В увольнение в нашем полку собственно никуда и не отпускали. Везде была тайга. Выйдя из КПП, направо была тайга и налево тоже. Везде, куда не глянь, везде она родимая. До ближайшего города - Дальнереченска, который в народе, за глаза называли просто, - Дальник, было около часа езды по глинобитному шоссе на рейсовом, раздолбанном автобусе. Да и в городе собственно некуда было пойти, кроме как кинотеатра и клуба. Население, которого тогда составляло 33 тысячи человек. Река Уссури проходит по краю города, как бы касаясь его своими крутыми извилинами.
Если поехать от полка в другую сторону, то можно было попасть, но уже через два часа езды, в Лесозаводск, имеющий второе народное название,- Лисабон. Население, которого равнялось 34 тысячам. Добираться до него на автобусе нужно было часа три.
Что в одном, что в другом городе из самых красивых и интересных достопримечательностей была река, имеющая свою, довольно интересную историю, вокзал, клуб и конечное же улица Ленина.
Одним словом, увольнительная превращалось в долгую дорогу, вместо прогулок по городу и получения удовольствия от гражданской жизни и ощущения свободы. Поэтому в нее у нас в полку было не принято ходить, разве, что только на станцию Лазо, что в начале пути по дороге до Лесозаводска. Население которой тогда составляло, примерно 4 тысячи человек. Достопримечательность станции была одна, она заключалась в факте сожжения на ней, в топке паровоза, революционера и участника гражданской войны, Сергея Георгиевича Лазо, японскими оккупантами в 1920 году.
По этому особым удовольствием для солдат нашего полка, да и всех соседних, было сходить к бабке на хутор за самогоном, что хотя и было особо опасно, но отдавало совершенно дикой авантюрой, полной приключений и риска и не требовало получения увольнительной. Дело в том, что расположение полка покидать категорически было запрещено. Иногда офицеры закрывали глаза на бойцов пролезающих под забором, ради посещения гарнизонного "чипка" (продуктового магазина), но дальние вылазки наказывались более жестоко. В лучшем случае это было два, три наряда вне очереди, в зависимости от того, кем именно офицером или прапорщиком был пойман боец.
На второй год службы, письма домой я уже писал более сдержанные и спокойные, так как больше закалился в войсках и окреп, но все равно усталость и жажда пожить хоть чуть-чуть гражданской жизнью, не покидала меня. И мой отец хотел сделать мне приятное, но не знал, как это провернуть, ведь перелет на дальний восток самолетом был очень дорогостоящим, а дорога поездом заняла бы неделю, и это только в один конец. Деньги у родителей были, но они вовсе не обязаны были прилетать ко мне в гости, чтобы устроить мне дня два выходных. Это просто смешно из-за своей дороговизны. Я понимал это и уж совсем не ждал и не надеялась на то, что, вдруг в один прекрасный день, кто-либо из родителей приедет ко мне, с целью забрать меня в увольнение. Хотя я знал, что к моему брату, который служил на Украине в Шепетовки, ездили и папа, и мама и его жена. Но, одно дело Украина и совсем другое, Дальний Восток.
Но мне все равно очень хотелось ощутить домашнего тепла и уюта, от которого я давно уже отвык, но при этом все равно постоянно мечтал и надеялся хоть чуть-чуть отдохнуть от монотонности, похожих как две капли воды, один на другой, идущих нескончаемой чередой, дней.
* * *
Где Бойко? К нему приехали родственники. - Услышал я голоса каких-то солдат, находясь в расположении, и, по-моему, даже будучи в наряде по батарее. Они поднимались по лестнице на третий этаж в расположение нашей батареи и уже из далека, громко, практически криком спрашивали пустоту лестничной клетки о моем наличии.
Это было в пятницу, утром, после завтрака. Я хорошо знал авантюрный склад характера своего отца и честно говоря, мог ожидать от него любых действий, вплоть до появления его самого на КПП полка, на что я собственно и надеялся. Но в голове, все равно, бешено бегали и сталкивались друг с другом, различные догадки, причем одна смелее, и наимовернее другой по своей невероятности.
-Где этот Бойко? - Пробурчал из каптерки, вторя уже заявившим о себе голосам, видимо уже что-то знающий или догадывающийся о том, что бойца сейчас нужно будет готовить, к увольнительной, наш старшина, прапорщик Крачковский.
