http://www.proza.ru/2016/09/16/77 - начало 1 книги
http://www.proza.ru/2016/09/16/50 - предыдущая глава
1910-1911 гг.
Клиенты нашлись достаточно быстро. Однако вырученных средств едва хватало на то, чтобы рассчитываться с долгами и скромно содержать себя. А мне очень хотелось всего и сразу. Я часто бросался в опасные и рискованные авантюры, и природная изворотливость и проницательность до поры до времени помогали выходить сухим из воды. Но все же я прекрасно понимал, что для реального прорыва в этой сфере необходимо завоевать имя в узких, но влиятельных криминальных кругах. И вот однажды подобная возможность подвернулась.
Формально — дело двух конкурентов-бизнесменов, а фактически — война полууголовных монополистов, активно делящих сферу влияния в фармацевтической отрасли. Одного из соперников, господина Муцио, защищал недавно громко заявивший о себе адвокат Модаус Гринберг. Отнюдь не начинающий, прежде он подвизался где-то в провинции, поэтому раньше я о нем не слышал.
Однако его восхождение на юридический Олимп столицы оказалось весьма впечатляющим. Несколько совершенно безнадежных, на первый взгляд, процессов, которые он с блеском выиграл, и ни одного проигрыша произвели соответствующий эффект. С другой стороны, это еще ни о чем не говорило: какой-то провинциал вообразил себя великим адвокатом. Возможно, роль сыграло везение или ошибки второй стороны, а может, дело в обычном подкупе. Очевидно, это было слишком самоуверенно, но я не считал его непреодолимым препятствием. И уж если он смог, неужели я с моими талантами не обойду этого выскочку?
Сейчас-то я был практически уверен, что Гринберг — вампир, нагло использующий свои преимущества, что, на мой взгляд, не только незаконно, но и абсолютно неспортивно в судебных процессах. Догадайся я на тот момент, что успехи оппонента — заслуга его сверхъестественных возможностей, не был бы столь самонадеян.
Внутренний голос ясно подсказывал, что это и есть редкая возможность проявить себя и завоевать авторитет, а упускать удобные моменты я не привык. Теперь возникла необходимость заручиться доверием соперника господина Муцио — нашего соотечественника месье Лавассера. Представлять его интересы рьяно взялся молодой юрист этой же фирмы — Фабрис Дефоссе. На мой взгляд, шансы этой стороны смотрелись более выигрышно, несмотря на то, что многие отдавали пальму первенства «зарвавшемуся» Гринбергу.
Я осторожно прощупал Дефоссе, чтобы он уступил дело мне, но он оказался крепким орешком или, как и я, увидел свои перспективы. Я пытался использовать все, что мог, но ни деньги, ни посулы, ни уговоры, ни давление не принесли результатов. Более того, он еще попробовал свысока учить меня: мол, так дела в юриспруденции не делаются.
Это только разозлило. Я же видел: вот оно, блестящее будущее, а какой-то мелкий клерк стоит на пути. Чем сильнее оказывалось сопротивление, тем больше хотелось его преодолеть. К тому же, мое финансовое положение на тот момент было довольно плачевным, рос долг за квартиру, страдали чувства собственного достоинства и независимости. Слишком много это дело значило, и я оказался готов поставить на карту все, а если будет нужно, то и по головам пойти. Впрочем, именно так я, не чинясь, и поступил.
«Так дела не делаются», считал Фабрис, значит, сделаются иначе, но не уступлю. В данном случае, уверял я себя, цель оправдывала средства, а вступая на этот путь, я знал, что он выстлан не розами, и что нередко придется закрывать глаза на дурные запахи, но результат того стоит.
Одному из главарей апашей — хулиганов и мелких уголовных элементов — мне довелось оказать несколько услуг, так что он без возражений организовал ограбление самоуверенного Фабриса, когда тот возвращался домой. Я не имел права рисковать жизнью и свободой, а, тем более, репутацией отца, поэтому исполнителям были даны конкретные указания.
