Аналитические философы нечасто вступают в дискуссии с континентальными. Два этих мира существуют сами по себе и редко вспоминают друг о друге. Ричард Рорти, отказавшийся от первого мира ради второго, не стал исключением: скорее, можно говорить о его контактах с аналитическими философами, чем с европейскими, к которым он в конечном счёте и примкнул. Настоящих исключений из этого правила действительно мало, особо если брать в расчёт только известных англоязычных авторов. Одним из них является американский философ Джон Сёрл.
Будучи противником самого деления философии на два лагеря, Сёрл высоко ставит Мишеля Фуко, который был его приятелем в Беркли, с уважением пишет о Пьере Бурдье, чьи идеи находит отчасти схожими со своими, не брезгует давать вполне уместные ссылки на Сартра [Searle 1972: 67], а к одной из своих ранних книг (публицистической "Войне кампусов") даже предпослал цитату из Ницше [Searle 1972: 8]. Однако в содержательных спорах Сёрл непримирим и в целом континентальных философов не жалует. И вовсе не из-за какого-то априорного "аналитического" шовинизма. Дело в другом: Сёрл мгновенно делается резок, если не видит в оппонентах готовности использовать рациональную аргументацию – главный инструмент аналитического философа.
Первый серьезный контакт Сёрла с континентальными авторами произошел в 1972 году, когда завязалась его ожесточенная полемика с Жаком Деррида. Она началась с того, что создатель деконструктивизма презрительно отозвался о Джоне Остине, оксфордском менторе Сёрла. Поскольку Остин умер за 12 лет до этого, за него вступился ученик, чьи собственные идеи также оказались под прицелом Деррида и его сторонников. Произошёл обмен текстами. По следам этого спора Деррида даже издал книжку Limited Inc (на английском языке она появилась в 1988 году), - возможно, в надежде, что Сёрл вернётся к дискуссии, но надежда оказалась тщетной. Сёрл быстро утратил интерес к дискуссии, поскольку, по его мнению, она вышла за рамки содержательного обмена аргументами.
Более плодотворными оказались дебаты с известными немецкими авторами Апелем и Хабермасом на рубеже 1990-х гг. Однако, пожалуй, самой интересной, хотя и не такой скандально известной как в случае с Деррида, стала вылазка Сёрла на территорию континентальной философии спустя ещё одно десятилетие, когда он написал статьи "Феноменологическая иллюзия" и "Пределы феноменологии". В них, как легко догадаться, идёт речь о феноменологии Гуссерля и Хайдеггера.
(Нас будет больше интересовать первая статья, в которой главным образом говорится о феноменологии в гуссерлевском варианте. Вторая статья почти всецело посвящена интерпретации Дрейфусом идей Хайдеггера и с точки зрения целей этого исследования она не столь интересна).
Формально цель этих двух статей Сёрла - подчеркнуть различия между его философией и классической феноменологией Гуссерля, Хайдеггера и Мерло-Понти. Тем самым Сёрл ответил на постоянные и в какой-то момент утомившие его сравнения, источником которых были вовсе не феноменологи, а, напротив, близкие к нему авторы, в первую очередь американский философ, знаток и комментатор Хайдеггера Хьюберт Дрейфус. Дрейфус приглашал Сёрла к этой дискуссии много лет. При этом, по его соственным словам, себе он отводил роль Хайдеггера, оставляя Сёрлу роль Гуссерля, которого, по признанию Дрейфуса, ненавидел. В конце концов Сёрл ввязался в спор, однако "сыграть" Гуссерля отказался наотрез.
Наше исследование распадается на несколько этапов. Поскольку Сёрл энергично открещивается от традиционной феноменологии, рассмотрим его аргументы против Гуссерля, Хайдеггера и Мерло-Понти (но, в основном, против Гуссерля). Затем попытаемся выяснить, насколько близки к истине популярные утверждения, что "Сёрл всё взял у Гуссерля" (обычно эту фразу произносят люди, прежде читавшие Гуссерля и после этого взявшие в руки сёрловскую "Интенциональность"). Ведь одно дело - "диагноз", который ставит феноменологии сам Сёрл, другое дело - реальные сходства и различия между аналитической философией сознания и классической феноменологией . Затем мы обсудим проблему несуществующих предметов, мимо которой не прошли ни Гуссерль, ни Сёрл. На примере того, как по-разному была решена ими эта проблема, попытаемся показать существенные различия не только между этими двумя мыслителями, но и в целом между феноменологией и аналитической философией сознания. И, возможно, это позволит пролить свет на интересующий многих вопрос: может ли феноменология по-настоящему обогатить аналитическую философию сознания?
I
Сразу скажем, что Сёрл категорически против уравнивания его философии сознания и классической феноменологии. По его словам, схемы Гуссерля, Хайдеггера и Мерло-Понти заражены "феноменологической иллюзией", особой философской болезнью, от которой его собственная философия якобы имеет врождённый иммунитет. В чём заключается это "заболевание"? Прежде всего, в убеждении, что, если нечто не имеет феноменологического измерения, то это нечто не существует вовсе, что бы под этим не понимать, то есть не имеет ментальной, интенциональной или логической реальности. А также она состоит в уверенности, что, если нечто реально феноменологически, то это само по себе служит доказательным маркером полноценной «реальности» (не в смысле естественной установки, а в смысле ценности для дескриптивного рассмотрения практикующим феноменологию философом) [Searle 2008: 116].
