Положение русских в Финляндии 1918-1920 г.г.
(Продолжение, предыдущая глава: http://www.proza.ru/2016/09/01/613)
Перед тем, как рассказать об особенностях жизни русского населения в «белой» Финляндии 1918-1919 годов, надо сделать небольшое предисловие.
Разумеется, приведенные в этой главе примеры национальных унижений и «этнических чисток», которыми подвергалось русское население в получившей независимость Финляндии, относятся к тому времени. В современной Финляндии такого безобразия нет и быть не может. Толерантность и законопослушание там сейчас безусловно доминируют над пещерным национализмом, характерным для описываемой в этой главе эпохе.
Так что нашим поклонникам современного финского общества и правопорядка, как, впрочем, и нашим эмигрантам, которые очень болезненно реагируют на любые критические замечания о своей «новой исторической родине», можно особенно не напрягаться, и не писать в комментариях о том, как СЕЙЧАС хорошо жить в Финляндии, и какие там у них вкусные и полезные колбаса, масло и плавленные сырки.
Речь пойдет о событиях в Финляндии начала прошлого века, когда, после победы в Гражданской войне (одержанной при прямом военном вмешательстве кайзеровских войск) к власти там пришел бывший русский генерал Г.К. Маннергейм.
В Финляндии тогда проживали несколько десятков тысяч русских людей (многие из них жили там, на протяжении многих поколений, и искренне считали ее своей родиной).
Практически все оставшиеся русские сохраняли лояльность к установленному в «белой» Финляндии режиму, не высказывали НИКАКИХ симпатий к большевикам и не являлись врагами финнов или их «белых» властителей.
Тем интереснее будет посмотреть на то, как к ним стали относиться новоявленные финские победители.
Для начала следует процитировать фрагменты записки «О современном положении Финляндии», представленной 15.02.1919 лейтенантом Г. Е. Дихтом военно-морскому агенту в Швеции и Норвегии В. А. Сташевскому и пересланной им Колчаку в Омск, при отношении от 03.04.1919:
«После первых же дней водворения «белых» нюландским губернатором подполковником Яландером было опубликовано распоряжение, в котором требовалось всем русским подданным, за исключением украинцев и поляков, в определенный срок покинуть пределы Финляндии.
Не исполнившим этого требования грозило тюремное заключение и насильственное выселение из страны.
Исключение из этого допускалось лицам, получившим особое разрешение от губернатора. Поставленные этим распоряжением в чрезвычайно тяжелое положение, многие из русских пустились на разные ухищрения, дабы получить документы от подлежащих учреждений о принадлежности их к украинской или польской нации, или, за этой невозможностью, выхлопатывали себе, далеко не одинаково успешно, ценой унизительных выклянчиваний, разрешение у губернатора на право отсрочки выезда для ликвидации своих дел.
Отсрочки эти давались в большинстве случаев на очень непродолжительное время, порой даже до смехотворного, а не удостаивавшиеся этой милости буквально выбрасывались из страны.
Я уже не говорю о том, что многие из семей, все состояние которых заключалось в квартирной обстановке и прочем скарбе, должны были бросать все на произвол судьбы или в лучшем случае, если они управлялись к сроку, продавать ее за бесценок.
Квартирохозяева, подбодренные поведением финских властей, зачастую нагло требовали освобождения квартир. (!!!)
Контракты не имели уже значения, т.к. потерпевшие не находили себе поддержки ни со стороны закона, ни со стороны властей; в случае протеста с их стороны они просто-напросто выселялись из страны как политически неблагонадежные, не взирая даже на уже полученное разрешение от губернатора.
Многие из русских уже в самом начале этого времени были арестованы и посажены в тюрьму по обвинению в содействии красным, и каждый мог в любой момент ожидать ареста по простому непроверенному доносу, что он «большевик».
И вся эта вакханалия шла при непрестанной травле местной печати, которая обливала и обливает до сих пор русских ушатами грязи, а русское население металось в панике, приходя в ужас от одной мысли ехать в Россию, где их ожидала весьма печальная участь.
Да и никто не скрывал своего страха перед будущим в России, т.к. среди заблаговременно удиравших от немцев солдат и матросов, а также на уходивших в Россию кораблях было твердо установившееся мнение в том, что оставшееся в Финляндии русское население — «белогвардейцы, продавшие Финляндию и русский флот немцам»…
В результате этого выселения остаток русского населения в Нюландской губернии летом 1918 года исчислялся в 1200 человек; в эту цифру, конечно, не входили самоопределившиеся украинцы и поляки.
Надо полагать, что подобное предупредительное отношение к подданным этих новых государств, кстати сказать, продолжавших себя нравственно считать теми же русскими гражданами, объяснялось исключительно добрыми реляциями, которые существовали между немцами и этими государствами.
Впоследствии, при вторичной регистрации «подданных бывшей Российской империи», этот род иностранцев подобными привилегиями по сравнению с русскими уже не пользовался.
