Для чего человек на Земле?

П.П. Третьяков



Для чего человек на Земле?








84(2Рос-Рус)6-4
Т-666
Третьяков П.П.
Для  чего  человек  на  Земле?:  роман.  Кн. 1. -
Барнаул: "Концепт". - 2015, с.
© Третьяков П.П., 2015


Выражаю сердечную благодарность Сергею Ивановичу Шахворостову за спонсорскую помощь
в издании моей книги:
Вы хороший, славный человек,
Спасибо за помощь детям и литературе,
Вас будут помнить люди – век,
Нельзя нам жить без знаний и культуры.
С уважением: П. П. Третьяков.

Окончилась Великая Отечественная война и мой больной папа вернулся из немецкого плена. Я плохо его помню, но в памяти  все-таки осталось его изможденное, худое лицо со щетиной на щеках и подбородке.
Измученный войной, пленом и болезнью с грустным, потухшим взглядом, обнял маму, а мы стояли перед ними и смотрели на них. Мама повернулась.
- Семенчик, это твой папа. Иди к нам. А я стоял и думал: «Какой-то дядя – это – папа?» И ничего не понимал, так как был еще совсем мал.
Мама схватила, подняла меня на руки, протянула отцу.
- Иди к папе, он очень соскучился по тебе и по всем.
Он взял меня на руки и сразу закашлял. Быстро поставил меня на пол, закрыл левой рукой рот, и я увидел, как через его пальцы стала появляться кровь. А он все стоял и кашлял.
Мама побежала в комнату, принесла какой-то большой платок, подала отцу. Он вытер рот, руки и, поглядев на маму, сказал: «Я не жилец, мне там фашисты все внутренности отбили».
- Ой, гады, звери, за что они тебя так?
- За что? Ни за что. Потому что у меня болели ноги и идти не мог. А нас на работу водили пешком. После работы гнали нас в лагерь, я выбился из сил, и так болели ноги, что уже не мог идти – еле, еле передвигал их. Начал отставать от колонны. Сзади шли конвойные. Один из них, видя, что я уже отстал, догнал меня и прикладом автомата ударил по спине, и прокричал: «Шнель, шнель!» Но я уже не мог быстрее идти, тогда он ударил меня второй раз. И я упал. Тут подошел второй, и они начали ногами бить меня. Они еще долго били, пока не пошла у меня кровь изо рта. Тогда фашист хотел пристрелить меня, но второй что-то сказал на своем языке, и к нам подошли еще два немца конвойных с двумя нашими военнопленными. Меня подняли, взяли под руки наши пленные, и повели до концлагеря. Больше меня на работы не водили, так как у меня все внутри болело, а иногда шла кровь изо рта. А через полтора месяца окончилась война. И вот я приехал….
- Настя, Люба, детки, идите и посидите на кровати, я отца покормлю, а потом вас позову.
Мы, как я помню, отошли, а они сели за стол.
Меня мама посадила на скамейку, а сама стала ставить на стол суп, хлеб, картошку в мундире и кружку молока, которое взяла у соседки, у них корова своя. Потом села за стол, а меня посадила к себе на колени.
- Федя, ешь, ешь; ты худой, больно худой – поправляйся.
Отец ел, а мы с мамой и сестры с братьями тоже смотрели на папу. Работать папа не мог, он то  лежал, то сидел, и был все время дома. Мама с папой сходили в больницу, ему выписали какие-то лекарства, порошки и еще какое-то лечение, но я не помню. Папа принимал эти лекарства, но вид его не улучшался. Мама работала, а мы бегали на улице или во дворе. Жили мы очень бедно, как большинство после войны, впроголодь. Вся наша еда – это  щи из квашенной капусты с картошкой, а что из жиров было я не помню, кажется, какой-то комбинжир, супы из лебеды мама варила, да иногда каши – овсяную, пшенную, часто делали картошку толченую, жареную, в мундире, да хлеб по кусочку мама давала. Летом немного лучше было, огород нас спасал: огурцы, помидоры, малина, паслен, морковь; даже часто очистки картофельные поджаривали на плите печи и ели. Отец летом большую часть времени сидел во дворе под тополем. Я к нему не подходил, боялся. А вдруг он закашляет, и у него опять пойдет кровь изо рта. Он часто меня звал к себе.