Заражение "феноменологической иллюзией" чревато тяжелыми последствиями. Взяв за скобки вопросы о внешней реальности, то есть деактуализировав онтологию, на практике Гуссерль, напротив, исходил из сильного онтологического допущения, причём, по мнению Сёрла, допущения неверного. В результате ряд важных философских проблем лишились формулировок, которые давали бы надежду на их разрешение. Другие проблемы получили заведомо неверные решения.
В другом работе Сёрл предъявляет немного иной список претензий (целя не столько в Гуссерля, сколько в Хайдеггера). Во-первых, говорит он, при использовании феноменологического метода многие важные для философии и науки вопросы не могут быть даже поставлены. Во-вторых, феноменология постоянно дает неправильные ответы вместо того, чтобы ставить правильные вопросы. В-третьих, Хайдеггер систематическим образом смешивает феноменологию с онтологией, тем самым путая их [Searle 2000: 86-89].
Некоторые проблемы, по мнению Сёрла, были сняты Гуссурлем в самом начале исследования, но сняты ценой, которую добросовестный философ не может заплатить. Сёрл перечисляет эти проблемы: проблема значения, проблема социальной реальности, проблема функций, проблема овладения навыками, проблема каузации и ряд других [Searle 2008: 116-224].
Собственный ответ Сёрла на проблему значения, ключевую для философии языка, - его книги "Речевые акты" (1969) и "Выражение и значение" (1979). Эти работы признаны классикой как философами, так и лингвистами. Поэтому его возмущает, что Хайдеггер попросту снимает проблему значения, заявив, что любые звуки изначально осмысленны. "Если Хайдеггер прав, 150 лет обсуждения этой проблемы Фреге, Расселом, Витгенштейном, Грайсом и Сёрлом оказываются ненужными, поскольку это проблема просто снимается", - пишет Сёрл [Searle 2008: 117]. Если смысл изначально присущ всем вещам, то присущ он и социальным объектам, таким как денежные банкноты.
В 1995 году Сёрл написал книгу "Конструирование социальной реальности", чтобы показать, как возникают институциональные факты, не сводимые к физическим фактам, в результате действия системы конструктивных правил и формулы X counts as Y. Человеческое сознание конструирует и поддерживает институциональные факты. Из чего не следует, что это конструирование на любом этапе сопровождается феноменальными переживаниями. Следуя же логике "феноменологической иллюзии", мы должны заключить, что, если действие не сопровождается сознательными мыслями, то конститутивная формула не работает, что неверно [Searle 2008: 134].
То же самое можно сказать и о проблеме функций. В "Истоке художественного творения" Хайдеггер пишет, что в сподручном предмете "переплетение формы и вещества уже заранее направляется тем, для чего служат кувшин, топор, башмаки. Такого рода служебность никогда не предписывается кувшину, или топору, или башмакам и вообще такого рода сущему задним числом" [Хайдеггер 2008: 40]. Вместе с тем очевидно, что функции, которые мы приписываем башмакам или топору, существуют именно потому, что мы их им приписываем. Они, по выражению Сёрла, зависят от наблюдателя, что резко отличает их от качеств, независящих от наблюдателя, таких как масса и физическая форма. Отрицая, что сподручность является свойством, зависящим от наблюдателя, Хайдеггер идёт на поводу всё той же феноменологической иллюзии: сподручность феноменологически первична, и поэтому первична онтологически [Searle 2008: 119].
Подобным образом Сёрл показывает преимущество своего подхода при решении других ранее перечисленных проблем, попутно обращая критику Дрейфуса (играющего "роль" Гуссерля) против него самого. Так, по мнению Дрейфуса, сёрловская теория интенциональности не способна объяснить феномен постепенного овладения навыком (absorbing coping), так как это вид интенциональности (например, при овладении игрой в теннис) не содержит никаких репрезентаций и пропозиционального содержания, в то время как, согласно Сёрлу, любая интенциональность должна включать репрезентацию и то или иное пропозициональное содержание. Дрейфус опирается на книгу Мориса Мерло-Понти «Феноменологии восприятия», писавшего о "моторной интенциональности", ценном, по мнению Дрейфуса, изобретении, позволяющим объяснить absorbing coping, что не под силу Сёрлу. Сёрл возражает, что "репрезентация это не феноменологическое, а логическое понятие", и "репрезентация это всего лишь навсего всё то, что имеет условия выполнимости". Дрейфус полагает, что овладение навыком связано лишь с «условиями совершенствования», а они не пропозициональны. Сёрл возражает, что любое условие само по себе изначально пропозиционально, поскольку любое условие — это условие, что вещи обстоят тем или иным, но конкретным образом [Searle 2008: 121].
"Феноменологическая иллюзия" - не просто ошибка. Она порождается ошибочной онтологией. Сёрл вообще очень внимателен к онтологии и равнодушен к эпистемологии: важны факты, а не то, как мы их получили. По его мнению, мы живём в постскептическую эпоху , и главный удар по скептицизму нанесла наука, бурно развивавшаяся в 20-м веке. Сегодня мы знаем несоизмеримо больше, чем во времена Декарта. «Вы не можете, к примеру, послать человека на Луну и обратно, и после этого на полном серьёзе сомневаться в существовании внешнего мира», - пишет Сёрл [Searle 2008: 110].