Эти 1200 человек русских, оставленные до поры до времени «в исключение прочим» милостивым разрешением губернатора, все же жили под постоянным опасением необходимости выезда из Финляндии, т.к. в дальнейшем пребывании их после 1–2–3-месячной отсрочки могло быть отказано. Продовольственных карточек русскому населению сперва выдано не было.
Это обстоятельство, конечно, позволило местной печати бросить упреки русскому населению в том, что оно «посредством тайной покупки продуктов увеличивает спекуляцию и все более запутывает продовольственный вопрос страны».
Впоследствии, приблизительно в августе, подлежащие власти наконец поняли всю несуразность этого стеснения, и объедавшее страну жалкое число русских тоже было наделено продовольственными карточками…
После описываемого тяжелого для русского населения периода осенью прошлого года наступили, как казалось, несколько лучшие времена, а именно, как я уже писал выше, русскому населению были выданы продовольственные карточки; газеты, по-видимому утомленные избитой темой беспрерывной травли русских, заговорили в более примирительном тоне; так, например, констатировав лояльность находившегося в Финляндии части русского населения, пребывание которых в стране «не угождало общественному порядку Финляндии», местная печать как бы одобряла решение властей оставить этот благонадежный элемент в стране и находила справедливым и своевременным наделение русского населения продовольственными карточками. От поры до времени появлялись на столбцах газет даже сочувственные заметки по адресу интеллигенции в России, подвергавшейся всем ужасам красного террора; губернские административные власти как будто не с прежнею скупостью давали согласия на ходатайства русских об отсрочках и т.п. Одним словом, казалось, что какая-то непонятная причина стала действовать в сторону смягчения сурового режима.
Приободрившееся русское население стало объединяться в «Русскую колонию», а ее орган под редакцией профессора Арабажина даже переменил свой подавленный тон на более льстивый, по-видимому зондируя почву для примирения с местной печатью.
Времена мало-помалу переменились настолько, что в Гельсингфорсе стали появляться первые беженцы из Петрограда. Вскоре число их постепенно стало увеличиваться, а впоследствии эти несчастные беглецы уже «неудержимым потоком стали заливать Выборгскую и Нюландскую губернии», как писала одна из финских газет.
Бремя «человеколюбия и гостеприимства» — лозунги финского благодеяния по отношению к русским беженцам вскоре, однако, оказались финнам не по плечу и не по вкусу.
Та же печать, одно время с некоторым удовлетворением отмечавшая высокие мотивы человечности, руководившие финскими властями, в вопросе приюта русских интеллигентных беженцев, мало-помалу переменила тон.
Сначала «русские беженцы начали становиться в тягость», благодаря, по-видимому, тем заботам, которые они своим наплывом причиняли нынешним своим благодетелям, затем появились опасения, что «с русскими беженцами возможно проникновение в страну и большевистского элемента», не говоря уж о том, что «массовый наплыв русских влечет за собою продовольственный кризис в стране, где уже и без того царит недостаток съестных припасов», «назойливое же стремление русских селиться именно в Гельсингфорсе вызывает здесь жилищный кризис», наконец, «нахальное поведение русских на улицах Гельсингфорса, появление офицеров в их прежней форме начинает поселять в наших общественных кругах тревогу за будущность Финляндии»...
...газета «Unden Suomen Ilsaiehti» советует всех русских беженцев, способных носить оружие, мобилизовать и отправить в Эстонию сражаться с большевиками. Не желающих же подчиниться этой мере рекомендуется отправить обратно за Сестру-реку…
Выработанные к выселению русских эмигрантов меры, которые были приняты финскими властями и в угоду общественному мнению, и с целью исправить свою собственную оплошность, заключались, по крайней мере в Нюландской губернии, в том, что все «подданные бывшей Российской империи», как то: русские, эстонцы и др. жители Прибалтийского края, латыши (на этот раз уже и) «поляки, украинцы, евреи и пр.» должны были к 15 января 1919 г. подать в полицию заполненные особые бланки-прошения, по просмотре которых особой комиссией о каждом эмигранте и его семье, если таковая имелась, разрешался вопрос дальнейшего его пребывания в пределах Финляндии, в зависимости от заявленных им о себе сведений, его материального положения и национального происхождения, так как, например, лицам различных категорий в назначенный им срок предписывалось выехать: в Норвегию, в другие губернии Финляндии, в провинцию той же Нюландской губернии, или в Эстляндию» (РГАВМФ. Ф. р-1722. Оп. 1. Д. 65. Л. 57–58 об., 59 об. — 60 об., 61 об.).
Вот такая «демократия» по-фински царила тогда в отношении русского населения Финляндии… На деле, конечно, это был «чистой воды» ничем не прикрытый нацизм.
Посудите сами, если бы, даже в то время, в США, где-нибудь в Нью-Йорке, к примеру, начали бы негров выселять из их квартир ТОЛЬКО за то, что они негры, невзирая на наличие у них оплаченных контрактов, на право пользования этими квартирами, то даже тогдашние американские СМИ подняли бы шум на весь мир.