-Рядовой Бойко. Бегом в каптерку. - Высунувши голову из своего дворца, прокричал он.
И как раз в этот самый момент зазвонил телефон на будке дневального, звонили из штаба, просили старшину к телефону. Поскольку на тумбочке стоял я, то мне пришлось первым официально услышать приказ дежурного офицера, - подготовить рядового Бойко к увольнительной на трое суток, до утреннего развода понедельника. То есть на все выходные. И еще не дослушав до конца голос лейтенанта, на ходу крича - Есть. Я бежал в каптерку за своей "парадкой".
-Я не знал, что у тебя тут родственники есть - Сказал старшина.
-Да у меня нет тут вроде никого. - Ответил я, нерешительно и как бы сам сомневаясь в своих словах. Не зная, кто меня может ждать на КПП, но при этом как бы и стесняясь произнесенной вслух правды.
-А кто ж тогда за тобой приехал-то? - недоумевал старшина.
-Я не знаю. - Чистосердечно признался я, видимо тем самым, придав еще больше мистики и непонимания в это мутное мероприятие.
Адам Викторович, хоть и соглашался со мной внешне, но внутренне не просто не верил, но и не мог представить себе, как такое вообще возможно, когда тебя забирают в увольнение, в чужом краю, чужие люди, да еще и выдают себя за твоих родственников. В его, видавшей и не такое, голове, это просто не укладывалось. Он, всю жизнь работающий и тянущий лямку сам, как может, не надеющийся ни на чью помощь не мог и представить себе, что кто-то чужой и не знакомый, мог бы ему когда-либо помочь в чем-то. Тем более самостоятельно вот так вот взять и выдать себя за близкого родственника совершенно чужому человеку. Да и мыслимое ли дело, без какого-либо за это вознаграждения пойти на такой поступок?
Всю дорогу от казармы до штаба, каждый проходящий мимо меня солдат или офицер, обязательно спрашивал:
-А кто это за тобой приехал? Родители?
Или, услышав мой ответ, показывающий полное мое непонимание ситуации, опять же не верил мне и лукаво улыбался, просто не понимая причину моей скрытности, как это все возможно выглядело, наверное, со стороны.
Солдаты просто завидовали и тем ни менее все равно проявляли не малый интерес к выяснению степени родства с теми людьми, которые ждали меня в здании штаба.
В общем по полку понеслась информация обо мне и о моих загадочных родственниках, прилетевших из самой Москвы, только лишь для того, чтобы меня отпустили в увольнение.
Еще из далека я увидел двух людей, по возрасту вполне подходивших под возраст моих родителей, но при этом совершенно чужих мне и не знакомых.
Это были мужчина и женщина, видимо супруги. Они приветливо смотрели в мою сторону, стоя рядом и улыбаясь.
Я мучительно напрягся в попытке вспомнить эти лица, или хотя бы понять, кто они могут быть такие. Ведь мой отец раньше жил на дальнем востоке и возможно тут остались какие-то дальние родственники, или просто друзья семьи. Я старался смоделировать какую-либо цепочку родственной связи между мной и этими незнакомыми мне, но почему-то уже заранее приветливыми людьми.
Первой ко мне подошла женщина и тихо, шёпотом сказала:
-Мы на самом деле не твои родственники, но если хочешь в увольнительную, подыграй нам. - И тут же добавила:
-Меня зовут тетя Ира и я как-бы твоя тетя, а это - Произнесла она показывая взглядом на мужчину, стоявшего поодаль. - Мой муж, дядя Степан.
Услышав наставление я изобразив радость (благо сделать это мне было не так уж и трудно) обнял и поцеловал сначала ее, а потом уже дядю Степана, на глазах у всех случайно проходивших мимо солдат и офицеров, от неожиданности увиденного вставших на месте и от нечего делать наблюдавших за медленным развертыванием дальнейших событий.
Мы зашли в штаб, в комнату при кабинете командира полка. Увольнение нужно было согласовать с командиром, ведь оно было не просто внеплановое (по утреннему звонку в часть из города), но при этом и достаточно внезапное. Командир полка нас уже ждал и дверь к нему в кабинет была открыта. Он сказал:
-Доложите по уставу товарищ боец, кто эти люди и кем они вам приходятся?
Я ответил.