(Кстати, Сёрл - активный критик скептической крипкеанской интерпретации поздней философии Витгенштейна. По его мнению, скептицизм давно утратил свою привлекательность, что стало парадоксальным итогом деятельности лингвистической философии, которая, впрочем, и сама уже вышла из моды по ряду других причин).
Американский философ стоит на позиции "экстернального реализма", утверждающего существование внешнего мира, независимого от человеческого восприятия. Базовые факты о внешнем мире поставляют такие взаимоподдерживающие науки как физика, эволюционная биология и нейрофизиология. Феноменология же, полагает Сёрл, равнодушна к базовым фактам.
Ценность базовых фактов нельзя поставить под сомнение "перспективизмом" (perspectivalism), считает Сёрл. Он признает аспектуальность восприятия, но из аспектуальности не следует "перспективизм": "Из того факта, что любая репрезентация происходит с той или иной точки зрения или с определённой установки, ещё не следует, что эта установка, точка зрения и т.д. являются частью репрезентируемой реальности". Наш свод знаний о мире, конечно, меняется со временем, но это не говорит о релятивизме знания. Феноменологи же включают точку зрения в онтологию, совершая грубую ошибку [Searle 2008: 13-132].
Снисходительно оценивая феноменологию, Сёрл видит причину её неудач в использовании негодного метода. Его собственный метод - логический анализ. Он, впрочем, признаёт, что логический анализ и гуссерлевский метод интуиции сущности иногда дают одинаковые результаты благодаря тому, что различные интенциональные действия и в самом деле часто сопровождаются, соответственно, и различной феноменологией. Преднамеренно столкнуть стакан со стола – не то же самое, что столкнуть стакан, случайно задев его рукой. В данном примере различаются и логическая структура действия, и его феноменология, причём имеет место своего рода соответствие: меняется логическая структура – меняется и феноменология. Однако из различности феноменологии неверно заключать об различности логической структуры интенциональности, поскольку интенциональное действие может производиться и бессознательно. Книгу со стола можно взять машинально, а можно взять её, специально сосредоточившись на этом действии. В этом примере логическая структура действия одинакова при разной феноменологии. То есть вполне возможны одинаковые с точки зрения логической структуры действий, имеющие разную феноменологию. Поэтому неверно заключать, что феноменологические различия влекут и логические различия [Searle 2008: 133]. Отказ понимать такие нюансы - симптом всё той же феноменологической иллюзии.
(В связи с этим, кстати, нужно скорректировать один распространённый стереотип о философии сознания Сёрла. В современной философии он один из главных защитников субъективного сознания "от первого лица". Поэтому он, разумеется, против попыток Дэниэла Деннета с его гетерофеноменологией редуцировать субъективные переживания к объективным схемам, описываемым "от третьего лица". Тем не менее описание феноменологического сознания «от первого лица» не является ядром сёрловской теории интенциональности. Для него первична логическая структура интенциональности, а не её феноменологическая составляющая или квалиа).
II
Сёрл утверждает, что у Гуссерля он не научился «ничему, буквально ничему» [Searle 2008: 112]. Так ли это? Рукопись «Интенциональности» читал финский философ Дагфин Фоллесдал, ученик Куайна, а заодно прекрасный знаток феноменологии. По-видимому, именно Фоллесдал первым обнаружил там идеи, подозрительно напоминающие гуссерлевские. Сёрл кратко говорит об этом в предисловии к «Интенциональности», но без упоминания имён Фоллесдала и Гуссерля, и подчёркивает, что на него повлияли только Фреге и Витгенштейн [Searle 1983: x). Влияние Франца Брентано, который столетие назад заново ввёл в философский оборот понятие интенциональности - центральное и для Сёрла, и для Гуссерля - также можно почти исключить, хотя, как известно, именно у Брентано взял это понятие Гуссерль, будучи его учеником. Но к Сёрлу этот термин, судя по всему, попал даже не через вторые, а через третьи руки. При написании важнейшей своей книги "Интенциональность" (1983) он, по его признанию, читал всё, что относилось к этой теме, и в том числе осилил первый том «Логических исследований» Гуссерля , однако остался крайне разочарован. По его словам, работа не содержала ничего, что развивало бы Фреге, написана же она была при этом гораздо хуже.
Понятие интенциональности подробно разбирается Гуссерлем в пятом исследовании второго тома "Логических исследований", так что влияние Гуссерля на Сёрла можно считать ничтожным, если, конечно, Сёрл не лукавит, что читал только первый том. В данном случае нет оснований подозревать Сёрла в неискренности, несмотря на то, что ему, как не трудно показать, вообще-то говоря весьма свойственно заимствовать чужие идеи и термины, не особенно утруждая себя ссылками на первоисточники.
В то же время Сёрл прямо указывает, какие работы стимулировали его использовать понятие интенциональности - тексты аналитических философов Родерика Чисхолма и Уилфрида Селларса. Последние вели споры относительно интенциональности в философии языка. Однако, по словам Сёрла, эти авторы постоянно смешивали два вида интенциональности - intentionality-with-a-t и intensionality-with-an-s. В итоге разочарованный Сёрл решил вообще не использовать при работе над книгой "Интенциональности" сторонние источники и, по его уверению, создал теорию интенциональности с нуля [Searle 2008: 111-112].