- Сынок, иди ко мне…. Я стоял в сторонке и тупо молчал. Папе становилось все хуже и хуже, и он уже больше лежал. Приходила врач, делала какие-то уколы ему, еще выписывала лекарства, настойки, но от этого лечения ему не становилось легче.
Мама его кормила, давала порошки, другие лекарства, а папа отказывался и говорил:
- Ничего я не хочу, мне не идет ни еда, ни лекарства. Мне уже ничего не поможет, сволочи фашисты, отбили внутри все, там у меня живого места нет. Катя, не мучь себя, ты детей береги. А у меня один конец… Я хорошо запомнил его бледное, иногда с ярким румянцем на щеках, окаменевшее лицо и отрешенный от всего взгляд. Когда он умер, мама, братья и сестры плакали, а дедушка куда-то ходил, приходили соседи, и мне было ужасно страшно, что все плачут или говорят пугающие слова, что страшная беда у нас, и нам всем будет еще хуже. Все жалели нас, успокаивали моих братьев и сестер. Я хорошо запомнил, как выносили его гроб, как ставили его на телегу, запряженную коричневой лошадью с черной гривой. Нас  всех посадили вокруг гроба, а мама села около его лица. Я плохо понимал, что произошло в моей жизни, да и в нашей семье. А семья наша в то время была – восемь человек вместе с дедушкой. Я был самый младший, а старшие были дед, мама, Настя, Ксения, Люба, Петя, Феликс.
Жили мы в землянке, так называли наш дом, так как его стены и крыша были из глины с соломой. Крыша была без чердака, плоской. На стены сверху было положено толстое бревно, на середину стен, а затем был настелен потолок из толстых досок. Доски потолка сверху замазывались одной глиной, затем накладывали еще толстый слой глины с соломой, а сверху, чтобы такая плоская крыша не протекала, ее замазывали жидкой глиной. Когда засыхала глина, крыша не протекала во время дождя. Я помню, на крыше росла трава, сорняки. Мы, мальчишки, даже иногда бегали по этой крыше, и она не проваливалась, но вдавленные следы кое-где оставались. После сильных дождей, ливней, потолок протекал иногда, и мы ставили в доме на пол под струи воды корыто, ведра и чугунки. После дождей, когда высыхала крыша, мама замазывала глиной размытые ямы, трещины. В доме было всего две комнаты с деревянной перегородкой в одну доску, которая была побелена, как стены и потолок. У нас всегда было многолюдно и весело. К братьям приходили друзья, но больше приходило подруг к сестрам. Рассказы, смех, игра в карты, гадания, обсуждение школьной жизни и много всего. Особенно интересны в нашей семье были Феликс, сестра Люба. Они были заводилами, выдумщиками, маленькими артистами. В то далекое время не было у нас даже радио и газет, а о телевизоре нам даже и во снах не виделось. Феликс был высокий, длиннолицый, похожий на папу и худой. На голове русый, густой волос стоял ежиком, справа на темени, ближе ко лбу волос закручивался, как вихрь. Учился он хорошо. А после того, как к нам в наш захолустный грязный город приехал цирк, и мы:я, Петя и Феликс посмотрели  представление – все были в восторге от цирка. Когда выступал клоун, все так смеялись, что не могли остановиться. Он перед каждым номером, всех сильно смешил. Как только он появлялся на арене, все начинали смеяться, а потом хохотали, да весь цирк хохотал. А его смешная одежда, его нос тоже были смешные. Он небольшого роста, в длинных башмаках, все время спотыкался носком башмака за пятку другой ноги и падал, а потом махнул ногой, как будто он забивал футбольный мяч в ворота, что башмак улетел к зрителям. Затем клоун размахнулся левой ногой, и второй башмак также улетел к зрителям. «О!..вскричал клоун, - куда улетели мои туфли? Давайте мои туфли!» Он топнул правой ногой, и туфель, который был на ноге, но маленького размера, быстро раздулся, и стал такой же длинноносый, как первый. У клоуна на каждой ноге было надето по 2 туфля. Он вытаращил глаза и закричал: «Я, волшебник! Волшебник!» - и топнул с силой левой ногой. Второй башмак тоже стал раздуваться и удлинять носок, и быстро стал как правый. Весь цирк то удивлялся, то смеялся, или взрывался аплодисментами! После цирка Феликс сразу решил стать клоуном. Он брал в библиотеке книгу о цирке и читал о цирковых артистах и, особенно, о клоунах. Он часто смешил нас маленькими сценками, ставил разные рожицы, переодевался в дедушкины одежды, наряжался в женское платье.
