(Свадьба)
Краше праздника, чем свадьба, почитай, и нет на селе! Загодя варят пиво. Сваху, когда идёт, вздев разные валенки, выглядывают изо всех дворов. На сиденье к невесте девки сходятся с ближних и дальних починков, сидят в лучшей, казовой сряди, с песнями ходят по улице, провожая невесту с «угора» на «угор», где она причитает, понося чужую дальнюю сторонушку и выхваляя свою. Все родичи, сколь ни есть, уж и издали дальней приедут поздравствовать невесту перед венцом.
Коней для выезда выбирают самолучших, сбруя у кого и в серебре, а уж в медном наряде у всякого, без того жениху стыдно и ехать! Гривы разубраны лентами, расписная дуга где ватой, где творенным золотом крашена – знай наших! Дружки в шитых полотенцах, жених в ордынском тулупе, выхвалы ради, в казовом зипуне, в сапогах узорных: как же, «князь»! Всякого жениха на свадьбе «князем» зовут, так и в песнях величают…
А уж пиво варят задолго до того, на всю деревню чтобы хватило. Мочат, проращивают рожь, сушат, мелют. Наводят солод в деревянной огромной кади, воду нагревают раскалёнными камнями, Хмель с осени запасен! Отлив сладкого сусла для девок, переваривают сусло уже с хмелем, после разливают в лагуны, ставят доходить.
А сколь гостей наедет! Сколь красива невеста в венечном уборе! Вымытая водой с серебра, в парче и жемчуге. Уж хоть бы и оплечья рубахи парчовые, уж хоть бы и тафты на распашник! Это у самой бедной из крашенины сарафан, да и то серебром обшит, да и то звончатые круглые пуговицы от груди до подола, старинные, ещё с прапрабабкина саяна, до татар до ентих делали владимирскими мастерами… Те-то были всем мастерам мастера!
А уж на столе тут и пироги, и студень, и всяких заедок - это ещё у невесты, на смотринье. А как повезут поездом в храм, да с оберегом, с молитвою от колдунов-нехристей, тут и семя льняное сыплют, и иголки в подол, и ворожба. (У них кони станут – ни с места, хоть убей!) А там, как косы переплетут по-женски, и повойник наденут, и в дом к молодому отвезут, отведут ли, коли рядом… Тут уж пир – всем пирам пир! И белых рыбников со стерлядью наготовят, и Аржаных, и рыбное тут, и мясное из свежей убоины, и кисели, и каши… В хорошей-то свадьбе после первой каши, что молодым подают, тридцать-сорок перемен на столе! Ешь – не хочу! Тут и всякого нищего, сирого-убогого накормят, тут и песельницам надают и шанег, и пирогов, и пряников, п по-богаче кто – и серебром дают за хорошу-то песню, за «виноградие»! Тут уж и пиво всем подносят, кто ни набьётся в избу, а что песен, песен!
А потом молодых ведут в холодну клеть, и уж тут сваха рубаху кажет али сам жених алу ленточку навяжет да вынесут… И назавтра ещё гуляют гости! А всё-то свадьбы – неделя, то и две! Так вот у мужиков, у смердов. Ну а боярина али князя – дак тут и пересказать не перескажешь всего-то! В котором городе княжеска свадьба, так, почитай, весь город кормят и поят в те-то поры!
Д.М. Балашов «Отречение»
Свадьбу Ахмета и Амазии, как мы знаем, намечали отпраздновать в Одессе. Дочери банкира Селима не была уготована печальная участь стать первой женой в гареме и разделять с большим или меньшим числом соперниц гинекей (Гинекей – женская половина в древнегреческом доме) капризного эгоистичного турка. Нет! Ей предстояло единственной женой Ахмета уехать с ним в Константинополь и там войти в дом его дядюшки Керабана. Единственной, ни с кем не делящей своего мужа, жить рядом с тем, кого она любит, кто любит её с тех пор, когда она была ещё ребёнком. Такое будущее могло показаться необычным для турчанки в стране Мухаммеда, но тем не менее это было так, ведь Ахмет принадлежал к числу людей, которые никогда не нарушают семейных традиций.