Не исключено, что Гуссерль и классическая феноменология попадали в сферу внимания Сёрла и до работы над книгой «Интенциональность». Один из учеников Гуссерля Адольф Райнах внёс вклад в развитие (ещё до новаторских исследований Джона Остина) в теорию речевых актов. С работами Райнаха Сёрл точно знаком, [Faigenbaum 2001] и это даёт основание предположить, что ещё в 60-х годах, вслед за Остином разрабатывая теорию речевых актов, он познакомился с какими-то текстами по феноменологии. Чтение работам Фреге – а Сёрл, по его собственным неоднократным признаниям, хорошо знаком с корпусом текстов немецкого мыслителя - также могло окольным путём столкнуть Сёрла с какими-то публикациями по феноменологии. В самом деле, критика ранних гуссерлевских работ по основаниям арифметики со стороны Фреге – известный эпизод в истории западной мысли. Другим источником мог стать Рассел, одним из первых включивший в круг рассмотрения аналитических философов близкого к феноменологии автора – Алексиуса Мейнонга. Но какова вероятность, что эти ранние влияния феноменологии на Сёрла действительно имело место? Вряд ли она велика. В данном случае, по-видимому, не остается ничего лучшего, чем поверить Сёрлу, постоянно подчёркивающему своё невежество во всём, что касается истории философии.
Так или иначе, но факт остается фактом: очень многие люди из разных стран, читавшие Гуссерля и потом прочитавшие Сёрла, не сговариваясь, находят между их теориями множество сходств. А поскольку Гуссерль умер в год, когда Сёрлу исполнилось шесть лет, они обычно делают естественный вывод, что Сёрл почти все свои "феноменологические" идеи позаимствовал у Гуссерля [Mulligan 2003: 266]. Может быть, между философиями Гуссерля и Сёрла и в самом деле гораздо больше сходств, чем уверяет нас сам Сёрл?
Очень важно сразу понять, одинаково ли Сёрл и Гуссерль понимают интенциональность? Напомним, что для Брентано направленность на объект, которую он и назвал интенциональностью, позаимствовав слово у средневековых схоластов, была критерием для различения физического и ментального. Гуссерль (во втором томе "Логических исследований") идёт дальше. Как отмечает В. Куренной, для Гуссерля "интенциональная характеристика является носителем объективного "смысла", является "сущностной" и "априорной" составляющей нашего сознания" [Гуссерль 2005: 19]. В феноменологии интенциональность становится более, чем просто критерием, - она становится носителем смысла. Сёрл же связывает интенциональность со способностью к репрезентации. Но, как уже отмечалось, репрезентация может иметь место и без феноменологического переживания. Например, человек идёт пешком от работы до дома, не сосредотачиваясь на движении своего тела и думая о чём-то постороннем. Но и в этом случае его действие является интенциональным, а, значит, имеет пропозициональное содержание. С точки же зрения феноменологии, его действие не является интенциональным, поскольку лишено феноменологического измерения.
Неохотно Сёрл всё-таки признает, что его философия сознания и классическая феноменология действительно имеют области пересечения. Причина проста: обе имеют дело с одним и тем же предметом – сознанием. Сёрл даже готов признать, что феноменология (но не в варианте Гуссерля) играет важную роль в философии [Searle 2008: 135]. Феноменология важна на первом этапе решения философских проблем, она задает условия адекватности. "Вы не можете утверждать ничего, что является ложным с точки зрения феноменологии" [Searle 2008: 135]. Однако затем феноменологическое исследование передает вахту логическому анализу, который изучает структуры, в большинстве случаев недоступные феноменологии, выявляя необходимые и достаточные условия. И поэтому основу сёрловского метода составляет всё-таки не феноменология, а логический анализ [Searle 2008: 111].
Но утверждать, что логический анализ совершенно чужд феноменологии, не совсем справедливо, отмечает Кевин Маллиган. По его словам, не только Сёрл, но и Гуссерль исследовал, пусть и иначе, «условия выполнимости». Особенно справедливо это по отношению к ранней феноменологии, подчеркивает Маллиган.
Подчеркнём, что, говоря о феноменологии и критикуя её, Сёрл имеет в виду, скорее позднюю феноменологию в том виде, в котором она описана Гуссерлем в более поздних, по сравнению с «Логическими исследованиями», «Идеях к чистой феноменологии и феноменологической философии» (1913). Это следует из того, что Сёрл несколько неосторожно называет феноменологию разновидностью «идеализма», хотя очевидно, что ранние работы Гуссерля, призывавшего обратиться «к самим вещам», с трудом можно квалифицировать как идеализм.