Нанеся сзади несколько ударов кастетом, они взяли у потерявшего сознание юриста в качестве вознаграждения кошелек и дорогие часы. В итоге несговорчивый конкурент оказался на больничной койке с переломом ноги и сотрясением мозга. Узнав о результате, я ощутил укол совести, ведь еще не привык легко расталкивать всех локтями. Но и речи не могло идти о том, чтобы остановиться на полпути!
Оказаться в нужном месте в нужное время, чтобы перехватить клиента у других коллег по цеху, оказалось проще всего. Настала пора готовиться к бою. Времени до назначенных слушаний почти не осталось. Пришлось на несколько дней забыть обо всем. Я не появлялся в Университете, не вспоминал о развлечениях, урезал до минимума сон, с головой погрузившись в бумаги. К первому заседанию, как мне казалось, я подошел вполне подготовленным.
Судебные прения тянулись долго, ничто не предсказывало серьезных осложнений. Надо отдать должное Гринбергу, язык у него оказался великолепно отточенным, и он мастерски владел вниманием аудитории. Тем не менее, мои аргументы выглядели весомее, факт пиратского захвата казался налицо. Я не сомневался, что весы Фемиды с каждым днем все сильнее склонялись в пользу моего доверителя, и уже мысленно представлял, как отпраздную победу.
Однако, как ни готовился я пожинать лавры победителя, в финальный день судебного заседания судьба сыграла злую шутку. Конечно, по прошествии лет, я смог на все посмотреть иначе. Суть и детали процесса сейчас совершенно не имеют значения. Но то, через что мне пришлось пройти, болезненные уроки, скорее, можно назвать подарком Судьбы, великолепной тренировкой характера. Ведь все серьезные препятствия, которые она в дальнейшем передо мной ставила, не ломали меня, а закаляли, заставляли брать вершины круче, расти над собой, и, наконец, сделали тем, кем я стал.
Но все это пришло потом, а тогда, одетый в новенький костюм, готовый к минуте славы, я говорил с трибуны заключительную речь. Однако, когда уверенный в победе, усаживаясь на место, я столкнулся взглядом с Гринбергом, сердце почему-то екнуло. Он посмотрел снисходительно-насмешливо, а ведь должен бы уже посыпать голову пеплом.
Финальное слово противника стало не просто неожиданностью. Все казавшиеся нерушимыми доводы он легко смешал с землей. Складывалось впечатление, что в предыдущие дни прений хитрый еврей просто играл в кошки-мышки, позволяя наивно на что-то надеяться.
Он нас буквально раздавил. Великолепно владея тонкостями Кодекса Наполеона, а также другими постановлениями, законами и подзаконными актами, он не оставил мне ни малейшей возможности. Еще до вынесения судом окончательного вердикта, я прекрасно видел, что у нас не осталось ни одного шанса. Только врожденная гордость и самолюбие не позволили малодушно бежать из зала до окончания заседания.
Месье Лавассер обошелся без упреков. Он даже предположил, что оппонентам удалось купить судью, но я-то прекрасно понимал, что их победа заслуженная. Поэтому, когда он предложил подать апелляцию, я, собрав остатки ума и мужества, посоветовал обратиться к одному из моих более опытных коллег, однако честно предупредил, что не вижу в этом смысла. Добил меня в итоге сам Гринберг, встретив в коридоре. Придержав за руку, когда я хотел проскочить мимо, он назидательно произнес:
— Молодой человек, адвокатура — явно не ваша стезя. Если уж вам так жаль средств, затраченных на образование, станьте нотариусом, что ли...
До сих пор горжусь, что я смог сдержаться, лишь коротко бросил ему:
— Оставьте ваши советы, месье Гринберг, для ваших клиентов, я в них не нуждаюсь, — и, высоко подняв голову, пошел дальше.
«Это конец всему», — билось в голове.
Я не сомневался, что завтра же отец об этом узнает. Помимо того, что он следил за судебной практикой, уж громкое дело, которое вел его сын, наверняка не пропустит. А я-то еще представлял, с какой гордостью упрямец прочитает о первом серьезном успехе отпрыска.
Никогда еще мое самомнение не получало подобного удара, хоть из Парижа беги. А вот напиться — это крайне необходимо. Но идти сейчас в кабак не стоит, еще встречу кого-нибудь из знакомых, а насмешки, сочувствие или даже желание поддержать и отвлечь сейчас — это как рану расковыривать.