…Наверняка всё так и будет, если дядюшка Керабан снова не отложит свой отъезд из Константинополя. Сначала регистрация контракта у молы, который исполняет функцию министерского чиновника, контракта, по существу, означающего лишь то, что будущий супруг берёт на себя обязательство предоставить своей жене мебель, одежду, и кухонную утварь, потом, это главное – религиозный обряд, и всё это действительно можно сделать за то короткое время, что назвала Неджеб. Но для этого надо, чтобы сеньор Керабан, присутствие которого обязательно для признания брака законным, поскольку он является опекуном жениха, смог на несколько дней оторваться от своих дел, чего ради своей госпожи и требовала нетерпеливая цыганка.
Жюль Верн «Упрямец Керабан»
***
(Свинья)
…Тем временем кабаны, а их было около двадцати, постепенно приблизились и окружили карету. В свете фонарей, который несомненно и привлёк их, можно было видеть, как они неистовствуют и роют клыками землю. Это были огромные животные, ростом с осла, необыкновенно сильные, способные растерзать целую стаю гончих псов. Положение путешественников, оказавшихся пленниками в своей карете, было тем более тревожно, что они подверглись этой осаде среди ночи.
Лошади в упряжке прекрасно чувствовали опасность. Под хрюканье кабаньей своры они храпели, бросались из стороны в сторону, и путешественники опасались, что они разорвут постромки или поломают оглобли.
Вдруг в темноте прогремели выстрелы. Это Ван Миттен и Бруно по два раза выстрелили из своих револьверов по тем кабанам, что кидались на карету. Раненые животные – некоторые тяжело – теперь дико ревели от ярости, катаясь по земле. Но остальные, охваченные буйством, подбежали к карете и принялись таранить её своими клыками. Стенки экипажа во многих местах оказались пробиты, и стало очевидно, что ещё немного – и от них ничего не останется…
Жюль Верн «Упрямец Керабан»
***
(Свобода)
Свобода приходит нагая,
Бросая на сердце цветы,
И мы, с нею в ногу шагая,
Беседуем с небом на ты.
Мы, воины, строго ударим
Рукой по суровым щитам:
Да будет народ государем
Всегда, навсегда, здесь и там!
Пусть девы споют у оконца,
Меж песен о древнем походе,
О верноподданном Солнца –
Самодержавном народе.
Владимир Хлебников.
***
(Семья)
Мама, вроде износу не знавшая, надсадила своё здоровье с такой семьёй да со строительством дома. И хотя подрастали уже помощники, но дети становились помощниками, естественно, медленней, нежели возрастали заботы, расходы на житьё и всякие житейские сложности и требовали от родителей всё больше напряжения и сил.
Спасибо, что в трудную пору семья наша была на редкость дружна и трудолюбива, в школе мы учились хорошо, в отличниках не ходили, но и в двоечниках не числились, никто на второй год не оставался.
М. Корякина-Астафьева «Знаки жизни»
И после смерти Ксении Петербургской не прекратились чудеса, по-прежнему оставалась она помощницей человеческой в бедах и болезнях.
Люди верят: если придти на могилу Ксении, помолиться, попросить мысленно о помощи – блаженная обязательно на просьбу откликнется.
Верующие так объясняют это: люди умершие и люди живые составляют между собой как бы одну семью и помогают друг другу: живущие поминают в своих молитвах усопших, умершие молятся перед Богом за всех живущих на земле.
Э. Кундышева «Повествование о блаженной Ксении Петербургской»
Незримая граница отделяет дитятю от отрока, отрока от вьюноши и вьюношу от мужа. Последнее не всегда в подвигах. Резче всего отделяет и отдаляет мужа от вьюноши женитьба, семья, бремя ответственности и забот о супруге и детях. Ибо никогда не было так в героические времена, чтобы жена кормила неумеху мужа. Муж, мужчина снабжал дом, создавал его, пахал ли и сеял, водил стада, плотничал ли, чеботарил, кузнечил, иною какую мудростью-хитростью пропитывал своих, торговал ли, судил ли и правил, в походы ли ходил – всегда на нём лежала охрана и снабжение дома.
На жене, женщине – хозяйство в этом дому. Пряла и ткала, варила, солила и стряпала, готовила меды и наливки, лечила и обихаживала скотину, держала огород (покос, опять же, был делом мужским) – женщина. Патриархальная, многажды разруганная семья покоилась отнюдь не на всевластии и самоуправстве мужчины, как это принято думать, а на строгом распределении обязанностей и прав между мужем и женой.
