На горячий, пыльный и местами потрескавшийся асфальт почти снежными с виду хлопьями падала строительная пыль, а откуда-то сверху слышались громкие "быстро" и "сукин сын".
Стояла летняя балканская жара, и очень усталый, почти что беззубый, с красным лицом какой- нибудь Горан без дела шатался по бесприютным улицам, вроде бы даже и наслаждаясь жизнью, изредка обращаясь к получше одетым прохожим с вопросительно-восклицательным "нешто замолить?"
У фонтана, одного из самых красивых в городе, у того, что перед центральным костелом, каждый день встречались парень и девушка. Наблюдательный зевака наверняка замечал, что около шести вечера вульгарной, по-женски раскованной походкой к фонтану направлялась молодая девушка, бедно одетая, с красивыми длинными каштановыми волосами. Она, садясь на приступ фонтана, закидывала ногу на ногу и медленно закуривала сигарету. В этом городе многие курят.
Из потока прохожих ее можно было узнать по блуждающему, чего-то ищущему, как у бездомной собаки, взгляду.
Когда приходил мальчик - очень тощий и бледный, всегда в очках - она вставала и брала его за руку, и они шли на недолгую прогулку.
Наверное, многие ребята - хорошо сложенные, загорелые, завсегдатаи турников, которых весьма немало в их родных дворах, где по весне тополиного пуха так много, что кажется, будто идет снег, - не понимали, как такая отменно сложенная красотка прогуливается с этим рахитичным и, право, вызывающим жалость пареньком. Он неуверенно и как- то по- птичьи брал ее за руку и совсем не знал, что делать дальше. Взгляд его, однако, был неприятен первому встречному, кажется, из- за внутреннего пошлого заискивания перед средой.
Так неторопливо, иногда обнявшись, они шли по городу, в котором наступил очередной душный летний вечер.
Подходили к старому дому, который казался жутким, ненужным, семидесятых годов, с маленькими окнами и обшарпанной штукатуркой, дико, страстно целовались, причем птенец превращался в настоящего петуха, кровь брала свое, но стоило мимо пройти компании шумных и насмехающихся подростков, как страсть глупо разбивалась об отскочившего в сторону и смущенно улыбающегося мальца и превращалась в плачущую, сразу же убегающую домой девушку.
Он тогда оставался под окнами и ждал, пока она, еле сдерживая слезы, с силой захлопнет окно на четвертом этаже.
"Дура, курва, ненавижу его и тебя! Посмотри на Петру, где она сейчас, где живет? Видишь, она матери что купила, она мать любит, а ты подлая дрянь с панели! Дура, дура!" - слышалось промозглое, тонущее в сигаретном дыме и хлопании дверей.
Девочка бежала в ванну и включала воду, только чтобы пытаться не слышать это сверлящее "Дура! Курва!".
А он медленно ковылял на вторую смену - разносить блюда привередливым европейцам. Чаевые оставляли редко, он многое забывал и путал разные названия. Очки часто спадали на потеху посетителям, руки порой дрожали, а, местные, которые все знали, задавали такие вопросы, которые больно ранили его в самое сердце, заставляли много и потно краснеть. Про родителей своих, кстати, он никогда никому не рассказывал.
По дороге в из города иногда днем, а иногда совсем поздним вечером можно увидеть красивую девушку в коротком платье и с розовым клатчем в руках, стоящую в нескольких шагах от автобусной остановки. Она садится в машины, которые останавливаются, и ей вовсе не надо домой.
Жаркими днями падает на асфальт все та же, та же белая, непонятная пыль, но, когда ее рука оказывается в его, - неуклюжей, с дрожащими и болезненными пальцами - фонтан будто оживает, пытаясь достать своими яркими брызгами до самой вершины костела, а тот самый Горан, если, конечно, оказывается трезвым и совсем неподалеку, умиляется и даже может подумать, что все-таки стоит жить.