-Товарищ подполковник — это моя тетя по папиной линии и ее муж. Дело в том, что мой отец раньше жил на дальнем востоке (прямо на ходу я сочинял, хоть и основанную на правде, но довольно вольную историю), в Хабаровске, а потом уехал с родителями на запад. (западом в приморском крае называли все, что находилось где-то примерно за Читой, в сторону Европейской части России).
-Теперь хоть что-то мне становится понятно. - Ответил Полковник Колесниченко. И в этот момент к нему уже подошел дядя Степан и заговорил о подробностях моего увольнения и сроках возвращения в часть.
Командир полка сказал, что в увольнение я иду до утреннего развода понедельника. И в 10.00 должен стоять на плацу вместе с остальными солдатами полка.
-Разрешите идти? - Спросил я.
-Идите и не опаздывайте. - Сказал командир и пристально посмотрел мне в глаза своими хитровато прищуренными глазами все знающего и догадывающегося человека.
У КПП стояла "буханка" с гражданскими Дальнереченскими номерами.
-В увольнение? - С завистью в голосе и во взгляде, спросил меня помощник дежурного по КПП.
-Да, с гордостью ответил я, залезая в боковую дверь машины, вслед за своими вновь испеченными родственниками и закрывая ее.
Мы развернулись и поехали влево в сторону Дальнереченска. В машине вдруг образовалась напряженная, нерешительная тишина.
Дело в том, что я, хоть и подыграл своим "родственникам", но тем ни менее очень хорошо понимал, что все равно ничего не знаю о них. Что это за люди и откуда они про меня знают и куда именно мы едем и что я буду делать все эти почти три дня у совершенно чужих мне людей. Но самое главное, что меня радовало и не могло остановить ни при каких условиях, это то, что куда мы и к кому бы не ехали, в любом случае мне предстояли свободные дни, полные духа гражданской жизни и отдыха, с возможностью поспать столько, сколько душе моей будет угодно.
Они же, в свою очередь не понимали с чего со мной начать разговор.
Так мы и сидели некоторое время и только дядя Степан, хитро, по хохляцки улыбался, и я даже поверил в возможность наличия у его жены такой - же фамилии, как и у меня.
-Короче мы работаем в Росспотребкооперации, как и твой отец. И нам позвонили из Хабаровска, из кооперативного института и попросили помочь в одном деле. В каком ты уже, наверное, понял Володь?
-Я понял, но только я не совсем понял, кто вам позвонил и кто попросил и почему вам? Вы значит не родственники? - Наигранно изобразив разочарование, спросил я.
Нет мы не родственники. - Сказала тетя Ира. - Мы просто работаем в росспотребкооперации, я, например, товаровед, а Степан водитель. И твой папа позвонил в хабаровск с просьбой помочь в деле получения увольнительных для тебя на пару, тройку дней. Из Хабаровска связались с нами и спросили можно ли дать твоему отцу наш телефон. Мы согласились. И тогда уже он позвонил нам сам. И мы обо всем договорились с ним. Дело в том, что сам он не сможет приехать, у него сейчас вступительные экзамены, и поэтому попросил нас помочь, но не даром конечное же и не за деньги, а услуга за услугу. У нас дочка есть, и она будет поступать через год с небольшим в Мытищинский институт в Москве (в Мытищах), хочет учиться на товароведа. И твой отец обещал помочь ей с жильем на первое время, пока она не сдаст экзамены и потом пристроить ее в общежитие.
Все это время я конечное же подозревал о том, что все достаточно просто объяснится, но не мог и подумать о том, что эта история развилась из простого телефонного звонка, совершенно чужим людям в другой город. И не просто другой, а расположенный на другом краю нашей огромной страны. И что самое удивительное, так это то, что отец смог провернуть такую удивительную авантюру, совершенно не представляя о ее положительной возможности завершения. Просто веря в добрых людей, которые поверят в честное слово, человека, вот так вот взявшего и позвонившего из Москвы в далекий город Дальнереченск и попросившего о таком одолжении.
Я представляю теперь, будучи уже отцом двоих детей от разных браков, как все это было смело и решительно провернуто. Этот дар убеждения передался от отца в наследство, и мне иногда тоже удается просто сворачивать горы, но только в том случае, если я уверен в своей правоте и заранее рассчитываю все свои действия с точки зрения элементарной логики. Тогда же мне было попросту все равно, и хотелось просто выспаться, помыться, отстираться и хорошо поесть. Хотя нас и кормили более-менее хорошо, но домашней пищи, с ее различными вкусностями нам всегда не хватало.
