!- истерично визжал Шимон.
              Держась рукой за сердце, Бэба обиженно молчала. Хлопнув дверью, хромающей жалкой походкой Шимон бежал к воротам. Выйдя из поля зрения матери, он садился на лавочку в сквере, и, как ни в чём не бывало,  шутил с прохожими. Ровно через месяц после ухода Тины девяностолетняя Бэба тихо умерла в своём кресле перед телевизором.
             
              Популярными словечками иврита и пояснениями для русскоговорящих, недавно приехавших в страну, объявление в газете смахивало на  шифровку:
              -«Живу, как все: дира (квартира) - схирут (съём), мебель - с выставки (свалки). Авода (работа) - никаён (уборка). Ищу хаверу (подругу). Всем  совкам - привет!»-
              За привет спасибо. Но текст  задевает -  неудобно и обидно за своего соотечественника.  На  звонок  Тине не  ответили. «И к лучшему! Слишком уж безысходно! Или сю-реально?»- не давало покоя объявление земляка. Она уже укладывалась спать, когда позвонили.
              -Прошу меня извинить - не смог вам вовремя ответить, работаю допоздна!- зазвучал в трубке обволакивающий, до боли знакомый голос.
              -Да, я набирала вас два раза…-   
              Тревожное напряжение на другом конце провода.
              -Тинка? «Кошка»? Не может быть! Ты, что ли? Твою тягучую речь и  «рле» я  не спутаю ни с кем! Как сюда попала? А эту газету, зачем читаешь?- удивлённый, радостный и немного разочарованный голос Алексея Талашко спешил расставить все точки над «I».
              Запершило в горле, защекотало в сердце.
              -Неужели, Талашко?- ахнула Тина.
              -Да, Мишуткина!-
              -Лёшка, дорогой ты мой «Мукомол»! Как я рада! Вот это сюрприз! Вот это подарок судьбы! А, может, за все испытания здесь меня ждала награда - встреча с тобой? «Матана», ты моя бесценная! - не скрывала ликования Тина.   
              -Да, подожди, не такой я и «матана»!- смутился Алексей, поддерживая игру словом, означающем на иврите  «подарок».
              Помолчав, она несмело спросила: «Лёш, неужели, действительно, всё так плохо?»-
              -Что?-
              -Ну, объявление твоё - слишком уж!-
              -Зато, правдиво, как у всех наших в Исраиловке! Если у тебя лучше - удиви!-  как всегда, давний друг за словом в долгий карман не лез.
              -Как бы, не хуже…- вздохнула она.
             
              Оказалось, бывшие одноклассники - друзья - любовники живут в тридцати километрах друг от друга. Нетерпеливый Алексей настаивал на скорой  встрече.
              -Я боюсь! Мы не виделись тысячу лет - я постарела и потолстела! Сначала надо похудеть, хотя бы килограммов на десять!- и в шутку, и всерьёз говорила  Тина.
              Она вдруг заметила, что смеётся! Хохочет! Как в детстве, юности, молодости, где окружали родные незабвенные люди, и казалось, так будет всегда. Из той счастливой жизни и Алексей, он знал её отца, маму, мужа Вадима. Маленького Марка он носил на руках в милом прошлом, когда шалости сына забавляли, а не огорчали. И сейчас в чужом жестоком одиночестве всего лишь Лёшиного голоса оказалось достаточно, чтобы вспомнилось счастье и радость. А, может, всё давно предрешено, как говорил святой Серафим: «От Меня это было, - ибо это не пустое слово для тебя, но это жизнь твоя…»- 
              Наверное, не зря святая земля провела Тину через испытания - наказала за тот детский грех, когда плевала в воду, принесенную многодетной еврейкой Раей. До чего тяжело было маленькой женщине тащить вёдра воды домой, чтобы напоить детей и мужа-шахтёра, и, как же обидно увидеть воду заплёванной! Никогда Тина не желала «делать пакость жидам», но, поддавшись чувству стадности, пошла с компанией детворы. Не оправдание, что шестилетней малолеткой не разумела, что творила.  Платить пришлось сторицей. 
              Нижайший поклон земле святой за то, что пробудила беззаботно дремавшее чувство Родины, заставила ценить землю грешную свою, где родилась и жила, единственную, как мать, предашь которую - судьба накажет! Может быть, святая земля и одарит - вернёт настоящего друга? Лёша сказал, что уже восемь лет в разводе - теперь никто и ничто не помешает им быть вместе. Больше они не расстанутся, поедут в православную церковь Иерусалима, попросят благословение, а потом вместе вернутся  на Родину.
              «Как же мне, рябине, к дубу перебраться
              Я б тогда не стала гнуться и качаться…»-
              Тихонько напевая, Тина подошла к зеркалу - в грустных глазах загорался огонёк надежды.    
             