Однажды он решил сыграть приведение. Обмотался белой простыней с головой, оставил открытыми только нос и глаза, из бумаги смастерил, как у Буратино нос, только загнутый вниз, а глаза вокруг замазал сажей. Это было вечером, начинало садиться солнце, и на землю спускались сумерки. Феликс пошел к соседям напугать вредного, запойного деда. Брат взял с собой палку, вместо посоха. Он стал стучать в окно, выглянула баба Ариша, вскрикнула от испуга и закричала:
- Дед, какое-то приведение за окном!
Дед был не из трусливых, схватил кочергу и быстрее в дверь. Послышался стук и дикое завывание. Алексей Иванович резко открыл дверь, и перед ним стояло белое страшилище.
- Ах ты, нечистая сила, я сейчас тебя расколдую этой кочергой., и только замахнулся, белое чучело метнулось к изгороди, простынь  слетела, оно перелетело через забор и помчалось по улице, таща в руке простынь. На этом проказы с соседями у брата закончились и даже палка ему не помогла.
Через год, как не стало отца, заболела мама. Она сильно простужалась, так как одежды, прямо сказать, у нее, да и всех нас, не было: старая  изношенная фуфайка, шаль вязаная старая, уже вся вытертая, которая светилась насквозь, да рваная обувь. Она и мы: Феликс, Сеня, Люба больше всех простужались и часто болели. У мамы были старые, дырявые ботинки, сколько я помню. Весной и осенью она ходила на работу по грязи и огромным лужам, как болото, которые длиною были по 500 метров и шириною на всю улицу. А вода ледяная.  Она приходила с промокшими ногами, поэтому ее стал мучить тяжелый кашель – приступами. А у нас тогда, даже термометра не было. У нее врачи установили хронический бронхит, астму и сердечную недостаточность. А дед так изматывал ее нервы, что у нее стали трястись руки. У нее приступы были каждый день. Я всем своим существом очень любил ее, и мне было больно смотреть на ее муки. Я спал с ней до 9 лет, она согревала меня своим телом, своей нежностью и всегда гладила меня по детской головке до засыпания. А иногда она была даже горячая, но я тогда еще не понимал, отчего это, наверное, у нее была высокая температура, но ей нельзя было бросать работу, ходить по больницам. Ей давали путевки на курорты для лечения, но она отказывалась. Она не могла оставить всех нас одних. Дед не умел ни варить, не стирать; да я и не помню, что он делал. Он, думаю, уже ничего не делал, так как было ему, наверное, лет семьдесят.
Было это весной, конец мая, дедушка получил письмо от старшего сына, который  жил на Украине. Мама пришла с работы с охапкой дров, она каждый день приносила дрова для растопки печи. В строительном тресте был лесозавод, где она работала. Идя домой, она шла на пилораму, где были всегда дровяные отходы, ломала ногой мелкие обрезки на короткие палочки. Брала под руку и шла домой. Ее знали все охранники на проходной, что она без мужа и многодетная,  и ее всегда пропускали. Мама как-то говорила, что мужики на проходной даже помогали ей связывать дровишки проволокой, чтобы  легче было нести. А автобусов тогда в городе не было. Мама сняла фуфайку, шерстяной  платок с головы, повесила на гвоздь, который был забит в стену, слева от двери. Прошла усталой походкой по кухне к самодельному столу, который стоял впереди у окна, села на табурет, оперлась локтем о стол и спросила:
- Вы что-нибудь ели?