Много работы в дому! И в боярском не меньше, чем в крестьянском. Ибо надо всех нарядить по работам, надобен за всеми догляд и надо уметь делать то, что наказываешь и велишь слугам. У хорошей хозяйки вычищены кони, подметено в хлевах, чистота на дворе. Не сама – слуги! Но встать надобно на заре, прежде слуг…
Д.М. Балашов «Отречение»
***
(Сено)
Одна пора в году сено косить.
Пока ягоды созревали, было спокойно, на сенокос бригады выехали в полном составе. И застрекотали косилки в молодой шелковистой траве, затарахтели конные грабли, засвистело в навильниках сено, взлетая на стог.
Нет чудесней поры, чем пора сенокоса! На заре – а утренняя заря поднимается, чуть успеет погаснуть вечерняя – над лугами, над кипящими водами Уды расстилается голубоватый туман, в нём тонут кусты и перелески. А когда над грядой яра начинает пробрызгивать восходящее солнце, туман расползается по низинам и тает, и только разноцветные кристаллы-росинки остаются и светятся на зелёной траве. Издалека, с озёр, доносится кряканье уток, в кустах поднимают свист и щебет синицы. Ещё час – и в подсыхающей зелени несмолкаемый трезвон кузнечиков.
С детства любил Миронов этот цветущий, поющий, искристый мир.
- Дай-ка вила-то… Держите там, наверху.
Сенная труха сыпалась за ворот, лезла в глаза, липла к потному телу и щекотала. А пахло свежее сено чудесно: диким клевером и мятой, тмином и ландышем. Фёдор Матвеевич подумал о душистой ромашке, и от пласта, который он нарочно задержал над головой, будто бы потянуло ромашкой. В конце концов перестал различать запахи цветов и трав, они смешались в одном, общем запахе свежего сена, впитавшего в себя все ароматы земли.
Л.Л. Огневский «Белый хлеб»
***
(Сердце)
Что это за сердце,
Что это такое –
Что ни днём ни ночью
Не даёт покоя?
То забьётся пташкой,
Запертою в клетке;
То замрёт цветочком
На скошенной ветке!..
Быть бы сердцу пташкой –
Чего б захотело?..
Дать бы ему крылья –
Куда б полетело?
Знаю я сторонку,
Где его зазнобы…
Ах, туда бы летом
Полетели оба!
Н.П. Цыганов 1832 г.
Разум – далеко не всемогущий царь, он часто слеп и беспомощен: какой рассудок может открыть в цветке запах, когда бывает насморк! Рассудок не может быть единственным условием религиозного познания; для исследования духовных явлений нужен и метод духовный, сердечно сознательный. В сердце концентрируется жизнь человеческого духа. Идея о тесной связи Богопознания с сердцем выражается в терминологии, как: «разумеют сердцем», «очи сердца», и т.д. Добрая жизнь, по свидетельству опыта, является одним из лучших средств к познанию Бога и Его откровений. «Добродетель делает богословом», - говорит св. Иоанн Лествичник. Разум – сила исполнительная, а сила руководящая принадлежит сердцу. Разум может с помощью своих знаний раздробить скалу, сплющить глыбу металла, но смягчить сердце жестокое, сердце чёрствое – не в его власти. Если человек по своей природе хищная личность, то образование только изощряет ему зубы и оттачивает когти. Св. Евангелие 20 веков назад провозгласило: «из сердца исходят помышления злые и благие».
Божественный Сердцеведец Христос Спаситель первый указал миру, что единственный источник общественной, политической и всякой исторической жизни есть дух человека и что, чем оно совершеннее будет и всё созданное. Если вы хотите чтобы изменилась окружающая вас жизнь, говорит христианство, изменитесь сами, воспитайте ваше сердце…
Недаром бл. Августин, испытав все «удовольствия и прелести земные, воскликнул: «Ты создал нас для Себя, и сердце наше неспокойно до тех пор, пока не найдёт покоя в Тебе»!
«Смерти нет»
Сердце
Поиграли бедной волею
Без любви и жалости,
Повстречались с новой долею –
Надоели шалости.
А пока над ним шутили вы,
Сердце к вам просилося;
Отшутили, разлюбили вы –
А оно разбилося.
И слезами над подушкою
Разлилось, распалося…
Вот что с бедною игрушкою,
Вот что с сердцем сталося.
Э. И. Губер 1841 г.
