Борис Кириллович Тимофеев затеял ремонт в их с женой спальне. Не то, чтобы ремонт, а так, обои решил переклеить. Выполнить программу по полной, умения не хватало, да и сердчишко стало пошаливать . Совсем как у Наденьки перед смертью. Затихнет, будто пропадёт на время из груди, потом забьётся так, часто-часто. Да и чему тут удивляться? Год, без малого, считай, из дома надолго не выходил. Спустится в магазин, что на первом этаже, за продуктами, куревом, ну и… чего уж греха таить, выпивкой, и снова в свою берлогу. После того, как жену похоронил, так и жил бирюком. Спал в гостиной, на диване, не раздеваясь. В спальню так ни разу и не зашёл. Всё ему казалось, что Наденька там спит, беспокоить не хотел. Это уж потом, отравленный алкоголем разум создал некое табу – в спальню заходить нельзя. Почему? Нельзя, и всё!
Так бы и сгорел, если бы не Фрося. Спустился как-то Борис Кириллович вниз, за бутылкой, добавить захотелось, а на улице дождь проливной. Ему в окно-то выглянуть невдомёк, да и шторы он не раздвигал, света от экрана круглые сутки работающего телевизора хватало. Потоптался он под узким козырьком парадной, глядь, а к стене комочек мокрый жмётся. И показалось Тимофееву, что в этом сером комочке сконцентрировалась вся вселенская тоска, всё одиночество, вся безнадёжность и жестокость этого мира, теперь понятные и ему самому. Пьяные слёзы так и брызнули из его глаз, мешаясь с дождевыми каплями.
По-детски всхлипывая, Борис Кириллович протянул руки с неопрятными, запущенными ногтями на подрагивающих пальцах к этому сгустку безысходности, сунул тоненько мяукнувший, почти невесомый клубок мокрой шерсти за пазуху, и вернулся в квартиру. Положив котёнка на диван, он прикрыл его краем пледа:
- Полежи тут, погрейся. Я скоро.
Прихватив в прихожей большой зонт, с изогнутой, обтянутой кожей ручкой, Борис Кириллович, рискуя упасть, быстро застучал каблуками по вытертым ступеням лестницы, выбежал из парадной, и прячась под чёрной матерчатой полусферой, побежал на другую сторону дома, в магазин.
Спросив у продавца где находится кошачья еда, набрал пакетиков «Вискас» и «КитиКэт», прихватил параллелепипед молока, и расплатившись, вышел в мокрую мглу, забыв купить водку.
С того вечера он практически бросил пить, а в его квартире поселилось маленькое, требующее заботы и внимания существо.
Котёнок оказался кошечкой. Борис Кириллович назвал её Фросей. Почему именно так, он и сам не знал. Никаких ассоциаций это имя у него не вызывало. Разве что, с Фросей Бурлаковой, героиней фильма «Приходите завтра», правда, его Фрося мало походила на ту крепкую деваху из сибирской деревни.
Фрося быстро освоилась в квартире Тимофеева, задрав хвост, как собачонка, бегала за ним по пятам. Когда он усаживался в кресло перед телевизором, Фрося запрыгивала к нему на колени, или укладывалась у его ног.
У Бориса Кирилловича словно какая-то пружина внутри, находящаяся со времени смерти жены в напряжении, ослабла.
Обретя себя после многих месяцев алкогольного забвения, некогда аккуратный до педантичности Тимофеев, оглядевшись вокруг, пришёл в ужас. Ничто не напоминало ту уютную квартиру, в которой они год назад коротали свой век с женой. Грязные, затоптанные полы, пустые водочные бутылки и коробки из-под винного суррогата повсюду. Толстый слой пыли на полках с книгами и безделушками, гора мятой одежды на одном из кресел, журнальный стол, с поверхностью заляпанной винными пятнами, словно засохшей кровью. В кухне из мойки тянулась вверх, готовая рухнуть, Пизанская башня немытой посуды.
«Беда бедой, а человеку в свинарнике жить негоже! – констатировал упадочность своего хозяйства Борис Кириллович, - опять же жилица у меня теперь поселилась. «Дитям чистота нужна! Ребёнки, они в грязи расти не могут»», - припомнился ему мультфильм о волке и телёнке.
Впрочем, саму Фросю беспорядок в жилище мало беспокоил, напротив, она с мягким топотом носилась по квартире, гоняя по полу пивные и винные пробки, пустые сигаретные пачки и прочую мусорную мелочь, свидетельствующую о затянувшейся попойке хозяина.