              В Израиле время на отдых только шабат, общественный транспорт не работает. Но через неделю они встретились, Алексей заказал Тине такси и ждал её возле своего дома. Она увидела того же статного с теми же крыльями «магомаевского» носа друга школьных лет. Но чёрные брови поредели, подсеребрились, на переносице уже не срастались. Вместо шевелюры, лысина, лишь на самой макушке бесовскими рожками торчали седеющие волосы. От неожиданных изменений в облике близкого человека после долгой разлуки Тина растерянно хихикнула.
              -Чё? Чё-то не так?- с той же неуверенной кривой улыбкой, приглаживая «рожки», спросил Лёша.
              -Всё так, всё нормально!- виновато проговорила она.
              Они несмело обнялись.
              -Очень я толстая? - смущённо спросила Тина, со страхом ожидая приговор друга.
              -Вот дурочка, чего выдумала? Когда-то ты была «принцесса», теперь - «королева». Всё класс! Только, почему в брюках, а не  юбке? И ты туда же, как все тут? Хорошо, хоть, в туфлях, а не в расшнурованных кроссовках на босу ногу!- всё  подметил Алексей.
              -Юбки и платья в чемодане, куда здесь наряжаться?- смутилась Тина.
              С двадцатипятилетним племянником Алексей снимал часть трёхкомнатной квартиры, которую расчётливый хозяин жилья разделил на две отдельные. Здесь осталась зала, из коридора сделали подобие спальни, к кухне пристроили душ с туалетом. Возле унитаза, вместо традиционного освежителя воздуха, пепельница с коробком спичек и мятой газетой. Этот «сервисный» набор напомнил Тине её нищее детство, шахтёрский барак и помойные вёдра, куда ночью справляли нужду,  воздух «освежали» жжением лучины.  Из окна Лёшиного «схирут дира» открывался унылый вид на стену соседнего дома. Расстояние между зданиями напоминало шахту лифта, куда лучше не заглядывать. На полу гостиной обтрёпанный ковёр с вытертыми лысинами. Стены в безвкусных обоях стыдливо прикрылись выцветшими фотографиями и копиями картин. В центре вернисажа - мрачное изображение повешенного, под ним гвоздь, на котором чёрная атласная лента связала пару стеклянных фужеров. «Будто поминальные…»- подумала Тина, удручённо осматриваясь и подыскивая хорошие слова.
              -Уютно у тебя: картины на стене, ковёр на полу….- неубедительно произнесла она. 
              -Картины - с «выставки», помойки то есть. Там же и ковёр подобрал, наморочился с ним, шил, латал. Блох было, мама моя родная! Не рад, что и связался, пока выстирал, выкрутил, до ума довёл - чуть руки не отвалились!-
              -Может, не блохи - пылевые  клещи?- усомнилась Тина.
              -И клещи, и блохи! И вши, которые здесь у двадцати процентов населения только по местной статистике!- бодро просвещал Алексей с недоброй иронией в голосе.
              Он включил музыку.
              «Женщина, ваше величество!
              Да, неужели ко мне?»-
              Как много лет назад, подкупающие слова галантного барда.
              Поставив на стол бутылку воды, стаканы, мандарины, Алексей подсел к Тине. Взял её руку, нежно поцеловал в щеку, погладил обнажённое плечо.
              -Всё те же веснушки на голубином носике! Всё та же атласная кожа! Всё также пахнешь молоком!- ласково произнёс он. 
              Боже, как она отвыкла от комплиментов, нежности! Смутилась, зарделась, будто девочка на первом свидании, заговорила не о том: «Лёшка, а где твоя шикарная посуда?» -
              -Наташке всё оставил! Себе на память взял только китайский сервиз, но его спёрли вместе с будильником на первом, же «схируте»! -
              -Украли, что ли?-
              -Вроде ты не слышала, как здесь обворовывают квартиры, а полиция всё списывает на залётных арабов. За восемь лет это у меня девятый «схирут». Где я только не жил! В одной «дире» канализация реально вытекала из унитаза  на пол - ходил по дощечкам! Там меня и «обчистили» впервые! -
              -А помнишь, как на татарском рынке мы покупали тебе пальто? Спекулянтка пела тебе дифирамбы: «И на Муслима Магомаева похож!»-  хотелось дорогого душе прошлого. 
              -Хоть и ношенное - хорошее было пальто, с удовольствием носил! Таких вещей сейчас не то, что в «сэконд хэнд» и «стоках» - в «бутиках» не найдёшь! - подхватил ностальгию Алексей.    
              -Дома у тебя первого из наших появилась  иномарка! -
              -О, да! А здесь у меня  велосипед - развалина, за сто шекелей купил у наркоманов. Еле отремонтировал, молю Бога, чтоб не сломался. На «этой кобылке» я езжу в шабат на рыбалку. Какой никакой улов, да привезу! Правда, рыбка вся в сиреневом перламутре, ацетоном попахивает и плавает бочком! Но, если от здешней водопроводной воды мы ещё не вымерли, то и  карпики в коме для нас деликатес. Вдоль трассы мандариновые деревья - опять же, десертом запасаюсь. А смотри, что я нахожу в кустах вдоль трассы!- как ребёнок, похвастал  он.
              Из большого полиэтиленового мешка он высыпал на стол несколько  потёртых солнцезащитных очков, клеёнчатую дамскую сумочку, надорванный кошелёк, грязную косметичку, допотопный мобильный телефон.
              -Хочешь, возьми что-нибудь себе!-
              -Лёша, что с тобой? Зачем это барахло? И ты поддался местному психозу бывших наших подбирать хлам? Зива, у которой я живу, мешками притаскивает старьё. Ещё и приговаривает: «Не вроку!» - «Не сглазить!»- подавленно произнесла Тина.
              -Не хочешь? Тогда я сестре вышлю в совдепию, там всё сгодится!- как ни в чём, ни бывало, заявил он.
              -Ладно, некоторые иностранцы уверены, что мы в жизни своей слаще пареной репы ничего не видели! Но ты-то знаешь, что это не так! Выбрось всё в мусорный бак!- совсем расстроилась Тина.
             