А тут, в «белой» Финляндии – русские оказались в куда более худшем положении: мало того, что их запросто «вышибали» из квартир на улицу, не обращая внимание на их контракты с домовладельцами, им было вообще отказано в выдаче даже продовольственных карточек!!!
(А ведь вся Финляндия жила тогда на карточной системе и жила ОЧЕНЬ небогато).
Стало быть, русским, для того, чтобы просто выжить самим (и кормить свои семьи), приходилось распродавать (нередко за бесценок) свои ценные вещи и предметы домашнего обихода, а на вырученные от этого «бизнеса» деньги, закупать продукты по коммерческим ценам.
Для тех русских, кто посмел бы возмущаться такой «демократией», у финских руководителей имелось два хороших «кнута»: их могли арестовать по обвинению в политической неблагонадежности, а то и в том, что он – де «большевик», или же могли вообще выслать из страны, без всяких объяснений этого.
Важным (и малоизвестным) фактом было и то, что русские в Финляндии тогда вообще НЕ ИМЕЛИ ПАСПОРТОВ.
Вот какую запись в своем дневнике об этом сделал адмирал В.К. Пилкин:
«18 января 1919 года
Я хотел послать телеграммы, одну в Стокгольм, с извещением, что деньги… получены, но телеграммы от меня не приняли: нужен паспорт, а паспорта у меня, как и у большинства русских, нет.
Вот бесправное положение…»
Добавьте ко всему этому умелое разжигание, тогдашними финскими властями, межнациональной вражды (русских выселяли, а тех, кто объявлял себя украинцем, или поляком – давали отсрочку).
Кстати говоря, вызвана эта «сегрегация» была вовсе не проявлением какой-то особой любви финнов к украинцам, или полякам, а тем, что в то время (лето-осень 1918 года) в Финляндии стояли кайзеровские войска, а Польша и Украина были союзными (для Германии) псевдогосударствами, в которых тоже стояли германские оккупационные войска.
А «кто девушку ужинает – тот ее и танцует», как известно.
Так что в то время Финляндия, Украина и Польша де-факто были союзниками кайзеровской Германии, а притеснять население союзных стран финнам было явно не с руки.
Интересно, что после Октябрькой революции 1917 года в России, кайзеровская Германия оказывала военную помощь и политическую поддержку многим: Украине Скоропадского, Польше Пилсудского, Финляндии Маннергейма, атаману Краснову и его «Казакии», своим марионеточным Прибалтийским новообразованиям. Там везде стояли германские войска, и у власти находилась откровенно прогерманская полуколониальная администрация.
Немцы тогда были на вершине своего военного могущества и помогали своми войсками (разместив их в Батуми и Тифлисе) даже грузинским националистам, помогали кому угодно, кроме своих «шпионов» большевиков, вот ведь что удивительно!!!
Вот им НИКАКОЙ реальной военной помощи от Германии НЕ БЫЛО, более того, отношения у Советской России и Германии все время были очень напряженными.
Вот бы над чем подумать тем, кто называет большевиков «немецкими шпионами…
Подчеркнем, что это прямое и явное сотрудничество с Германией в годы ПМВ, сошло с рук и Пилсудскому, и Краснову, и Скоропадскому.
Маннергейму, уже после второй мировой войны, простили даже ЛИЧНУЮ дружбу с Герингом и Гитлером!!!
Почему-то никто не называл этих деятелей «немецкими агентами», и не обвинял в военной помощи врагам Антанты.
Жгучая ненависть к большевикам у властных кругов Англии и Франции в данном случае затмила желание «разобраться» с пособниками кайзера.
(Даже после краха Германии, в «белой» армии Бермонта-Авалова, захватившей Митаву, осадившей и обстреливавшей Ригу в 1919 году, было несколько «чисто» немецких полков, набранных из наемников бывших кадровых частей германского рейхсвера, о чем было хорошо известно и в Париже и в Лондоне).
В ноябре 1918 года, когда в Германии вспыхнула революция, правящие круги Финляндии поняли, что «поставили не на ту лошадь» в Мировой войне, и срочно начали искать прощения у победившей Антанты.
Тут-то на территории Финляндии и закончились «преференции» у поляков и украинцев (о чем и упоминает лейтенант Гавриил Евгеньевич Дихт, в своей записке).
В январе 1919 года уже всем гражданам бывшей Российской империи, без различия их национальностей, (кроме финнов и финских шведов, естественно), пришлось идти в полицию и подавать прошения о праве на дальнейшее проживание в Финляндии.
Ну и венцом всей этой «веселой» жизни русских в тогдашней Финляндии была их ожесточенная многомесячная травля в финской печати.
Для того чтобы проверить, а не сгустил ли лейтенант Г.Е. Дихт краски в своей записке, направленной Колчаку, обратимся к дневниковым записям адмирала Владимира Константиновича Пилкина, опубликованным в его книге «В Белой борьбе на Северо-Западе: Дневник 1918–1920».