- Сухие корочки хлеба, да картошку в мундире.
- Сейчас я минут десять отдохну и сварю суп с лебедой, да лепешек испеку. А где Феликс, Петя, девчонки?
- Феликс и Петя пошли на поляну. Она от нашего дома через улицу, только на другой стороне, и тянется на три улицы, метров семьсот, а шириной метров двести и упираются в МТС, где стояли прицепные комбайны, гусеничные и колесные тракторы, у которых были большие железные колеса и с большими зубцами. На этой  поляне мы, мальчишки, проводили все лето, как только сходила вода весной, а она разливалась от заборов домов до МТС; и во всю длину трех улиц – это было целое озеро. Когда просыхала земля, а травка начинала пробиваться, мы пацаны, играли в лапту, в футбол, а футбольного мяча тогда у нас не было, так мы в какую-нибудь старую шапку набивали  тряпки, завязывали туго и пинали ее, как мяч. Вот такой у нас был футбол. А бывало, какой-нибудь пацан приносил мяч резиновый  или волейбольный ,так у нас радости не было конца, пока хозяин не забирал его и уносил домой. Мы еще играли в чехарду-езду, это один мальчишка становится согнувшись, чтобы его спина была горизонтальной, голову наклоняет вниз, а руками опирается на свои колени, а мы по очереди прыгаем с разбегу через него, и во время прыжка оставляем на спине кепку, шапку или еще что-нибудь. Следом прыгает другой и также оставляет на спине кепку. С каждым перепрыгивающим на спине растет стопка вещей. Кто при  перепрыгивании собьет кепки или всю стопку, тот  возит на себе мальчишек метров пятьдесят вперед и назад, а потом становится, и через него прыгают.
Играли мы еще в зоску. Зоска – это вырезанный круг овчины из какой-нибудь шубы или тулупа. Со стороны кожи пришивали расплющенный свинец, как пятак или немного больше, для тяжести.
Вот эту зоску сначала немного рукой подбрасываешь вверх до груди или до шеи, она падает вниз, а пацан, сгибая правую ногу в колене влево,  бьет ее снизу под свинец, она летит вверх. У нас были соревнования – кто большее число раз набьет эту зоску. А бьется зоска местом ноги между косточкой стопы и пятки. Бывало, попадало по косточке и было больно. А победителю все завидовали.
Еще мы гоняли по улице бандажное стальное колесо от грузовых машин: от полуторки, ЗИС-5, а эту машину почему-то называли «Захар». Чтобы катать по дорогам колесо, мы из проволоки, диаметром три-пять миллиметров, делали гоняло, то есть спереди сгиналась дуга, дальше на конце загиналась проволока в виде ручки, чтобы гоняло не крутилось в руке. Машин после войны почти не было, если пройдет за день две-три, ну максимум пять – для нас был восторг. Я помню, как мимо  дома проезжала несколько раз газогенераторная       машина с двумя круглыми  цилиндрами с обеих сторон кабины, они начинались от ступени и были выше крыши. И мотор работал на дровах, сжигаемых в этих баллонах. Было и несколько студебекеров в нашем захолустном городке. А когда мы уставали от игр, ложились или садились на землю кружком, а нас на этом городском небольшом поле всегда было много, от четырех до пятнадцати ребят. И тогда старшие пацаны, которым было уже двенадцать и больше – до шестнадцати иногда просвещали нас о половой жизни. Но про это пацаны рассказывали либо какие-то наивные смешные выдумки, либо о грубых и грязных отношениях мужчины и женщины, либо выставляли на посмешище эти отношения, или приукрашивали какой-то акт. Мы хохотали или слушали, разинув рты.
Но от взрослых  мы никогда ничего подобного не слышали, хотя в то время у всех было много детей и большие семьи. С поляны мы шли купаться на арык.