              Её замечание явно не понравилось Алексею, и она поспешно изменила тему.       
              -Расскажи лучше, чистокровный белорус, как очутился на земле израильской?-
              -С Наташкой развелись! Представляешь, на суде она заявила, что  боится меня! В перестроечные времена я заведовал ночным клубом - нажил кучу  проблем! За пять штук зелёных оформил фиктивный брак с еврейкой, помнишь Симку из параллельного класса? Она выезжала в Израиль на ПМЖ. Как и договорились «на берегу», здесь я отдал ей пресловутую «социальную корзину», на том и расстались. Иногда созваниваемся, она обещала в течение трёх лет оформить развод - а и не думает! Я её спрашиваю: «Слышь, Симка, может, ты любишь меня сильно - расстаться не можешь?». Оно понятно: пошлину в суде не хочет платить - шлимазл, жабой задавленная!- нерадостно хихикнул  Алексей. 
              -Твой племянник Игорь как  здесь очутился?- 
              -Он приехал нелегально - отбатрачил  шесть лет, денег скопил мало, но от тоски по дому у него уже крышу сносит. Бешенный стал, боюсь ему слово сказать! Слава Богу, через месяц домой возвращается! -
              -А, как это нелегально?- удивилась Тина.
              -Есть система въезда - бывшие земляки организовали, теперь хорошие деньги молотят! Но оно тебе надо? Давай не будем, я и так слишком много наболтал, а вокруг уши! Сама знаешь, доносы - любимое хобби здешнего населения! - пугливо озирался Алексей.
              -Скоро Игорь уедет домой, за эту «диру» придётся платить одному, зарплаты и так не хватает! Думаю, надо  с какой-то  бабёнкой сойтись. Но «скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается»!- криво усмехнулся он.
              -Ты - интересный мужчина, вдруг один? Не верится!- игриво заметила Тина.
              -И, правда: в монахи я никогда не записывался! С одной русскоговорящей евреечкой, вроде, всё уже было на серьёзной мази! Она меня домой на ужин пригласила. Смотрю, на столе одноразовая пластиковая посуда…. И всё, как бабки отшептали! Не могу, хоть убей, привыкнуть к жлобству! И решил: лучше я буду брать ночами подъезды!-
              -В каком смысле «брать ночами подъезды»?- насторожилась Тина.
              -В прямом - подрабатывать, мыть подъезды! А ты, что подумала?-
              -Лёшка, ты и уборка подъездов…. несовместимо!- с горечью проговорила Тина.
              -В Исраиловке всё оказалось совместимо! Так, что это мы всё обо мне, да обо мне? Давай выкладывай, как ты сюда попала, чем зарабатываешь, чтобы выжить? Всё так же: главный экономист, директор по экономике?- язвил он.
              -Не издевайся…- грустно попросила  Тина.
              Свою историю она поведала вкратце. Алексей слушал с непроницаемым лицом. Потом то ли в шутку, то ли серьёзно изрёк: «Может, теперь возьмёшь меня в мужья? Здесь будем горе горевать, раз там наше счастье не случилось….»-
              Его слова прозвучали, как предложение эвтаназии для прекращения страданий смертельно больных. Тина заставила себя улыбнуться и бодро ответить: «Да, Лёша! Мы вместе вернёмся домой!»-
              Он угрюмо отмолчался.
              -Расскажи, где ты работаешь?- поинтересовалась Тина.
              -На химическом заводе, вредно, конечно…. Нажил себе болячки, обострилась моя язва, вдруг резко сахар повысился. Беру любые сверхурочки, но, всё равно, денег на жизнь не хватает. Решил экономить: бросил курить, завязал со спиртным. Перешёл на «колу», потом подсчитал: бутылка  в день - восемь шекелей! И думаю, не дурак ли я на эту отраву тратиться? Лучше буханка хлеба!- 
              -Почему ты написал в объявлении, что «никаёнишь»?-
              -А потому что не сегодня-завтра с завода меня вытурят! Из русских остался только я и Роман, хохол из Харькова, а все сокращения проходят за счёт не евреев. Оказалось, среди народа, обиженного на весь мир, национализм и дискриминация в порядке вещей. Мало им вечной грызни с арабами, посмотри, на сколько каст поделилось здесь еврейство и затеяло междусобойчики. А, если ты не имел «мазальт» родиться от идиш-мамы, то и вовсе не человек - «зэвэль» - мусор, отброс общества. Этому Роману скоро полтинник, со школы влюблён в евреечку одноклассницу, десять лет ждал, когда она разведётся. Лёлька эмигрировала, он правдами - неправдами купил гостевую визу, махнул следом, нашёл, уговорил. Расписались на Кипре, семь лет вместе. Роман - толковый образованный мужик, но здесь его так затюкали! От отчаяния он решил косить под еврея! Хохол обрезание собрался себе делать! Я ему и говорю: ты «Ромео» совсем сбрендил! Ну, «обрежешься» на старости лет, и что: этот «тэудат дзэут» будешь евреям предъявлять, чтобы за своего принимали? Лучше забирай свою «Джульетту» и целым «необрезанным» возвращайся в Харьков!-
              -Вот и я о том же: Лёша, поехали домой…. - задумчиво произнесла Тина.
             