Стояла поздняя осень, пасмурная, зябкая и неуютная. Мощеные тротуары покрылись лужами, и модные штиблеты быстро промокли. С неба вместе с мелким дождем срывались хлопья мокрого снега, заставив раскрыть зонт. Настроение как раз соответствовало погоде.
Впервые я решил с горя в одиночестве напиться. Чувство абсолютно новое и крайне неприятное.
Приняв горячий душ и переодевшись, мрачно глядя на собственное будущее, я плеснул коньяк в широкий бокал и выпил одним глотком, надеясь раствориться в янтарной жидкости. Израненная гордость никак не успокаивалась. Я не привык терпеть поражения, я попросту не умел этого делать и не желал учиться. Внутри все бурлило и кипело, подогреваемое жалостью к себе.
Я снова наполнил бокал, согревая его в ладони, пытаясь взять себя в руки, расслабиться, неторопливо смакуя и наслаждаясь ароматом благородного напитка. Вновь и вновь я возвращался к событиям сегодняшнего дня, испытывая почти физическую боль от произошедшего. Что же все-таки случилось? В чем я ошибся, что сделал не так? Как ни хотелось мне поскорее все забыть, триумфальная речь Гринберга упорно и почти дословно крутилась в голове, словно вырезанная на извилинах мозга, как звуковые дорожки на грампластинке.
Я позволил себе еще раз тщательнейшим образом обдумать аргументы ушлого еврея. Выпив еще бокал, я понял, что в голове лишь прояснилось, и еще не понимая зачем, приступил к тщательному анализу. В зале суда все доводы оппонента выглядели безупречными, но после неторопливого и методичного мысленного разбора я вдруг осознал, что некоторые якобы бесспорные положения следовало тщательно перепроверить. Правда на это потребуется время, причем значительно больше, чем отведено на обжалование. Возможно, нам удалось бы протянуть, откладывая заседание, для этого существовали несложные уловки, но я должен найти хотя бы формальную причину для апелляции.
А вот тут-то к Гринбергу придраться оказалось сложнее всего. Видимо, и другие его победы происходили без дальнейших обжалований, потому что он оказывался особенно силен в соблюдении формальностей. Вновь и вновь пропуская через себя каждое слово, я вдруг почувствовал, как что-то едва заметно царапнуло. Крошечная зацепка, которая, скорее всего, ни к чему не приведет, но все же я не мог не отметить ее.
Теперь крайне необходимо с кем-то посоветоваться, причем срочно, или хотя бы просто заставить выслушать и оценить со стороны. Едва ли я нашел бы советчика, лучше, чем отец. Но именно сейчас, реши я помириться, после такого позора никак не смог бы к нему обратиться. Пожалуй, только два человека поняли бы меня так, как необходимо — Золтан или Лука. Уже вечер, и мы ни о чем не договаривались, но на то ведь и друзья, чтобы прийти на помощь хоть среди ночи.
Наверное, мой однокурсник оказался бы особенно полезен, ведь для него юриспруденция не пустой звук, да и парень он очень умный, но его не было в городе. По делам отцовских автомастерских товарищ находился в деловой поездке то ли в Италии, то ли в Германии.
Как назло, в такую погоду извозчики будто попрятались, за что их и судить-то грех. Но меня уже ничто не могло остановить. Размашистым шагом я направился в сторону проспекта, когда услышал, как клошар в подворотне недовольно заворчал:
— Почему так несправедливо устроен мир? Те, кто могут спокойно сидеть дома в тепле, есть жаркое и запивать стаканчиком вина, вместо этого таскаются туда и обратно. А те, кто лишены такой возможности, не могут позволить себе спокойно подремать или помечтать, потому что мимо них постоянно кто-то бродит.
«Да он философ, — подумал я, усмехнувшись про себя. — И кажется неглупым, на удивление. Пожалуй, он-то мне сейчас и нужен».