Мы купались в оросительном канале, а он был в двухстах метрах от нашей поляны, купались все лето, почти каждый день, а бывало целыми днями. Иногда вода была холодная, и мы сильно замерзали, до посинения, до сильной дрожи. Вдоль арыка проходила разбитая пыльная дорога. В жаркие дни, когда замерзали в воде, выбегали из арыка и бежали греться на дорогу. Падали на горячую, даже раскаленную пыль и лежали, согревались. А когда пыль намокала и остывала, мы с мокрого места переходили на другое и ложились на горячую пыль, чтобы хорошо согреться. Так меняли несколько мест. Мы, пацаны, все лето ходили босиком, так как у нас у большинства не было ни одежды, ни обуви. Все лето в одних брюках и одной рубашке, а в нашей компании был Савося, так  его звали, так он ходил в одной майке, застегнутой между ногами булавкой. И еще я помню, когда меня мама привела в первый класс, нас учительница выстроила на земле с травой. И в нашем классе несколько ребят стояли босиком. Дорогой читатель, я сильно увлекся описанием послевоенного детства, поэтому возвращаюсь к нашей тогдашней жизни.
Дедушка сидел молча. Обычно что-то говорил. А сегодня, получив письмо и прочитав, стал задумчивый, молчаливый, и он что-то размышлял. У него созрела какая-то мысль, он взглянул на маму, обвел  взглядом кухню, встал, прошел в комнату, где мы жили, постоял, вернулся на кухню.
- Катерина, пришло письмо из Украины, Федор прислал. Пишет, когда он был на фронте, немцы разбомбили его хату. А Ольга с двумя детишками всю войну скиталась по чужим домам. Когда Федя вернулся с фронта, они жили у его друга, но у них прибавилась семья, и жить стало тесно. Так вот, через недельку они приедут к нам. Будут жить с нами. Мама слушала и молчала. Когда дед закончил, она повернулась лицом к окошку, взгляд ее остановился и застыл. Она сидела в задумчивости, некоторое время ее мучили какие-то неразрешимые мысли. Свекр посмотрел на нее и стал смотреть на меня, потом на сестренок. А мама осматривала кухню, как будто она изучала ее. На кухне у нас при входе – слева, вверху, в стену были вбиты гвозди, и на них висела одежда, и тут же у двери  стояла деревянная кровать; дальше за кроватью было маленькое окно, а за окном стоял большой сундук. А справа стоял стол по центру стены, напротив входной двери, а за столом  было окно, которое смотрело на соседний дом, такой же, как наш, только соманный и тоже без крыши. Направо от входа, на кухне, была сложена русская печь с небольшой лежанкой, за печью была входная дверь в другую комнату. Перед столом стоял табурет, между столом и стеной. На печи стояли два чугунка и две железные чашки. На табурете, справа от входной двери, возле печи стояло ведро с водой, вот и вся наша утварь на кухне.
- Отец, - обратилась мама к деду, - как мы поместимся две семьи, двенадцать человек в нашей малой хате. Смотри, тут стоит твоя кровать, а больше тут, на кухне ничего не поставишь. А у нас в комнате две кровати, так нас восемь душ. Летом еще как-то можно жить, а зимой на полу спать не будешь. У меня Сеня и так хилый, да Люба все время кашляет, а у меня бронхит с астмой, вы сами видите, как я мучаюсь.
- Ты, не кипятись, Федька с семьей будут жить здесь; и я на кухне с ними, а вы в своей комнате.
- Да как же мы, семь душ, в такой малой комнате разместимся. Где старшие дети будут уроки учить, где и на чем обедать, на чем варить, если у нас и печи нет; а зимой деткам на полу спать и голодом жить.  Если по очереди варить еду на печке, то где взять уголь, дрова? У нас топить нечем, хорошо, что я с работы дрова ношу, да  иногда сумку угля приношу, да Ксеня ходит на железную дорогу, да там собирает уголь и приносит домой.
Он же, Федя – фронтовик, ему может общежитие дадут или им временно снять жилье. На работу мужиков сразу с руками берут, да  он еще грамотный, вы же говорили, что он там начальником каким-то работал. Отец, пусть они до зимы поживут, а вы поговорите с ним, что зимой для моих детей спать на полу – это гибель. У нас же знаете, даже постелить нечего на пол. Пол у нас почти на земле лежит, фундамента-то у дома нет. Простудятся детки, заболеют. Что мне с ними тогда делать? Вы же знаете, что этот дом  строил Ваш сын с моим братом Иваном, а  вы выгоняет нас со своим Федей.