              С работы Тина вернулась уже затемно. В кухне похоронными литаврами бряцала крышка над кастрюлей с выкипающим бульоном. После очередного «никаёна» Зива «без задних ног» храпела у орущего телевизора. Заждавшаяся прогулки Дуся нетерпеливо выскочила за дверь. Полная яркая луна висела над безлюдным пустырём рядом с трёхэтажными многонаселёнными домами для бедных. Через освещённое окно угловой квартиры нижнего этажа пугающе просматривалось чучело головы лошади на белой стене. Лишь одинокая фигура вдали направлялась к автобусной остановке. Вдруг она сошла с тротуара, стремительно рванула через поле, в мановение ока оказалась рядом с Тиной. Бледная женщина в чёрном платке, похожая на  арабскую крестьянку, тяжело дышала, пугающе тряслась, в упор ненавидяще смотрела на Тину. Опасливо озираясь по сторонам, она говорила на непонятном языке какие-то резкие слова и угрожающе секла ребром ладони у горла. Подхватив и прижав к себе Дусю, Тина дрожащим голосом произнесла:  «Ля ма, ля ма» (за что, почему)?-
              Женщина невольно отвлеклась на красивую собачку, глаза потеплели. Так же неожиданно, она развернулась и побежала назад, пока не скрылась за углом, периодически останавливалась и резала рукой воздух у своей головы.
             
              Перепуганная насмерть Тина поспешила домой. Не в состоянии опомниться, она нервно сжимала пальцы и забубённо спрашивала проснувшуюся Зиву: «Почему? За что? Может, я с собачкой гуляла в неположенном месте? Так, разве за это голову секут?»- 
              Обычно безучастная Зива в этот раз озадачилась: «Ничего себе, давно такого уже не было! Чёрная поселенка приняла тебя за еврейку? А потом рассмотрелась? Как раз арабы очень любят собак! Может, одна из тех полусумасшедших, которых в этом бедном районе полно? Попереженились родственники, из-за кровосмешения наплодили полоротых. В полнолуние, обычно, обостряются психические заболевания!»-
              -Что значит: «полоротых»?-  не понравилось слово Тине.
              -Неполноценных! Не видишь разве, сколько в этом районе ходит с открытыми ртами?-
             