Не удержавшись, Борис Кириллович, под предлогом покупки корма для кошки, сгонял в магазин, принёс десяток пакетиков «Вискаса» для котят и полдюжины пива. Скинув тёплый вязанный жакет, он подтянул рукава тельняшки выше локтя, и принялся за уборку. Фрося активно ему «помогала». Уже вынося пакеты с мусором к металлической выгородке с контейнерами, Борис Кириллович поймал себя на том, что напевает слова из какой-то, дурацкой, но заводной песенки: «Доктор едет, едет сквозь снежную равнину. Порошок целебный людям он везёт. Человек и кошка порошок тот примут, и печаль отступит, и тоска пройдёт…».
Тимофеев даже резко остановился, прислушиваясь к себе. Пульсирующая, казалось, навечно поселившаяся в нём боль неожиданно отступила, отползла куда-то в уголок души, напоминая о себе лишь ставшей фоном его теперешнего бытия непреходящей умиротворённой грустью. Вряд ли появление Фроси стало причиной такой стремительной смены настроения. Слишком мало времени прошло, да и замена, прямо говоря, несопоставимая. Скорее всего, кошка сыграла роль некоего катализатора, искры, пробудившей в нём силы остановиться у края пропасти, к которой тянуло его отчаянье невозможности что-либо исправить, повернуть время вспять. Пробившись сквозь алкогольную пелену, здравый смысл и богатый жизненный опыт выстроили защитный барьер, не дающий ему рухнуть в бездну саморазрушения. Жизнь, текущая только в одном направлении не терпит стремящихся остановиться, или вернуться назад, она наказывает строптивцев, или протекает мимо.
Как бы то ни было, Борис Кириллович осторожно, словно снявшись с мели, одну за другой находя надёжные буйки и вешки, как судно выводил себя в знакомый фарватер нормальной жизни, с каждым днём обретая уверенность в правильности выбранного им курса.
А вот то, что он наконец-то заставил себя войти в спальню, было заслугой ис-ключительно Фроси.
Обследовав всю доступную территорию квартиры, кошка царапала закрытую дверь комнаты коготками, днём и ночью изводя Тимофеева требовательным мяуканьем.
Он сначала приоткрыл дверь, пропустив кошку, а затем и сам, испытывая чувство, схожее с приступом клаустрофобии, просочился в спальню.
Вопреки ожиданию, боль только ощутимо накатилась волной, отхлынула, и затихла.
Тимофеев обошёл комнату. Здесь всё было, как и в тот день, когда жену увезла скорая. Разноцветные коробочки и разнокалиберные пузырьки с лекарствами, томик Бунина, заложенный обрывком картонки, на прикроватной тумбочке, разобранная постель.
- Вот я и вернулся, Наденька, - услышал свой вдруг осевший голос Борис Ки-риллович.
Теперь он знал, что нужно делать.
Опешившей от его настойчивости соседке, помогавшей ему с похоронами, Тимофеев сунул в руки большой узел с одеждой, повесил на крючок в прихожей практически новую норковую шубу, и пристроил на шляпной полке норковую же шапку.
- Распорядитесь как-нибудь со всем этим, Наталья Георгиевна, - не то приказал, не то попросил он.
Молодые ребята, в ярких фирменных спецовках, вынесли из спальни широкую кровать и одну из тумбочек. Затащили удобную с виду кушетку, крутящееся кресло, и ловко собрали компьютерный стол с надстройкой в виде полок.
Борис Кириллович, заново привыкая к рулю, привёз стационарный компьютер и большой монитор, к уже имеющемуся в доме ноутбуку.
Всё это никак не было связано с желанием избавиться от вещей, напоминающих ему о жене. На стенах висело множество её и их общих фотографий в рамках, компьютер был забит фото и видео об их поездках. В отпуск они ездили за границу. Выбирались на экскурсии по Ленинградской и Псковской областям. Нередко наведывались в Москву, и путешествовали по Золотому Кольцу. Когда он вышел на пенсию, они редко сидели дома, навёрстывая упущенное за то долгое время, что не были вместе.
Этими действиями Борис Кириллович как бы обозначил новый этап в своей жизни. Мысль связать её с кем-нибудь ещё, не приходила ему в голову.
Осмотрев, как он назвал комнату, спальню-кабинет, он пришёл к выводу, что без переклейки обоев здесь не обойтись. В его отсутствие Надя сама вела хозяйство на своё усмотрение, и раз в два-три года сама же переклеивала обои в спальне и гостиной. Будучи человеком интеллектуального труда, она работала переводчиком в одном издательстве, Надежда имела смутное представление о процессе оклейки стен обоями. После того, как двуспальную кровать убрали, на месте спинки остался прямоугольник обоев, которыми спальня была оклеена лет тридцать назад.
«Хорошо, что хоть тумбочки догадалась отодвинуть, - мягко посетовал Борис Кириллович, - и фотографии снять», - не удержался он от привычного в их отношениях беззлобного подначивания.
Сделав соответствующие замеры и расчёты, Борис Кириллович в магазине «Обойкин», на Байконурской, купил понравившиеся ему обои, клей, и на следующий день приступил к работе.