Как и Сёрл, Гуссерль считал, что убеждения связаны с репрезентацией: они репрезентируют то или иное положение вещей. Причём, отмечает Маллиган, именно Гуссерль был первым философом, пришедшим к этому выводу. Разделение пропозиционального содержания интенциональных состояний и их модуса, которые мы находим у Сёрла, также сходно с соответствующими понятиями Гуссерля - "материей" и "качеством" интенционального акта, о чём говорится во втором томе «Логических исследований». Есть и менее важные, но любопытные сходства. Например, и Гуссерль и Сёрл - в отличие от Брентано - признают наличие неинтенциональных ментальных переживаний. (Правда, Сёрл говорит также об интенциональных, но неосознаваемых переживаниях. Для Гуссерля это, разумеется, невозможно и ведёт к явному противоречию: некое переживание феноменологически доступно и феноменологически недоступно одновременно). Аналог сёрловского принципа выразимости, согласно которому любая осмысленная мысль в принципе может быть выражена, можно найти и в "Логических исследованиях". Некоторые совпадения касаются даже названий работ: так, первое исследование второго тома "Логических исследований" называется в точности как сборник Сёрла "Выражение и значение". И самое главное: даже если Сёрл создавал свою теорию интенциональности без всякого влияния Гуссерля и даже если между их представлениями об интенциональности есть огромные различия, это не отменяет неоспоримого факта, что они оба положили это понятие в центр своей философии. О каких других философах можно сказать то же самое?
III
Итак, мы можем с одинаковым успехом отыскивать сходства между философиями Сёрла и Гуссерля, равно как и настаивать на громадных различиях между ними. Более интересным представляется третий путь. Есть одна проблема, которая волновала и Гуссерля и Сёрла и которую они решили по-разному. Нас будут интересовать не эти решения сами по себе, а то, почему для Гуссерля эта проблема оставалась актуальной на протяжении всей его жизни, в то время как для Сёрла быстро отошла на периферию.
Эта проблема - парадокс несуществующих предметов. Как подчёркивает В. Молчанов, данный парадокс формулировал уже Брентано, писавший, что «имманентному объекту может ничего не соответствовать в реальности. Однако, при этом, данность как ментальное присутствие, не исчезает. Сознание не определяется, таким образом, существованием или несуществованием реальных предметов, сознание содержит в себе предметно-смысловой образ, смысловой слепок предмета, но сам предмет может не существовать, он может быть иллюзорным» [Молчанов 2002]. Гуссерль знал о парадоксе не только в версии Брентано - этой же проблемой занимался Готтлоб Фреге, выступивший критиком первой серьёзной работы Гуссерля «Философия арифметики». Фреге интересовался выражениями, имеющими смысл (Sinn), но лишёнными «значения» (Bedeutung). Правда, проблема несуществующих предметов интересовала Фреге несколько иначе - с точки зрения языка, а не психологии.
Парадокс беспредметных представлений увлёк молодого Гуссерля, что подтверждается количеством страниц, посвящённых этой проблеме в его ранней рукописи "Интенциональные предметы", над которой он работал в 1894 году, то есть за шесть лет до публикации "Логических исследований" и вскоре после публикации "Философии арифметики" [Гуссерль 2005: 33]. Впрочем, под беспредметными представлениями Гуссерль имеет в виду не вымышленные объекты, а, скорее, объекты, которые нельзя представить, поскольку в их определении содержится логическое противоречие - например, "круглый треугольник", "четырёхугольный треугольник" или "нынешний король Франции". (Разумеется, такие объекты как "круглый треугольник" (невозможный в принципе) и "король Франции" (невозможный только во времена республики) имеют различный логический статус, но в контексте данной дискуссии мы опустим эти различия). «Для каждого представления имеется (представляемый) им предмет. Однако это существование не является «действительным», но «только интенциональным» существованием, оно заключается в простой представленности», - писал Гуссерль в «Интенциональных предметах» [Гуссерль 2005: 40].
О вымышленных предметах можно сделать осмысленное высказывание. В этих представлениях "невозможные и вымышленные предметы представлены, но они не существуют". Гуссерль называет такие предложения "недействительными предложениями", подчёркивая, что они не отражают положения дел или, точнее, отражают положение дел, которое не существует [Гуссерль 2005: 36-37]. Такие представления вполне возможны, более того, "для каждого представления имеется (представляемый им) предмет". Однако, добавляет Гуссерль, такое существование является не "действительным", а "только интенциональным". Гуссерль принялся изучать априорные сущности, обнаруживаемые при анализе сознания, признав за ними статус объективных. По Фреге эти сущности относятся к уровню смыслов, причём не психологических, а объективных смыслов. Но как, анализируя ментальные акты, можно обнаружить в них что-то объективное, не сводимое к психическим переживаниям? Тут Гуссерлю и пришло на помощь брентановское понятие интенциональности. Можно сказать, что философия Гуссерля есть своего рода попытка синтезировать математический платонизм Фреге с психологическими методами Брентано. И хотя Гуссерля принято представлять как ученика Брентано, не нужно забывать, что Гуссерль начинал как математик. Лекции Брентано побудили Гуссерля посвятить свою жизнь философии, и прав Кевин Маллиган, подчёркивающий, что «Логические исследования» Гуссерля вполне вписывают в австрийскую философию рубежа 19-го и 20-го веков, то есть, иными словами, в традицию брентанизма [Маллиган 2002]. Однако роль Фреге в философском развитии Гуссерля тоже нельзя недооценивать.