              По-прежнему, по средам Тина приходила к бывшим прибалтийским стоматологам. Обычно, Маша оставляла на хозяйстве мужа, а сама отправлялась в торговый центр. Плотно она пообщалась с Тиной в первый её приход. «Плотно» - в прямом смысле. Она поручила Тине вымыть окна и сама лезла под руку. Потом без всяких обиняков сказала: «На запах пота тебя проверяла…. Тяжёлая работа, жара, а ты, молодец, чистая…».
              Серёже не терпелось поговорить с русской, в который раз показать семейные и фронтовые фотоальбомы, советские военные награды. Обижать старика не хотелось, Тина снова рассматривала уже знакомые фотографии и медали. Минут через десять она виновато извинялась: нужно работать, вовремя управиться. Недовольный хозяин нервно откладывал альбомы в сторону. В ожидании передышки в работе домработницы он нетерпеливо ходил  следом  с  назойливыми шуточками: «Коль хакавот» - всё отлично! Хватит тереть этот умывальник - и так блестит, как у еврея яйца!»
              «Будете долго возиться - возьму свою «залупу» и проверю, как  вымыт пол!»-
              «Залупой» он называл лупу - увеличительное стекло. В десять Серёжа с энтузиазмом приступал к приготовлению завтрака для домработницы - две соевые сосиски, прямо в полиэтилене, клал на сковороду и заливал яйцом. Однажды он угостил Тину кусочком кекса. Неожиданно вернулась домой Маша, покраснев от возмущения, в дальней комнате гневно отчитала мужа за неоправданную щедрость. Серёжа виновато бегал вокруг Маши, подавая валидол и измеряя давление. С тех пор свою самодеятельность он прекратил - никогда не отступал от утверждённого женой меню для домработницы. 
              Пока Тина неохотно ковыряла сосиску, хозяин снисходительно приговаривал: «Кушайте, кушайте, небось, наголодались там в своём СССР! Вы, хоть, знаете, что такое сосиски?»-
              -О сардельках, охотничьих колбасках тоже в курсе!- обиженно отвечала Тина.
              Но Серёжа не слушал, твердил своё. Вспоминал Ригу, учёбу в мединституте, знакомство с ученицей текстильного техникума красавицей Машей. Увидев будущую сноху, его мама решила: «Сынок, еврейская жена должна быть только врачом, а не какой-то там ткачихой!»-
              Поэтому Серёжа «дал кому надо в лапу» и  Маша поступила учиться на стоматолога. После смены в поликлинике он закрывал ворота своего дома на задвижки, спускал с цепи немецкую овчарку и тайно работал. Он давал взятки обэхээсникам, заказывал себе дорогие костюмы у знаменитого портного,  покупал жене бриллианты и возил по дорогим курортам.
              -Зато, мы никому не должны!- любил повторять он.   
              По утверждению Серёжи его пациентки были все, как на подбор, «секс - бомбы».
              -Между прочим, трусы они снимали сами!- хвастал старик.
              Тина недовольно отмалчивалась. 
              -Не в обиду вам, Тиночка, будет сказано: вот домработница Наденька была….- добавлял он с укором.
              -Это вы  к чему?- строго обрывала  она.
              -Да, нет, это я так! Я только хотел сказать, что Наденька всегда находила пятнадцать минут  подойти ко мне в  спальне! -
              -Сруль, вы - опять?- теряла терпение Тина.
              -И сколько раз повторять: называйте меня Серж!- истерично кричал хозяин.
              -Не понимаю, почему вас злит ваше родное имя? Хорошо, у меня имя одно: Тина! Я - не Наденька! -
              -Да, но вы так шарахаетесь, будто до меня у вас никогда не было хотя бы пару мужчин!- всё больше  распалялся старик.
              Она поспешно допивала свой кофе, говорила: «Спасибо!»-
              -«Этот комплимент» вы уже давали, так разве он мне помог?- обиженно отвечал хозяин  своё  «пожалуйста».
              Когда Маша улетела на месяц к родственникам в Юрмалу, старик решил не терять  времени.
              -Тина, дорогуша, послушайте сюда! Если вы разденетесь - я  положу на каждую вашу грудь по двести шекелей!- перешёл он в решительное наступление.
              Этого Тина и боялась. 
              -Сруль! Будем считать, что вы неудачно пошутили! Мне абсолютно не смешно!- отрубила она.
              -Да, что ты, русская, из себя корчишь? Чего кочевряжишься? Думаешь, я не вижу, каким трудом достаются тебе каждые пятьдесят  долларов, а тут не можешь десять минут потерпеть?-
              Не отвечая на провокации старика, Тина  работала. Закончив уборку, она твёрдо сказала: «Сергей Ильич! К сожалению, так складываются  обстоятельства, что я не смогу больше у вас работать! На прощанье хочу пожелать вам и вашей жене здоровья и всего доброго!»-
              -Ну вот, я так и знал! Обиделась! Насовсем! Мне - девятый десяток, могу я ещё хоть немножко похулиганить? Что такого страшного?- жалобно заскулил  старик.
              -Дело в том, что я переезжаю в другой город, там дешевле «схирут»! Оттуда мне долго и накладно к вам добираться!- постаралась смягчить свой отказ  Тина.
              -Что поделаешь…. Хочу, Тина, отдать вам должное, вы - женщина редкая! Вы - не только  красивая, вы - правильная!-
              Тина смущённо взмахнула рукой.
              -Послушайте, хоть, сейчас, что говорит вам старый еврей, много повидавший на своём веку! - отчаянно выкрикнул старик, притопнув нетвёрдой артритной ногой.
             