Толком ничего не объяснив и не слушая возмущенных ругательств, я стащил с матраса полусонного нечесаного пожилого мужчину в лохмотьях, судя по всему, мывшегося в последний раз еще летом. Изо всех сил подавляя врожденную брезгливость и отвращение, пока он, вяло сопротивляясь, пребывал в раздумьях, то ли попытаться меня ударить, то ли сбежать, я отрывисто бросил:
— С меня вино и жаркое, а ты выслушаешь и дашь совет.
Оторопело вытаращив глаза, тот прекратил сопротивление, и я потащил его за рукав в ближайший дешевый кабак. Сделав заказ, я получил наконец возможность произнести аргументы.
Слушатель мне попался отменный. Жадно глотая куски жаркого, он, однако, не только старательно внимал моим словам, но и обратил внимание на некоторые погрешности в логике. В итоге в моей голове сложился почти готовый вариант апелляции. Может быть, это лучше, что я не смог обратиться к Золтану или Луке. Для растерзанной гордости делиться позором даже с самыми близкими друзьями слишком болезненно. А этого бродягу я не знал и, надеюсь, больше никогда не увижу. Распрощавшись возле подворотни, я сунул клошару все деньги, которые оставались в карманах, и поспешил в свой кабинет.
Теперь недопитая бутылка коньяка показалась лишней. Я быстро все убрал и, обмакнув тонкое перышко в чернильницу, приступил к работе. Рука так и порхала над бумагой, едва поспевая за мыслью. Потом внимательно перечитав и внеся последние правки, я уселся за пишущую машинку, чтобы подготовить окончательный документ.
Ну, вот и все. Утром, как только счел удобным, я стоял на пороге дома доверителя. Месье Лавассер, конечно, удивился моему внезапному натиску, когда я горячо стал убеждать его в необходимости подавать апелляцию. Улыбнувшись в пышные усы, он проговорил:
— Действуйте, месье Ансело, я в вас не сомневался.
Наверное, так, как в этот месяц, я еще никогда не работал. Даже о Рождестве я вспомнил лишь потому, что мама с Ноэми пришли накануне в гости, чтобы поздравить. Хорошо, что подарки я приготовил заранее.
Больше всего я боялся, что мама заговорит о моем позоре, захочет выразить сочувствие, или, еще хуже, скажет о том, как переживал отец. Благо, она очень деликатная и понимающая женщина и не затронула этот вопрос. Надеюсь, что Ноэми вообще осталась не в курсе произошедшего. Из-за огромной загруженности меня едва не шатало от усталости и недосыпания, я осунулся, под глазами залегли тени, но к установленному сроку я полностью уверился в правильности принятого решения.
Сдав документы в канцелярию и встретившись с Гринбергом у судьи через неделю для назначения даты разбирательства, я уже спокойно выслушал его презрительное:
— Молодой человек, вы еще глупее и самонадеяннее, чем я думал. Неужели одного раза недостаточно? Или, может, вы мазохист?
— Вы склонны к поспешным выводам, месье Гринберг, — ответил я сдержанно. — Это непрофессионально. До встречи в процессе.
Оппонент от подобной наглости в лице переменился. Мне показалось, даже зарычал и глаза на мгновение кровью налились, но быстро взял себя в руки. Пусть считает меня наглым дураком, меня это вполне устраивает. Зато теперь есть два месяца, чтобы подготовиться.
Вот только, чтобы целиком погрузиться в работу, необходимо прежде закрыть финансовую брешь. Хозяин требовал уплаты задолженности и аванса за квартиру, грозя выселением, да и питаться я привык регулярно. Я обратился к отцу Луки за небольшой краткосрочной ссудой. Месье Дюкре внимательно выслушал просьбу и, приподняв бровь, поинтересовался:
— Неужели дела вашей семьи настолько плохи, что Ансело понадобился заем? Позвольте, молодой человек, усомниться в этом. Ваш многоуважаемый отец держит счета в моем банке, так что я, как управляющий, вполне осведомлен, что это вовсе не так. Что же мешает попросить деньги у отца?
Я промолчал, не собираясь посвящать въедливого банкира в свои проблемы. Он выжидающе глядел на меня.
— Нет, месье Дюкре, — пришлось сознаться. — Я не могу обратиться к отцу.
— В таком случае вам стоит поискать поручителя, или я буду вынужден отказать — строго произнес банкир.