Мы въехали в Дальнереченск. Это был, город, в основном застроенный пятиэтажными панельными домами производства какого-то местного ДСК. И только в одном месте виднелась "высотная" девятиэтажная. Мы проехали по улице Ленина и свернули на улицу Горького. И мне показалось тогда, что в любом городе обязательно должны быть улицы с такими названиями. Машина свернула во двор и припарковалась около подъезда пятиэтажки.
Казалось, что вся природа Приморья в тот день ощетинилась дождями и ветром, раскачивая деревья и создавая видимость какого-то грустного представления об окружающем мире. Но мне было все равно, меня ничего не смущало. Ни чужие мне люди, ни плохо знакомый мне город, в котором я был проездом год назад, ни довольно плохая, хмурая, летняя погода.
-Все, приехали. - Сказал дядя Степан. Выходи, пойдем есть.
Нас ждал приготовленный Наташей, их дочкой, обед. Борщ и мясо с картошкой, огромное блюдо свежих пирожков с капустой и главное у них была "сгущенка", и ее можно было есть много, видимо они ее для меня-то и купили, зная, что такое сладкое, для бойца срочной службы.
Меня переодели во что-то мужское, домашнее и мы все сели за обеденный стол. Видимо это была одежда брата Наташи, который в данный момент также находился в армии, но в танковых войсках и совершенно в другом сильно удаленном отсюда месте. Возможно даже где-то и под Москвой.
В этот раз я очень долго и вкусно ел. Видимо только в те далекие годы я начал понимать, что такое еда. Не просто еда, состоящая из различных блюд, а именно, что за ней стоит, как она дается, из чего она состоит и почему она так приятна бывает порою. Казалось бы, простые незатейливые блюда, совершенно ничего особенного не представляющие из себя, но при этом приносящие столько пользы и удовольствия. Мне кажется, что именно в тот период своей жизни я начал ценить и понимать значение еды в жизни человека. И особенно хорошо понял и запомнил на всю жизнь, то чувство удовольствия от пресыщения за которым, как правило стоит понимание глубины жизни, с ее всевозможными поворотами и разочарованиями. Ведь, что такое еда? Это просто награда за испытанные трудности на пути к ее достижению. Только-то и всего.
Мне даже показалось тогда, что я как-то, именно с этого момента начал по-другому, по-своему, возможно гораздо глубже и как бы с пониманием цены поедаемого, стал относиться к данному вопросу. Я почувствовал вкус ранее не так мне нравящихся блюд, будучи избалованным в детстве и имея возможность широкого выбора я был лишен простого понимания красоты индивидуальности обыденной пищи, будь то гречневая каша с тушенкой или просто вареная картошка с маслом и укропом, которые ранее я просто не переносил на дух. Теперь же увидел в них другое звучание. В этих, не знакомых мне местах, еда несла и смысловую нагрузку, ассоциации, была многограннее и насыщеннее событиями.
После обеда я пошел в ванную мыться, как простой, городской человек, не лишенный всех современных благ.
Помывшись у меня не оставалось больше никаких желаний кроме как завалиться спать в чистую постель.
Все эти три ночи я провел дома, практически безвылазно, отъедаясь и отсыпаясь. Совсем потерявшись во времени и пространстве. И только лишь наличие телевизора возвращало меня к реальности жизни. Мои тетя и дядя Степан, старались не мешать мне своим присутствием, и я был предоставлен сам себе в течение почти всего дня, практически не выходя из выделенной мне маленькой комнаты.
В субботу дядя Степан и тетя Ира поехали на дачу, в свой загородный маленький деревянный домик, все на той же служебной машине и взяли меня с собой.
В этом городе был дерево обрабатывающий комбинат, вокруг которого собственно и кипела вся жизнь. Многие если не все, кормились от этого ДОКа. Вся дача была оббита обрезками доски с этого комбината, а гараж так вообще был сложен и какого-то неимоверного количества досточек, прибитых одна на другую плашмя и тем самым образовывающих нечто на подобии кирпичной стены. Вместо кирпичной кладки в которой служили простые доски. Это сооружение выглядело достаточно необычно и тем самым привлекало мое внимание. Все здесь было построено из отходов производства ДОКа, Начиная от самого дома и кончая простым штакетником из разнокалиберных обрезков краев горбыльной доски. Даже дорожки были сплошь деревянными.