…А тем временем странные люди стали появляться в израильских городах. Иной раз спускались они с горных пастбищ, где до этого в безвестности пасли овечьи стада, иной раз выходили из пышных дворцов. Подобно безумным, выкрикивали они страшные пророчества, сулили Израилю худшие беды.
- Чем гордитесь вы, знатоки законов? – спрашивали они у священников и мудрецов. – Всякое дело начинаете вы с молитвой и в субботу к работе не притрагиваетесь, а голодный умирает рядом с вами, и сирота плачет, но не слышите вы! Или думаете, Господу дороже учёный гордец? Нет, лишь доброму сердцу откроется путь в Царствие Божье!
А. Ефремов «Пострадай за имя Мое»
Какую надо выпестовать силу,
Чтобы среди смертей, коварства, злобы
Выстукивать упрямо:
- тук – тук – тук
На всю планету позывные счастья
И диктовать спасительные строки
О нежности, о правде, о добре.
В. Белкин
Мама немного попила-поела и устала, велела всё убрать. Когда все ушли из комнаты, сказала негромко:
- Мария, пощупай-ко, как сердце-то у меня… как челнок…
Я притронулась к маминой груди и затем сильно надавила на то место, куда пробивается сердце… Оно и правда, как челнок у неисправной машины: то заходит ходуном в её узенькой, усталой груди так, что оно начинает перекатывать головку по подушке из стороны в сторону, то сердце сделается маленьким и уйдёт в глубину и трепещется там беспомощно и суетливо, пытаясь занять своё, для него только определённое в груди человека место…
«Господи! Как ему страшно-то… как оно боится остановиться, ведь вместе с ним остановится в маме жизнь. Как же ему помочь?» - плакала я, склонившись над мамой.
М. Корякина-Астафьева «Знаки жизни»
Дорог тогда было мало. Повсюду росли густые леса, в них бродили дикие звери, жили лихие люди. Но у Антония было доброе сердце, а доброе сердце – главный помощник и на своей земле, и на чужой.
В. Воскобойников «Первая обитель»
Отец Вениамин сам служил литию. Ему помогали братья его, диакон и семинарист.Всё знал Вениамин: и что отцу уготована жизнь вечная, и что конец его был благостен, и что Господь распахнёт перед ним свои Врата. Не первый уж раз отпевал он усопших, но ведь ныне перед ним лежал родитель его. А сердце – оно глупое: сжимается болью, как бочка – железным обручем.
Т. Кудрявцева «Возьми свой крест и иди»
***
(Сила)
У одного из махновцев, принявшегося высекать огонь на прикур, Яровицкий вырвал из рук и кремень, и трут. Бросил на пол, стал сердито затаптывать.
- Невежды! Разорители! Горшкодёры! Прочь из собора!
- Ой, папаша, пристрелим! – сам удивляясь своей выдержке, говорил махновец, поднимая с пола кремень.
- Коли у тебя пустая макитра на плечах, стреляй! – бунтовал профессор – На твоей стороне сила, а на моей – правда. Сила развеется, а правда – никогда!
Олесь Гончар «Собор»
…Восторг перед собственной военной силой характерен для средневекового человека. Побеждать врага, овладевать большими территориями… В своё время это действительно, пусть в малой мере, свидетельствовало о достоинствах народа, потому что в этом выражались его воля, бесстрашие, быстрота сообразительности, решимость рисковать своей жизнью.
Сейчас военная победа покоится на технических достижениях и на решимости полководцев жертвовать чужими жизнями – не своей. Сейчас чувство патриотизма должно основываться совсем на другом.
Ужасно, что слово «патриот» стало у нас бранным. Если человек любит свою семью, он – семьянин, если он любит Родину – патриот. Это не значит, что он считает свою семью лучше всех и враждебно относится к другим семьям.
А что касается… Слово «сильный» в нашем языке имеет не одно значение. Первое – «крепкий», «мощный» и так далее. Но с другой стороны: «сильный класс», «сильный оркестр», «сильный учитель». Класс, где я учился, в гимназии имел репутацию «сильного»…
Дмитрий Лихачёв
Семинариста Васю Булавина любили и товарищи, и взрослые. Он выделялся высоким ростом, силой, только сила у него была добрая – за время учения он никогда никого не обидел, хотя обожал весёлые истории и шутки. Очень скоро он стал лучшим в учении, но не возгордился от этого, а наоборот, старался помогать каждому.