В то время адмирал В.К. Пилкин проживал в Гельсингфорсе, считался одним из «авторитетов» «русской колонии» и был признанным лидером среди русских морских офицеров, оставшихся в Финляндии. Он хорошо знал детали жизни и быта русских людей в «белой» Финляндии, ежедневно встречался со многими соотечественниками и постоянно вел дневниковые записи, где «по горячим следам» записывал свои впечатления.
Надо бы добавить, что, по мнению всех кто его знал, адмирал Пилкин был человек очень твердых правил, без тени заискивания и подлаживания к начальству, никогда не задумывавшийся высказать всю правду, как бы она резка ни была. Обладая острым умом и серьезным образованием, он был всегда склонен к критике и сарказмам, что тоже не очень нравилось начальству.
Кроме этого, В.К. Пилкин (в годы ПМВ командовавший дредноутом «Гангут») был в очень хороших отношениях с адмиралом А.В. Колчаком. Не исключено, что именно «с его подачи» Колчак и утвердил генерала Н.Н. Юденича в качестве главнокомандующего русскими войсками на Северо-Западе. После этого Юденич назначил Пилкина «морским министром» в Северо-Западном правительстве, и они поддерживали дружеские отношения уже в эмиграции.
Пилкин также не упускал ни одной возможности встретиться с морскими офицерами, прибывающими нелегально из Петрограда, и опросить их.
Так что его записи достаточно объективны, остры, откровенны и представляют немалый интерес для современных читателей
Наиболее интересные моменты из них, касающиеся положения русских в Финляндии мы и постараемся прочитать и прокомментировать.
Адмирал В.К. Пилкин тогда много занимался вопросами подготовки интервенции в Россию с территории Финляндии. Это казалось ему вполне реальным делом: благо от пограничного Белоострова до Петрограда было всего 27 километров.
Первое, что он считал нужным сделать для этого – сформировать отряд добровольцев
Вот, что он записывает в дневнике 17 октября 1918 года:
«В самой Финляндии около 30 тысяч русских (женщин и детей множество), отряд можно сформировать, но он будет иметь значение, только если одновременно будут производиться параллельные операции более мощных сил. Иначе отряд будет разбит, и большевики хлынут в Финляндию.
Вероятно, 12 болванов учтут это обстоятельство.
Затем, кто даст вооружение, снабжение, продовольствие? Англичане? с разрешения финляндцев?
Даром финны этого не сделают, но, вероятно, пойдут на это под условием прощения прежних подлостей и измены и обещания независимости. Соглашаться ли?»
Регулярно упоминаемые в дневниках Пилкина «12 болванов» - это члены суверенного правительства тогдашней Финляндии. Он их так именует за неоднократные вопиющие примеры их тупости и коррумпированности, которые приводит в своем дневнике.
А вот с числом людей, проживавших в Финляндии и готовых с оружием в руках бороться против большевиков, вышла большая промашка.
Эти 30 тысяч потенциальных бойцов отнюдь не горели желанием отправиться в окопы на фронт, чтобы завоевать «красный Петроград».
В 1919 году «белыми» офицерскими организациями Финляндии, с разрешения ее властей, была предпринята попытка провести «мобилизацию».
На это мероприятие Юденичем, по его словам, якобы было потрачено 40 тысяч фунтов стерлингов, по тем временам это - колоссальная сумма.
(Чтобы был понятен ее масштаб, отметим, что для обеспечения государственного займа Северо-Западного правительства у Эстонии (за счет которого планировалось содержать всю армию Юденича, его правительство и местную администрацию) было выделено всего лишь 20 тысяч фунтов стерлингов).
Государственный контролер Северо-Западного правительства В. Горн в своих мемуарах «Гражданская война в Северо-Западной России» с большой иронией вспоминал об итогах этой «мобилизации»:
«Вызвали изумление фантастические самовольные ассигновки десятков тысяч фунтов на совершенно никому не ведомые «военные нужды» в Финляндии.
Войск там у нас не было, а для производства неудавшейся смехотворной мобилизации русских в Финляндии 40 тысяч фунтов стерлингов как будто многовато было».
Но это выяснилось уже к концу 1919 года, а в его начале Юденич и Пилкин (встретившиеся в Гельсингфорсе 6 января) строили поистине наполеоновские планы захвата Кронштадта и Петрограда, надеясь на активную помощь союзников в этом деле.
6 января 1919 года Пилкин записывает в своем дневнике:
« …я поставил Юденичу вопрос, может ли офицерство надеяться, что на севере начнутся широкие операции против Петербурга? В ответ Юденич рассказал следующее: он виделся в Стокгольме с представителями американского, английского, французского правительств.
Всем им он изложил свой взгляд на необходимость активного вмешательства в русские дела, и вмешательства в первую голову, раньше, чем в германские. Кроме французского посланника, согласившегося со взглядом Юденича, остальные посланники высказались против вмешательства «во внутренние дела России».