Здесь в городе, окруженном со всех сторон тайгой, просто и не могло быть другого строительного материала кроме как дерево. Оно присутствовало повсеместно. Им топили печки. Его перевозили тягачи по раздолбанным ими же шоссейным дорогам. Все пути железнодорожной станции были забиты вагонами, до верху, под завязку, заваленными бревнами, досками, брусом, шпалами.
* * *
Но вот и наступил грустный вечер воскресенья. Я привык к этим людям, научившись отдыхать с ними, разделивши с ними их выходные. Завтра всем нам нужно было идти на работу. Но только мне еще на почти целый год. Вечер был грустным и тревожным. Мне не хотелось спать, в голову лезли разные мысли. Казалось, что я всегда жил в этой семье, но в то же время мысли о далекой Москве и родителях меня не покидали, и я понимал, что для того что бы вернуться туда, обратно на свою родину мне предстоит завтра утром покинуть мою приемную и начать долгий путь возвращения домой, положив отчет второй половины моей длительной, двухлетней, армейской командировки.
Под утро я заснул и с большим нежеланием проснулся от будильника, призывающего к возвращению обратно в строй.
Тетя Ира с Наташей вместе испекла мне пирог с собой в дорогу, в полк. Что бы я не возвращался с пустыми руками и еще они купили мне конфет, понимая, что я не могу уехать с пустыми руками. Причем я ни о чем не просил их и это решение было принято ими самостоятельно и от всей души хлебосольных хозяев, с подарками провожающих своего гостя.
Обратно я поехал уже на маршрутном автобусе. Дядя Степан посадил меня в него и пожав мне руку, пожелал счастливого пути. Автобус закрыл двери, и я покатился обратно в туманное и дождливое летнее утро, из которого еще совсем недавно, во время такого же дождя и появился в этом городе, у добрых, и практически не знакомых мне людей.
Все было в одной, сплошной пелене дождя, покрывшего, как мне казалось тогда всю планету и даже мою память о доме, о Москве, о родителях и друзьях. Казалось вода смывает собой всю грязь с такой, не очень чистой планеты, как наша земля. И прибивает ближе к лужам всю пыль из атмосферы, так низко провисшей своими дождевыми облаками, практически над самой землей. Ручьи размывали своими потоками края дороги и заполняли кюветы вспененной, состоящей из глины и грязной воды, жижи, бурлящими потоками текущей мимо моих ног, обутых в солдатские, зашнурованные ботинки, так нелепо блестящие своим начищенным блеском рядом с этим потоком.
Я стоял в грязи, спрыгнув, с последней ступеньки автобуса, проваливаясь в такую знакомую, мягкую глину местных дорог.
Время было рассчитано таким образом, что автобус приехал на остановку, расположенную практически на КПП полка в тот момент, когда почти все уже стоял на плацу, ожидая утреннего развода на работу. И мне оставалось только вывалившись из автобуса с вещмешком незаметно пристроиться и затесаться в ряды своей батареи управления, без доклада о прибытии старшине, а только лишь встретившись с ним взглядом и молча понявши друг друга.
Так кончился отпуск, положивший начало обратному отчету моей службы в армии и оставивший неизгладимый след в моей душе от ощущения человеческой доброты и тепла, встретившегося мне в таком далеком и таежном краю как Приморский.
Меня толкали в бока бойцы в надежде услышать хоть какую-то новость о том, как я съездил и что видел, но я был весь в своих мыслях и никак не мог вырвавшись из их цепких лап, вернуться в полк, для продолжения службы. Я все еще был с этими прекрасными людьми, отозвавшимися, на пусть и не совсем безвозмездную, просьбу моего отца, но зато от всей души.
Потом, позже, через год, Наташа приезжала в Москву и жила у нас дома две или три недели, поступая в институт. И поступив в него переехала в общежитие. Отец сдержал слово и помог, как и обещал. Но его помощь была предсказуема и не выглядела такой открытой и исходящей из глубины души, как отклик этих моих родственников, так неожиданно возникших на моем жизненном пути и оставивших неизгладимый след в моей памяти. Она скорее была просто обещанной и предсказуемой благодарностью за проделанную работу.
И иногда я думаю, а смог бы я вот так вот легко и сходу согласиться на такую авантюру по простому вечернему звонку из другого города, помочь чужому и не знакомому мне человеку?