В. Воскобойников «Великое служение»
***
(Сказка)
Дедов детские вымыслы –
Наша кровь, наша плоть.
Густо байками вымаслен
Жизни чёрствый ломоть.
Дымный потреск лучины…
Вонь сопревшей овчины…
А из сумерек муторных
Шли, присловьем расцвечены,
Васелисы Премудрые
Да Иваны-царевичи…
Тараканьи бараки…
Ярость брани и драки…
А под лицами серыми
Полыханьем костров:
«… близится эра
Светлых годов…»
Эта вера проверена
И Батыем, и Берией.
Эта сказка испытана
И наветом и пытками,
Кабаками, острогами
Да пайками убогими.
Ничего бы не вынести,
Ни к чему не дойти,
Если б гордые вымыслы
Не светили в пути.
В. Белкин 1962 г
Г. Дивногорск
***
(Скромность)
И позже начальник торговли не унимался, всё повторял: «Ну какие вы странные и скромные люди! Ничего-то вам не надо! Так не бывает!» И мы не один раз, естественно, но через него купили югославскую портативную печатную машинку, позже приобрели японский «Шарп», купили постельное бельё, махровые полотенца, обувь, мебель и многое другое – нам не предстояло заново в основном обустраиваться. А он и после не раз говорил, мол, забыть не могу вашу упрямую скромность… вас уговаривать надо. Я, говорит, сам вот приеду, погляжу, как живёт наш земляк и знаменитый писатель, и прямо заставлю вас покупать необходимое… готовьте деньги…
И верно: ему – не убыток, а нам не достать.
Мария Корякина-Астафьева «Знаки жизни»
***
(След)
Ничто в человеческой жизни не проходит бесследно.
Живя на земле, человек ищет самоутверждения, думает он или не думает об этом, но вся его жизнь направлена на то, чтобы оставить след в людской памяти, увековечить своё имя. Рожая детей, он уже преодолевает незримо свой век, ибо в детях повторяется его «Я».
Но есть иные человеческие дети, в которых также жив человек, даже тот, кто давно исчез с лица живой земли. Эти человеческие дети – вещи, сотворённые умелыми руками, чаще всего это обыкновенные вещи, простые, привычные и потому словно бы даже и незаметные и существующие под одним родным названием «стол», «стул», «кастрюля», «часы». Это не предметы высокого искусства, и человечество не хранит памяти об их создателях. Люди помнят имя архитектора, по проекту которого было воздвигнуто каменщиками прекрасное здание, но имён этих каменщиков не знает никто. И, однако, безымянный каменщик так же жив и столь же бессмертен в этом пережившем века дворце.
У меня дома стоит старое и некрасивое по современным формам кресло. Но оно легко, удобно, оно прочно, оно стало словно бы членом нашей семьи – ему лет семьдесят, наверно мой отец ещё помнил его ребёнком, и я помню с младенческих лет, и дети мои… Кто же сделал его? И разве он, создатель столь обыкновенного, столь утилитарного предмета, не оставил часть своей души, своей доброты потомкам?
Н. Евдокимов «Реальность и воплощение»
***
(Слёзы)
Слёзы – это не признак слабости, это признак того, что у человека есть душа.
… Старик пояснил, что это за дом. Патронат для бывших металлургов, для одиноких людей.
- Райская обитель, - пошутил он невесело.
- А разве у вас… ни сынов, ни дочек? – спросила Еля и в тот же миг поняла, что допустила оплошность: не надо было об этом спрашивать.
В ответ на её вопрос величаво-спокойное лицо старика дрогнуло, передёрнулось спазмами боли, голова опустилась, старческие костлявые плечи затряслись и в груди заклокотало… Человек плачет! Старый человек, и… слёзы, крупные светлые слёзы текут по щекам… Это так потрясло Ельку, что она готова была закричать от боли, от нестерпимости видеть это… Ничего нет страшнее рыданий старого человека. Чья душа не перевернётся, видя, как мудрое, закалённое жизнью лицо вдруг искажается гримасой страдания. Впрочем, вскоре старик овладел собой, поднял седую голову, дрожь плеч унялась, слёзы смахнул ладонью и снова был как будто спокоен. А у Ельки душа горела щемящей, острой до крика болью. Не могла простить себе своей неосторожности, корила себя, что неловким вопросом так ранила старика, коснулась, видимо, самой затаённой раны его жизни. Она видела горе, знает, как человеку бывает тяжко, но каким же должно быть горе этого старика, если от малейшего прикосновения к затаённой душевной ране мог с такой силой схватить его этот внезапный судорожный плач! Думал ли он, что венцом его старости станет сплошная, нескончаемая боль, ежедневно носимая и ежедневно скрываемая в душе. Такой, видно, богатырь был, а сейчас совсем беззащитен в своём неизбывном горе. Хотелось Ельке найти для него слова утешения, уважить старика, руку тёмную, большую хотелось поцеловать этому прожившему жизнь человеку, который кого-то потерял или кем-то тяжко обижен.