Они ссылались также на усталость войск после 4 лет войны, на заслуженный войсками отдых и т.п. Тем не менее, они взялись передать своим правительствам записку Юденича и сообщить ему ответ правительств.
Юденич прожил после того 3 недели в Стокгольме, и ответа ни от кого не пришло».
Идея прямой вооруженной интервенции в Советскую Россию тогда была КРАЙНЕ непопулярным делом в Англии и Франции. Симпатии миллионов английских и французских рабочих были на стороне их русских коллег. И это прекрасно понимали правящие круги этих стран, не желавшие провоцировать обострение обстановки у себя дома.
Вот, что об этом вспоминал член Северо-Западного правительства В. Горн:
«После войны европейские народные массы стали играть в международной политике более заметную роль, нежели то наблюдалось до войны. Их влияние стало проявляться в виде того открыто-враждебного общественного давления, которое они довольно успешно оказывали на свои правительства и парламенты, избранные в первые дни после окончания мировой войны.
Обращение социалистического конгресса к мировому пролетариату, а еще более усталость этого пролетариата от только что закончившейся общеевропейской войны, повели к тому, что буржуазные верхи в Европе в отношении к русской гражданской войне разошлись со своими низами самым капитальным образом. Антагонизирующие течения были и во Франции и в Англии, но давление низов на верхи в Англии, где пролетариат во много раз сильнее и относительно численнее, чем во Франции, временами оказывалось настолько сильно, что спутывало все политические карты правительства, делая поневоле его политику пестрой и непоследовательной.
Стоящий во главе английского военного министерства Черчиль был сторонником самой широкой помощи русскому «белому» движению, наоборот — английский премьер Ллойд-Джордж, ответственный за всю работу кабинета и вынужденный считаться с мощными течениями, господствовавшими в рабочих кварталах, вел колеблещуюся политику опасливой помощи «из-под полы».
Официально он всячески уверял оппозицию, что никакой борьбы против большевиков британским правительством не ведется, не официально — закрывал глаза на ту помощь боевым снабжением, которую оказывал член его кабинета из арсеналов и интендантства военного министерства…
Обстоятельства, сопровождавшие отправку, английского снаряжения, определенно указывали, кого боялся военный министр Черчиль.
Корабли с пушками со снаряжением отправлялись из английских гаваней «в неизвестном направлении», иначе рабочие отказывались их грузить.
А в тех случаях, когда, казалось, эту бдительность удавалось обмануть, грузчики все-таки умудрялись тайно отвинтить у части пушек замки…
Беспристрастный читатель газет, наверное, помнит, как в то время изворачивалось английское правительство, когда его донимали в прессе и в парламенте коварными вопросами в роде: «правда ли, что он снабжает оружием армии, вообще против большевиков», «правда ли, что отправляло транспорты снаряжения для ген. Юденича» и т. д.
Премьер Ллойд-Джордж обычно никогда не давал прямых и удовлетворительных ответов».
Вот откуда корни многочисленных жалоб приближенных Юденича на то, что «зловредные» англичане, якобы, нарочно поставляли его армии орудия без замков, разукомплектованные аэропланы и пулеметы без пулеметных лент к ним!!!
Однако вернемся к рассказу о жизни русских в Финляндии той поры.
Надо подчеркнуть, что, к сожалению, отнюдь не все «господа офицеры» в тех условиях вели себя достойно.
Немалая их часть стала активно приспосабливаться к «новым реалиям», забывать о своем традиционном «патриотизме и монархизме» и начали всячески демонстрировать новым финским властям свою полную лояльность и готовность им служить.
Некоторые бывшие г.г. офицеры не брезговали службой даже в финской контрразведке, участвовали в допросах, пытках и казнях.
Другие просто «крыли» свою бывшую родину и русский народ, демонстрируя верность «идеалам» финских националистов.
Об одной из таких бесед в своем дневнике и вспоминает адмирал В.К. Пилкин.
8 января 1919 года он был в гостях у Ипполита Владимировича Студницкого, бывшего генерал-лейтенанта Корпуса гидрографов.
И вот что из их беседы получилось:
«…мы разругались, да ведь как! Должны были прекратить разговор.
Этот разговор о Финляндии затеял он сам, превознося ее культуру, глубокое уважение к законности, противопоставляя всему этому нас, от которых будто бы Финляндия ничего, кроме горя, не видела.
Он оправдывал отношение финляндского правительства к русским беженцам и между прочим рассказал, какой счет готовит Финляндия предъявить к России на мирной конференции. Счет, во много раз будто бы превосходящий стоимость захваченного Финляндией русского имущества (а его полагают в 17 миллиардов).
В этот счет, по-видимому, входят и расходы по германскому оккупационному корпусу, т. к. Финляндия считает, что Россия вынудила ее пригласить немцев…
Я и теперь стою за полную автономию Финляндии и даже на ее независимости, но при условии гарантий. Россия не может допустить, чтобы в Гельсингфорсе стояла германская эскадра или в шхерах, в Транзунде, Биорке плавали и учились неприятельские миноносцы и подводные лодки.