Взяв у Брентано идею интенциональности, Гуссерль не согласился с учителем в том, что каждый интенциональный акт имеет объект - и был в этом, по-видимому, прав. Прибегнув к идеям Фреге, имевшего дело с той же проблемой, он совершил несколько странную инверсию между фрегевскими терминами Sinn и Bedeutung, смыслом и значением (референцией), замкнул Bedeutung в рамках языковых выражений и в итоге пришёл к теории ноэмы, понятой как смысл, посредством которого акт интенционально направляется на объект. (Заметим, что немецкое Bedeutung из названия статьи Фреге «Смысл и значение» в 1950-х годов было переведено в Британии Питером Гичем как «референция»). При этом объекта может и не быть - то есть проблема несуществующих предметов решена. Но какой ценой? Ценой того, что вопрос референции к реальным объектам ушёл в тень. Самое странное, что Гуссерль решил проблему, типичную для философии сознания и унаследованную им у Брентано, методами философии языка Фреге. Как отмечает Фоллесдал, в новой гуссерлевской схеме на место имени встал акт, на место смысла - ноэма, на место референта (или денотата) - объект. Термины философии языка (логики) и термины психологии (философии сознания) были помещены в одну плоскость.
Вот очень характерная цитата из введения во второй том «Логических исследований»: «Объекты, на исследование которых нацелена чистая логика, даны прежде всего в грамматическом одеянии. Говоря точнее, они даны, так сказать, как некоторые вложения в конкретные психические переживания, которые в функции интенции значения или осуществления значения (в последнем отношении как иллюстрирующее или приводящее к очевидности созерцание) принадлежат к известным языковым выражениям и образуют с ними феноменологическое единство» [Гуссерль 2014, т.2: 9]. Для почти любого аналитического философа очень странно звучит утверждение, что «психические переживания» не просто составляют единство с «языковыми выражениями», но и принадлежат к ним.
К слову, подобное смешение уровней языка и сознания можно обнаружить и у Карла Поппера, ненавидевшего, как известно, британскую философию языка. Попперу ничего не стоило написать, что «мир 3» составляют «мысли», а чуть ниже на той же странице добавить, что «мир 3» населяют «высказывания». См. Поппер К. Неоконченный поиск. М., 2014. С. 197. Любопытно, что на Поппера, как и на Гуссерля, в данном отношении повлияли Больцано (отделявший «истины в себе» от субъективных мыслительных процессов) и Фреге. Отдалённым итогом этих влияний стала – в случае Поппера – экстравагантная онтология «трёх миров», а в случае Гуссерля – критика психологизма и «интуиция сущностей» как метод и задача философии.
Возвращаясь к Сёрлу, отметим, что при всём его уважении к Фреге, чьё влияние на свою философию он всегда подчеркивает, он тем не менее резко расходится с Фреге в том, что касается (математического) платонизма Фреге, то есть в том пункте, который, напротив, близок Гуссерлю. Сёрл никогда не стал бы тратить силы на поиск объективных, априорных, объективно нагруженных смыслом сущностей. Вместе с тем он активно интересуется проблемами референции и значения, чему посвящены его книги "Речевые акты" и "Значение и выражение", в которых изложена его философия языка. Но проблему значения Сёрл решает совсем не так, как, скажем, Патнэм или Крипке, сторонники экстерналистской теории языкового значения. По Сёрлу, нельзя говорить о значении, не говоря о сознании: значения, таким образом, "находятся в голове". Но это, разумеется, не объективный смысл Фреге и Гуссерля, не какая-то априорная сущность, а содержание, не обладающее самостоятельным существованием вне сознания, а также вне мозга, поскольку, по Сёрлу, сознание каузально порождается и в то же время реализовано в мозге.
IV
Как пишет Фоллесдал, преодоление проблемы несуществующих предметов в известной степени стало отправной точкой к созданию Гуссерлем всей его философии, в том числе привело его к концепции ноэмы, изложенной в "Идеях к чистой феноменологии и феноменологической филосософии" (1913) [Фоллесдаль: 2001]. Стараясь воздерживаться от оценок, заметим всё же, что, хотя "Идеи" и принято считать высшей точкой развития зрелой феноменологии, шедевром её автора, известно, какой неоднозначный приём она получила даже у некоторых верных учеников Гуссерля. Часто приводится отзыв Романа Ингардена: "На семинаре 1913/1914 гг. мы...слушали его комментарии к этой книге. И там, на семинаре, возникло определенное удивление. Это было не то, что мы ожидали» (Ингарден Р. Введение в феноменологию Гуссерля. М., 1999. С.23).
Главный тезис данной статьи заключается в том, что содержащиеся в "Идеях" тупиковые, хотя, возможно, и гениальные ходы были запрограммированы изначально тем обстоятельством, что Гуссерль по тем или иными причинам не смог решить проблему несуществующих предметов, иначе как постулировав отдельный объективный, априорный мир смыслов. (Другой путь, как известно, избрал ещё один ученик Брентано Алексиус Мейнонг, наделивший несуществующие предметы особым онтологическим статусом, выведя их из-под действия закона противоречия. Это решение Мейнонга, ставшее известным в мире аналитической философии благодаря усилиям Бертрана Рассела, Расселом же было и нейтрализовано. Рассел обвинил Мейнонга в отсутствии "инстинкта реальности" [Рассел 2007: 163] и предложил в качестве альтернативы собственную теорию дескрипций [Рассел 2007: 23]).