Старик, видимо, испытывал смущение, что позволил себе перед незнакомым человеком такую слабость, пусть даже минутную!..
О. Гончар «Собор»
Поезд уходил рано утром. Мама молчала, с сухими уже глазами, с резко проступившими красными прожилками на лице и угольно-чёрными губами, сидела на лавке у торца стола. Когда я умылась и собралась её обнять, повиниться, то она лишь дотронулась до моей спины, до головы, взглядом показала на часы и пододвинула ко мне прикрытую полотенцем тарелку с горячими ещё пресными шанежками из пшённой каши и стакан молока. Вот тогда я по-особенному почувствовала-поняла, отчего не плачут старики! Давясь, ела эти шанежки, которые мама – я не слышала, когда она топила печь, стряпала и поливала их, эти незабвенные пшённые шанежки, горячими слезами вместо сметаны… Я съела две, чтоб досталось по шанежке всем, но мама завернула оставшиеся в тряпицу и осторожно положила сверху в старенький солдатский вещмешок, выданный мне в госпитале. Там же мне дали и телогрейку из БУ, мол, возможно, даже в пути переобмундируют и все домашнее выбросят – кому оно нужно там, на фронте?..
…И только я подживила в печке огонь, поставила «на дырку» чугунок, - забулькала вода – явился мой Витя, свежий, хороший, молодой, и усталости на лице как не бывало.
Долго, под разговоры, ужинали, потом я пока прибирала всё со стола, он посидел, за компанию, и всё – дня как небыло, заперла я в сенки и в избу двери, там на деревянную задвижку, в избе – на кованный крючок, задёрнула подшторники, и, когда улеглась в постель, Витя придвинул меня к себе и сказал вдруг:
- А ты меня сегодня в слезу вогнала!.. – Я в недоумении повернулась к нему. – Открыл я, значит, свою «кабинку» - этот узкий, как в детских садиках, шкафчик, разобрал бельё, одеваюсь и тут носки увидел! Я же их и в детстве никогда не носил… А они глаженные, аккуратно сложенные, даже подумал: надевать не надевать – больно новые да так сложенные!.. А уж когда носовой платок обнаружил, да тоже глаженный!.. Тут из моего глаза покатилась слеза горючая. Засунул голову поглубже в тот ящик, будто ищу чего или достаю, а сам шмыгаю носом да утираю слёзы свои непрошенные…
М. Корякина-Астафьева «Знаки жизни»
…А у Гурова сырой красноватый туман пал перед глазами, и Люська со своим футболистом погрузилась в этот туман, будто в некую разбавленную сукровицу, лица их расплывались, двоились, размытые. Обида, униженность, смертная усталость загнанного человека – всё это перемешалось в Гурове, в висках больно заколотилась кровь. Гуров раскрыл беспомощно рот, его сразило Люськино заявление о том, что Нина находится с кем-то другим, не с ним, а с чужим человеком – он даже не мог в мыслях допустить такого предательства.
- Не-ет, - бессильно помотал головою Гуров. Люська в ответ рассмеялась.
- Ты посмотри на него, - сказала она футболисту. – Разве я не права? Нинка и он – рядом. Мыслимо ли? Чучело ведь, а? Чучело-мучило, чего-то отчебучило…
Футболист молчал.
А Гуров, беззвучно кривясь лицом, заплакал. Тихие тёплые слёзы, жгучие, как кислота, потекли у него по щекам. Всегда бывает страшен и непривычен вид плачущего мужчины, и люди теряются, когда видят плачущего мужика, - слишком жестоким, неотразимым, наверное, должен быть удар, чтоб заставить его заплакать. Но в плаче этом, наверное, бывает сокрыта неизвестная доля облегчения, со слезами ведь выходят наружу чёрные мысли, недобрая кровь, дурной дух, после плача человеку становится легче. Всегда сочувствуйте плачущим мужчинам, для их слёз наверняка есть серьёзные, очень серьёзные причины.