Пусть будет независимость, пусть политика Николая II была ошибочной, была преступной по отношению к Финляндии, но разве то, что она сейчас делала и делает, не доказывает, что страна эта не заслуживает симпатии.
Не будем говорить, что во время войны финляндцы всячески способствовали немцам, что благодаря ей процветал немецкий шпионаж.
Может быть, ее ненависть к нам давала ей на это право, несмотря на ее клятвы в верности. Несмотря на то, что она всегда уверяла, что лояльна, что и не думает о независимости.
Это говорили все ее государственные и общественные деятели, которых никто не тянул за язык.
Они могли молчать — и они обманывали, теперь мы видим это.
Затем, когда наступила революция, Финляндия первая признала большевиков и тем упрочила свое положение. Она просила их подтвердить свою независимость: это было предательством по отношению к России, не первым и не последним.
Но вот Финляндия подавила свое восстание при помощи немцев и под предлогом, что все русские — большевики, начала безжалостно преследовать русских.
В одном Выборге была расстреляна тысяча невинных русских офицеров, юнкеров, гимназистов и т. п.
Сейчас еще русские на положении париев. Газеты полны мстительных предложений направить русских на принудительные работы, объявить принудительную мобилизацию офицеров, высылать их черт знает куда и т. п.
Само финляндское правительство выказало полное презрение к законности, избрав, не будучи никем уполномочено, себе короля.
Оно выказало полную близорукость, заключив накануне катастрофы и поражения Германии союз с ней.
Оно оказалось продажным, занимаясь даже в лице сенаторов спекуляциями, а мелкие чиновники проявили себя взяточниками и лихоимцами. При всем этом полная неразбериха, глупость и непонятливость 12 болванов, управляющих Финляндией.
И все-таки, скажу я, неблагодарность; все-таки шведской провинции русские государи дали особое преимущество, поставили ее в условия, в которых она могла развиться в народ, приобрести собственное лицо, сделаться государством.
Даже тупые чухны все равно не решились снести памятник Александру II. Не столько благодаря своему труду разбогатели финляндцы, как благодаря покровительственным пошлинам.
Если бы таможенные условия для Финляндии были бы те же, что и для Германии, Финляндия не могла бы конкурировать с ней и ввозить к нам свои изделия…
Финляндия крестьянская страна!
Она изменила когда-то Швеции, потом России, теперь Германии.
Она изменила своему собственному народу, которого шведская интеллигенция презирает, языка которого не понимает, которого не слушает, когда он высказывает свою симпатию к России.
Я увлекся и сказал, очень, очень жалко, Финляндию ждет жестокая расправа. Это было неумно.
Студницкий встравился и сказал:
«Расправа должна быть справедливой. Никаких симпатий к России народ не имеет, имеют разве только кухарки, а сознательные и организованные финны ее не любят, да и не за что любить. Русские не культурный народ, они давно выродились в условиях рабства и темного невежества. Россия всегда была эксплуататором и угнетательницей. Она развратила несознательный элемент финнов, которые и подняли, всего-то в количестве 60 или 70 тысяч, большевицкое восстание.
Финляндия, кроме горя, ничего не видела от России и ничем ей не обязана. Она была вправе разорвать личную унию, которая ее связывала с Россией».
Я тоже встравился и сказал, что русские люди ужасно легко попадают под влияние народов, среди которых живут. Кончилось тем, что Студницкий сказал: «Бросим этот разговор»…
И все-таки он «заядлый поляк», хотя и называет себя хохлом. Он католик, и я помню, на его польские тенденции указывалось не раз в разговорах командиров».
Вот такие «замечательные» люди и «патриоты» в царской России дорастали до звания «генерал-лейтенант» и ключевой должности начальник Гидрографического отряда Финляндских шхер.
При этом он умудрился не участвовать ни в одной из войн России начала ХХ века, кроме подавления Боксерского восстания в Китае, однако царем был щедро осыпан наградами, получив 4 ордена и целую кучу медалей.
При этом Студницкий не шибко-то скрывал свое презрение к России вообще, и русскому народу в частности.
(Пилкин «политкорректно» именует это «его польскими тенденциями»).
Стоит ли удивляться тому, что и его подчиненные-гидрографы были ему под стать.
В дневнике В.К. Пилкина есть несколько упоминаний о них:
«…в регистрации записался один подозрительный элемент, некий Янковский. Он… служил в финской контрразведке, и, когда наши офицеры были арестованы, он обратился к ним на немецком языке.
Его выругали мерзавцем, но он снес оскорбление…»
Ну и как вам это нравится?!
Бывший русский офицер добровольно устраивается в финскую контрразведку, разумеется участвует там в допросах и казнях ("чистеньких" там не держали), и обращается к арестованным финской контрразведкой русским офицерам, своим бывшим товарищам, на...немецком языке! Видимо, финского он не знал, а на русском, в его новом месте службы, говорить было "западло".