- Ты что,белены объелась, я сказал: Федька здесь будет жить! И ты мне антимонию не разводи. Ишь ты, умная стала. Пока я жив, я здесь хозяин. Следующий день был воскресенье. Мы с мамой стояли в сенях, а дедушка вышел из кухни с топором. Мама говорит:
- Дрова рубить не надо, я вчера охапку принесла с работы, они уже порублены для печи.
- Я стену буду рубить для двери, вам отдельный ход сделаю.
Мама схватила меня на руки, шагнула к деду и стала громко и нервно говорить:
- На, руби меня с сынком, твоим внуком, а я не дам рубить, мы никуда не пойдем. Как мы семеро в одной комнатушке будем жить?... На полу спать?
И печки нет. Мы должны через улицу с чугунами таскаться? Я поняла вас, вы делаете другой вход, чтобы совсем, навсегда оставить мою семью в этой комнатке. Не дам я делить дом на две части, вы хотите отдать полдома Федьке своему. Он даже глазом не видел, как Павел с Иваном строили этот дом. И вот  на тебе – полдома ему. Не дам, хоть убей меня. Я сказала, временно пусть поживет, пока найдет себе жилье. А вы сразу делить дом на две части. Пусть сам себе строит, он же мужик. Дед плюнул в землю и ушел от нас во двор. Мама вся дрожала, лицо ее было красное, и из глаз текли слезы, отпустила меня на землю и сказала:
- Иди сынок на улицу, погуляй.
- Мам, а ты не плачь. Как-нибудь проживем, не надо мам. Я люблю тебя, не плачь.
- Не буду, не буду, - и стала рукой вытирать глаза.
У меня тоже потекли слезы. Мама увидела, присела, вытерла мои слезы и сказала:
- Я уже не плачу. И ты, мой любимый, перестань.
- Иди, гуляй, а я пойду, приготовлю чего-нибудь  поесть вам.
На следующий день мама ушла на работу, а дед сначала вырубил топором и каким-то длинным клином две дыры вверху стены, а потом пилой выпилил проём для двери. Мама пришла с работы, увидела в стене проём, и ей плохо стало. Она зашла в комнату, упала на кровать и долго плакала, а мы её уговаривали, успокаивали. А она только повторяла: «Как же мы теперь жить будем? Вот гад, что наделал. Отец ваш построил дом, а он полдома забирает своему Федьке, паразит эдакий, кровопиец. Ему ни я, ни вы не нужны».
А дедушка продолжал своё начатое дело. Из толстых досок сделал коробку для двери. Пилил, строгал, соединял, примерял, вставлял дверную коробку в проём стены, но она не входила. И он свое изделие выносил во двор, разбирал и опять что-то выпиливал, выдалбливал стамеской, строгал, собирал, сбивал гвоздями и опять тащил к дому и, кряхтя, поднимал вертикально и заталкивал в вырезанный проем стены. Но коробка стояла перекошено. Дед вытаскивал ее, передвигал в сторону, прислонял к стене и вырубал топором проем шире. Когда у него не получалось, он ругался, но он никогда не матерился, а потом плевал в землю и уходил отдыхать. Садился на завалинку дома и кому-то выговаривал: «То одна беда, то другая, никто не слушает меня». Но дедушка никогда никого не слушал, а все делал по-своему. Он даже не хотел думать, что мама болеет, ходит ,   измученная, полуголодная – она последний кусок хлеба отдает нам, и говорит: «Ешьте, а я как-нибудь обойдусь; вот сварю супчику и поем». А дед ковыряет ее своими придирками, нотациями каждый день. А последние годы, как отец  пришел больной с фронта, так ей покоя не дает. Всегда она виновата во всем.