Возникает вопрос, почему тех же самых тупиков избежал Сёрл, который тоже с неизбежностью столкнулся с проблемой несуществующих предметов. Одна из первых научных статей Сёрла, написанная под руководством Питера Стросона, была посвящена критике теории дескрипций Рассела. Однако, заметим, что концепция имен собственных Стросона-Сёрла и их принцип идентифицирующих дескрипций радикально отличается от концепций референции Крипке и Донеллана, также созданных в результате критики теории дескрипций Рассела. Возражая Расселу, Стросон и Сёрл пришли к радикально иным по сравнению с Крипке и Донелланом результатам.
Дело тут не только в изначальном натурализме Сёрла, для которого уже сама процедура феноменологической редукции кажется по меньшей мере странной. Ведь решение Сёрлом проблем значения и референции отнюдь не является мейнстримом в аналитической философии - есть много других, зачастую более популярных решений. Ответ, на наш взгляд, заключается в том, что Сёрл решил указанную проблему как философ языка, опираясь на собственную теорию речевых актов.
С точки зрения Сёрла, референция - это речевой акт. Как возможна референция, например, к Шерлоку Холмсу, как к вымышленному персонажу? Сёрл отвечает так: мы осуществляем не странную фиктивную (pretend) референцию к реальному Шерлоку Холмсу, но мы "реально" осуществляем референцию к вымышленному персонажу Шерлоку Холмсу [Searle 1979: 72]. Генерируемые при этом речевые акты являются в некотором смысле мнимыми (as if), но от того не становятся менее, так сказать, менее работоспособными . И главное, не возникает никаких особых онтологических затруднений. Не возникают они и в том случае, если мы говорим не о персонажах художественных произведений, а о реальных объектах, которые могли бы существовать, но которые не существуют.
Если воспользоваться примером Рассела, каким образом мы можем осмысленно говорить, что король Франции лыс? По Сёрлу, утверждая это, мы совершаем иллокутивный акт. Этот акт связан с определенным интенциональным состоянием (в данном примере - с убежденностью, что король Франции лыс), а также с интенциональным объектом - в данном случае с несуществующим в эпоху республики королем Франции. Но хотя убеждение в том, что король Франции лыс, ложно, поскольку не существует короля Франции, речевой акт, утверждающий, что король Франции лыс, является не ложным, а, скорее, неудачным. Но даже в случае неудачи он не теряет своего репрезентативного содержания, однако этому репрезентативному содержанию в данном случае ничего в реальности не соответствует. "Тот факт, что нашим высказываниям недостает истинности из-за отсутствия референции, более не склоняет нас к предположению, что мы должны соорудить мейнонговскую сущность, к которой относятся такие высказывания. Интенциональное состояние имеет репрезентативное содержание, но оно не соотносится со своим репрезентативным содержанием и не направлено на него", - поясняет Сёрл. Речевой акт - это действие. И обратиться с приказом к королю Франции невозможно ровно по той же причине, по которой его, к примеру, нельзя ударить. И, что интересно, в начале "Интенциональности" Сёрл специально подчеркивает, что эта проблема схожа с проблемой вымышленного (фиктивного) дискурса, которую он решал в рамках философии языка [Searle 1983: 17-18].
Возможно, сёрловское решение проблемы несуществующих предметов слишком поверхностное или вообще неверное. Возможно, гуссерлевское решение, ошибочно оно или верно, богаче с философской точки зрения. Важно другое: решение Сёрла обладает тем преимуществом, что оно помещено в правильный контекст (контекст философии языка) и построено при помощи подходящих инструментов, чего нельзя сказать о решении Гуссерля. Развивая философию сознания на базе философии языка, Сёрл изначально располагал инструментарием, которого был лишён Гуссерль. Не имея в своих руках убедительной теории языка и значения, Гуссерль был вынужден создать теорию ноэмы и всецело погрузиться в то, что Сёрл впоследствии, ставя диагноз феноменологии, назвал "феноменологической иллюзией".
(Идея Сети и Бэкграунда, изначально почерпнутая из философии языка специально для решения проблемы контекста, уберегла Сёрла от феноменологической иллюзии, то есть от ложного тождества ментального и феноменологического. Но интересно, что эти понятия опять-таки возникли в недрах сёрловской философии языка, при разработке им проблемы буквального значения и контекстуально-зависимых выражений. Этой проблеме посвящен очерк "Буквальное значение" (P. 117-136) в сборнике "Выражение и значение". В нём Сёрл спорит с тезисом, что каждое предложение имеет то или иное буквальное значение, не зависящее от контекста и определяемое исключительно значением входящих в предложение слов и синтаксисом, который их связывает в предложение).
Здесь требуется оговорка. Конечно, собственная теория значения и собственная философия языка были и у Гуссерля. Они содержатся в «Логических исследованиях». Но в них, по нашему мнению, был изначальный дефект, родовая трамва, оставленная неадекватным решением проблемы фиктивных или несуществующих предметов. Даже Эрнст Тугендхат, симпатизирующий Гуссерлю и знающий его философию, так сказать, изнутри, в конечном счете признал гуссерлевскую философию языка несостоятельной [Тугендхат 1999]. Предлагавшаяся в литературе идея объединить лучшие стороны философии языка Гуссерля с наиболее сильными сторонами "теории прямой референции" Крипке, концепции исторической (каузальной) референции Донеллана и экстерналистской теории значения Патнэма также представляются малоперспективными [Мартынов 2005]. Проблема в том, что при всех достоинствах перечисленных концепций, трудно отыскать теории, более беспомощные перед лицом всё той же проблемы несуществующих предметов. Если объяснить значение имени Аристотель каузальная теория значения ещё худо-бедно может, то каким образом предложенная Крипке процедура initial baptism могла быть применена, скажем, к Пегасу или к Шерлоку Холмсу, непонятно совершенно [Медведев 2012: 205-207].