Интересно, что потом, когда финны вышибли его из своей контрразведки, он снова пришел к Пилкину, просить денег. И просил уже на русском языке, разумеется.
А вот другая похожая запись в дневнике адмирала:
«Затем еще одна неприятная мерзость: некий полковник-гидрограф Белов смастерил документ на лейтенанта Дихта и получил по нему 600 марок.
Пакостники всегда существовали, но все же для полковника подделать подпись... Как-то не подходит.
Конечно, надо признаться, что под влиянием тяжких историй, виновных на деле нашего офицерства, оно порядочно «осело» и «сдало».
(Тут речь идет о подполковнике Корпуса гидрографов Владимире Тимофеевиче Белове. Это «благородие» тоже нигде не воевало, но зато сумело даже в мирное время поплавать на царской яхте «Штандарт» и заслужить аж 3 ордена: Св. Станислава 3-й ст. (6.12.1908); Св. Анны 3-й ст. (6.12.1912); Св. Станислава 2-й ст. (15.06.1915); мечами к последнему (28.12.1915).
Есть в дневнике Пилкина и еще упоминание о другом бывшем офицере Корпуса гидрографов:
«29 марта 1919 г.
Здесь сейчас гостит американская миссия, тщательно обрабатываемая немцами. Юденич желал бы прикомандировать к ней офицера, хорошо говорящего по-английски и могущего осветить нашу точку зрения. Кто-то рекомендовал для этой цели... Ивашкевича. Я тщетно пытался узнать, кто этот... враг. К моему удовлетворению, штаб запросил об Ивашкевиче меня.
Я должен был дать отрицательный образ.
Этот Ивашкевич темная личность. На него имеются жалобы в подлоге. Он служит в финской полиции, вымогает деньги и т. п.»
(Это - характеристика Александра Викторовича Ивашкевича, бывшего капитана Корпуса гидрографов и тоже трижды орденоносца).
Ну, да как говорит русская поговорка: «Какая мать, такая и … дочь».
При их откровенном русофобе – начальнике, такие моральные качества подчиненных не слишком-то удивляют…
Важно отметить, что преследованиям по национальному признаку в тогдашней Финляндии подвергались почти все русские, даже, в недалеком прошлом, довольно высокопоставленные.
Вот что записал об этом В.К. Пилкин:
«12 января 1919 года.
Вечером был у меня сенатор Крауз, бывший сенатор, ныне инженер-механик. Зачем? — Просит какого-нибудь места.
Все сенаторы русского Сената, вся канцелярия губернатора находится сейчас под бойкотом. Ему не дают не только казенной, но не позволяют поступать и на никакую частную службу. Одним словом, помирай с голоду…
Он заведовал Министерством торговли и промышленности и говорит, что только благодаря благоприятным пошлинам могла развиваться промышленность Финляндии; что Финляндия работает и хуже и дороже и Германии и Швеции и не может с ними конкурировать.
Это сознают, по его словам, промышленники и беспокоятся политическим курсом Финляндии.
А курс действительно определяется враждебным России и всему русскому. Газеты полны злобными и оскорбительными выходками по адресу ищущих спасения в Финляндии или пытающихся организоваться в ней с целью и взаимопомощи, и выезда хотя бы на юг, в Ревель. Все прошения о разрешении пребывания здесь оставлены без рассмотрения и ведется новая статистическая запись.
Передвижения русских стеснены, кое-кто посажен в тюрьмы, как, например, И. Иванов, Смирнов, а настоящие большевики притаились под «дреманным оком» 12 болванов, составляющих самоедское правительство…
Когда я возвращался домой, было уже поздно; я вошел в пассаж, но на меня выскочил чуть ли не с кулаками сторож. Еще немного — и он ударил бы меня. Я не знал, что пассаж не закрыт, надо бы было, как это делается у нас, например в Гостином дворе, преграждать вход веревкой.
Я ничего не ответил сторожу, да ничего бы и не мог ответить. Я только пожал плечами на его грубый оклик, но и это пожатие плечами, я видел, встравило его.
Я подумал: случись история, защиты ни у кого не найти.
Я, русский адмирал, в сущности, вне закона.
Завтра все газеты были бы полны комментариями о некультурности и отсутствии сознания законности у русских.
Финляндская пресса нас травит бесстыдно: клопы, чума, саранча и т. п.
Мстительный, маленький народец! Да нет! Это не народец, не прачки, кухарки, дворники, извозчики; это интеллигенция, шведы и главное... немцы».
Такая «картинка с выставки»: бойкот всех представителей старой русской администрации (даже бывшего сенатора Краузе) и полное бесправие остальных русских жителей.
О постоянной травле русских в финской печати В.К. Пилкин регулярно упоминает в своих дневниковых записях.
20 января 1919 года В.К. Пилкин делает запись о настоящем и будущем Финляндии:
«Интересные доклады генерала Фаллера и графа Буксгевдена о политическом положении в Финляндии и о том, какой курс должен быть нами принят. Буксгевден говорит, что нам необходимо опираться не на существующее правительство Финляндии, а на будущее. 1 марта выборы, и, вероятно, правительство Маннергейма провалится. На него надеяться нечего.