Честно говоря, я ожидал, что друг сам за меня поручится, но Лука промолчал. Видно, не захотел следовать пословице: «Ami au pr;ter, ennemi au rendre» (фр.) — друга кредитовать — врага наживать.
— Спасибо, что уделили время, — и я поспешил откланяться.
Все, что нашлось ценного — пара золотых булавок для галстука, запонки, перстни я отнес в ломбард, собрал всю наличность и снял крохи, остававшиеся на счете. Рассчитавшись с долгом, я отказался от квартиры. Все личные вещи перевез к Золтану, попросив подержать, пока подыщу недорогое помещение. Увидев такое дело, друг предложил помощь, но я знал, что ему приходится почти всю выручку отдавать банку, да и лечение отца стоило недешево.
Тогда Золтан настоял, чтобы я остался жить в их доме. Его мама, мадам Леговец, оказалась очень доброй и заботливой женщиной. Не имея возможности оплачивать прислугу, она сама содержала в порядке дом, прекрасно готовила, да еще помогала мужу, а теперь и сыну вести бухгалтерию. Теперь я смог целиком сосредоточиться на деле, понимая, что больше не имею права на ошибку.
И вот мы снова под крышей Дворца правосудия на острове Сите. В этот раз не предусмотрено длительных прений, все должно решиться одним днем. Речь моя текла легко и без усилий, но это пока была «легкая артиллерия».
После того, как я зачитал текст апелляционной жалобы, право выступить с возражениями было предоставлено Гринбергу. Цель его выступления вполне ясна. Изначально он хотел выбить из-под моих ног малейшую опору, и, конечно же, постарался отвергнуть факты, изложенные в апелляции. Но он просчитался.
Уверенной и твердой походкой я вышел для ответного слова. Удивительно, но я почти не волновался. Мне не приходилось напрягаться и заглядывать в бумаги. Все аргументы и контраргументы оппонента, даже то, чего он не сказал – все это уже неоднократно проговаривалось мною мысленно и вслух.
Пока я вещал, по тому, как замер зал за спиной, как доброжелательно кивали в такт моим словам помощники председательствующего, я понимал, что я выиграл этот поединок.
После того, как я закончил, и судьи удалились в совещательную комнату, я посмотрел в сторону оппонента. Глаза у Гринберга полыхали гневом. Чем все это закончится, было ясно для нас обоих. Оппонент не смог найти возражений.
— Мы еще встретимся, Ансело, — по завершению злобно прошипел поверженный соперник, проходя мимо.
— Буду счастлив, месье, — ответил я, не сдерживая улыбки победителя.
Теперь я имел полное право торжествовать, тем более, что помимо морального удовлетворения, получил и весомое материальное подкрепление.
Рекомендации и связи в околокриминальных кругах Лавассера сделали свое дело. Теперь серьезные клиенты стали обращаться ко мне куда чаще, и не только как к адвокату. Я почувствовал, что обладаю вполне приличными детективными задатками. Поиск необходимой информации, порой скрытой очень глубоко оказался интересным и прибыльным делом.
Не желая больше обременять мадам Леговец, которая категорически отказалась брать плату за проживание, я снова снял квартиру и начал постепенно вставать на ноги. А через несколько месяцев я узнал, что противостоять мне в суде снова вызвался Гринберг.
В день, когда мы снова встретились, город был разбужен громкими криками мальчишек-газетчиков: «Крупнейшая катастрофа в Атлантике!», «Гибель «Титаника»!», «Лайнер затонул, столкнувшись с айсбергом!». На фоне этой ужасной трагедии совсем незаметной оказалась маленькая драма, разыгравшаяся под сводами Дворца Правосудия.
В этот раз состязание ни с одной стороны не напоминало «избиение младенца». Оба мы уже представляли, с кем имеем дело, и ни один не проявил излишней самоуверенности. Однако, важнее чем вердикт, вынесенный по этому делу, для меня являлись слова Гринберга:
— Ну, что же, коллега, вынужден признаться, что действительно поторопился давать вам советы. Надеюсь, вы также понимаете, что почивать на лаврах я вам не позволю.
http://www.proza.ru/2016/09/16/13 - продолжение