Даже если допустить, что теория значения Гуссерля лишена упомятутых недостатков, трудно отрицать, что она представляет собой не философию языка в чистом виде и не фундированную философией сознания философию языка, как это имеет место у Сёрла, а некую сложную смесь того и другого с весьма запутанной терминологией. И тенденция к этой путанице, как уже говорилось, наметилась у Гуссерля с самого начала, когда он причудливо соединил "психологические" понятия Брентано с логическими терминами Фреге. И поэтому, если изложенные в этой статье соображения хотя бы отчасти верны, они могут послужить предостережением для современных философов. Любые попытки построения феноменологической философии сознания должны быть подкреплены параллельным построением сильной философии языка. В противном случае такая философия может споткнуться о первую же серьезную онтологическую проблему, такую, например, как парадокс несуществующих предметов.
Использованная литература:
Гуссерль Э. Избранные работы. М., 2005.
Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. М., 2009.
Гуссерль Э. Логические исследования. В 2-х томах. М., 2014.
Зайцева Н.В. Когнитивные основания сементической теории Э. Гуссерля (на материале "Логических исследований" // Я.А. Слинин и мы: к 70-летию профессора Ярослава Анатольевича Слинина. - Спб., 2002. С. 179-193.
Инишев И. Гуссерль и философия языка (значение, образ, медиум) // Топос № 2-3 (22), 2009.
Маллиган К. Точность и болтовня. Глоссы к парадигматическим противопоставлениям в австрийской философии // Логос № 1, 2002 (32). C. 24-45.
Медведев В.И. Философия языка. Очерки истории. Спб, 2012.
Мерло Понти М. Феноменология восприятия. СПб, 1999.
Молчанов В.И. Две лекции о Брентано. Логос, № 1, 2002 (32). C. 46-67.
Рассел Б. Избранные труды. Новосибирск, 2007.
Сафронов П.А. Феноменология Э. Гуссерля и проблема сознания (на материале "Идей I") // Философия сознания: классика и современность: Вторые Грязновские чтения. - М., 2007. С. 457-462.
Сёрл Дж. Природа интенциональных состояний // Философия, логика, язык. М., 1987.
Философия языка. Ред. Дж.Р. Сёрл. М., 2004.
Тугендхат Э. Введение в аналитическую философию языка. Лекции. Девятая лекция. Предметная теория значения на примере Гуссерля // Логос, №10 1999 (20).
Фёллесдал Д. Гуссерлевское понятие ноэмы // Monstera. М., 2005
Фоллесдаль Д. Введение в феноменологию для философов-аналитиков // Логос, № 4 (2001).
Фреге Г. Смысл и значение // Г. Фреге. Избранные работы. М., Дом интеллектуальной книги, 1997.
Хайдеггер М. Исток художественного творения. М., 2008.
Derrida J. Limited Inc. Northwestern University Press, 2008.
Dreyfus H., Wakefield J. Intentionality and the Phenomenology of Action // John Searle and his Critics, Oxford & Cambridge, 1993. P. 259-289.
Dreyfus H. Heidegger's Critique of the Husserl/Searle Account of Intentionality // Social Research, Vol. 60, No.1 (Spring 1999) .
Mulligan K. Searle, Derrida, and the Ends of Phenomenology // John Searle. Ed. by Barry Smith, Cambridge, 2003. P.261-288.
Mulligan K. Searle, Derrida, and the Ends of Phenomenology // John Searle, ed. by B. Smith, Cambridge University Press, 2003. P. 261-286.
Mohanty J. Edmund Husserl's Theory of Meaning. The Hague, 1964.
Searle J.R. The phenomenological illusion // Philosophy in a new Century. Cambridge University Press, 2008.
Searle J.R. The Campus War. A Sympathetic Look at University in Agony. Penguin, 1972.
Searle J.R. Expression and Meaning. Cambridge University Press, 1979.
Searle J.R. Intentionality: An Essay in the Philosophy of Mind. Cambridge, 1983.
Searle J.R. The Limits of Phenomenology // Essays in Honor of Hubert L. Dreyfus: Heidegger, coping, and cognitive science.Volume 2, ed. by Mark A. Wrathall and Jeff Malpas. MIT Press, 2000. P. 71-92.
Searle J.R. The Phenomenological illusion // Philosophy in a New Century. Selected Essays, Cambridge, 2008.
Smith D. W., Mclntyre R. Husserl and Intentionality. Study of Mind, Meaning, and Language. Dordrecht, 1982.
Smith B. Husserl, Language and the Ontology of the Act, in D. Buzzetti and M. Ferriani (eds.), Speculative Grammar, Universal Grammar, and Philosophical Analysis of Language, Amsterdam: John Benjamins, 1987, P. 205–227.
Faigenbaum G. Conversations with John Searle. 2001.