Надо вести кампанию, чтобы прийти к соглашению с будущими властителями Финляндии.
Фаллер возражал: по его мнению, русские не могут рассчитывать на симпатии ни одной из организованных групп населения в Финляндии, ни на это правительство, ни на будущее.
Финляндия, доказавшая за время своей политической самостоятельности крайнюю свою близорукость, полагает, что Россия навсегда превратилась в quantit; n;gligeable (Ничтожную величину (фр.) и что Финляндия может угрозами и силой заставить Россию принять какие угодно условия и, если Финляндия потребует, согласиться на любые благоприятные пошлины.
В настоящее время всеми делами руководит объединенный комитет егерских офицеров, т. е. финляндских офицеров, служивших в германских войсках.
Ни одно назначение не может пройти без утверждения этого «объединенного комитета».
Недавно распоряжения военного министра Теслера были отменены этим комитетом. Офицеры-финны русской службы составляют отдельную группу, но от этой группы сейчас один за другим отваливаются ее члены и перебегают к группе немцев, т. е. егерей.
Конечно, эти егеря находятся под влиянием Германии, и таким образом Германия влияет на политику Финляндии».
Как видим, откровенное презрение к России и русофобия тогдашних финских властителей бросались в глаза многим думающим людям.
А мнение о том, что Россия «навсегда превратилась в ничтожную величину» и о том, что «Финляндия может угрозами и силой заставить Россию принять какие угодно условия», легли в основу финской стратегии на ближайшие 20 лет.
Несколько военных конфликтов с СССР, развязанных Финляндией в 20-х годах (о чем сейчас многие у нас позабыли) – яркое тому свидетельство.
29 января 1919 года домой к В.К. Пилкину приходил капитан 1 ранга Павел Густавович Тигерстедт:
«Он рассказывал о своих делах, о том, что он остается русским офицером (он финн), о том, что у губернатора берут взятки, какой-то Мотикайнен наложил на евреев таксу в 300 марок за отсрочку высылки в места отдаленные.
Отсрочивают на месяц, а через месяц опять тащи 300 марок.
Тигерстедт хлопочет за одну даму, которую высылали, и этот самый Мотикайнен ни за что не согласился дать письменное решение, а только на словах объявил и очень грубо: высылка.
К губернатору русских не допускают, так и говорят: русских пускать не велено, и это... к бывшему русскому офицеру. Нет хуже, чем ренегат!».
Надо бы рассказать, кто же был этот самый «ренегат», ставший при Маннергейме губернатором Нюландской губернии и отдавший приказ вообще не пускать к нему на прием русских.
Бруно Фредрик Яландер родился в 1872 году в Великом княжестве Финляндском.
В 1900-х годах — помощник гельсингфорсского полицмейстера, капитан. Оказывал существенную помощь российским революционерам при проезде через Финляндию.
Например, в 1907 году, когда делегаты РСДРП выезжали на пароходе из Финляндии на V съезд РСДРП, он пропустил этот пароход без обычного контроля паспортов.
Во время финской Гражданской войны был на стороне «белых» и даже получил генеральский чин. После победы «белых» он был назначен на ключевой пост нюландского губернатора.
Именно он отдал приказ о выселении всех русских из пределов Нюландской губернии (!).
А это была самая густонаселенная и промышленно развитая губерния на самом юге Финляндии, обладавшая густой (по финским меркам) сетью железных и грунтовых дорог.
На территории губернии находится столица Финляндии – Гельсингфорс, там издавна располагались важнейшие военно-морские базы Балтийского флота: Гельсингфорс, Гангут, крепость Свеаборг.
Понятно, что именно в этих районах дислокации войск и сил флота на протяжении 200 лет жили со своими семьями русские офицеры, чиновники, мастеровые и т.д. И именно их губернатор Яландер и приказал выселить из пределов своей губернии.
Как уже говорилось, исключения из этого правила бывали, но в каждом случае соответствующие письменные прошения рассматривал Яландер лично, а сроки продления разрешений на проживание он, нередко устанавливал издевательски короткие, накладывая резолюции типа «Разрешить до конца месяца» и т.п.
Добавим к этому, что еще этот милый русофоб был министром обороны Финляндии (с 15 марта 1920 по 9 апреля 1921 и с 3 сентября 1921 по 22 июня 1923 года).
А нюландским губернатором он был аж до 1932 года. В конце концов, и он стал казаться финским правым националистам слишком «мягким».
В феврале 1932 года Яландер вступил в конфликт с финским праворадикальным Движением Лапуа, который перерос в опереточный «мятеж в Мянтсяля».
Мятеж этот закончился пшиком, но на политической карьере Яландера он поставил «крест».
В следующей главе продолжим рассказ о положении русских в тогдашней Финляндии.
Продолжение: http://www.proza.ru/2016/10/05/700