              В доме Олеси творилось неладное. Непрерывно звонил телефон, разыскивали хозяина, похоже, угрожали. Издёрганный Билл, он же Володя, срывал зло на Олесе и Дашеньке, отфутболивал беспомощно мяукающего котёнка. Он начал придираться и к Тине, высокомерно заявлял, что привык к европейскому порядку в доме, не вспоминая, что задолжал ей за месяц  работы.
              -Насчёт европейского порядка, для начала купите хотя бы нормальное ведро! Ваше ведро без ручки - ношу перед собой, как вазу, с водой очень тяжело! «Хомеры» давно закончились - сколько напоминать? И, пожалуйста, расплатитесь со мной за прошлый месяц!- обиделась на неоправданные претензии Тина.
              Похоже, Володе-Биллу не понравилось, что домработница не глухонемая. Он раскричался, что вызовет подругу Олеси из Белоруссии, где та за копейки работает в налоговой инспекции. У них она будет круглосуточно крутиться «волчком» за триста долларов  в месяц, и за это им  руки - ноги целовать. Пряча заплаканные глаза, Олеся  отмалчивалась.
              -Ваше право, берите бесплатную домработницу или сами наводите «европейский порядок»! - потеряла терпение Тина.   
              Свою фамилию Билл оправдал сполна - ещё тот Паскудняк! Он вызвал эмиграционную полицию, в расчёте, что русскую заберут. Тина трясущимися руками достала из сумочки разрешительное письмо Верховного суда, рассказала причину конфликта с хозяином. «Миштара» что-то недовольно высказала Биллу и укатила. Паскудняк так и не раскошелился. Первое время Тине звонила Олеся - обещала расплатиться, потом  замолчала.      
             
              За три года работы у Ширы наметилась странная закономерность - чем быстрее Тина управлялась, тем больше её нагружала хозяйка, подхваливая на смешном русском: «Малядець! Малядець!»-   
              Об оплате домработнице полагающихся отпускных и оздоровительных за каждый год миллионерша упорно отмалчивалась. А Тина всё надеялась получить деньги, заслуженные в этом доме, как нигде. С утра Шира называла задание - всегда разное и такое большое, что сама сомневалась, можно ли всё запомнить, просила записать. Внимательно слушая, Тина смотрела в глаза хозяйки, удивляясь замусоленности стёкол её очков при патологической бдительности к чистоте унитазов. 
              В тот день кроме основной работы Шира приказала отмыть водяной камень, скопившийся за многие годы на пластиковых занавесках четырёх ванных комнат и «ёжиках» у семи унитазов. При этом она требовала не жалеть «хомер» под названием «экономика». «Пары этой «экономики» глаза скоро съедят! Миллионеры «стягивают кожу на киселе» - не могут купить новые занавески и «ёжики»!»- мысленно возмущалась Тина.  В отпущенное время  уложиться она не смогла - работала на сорок минут больше. Как всегда, не желая платить сверхурочные, Шира предусмотрительно исчезла, оставив на тумбочке деньги только за семь часов уборки. Умаявшаяся Тина в этот раз решила возразить, заодно, напомнить о положенных отпускных и оздоровительных  за три года  работы. Со своего мобильного телефона она вызвала Ширу.   
              Она стояла в унизительном ожидании, а в гостиной хозяйская дочка разучивала на скрипке «На память Элизе». Любимая мелодия напомнила несбывшиеся мечты, родительское «Учись, дочик, учись и тогда человеком станешь!». Обожжённые парами «экономики» глаза замутила непрошенная слеза.  С верхнего этажа неохотно спустилась недовольная Шира, подивилась претензиям обычно покорной домработницы. Дежурную улыбку сменило презрительное недовольство, перекосившее красивое женское лицо. Хлопая глазами и заикаясь, хозяйка принялась доверительно жаловаться на свои финансовые трудности домработнице. Миллионерша стала похожа на нищенку, у которой отнимают последний пятак. Засуетившись, она исчезла, вновь появилась с пакетом товара из своего магазина - высыпала на стол ворох неликвидных светозащитных очков. 
              -Бери презент - только для тебя! Выбирай очки, какие хочешь! Подойди к зеркалу, примерь! Можешь взять двое, трое очков!- расщедрилась она. 
              -Спасибо, Шира. У меня есть очки, мне достаточно. Мне нужны деньги, которые я честно заработала у тебя  за три года! -
              -Я и так плачу на тебя страховку!- упрекнула в неблагодарности  хозяйка. 
              -Причём здесь страховка? Она нужна тебе - вдруг несчастный случай с наёмным человеком в твоём доме! И потом, как ты могла оформить на меня страховку, если не брала мой паспорт?- удивилась Тина.
              -Я страхую людей анонимно - они часто меняются!-  отрезала Шира.
              -Понимаю…. Только я смогла у тебя три года отработать, будто сверхсрочно в армии отслужила!-      
              Больше Тина не спорила, ушла, не прощаясь.
             