Процарапав старые обои шпателем, он подцепил отставший краешек, и потянул. С сухим треском от стены отделился большой кусок, по плотности больше похожий на картон. «Вот куда метраж уходит», - усмехнулся Тимофеев. Под обоями оказались намертво приросшие к штукатурки газеты.
Борис Кириллович поправил сползшие на кончик носа очки, и подошёл поближе.
«Ленинградская правда» 1983. 31 октября. № 250. Воскресенье. «Рериховские встречи». «Ежегодное заседание «Рериховские встречи» состоялось в Доме дружбы с народами зарубежных стран. Его провели Ленинградские областной комитет защиты мира и Отделения Института востоковедения Академии наук СССР…».
«Мать чесная! Это сколько лет прошло! – Тимофеев отстранился от пожелтевшего листа газетной бумаги, - мне тогда тридцать два года было. Я в то время всё ещё третьим помощником ходил», - стал припоминать Борис Кириллович.
Он был уже семь лет, как женат. Тогда же они с женой узнали, что у неё не может быть детей. Надя очень переживала, даже предложила ему развод. Борис с негодованием отверг это дикое, на его взгляд, предложение. Он искренне любил Надю, а вопрос продолжения рода никогда не имел для него решающего значения. Прибавление ещё одного Тимофеева, к полутора десяткам сотен с лишним уже существующих, он не считал чем-то особо выдающимся.
Несколько лет Надежда пыталась взять ребёнка на усыновление, но её потуги ни чем не увенчались. Чиновников смущала профессия её мужа, от силы два месяца в году бывающего дома.
Смирившись, Надя завела смешную, словно вечно улыбающуюся коротконогую собаку, с названием породы, напоминающим, скорее, какой-то дворянский титул – Вельш-корги Пемброк.
Тимофеев с хрустом оторвал еще один клок обоев.
Обои, словно холст в каморке папы Карло, обнажили потайную дверцу в прошлое, в виде разворота старой газеты.
1986 год. Приз газеты «Ленинградская правда». «Состав второй сборной Советского Союза: Ст. тренер – Ю. Моисеев, тренер – А. Богданов; 22 игрока из семи клубов, Динамо М.- 7….».
Он уже второй помощник капитана на сухогрузе неограниченного района плавания. Рейсы в Северную и Южную Америки, Австралию, Японию и Китай.
Борис Кириллович так увлёкся своим "путешествием" в прошлое, что едва не потерял сути проделываемой им работы. Надя оклеивала газетами стены в тех местах, где они отрывались до штукатурки, поэтому газеты и были за разные годы. Вот «Литературная газета за 1983 год, а часть её заклеена «Санкт-Петербургскими ведомостями» 1992-го года.
Тимофеев уже старший помощник. У Нади вышла первая книга переведённых ею стихов современных английских поэтов. В карьерном росте Бориса Кирилловича и её немалая заслуга. Все отпуска она подтягивала его английский на должный уровень. Его ставший почти безупречным английский, заметно выделялся на фоне казённого бормотания многих других моряков.
Потом капитанство в течение одиннадцати лет, заслуженная пенсия. Шутка ли, тридцать восемь лет на флоте? За тридцать пять лет супружества, он прожил с женой чуть больше шести лет. Двадцать девять лет разлук! Тогда его настолько поразила эта цифра, что он отказался от предложенной ему высокой должности в пароходстве. Чем, чёрт возьми, его судьба лучше, чем у пресловутого Филиппа Ван дер Декена, капитана «Летучего Голландца»?!
Надя была на три года его моложе, и уже была на пенсии. Бывший капитан дал себе слово посвятить весь остаток своей жизни жене.
Борис Кириллович не заметил, как за высоким окном сгустились ранние осенние сумерки. За воспоминаниями время прошло быстро. Он окинул взглядом объём проделанной им работы, и досадливо покачал головой. Поставленной себе задачи он не выполнил и на треть. «Ремонт вылился в «газетный» экскурс по «волнам моей памяти»", - вздохнул Борис Кириллович.
Из груды обрывков обоев, сваленных у двери, зевая во весь рот, вылезла Фрося. Она подошла к Тимофееву, и потёрлась о его ноги.
- Не осуждаешь? – посмотрел на неё Борис Кириллович, - ну и правильно! Завтра… или на неделе закончим. Куда торопиться?
После ужина, заметно устав с непривычки, он пораньше улёгся спать.
Ночью ему снилось, что он стоит с биноклем на крыле мостика своего сухогруза, и вглядывается в клубящийся туман впереди. Мимо борта, покачиваясь на волнах, создаваемых движением судна, проплывают буйки, почему-то сплошь заклеенные старыми, пожелтевшими от времени газетами.