Валерий Поволяев «Долгий заход солнца»
Вдруг он насторожился – сквозь тяжёлое взрёвывание мощных гоночных моторов проклюнулось хлипкое, почти мотоциклетное тарахтение, будто двигатель этой машины страдал чахоткой. Механик поднял голову, вытер руки паклей: «Что за странный звук?» Шумно потянул ноздрями.
- Ты, Данилыч, утку аль боровую дичь, что лучшее, своим нюхом берёшь? Заместо спаниеля выступить можешь? – выкрикнул Рупь-семьнадцать из соседнего бокса. – На чём специализируешься?
Механик не отозвался на насмешку, он прислушивался к тарахтению: что-то знакомое, откровенно забытое подкатило к горлу – он услышал голос машины двадцатых годов и словно сам на полсотни лет назад ухнул в своё мальчишество, когда ещё только начинал жизненный путь, биографию свою.
- Г-господи, - прошептал он растрогано, ухватил зубами конец уса, сплюнул жёсткие оборвыши волос. – Г-господи! - Посмотрел ошалело на небо, в котором плавали тяжёлые кругляши облаков. Стряхнул пальцем слезу, некстати навернувшуюся на глаза, - проняло старого хрыча, проняло…
Валерий Поволяев «Кто слышал крик аиста»
До села оставалось уже километра два. К тому времени солнце успело слизать росу, и идти полем стало легче. Да и хату свою я уже различал среди других. Из трубы к нему дымок бараньими завитушками тянулся. Наверно, думаю, Катя пироги затеяла. А потом смотрю – дым из трубы повалил сильнее, чёрный какой-то, видать, тяжёлый, к замле клонится. Это что же такое, думаю? И тут вдруг…
Андрей впервые видел, как человек плачет без слёз: у Кручи вздрагивал подбородок, округло расширялись ноздри, сквозь стиснутые зубы иногда глуховато, будто откуда-то издалека, прорывалось всхлипывание.
- Хата взлетела на моих глазах, - проговорил, как выдохнул, Круча. – Мне показалось, что я и ослеп, и оглох. Нет, слышу, над головой заливисто стрекочет жаворонок… И ещё почему-то запомнился мотылёк. Белый, с чёрной крапинкой, чем-то похожий на солдатское письмо… Треугольником порхает себе… Земля подо мной колыхнулась, и я побежал… Народ, дым, огонь, оханье, плач… Баба Груня потом рассказала, что сынишка мой хотел для сетей грузила из какой-то бомбы изготовить. Свинец, говорит, добывал…
Круча залпом допил остаток самогона, накрыл кружку рукой и уронил свою нестриженную голову. Молчали долго.
Николай Мирошниченко «Человек, сын человеческий»
…Назначил великий князь Борису княжить в Ростове.
С утра в церкви службу отстояли, благословили ростовского князя на княжение Мудрое да милостивое. Княгиня Анна малую икону Борису на грудь повесила – материнское благословение. Строго всё, чинно, никто слова лишнего не сказал. А как стал Борис на коня садиться, затрепетал Глеб, накрепко обхватил брата, прижался к нему.
- С тобой, брат! С тобой хочу! – И плачет.
Анне самой плакать впору – родной сын уезжает, Бог весть когда свидеться придётся, но держится княгиня, уговаривает младшего:
- Глеб, Глеб, не уж-то ты родную матушку бросить хочешь?
А Глеб к ней – и пуще плакать. Уже и у ростовского князя глаза на мокром месте, а мамки-няньки княжеские давно в три ручья ревут, Владимиру, наконец, великий плач надоел. Он Борису рукой махнул, чтобы в седло садился, а младшего от матери оторвал, перед собой поставил.
- Отрок неразумный! Князю плакать пристало ли? Самому, чай, скоро в Муроме княжить. Захотят ли князя-плаксу мужи Муромские?
Всхлипнул Глеб ещё разок, мокрые ресницы вытер, оглянулся по сторонам и затих. Ладно, коли в Муроме не проведают, какого их князь рёву дал. А ну как узнают? Позор великий!
А. Ефремов «Брат мой, князь мой»
(Повесть о Борисе и Глебе)
***