              Перед рассмотрением её дела в Верховном суде Тина приехала к адвокату. Прикрыв за собой дверь кабинета, она присела за стол, достала из  сумочки очередной взнос в адвокатский гонорар.
              -Борис, давайте сверимся, сколько ещё я вам должна?-
              Он с готовностью открыл свою  записную книжку и бодро огласил:
              -Ещё пять тысяч шекелей!- 
              -Я отдала вам основную сумму, а получила квитанцию только на одну тысячу шекелей!-
              -Что вы всё колотитесь с этими квитанциями? Сколько раз объяснять: я не хочу платить налоги «старшему брату» - государству!- пристыдил  Борис.
              Он взял деньги и как-то странно посмотрел на Тину, напомнив ей глаза Шимона незадолго до их расставания. 
              -В Верховном суде будут требовать, чтобы я отозвал иск, но не дождутся!- самоотверженно  заявил он.
              Дверь резко распахнулась, в кабинет влетела женщина - так врываются, когда хотят застать любовников врасплох. Тина удивлённо оглянулась и сразу поняла: та самая,  портрет которой висит над столом. Но теперь простоволосая, в потёртом польском плаще совковских времён жена адвоката потерянным взглядом напомнила персонаж фильма «Полёт над гнездом кукушки». Сообразив, что ошиблась в подозрениях, она глупо захихикала и принялась давать нелепые советы по юридическому делу Тины. Борис пытался отшутиться, но не получалось. Он уже понимал, что взять на испуг мужа-миллионера клиентки и подтолкнуть к мировому соглашению через отступные не удалось, всё  идёт по худшему сценарию. А эта  наивная русская вот уже полтора года каждый месяц приезжает из другого конца страны, чтобы отдать последние гроши за проигрышное дело. 
              -На какое решение суда можно рассчитывать?- спросила Тина.
              После недолгих раздумий адвокат туманно изрёк: «Обычно,  в  наших судах  сразу рисуется стрела, а уже вокруг неё - события!»-
             
              После заседания Верховного суда Борис Тине ничего не объяснял, просил ещё и ещё перезвонить. Потом, наконец,  признался: «Ничего хорошего! В Верховном суде на меня так наехали: как, вообще, посмел вступиться за русскую? Короче, я отозвал иск! Поэтому суд вынес решение о невозможности вашего дальнейшего пребывания в стране….» -
              -Сколько мне дали на сборы?- без истерик спросила Тина.
              -Тридцать дней!- 
              Такую развязку она ожидала, но всё равно, обидно: начатое дело не доведено до конца.

              В Иерусалим Тина поехала одна, чтобы никто не помешал последнему свиданию с любимым городом. В Храме гроба Господня хотелось подольше задержаться возле главных христианских святынь, но  церковные служители торопили конвейер суетливых туристов. Она снова и снова возвращалась, опускалась на колени и молилась о своих  родных. Заблудившись в лабиринте узких переулков, она долго искала, и, всё-таки, нашла дорогу к Стене Плача. На женской части площади, отделенной от мужской потрёпанной верёвкой, она взяла на столике листок бумаги. Дрожащей от волнения рукой она писала записку еврейскому Богу, русскими словами просила о милости для Шимона: очистить его душу от подлости, алчности, лжи, ниспослать здоровье, любовь и заботу сыновей. Потом она терпеливо ждала очередь приблизиться к Стене, в стёртых швах между камнями, за века отшлифованными человеческими руками, с трудом нашла место для своей письменной мольбы. Уходила она, как израильтяне, пятясь назад - к Стене Плача спиной  не повернулась. На выезде из города она ещё раз оглянулась на чудо из белого камня, ступенями поднимающееся в небо. Христианские кресты, иудейские звёзды, мусульманские полумесяцы окутала мутная дымка. И казалось, не туман, а хитрая паутина, свитая бизнесом и политикой, мешает увидеть Библейский Иерусалим.
             
              Как всегда, Тина подхватилась в начале шестого, спросонья гадая, куда спешить на уборку. Опомнившись, что шабат, а через три дня улетает навсегда, она облегчённо вздохнула и решила ещё поваляться. Но скандальный мужской голос за окном спорил с кем-то назойливо и громко. Накинув халат, Тина отодвинула простыню на окне - на аллейке незнакомец кричал в мобильный телефон. Увидев недовольную сонную женщину в окне, он поднял руку и великодушно пошевелил пальцами, будто король с трибуны приветствуя толпу горожан. Всё ясно: телефонный говорун менять дислокацию и умолкать не собирался. Тина направилась в кухню, включила чайник,  через полчаса  вышла с Дусей на утреннюю прогулку.
              Вдали от дома припарковался велосипедист в облегающей спортивной форме и шлеме. Непривычная мужская экипировка вдруг обозначила знакомую фигуру.
              -Ну, куда ты опять подевалась? Твой телефон закрыт уже месяц! Я выехал из дома в четыре утра - еле нашёл тебя!- трогательно сетовал Алексей.
              -Рада видеть тебя, Лёш! Телефон не закрыт, а зарыт на городской свалке! Как ты нашёл меня?-
              Будто опознав давнего друга, Дуся радостно прыгала у ног Алексея. Потрепав за ухо собачку, он снял с багажника велосипеда коробку конфет.
              -Вот, хочу подсластить тебе жизнь!-
              И улыбнулся.
              -Я улетаю домой… навсегда….-
              -«Милая моя, солнышко лесное,
              Где, в каких краях встретимся с тобою?»-
              Наконец-то! Голос - тот самый ласковый певучий родной, как много лет назад! Будто умывшись живой водой, глаза Алексея теплели, упрямый наклон головы доверительно выпрямлялся.  Тина подошла к другу, уткнулась лицом  в его  грудь.
              -Ты в себя пришёл, к себе вернулся?-
              -Вернулся…-
              -Больше не уйдёшь?-
              -Не уйду…. А ты… неужели, так и уехала бы, не простившись?-
              -Верила, что ты меня найдёшь…. -
              -Мне надо месяц на последнее «прости-прощай» со страной. Задержись,  поедем вместе! -
              -Не хочу нарушать визовый режим. Я дома ждать тебя буду! -
              -Где хозяйка твоей квартиры? -
              -В Канаде у сына….-
              -Значит, целых три дня только для  нас!-
             
              По пути в аэропорт "Бен Гурион" Тина жадно  всматривалась  в  места, ставшие ей нечужими. Как всегда, автобусные остановки облепили листки с чёрными буквами иврита, оперативно сообщающие фамилии умерших. Траурные списки закрывала компания смеющейся молодёжи. Улыбаясь, Тина мысленно пожелала: «шалом» и «мазаль тов» народу, с которым успела породниться. А за спиной крыльями взметалось: «Как хорошо, что есть на свете это счастье - путь домой!».
             
             В аэропорту донбасского мегаполиса конвейер по доставке багажа из самолётов отсутствовал. Под проливным дождём грузчики свалили прилетевшие чемоданы, сумки, коробки в открытые грузовики и подвезли к терминалу для прибывших пассажиров. Расталкивая друг друга, промокшие люди бросились разыскивать в темноте свои вещи. Оставив корзинку с Дусей на лавочке под навесом, Тина побежала за багажом. С трудом стащив свой чемодан с грузовика, она поволокла  по лужам под навес. 
              -Чья собака? Я спрашиваю, чья собака?- возмущённый командный голос.
              -Моя собака, а что?- еле перевела дух Тина.
              -Документы, ветеринарный сертификат!- с полицейским напором потребовал таможенный ветврач.
              -Документы у меня есть, все в порядке. Не могу же я одновременно таскать чемоданы под дождём и  бумаги показывать! -
              Работник аэропорта выматерился. И Тина не сдержалась: «Конвейера нет! Тележек нет! Грузчики сбросили багаж в мокрые грузовики и исчезли - прячутся! Ветеринар не дождётся собачьих документов - надеется на взятку! Ничего не меняется - всё  тоже!»- 
              За «свободу слова» таможенники перевернули её багаж. Потом  насмешливо наблюдали, как она собирала вещи со стола, пола, заталкивала в чемоданы, пыталась закрыть. Возвращая Тине паспорт, молодой   пограничник  на её родном русском языке высокомерно бросил: «А если тут плохо - нечего было возвращаться! Сидела бы и дальше в той загранице!»-