Дядя не приехал, а дед не доделал дверь. А мама завесила выпиленную дыру в стене старым байковым одеялом изнутри, и мы все лето жили с распиленной стеной. Только в конце августа, не дождавшись, когда дед заделает эту дыру, мама сделала саман* и заложила этот проем. Мама, измученная войной и тяжелыми болезнями более 10 лет, издевательствами свекра, умирает. Настя уже работала на заводе, на станке. Ксения летом продавала на базаре семечки, иногда огурцы с огорода. Соседка, баба Тася приносила нам, почти каждый день, литровую кружку молока. Летом нам жить было легче, а зимой мы голодали, замерзали. Часто болели простудами Феликс, Семен, а Люба мучилась головными болями. А Петя последнее время стал уединяться, жил тихо и незаметно. Люба со своей подружкой почти не была дома, только ночевать приходила, где они были, чем занимались, никто не интересовался. Я, после смерти мамы, уехал с тетей Томой в деревню, она меня к себе забрала. Настя осталась за старшую, да еще соседка, тетя Маруся, приходила каждый день к нам и узнавала, как мы живем, давала наставления Насте, да и всем нам, чтобы друг другу помогали и слушались старшую сестру и не безобразничали. Она женщина строгая, и мы ее немного побаивались.
Теперь немного расскажу, как мне живется у тети. Деревня стоит в степи, вокруг поля, лесополосы, небольшие лесочки с березками, осинами, да лес, приблизительно в семидесяти километрах от нас, а может и дальше. Деревня тянется длинными улицами с разными домами: мазанками, деревянными, саманными, кирпичными, шлаколитыми с крышами и без крыш, и короткими поперечными улочками. В селе жили русские, казахи, украинцы, немцы и другие национальности, которых эвакуировали в Казахстан во время войны.
Познакомился я с соседским пацаном, он  старше меня на 2 года. Почти каждый день, в свободное время, мы встречались с ним, у него или у меня, и на улице. Учились мы с Колей в одной школе. Тетя Тома работала дояркой и хорошо меня кормила. У нее не было детей, мужа, и мы жили с ней вдвоем. Она любила меня, как родного сына. Я сначала скучал по дому, но там голодал, а зимой мерз, и дома часто болел простудными болезнями. А у тети тепло и сытно. С Колей мы были, как братья, нам было обоим хорошо; мы рисовали, играли в шахматы, пешки, в лото, читали сказки, а иногда вместе учили уроки. Летом играли в зоску, лапту, в футбол, в войну. В зоску я его научил, в деревне такой игры не было. Тарзанили, лазили по деревьям, и кричали как киношный Тарзан, он был тогда для нас герой.
В 1949 году, осенью при  взрыве ядерной бомбы я сильно облучился, так как был весь день на улице, да еще босиком и в одной тоненькой рубашке. После того страшного взрыва меня стало тошнить, появилась слабость, плохое настроение, слезливость, головные боли, и я стал очень часто простужаться, т.е. болеть простудными болезнями с высокой температурой, стали болеть глаза, кровоточить десна. И в октябре тетя отвезла меня горячего, с высокой температурой в городскую больницу. А больница - холодная. Палата, в которой я лежал, была большая, и в ней стояли одни железные кровати; и больше ничего не было. Меня каждый день кололи, давали  какие-то порошки, таблетки, и у меня стал болеть живот, и слабость усилилась. Температуру сбили, я уже не горел и не было лихорадки. Когда  я жил дома, у меня  всегда было хорошее настроение. Я был общительным, веселым, все время  был с пацанами, особенно летом. Через месяц меня выписали из больницы. Мое физическое и нервное состояние было тяжелое. В больнице я исхудал, побледнел – это мне Тетя Тома сказала. После этой болезни я стал немного другим. Стал быстрее уставать при играх с пацанами, и настроение мое было уже не совсем детское. Меня уже не тянуло, как раньше, бегать, играть, прыгать, лазить по деревьям, что-то рассказывать – я стал больше молчать. От физической слабости появилась какая-то робость перед старшими мальчишками, перед нахальными и драчливыми. И я стал уединяться. Меня очень тянуло домой, к своим братьям и сестрам. Но тетя не хотела меня везти домой и говорила:
- Что там делать, им самим есть нечего, да ты еще приедешь. Совсем ослабеешь, там и ноги таскать не будешь. Ты у меня ходишь, как прибитый. Вот будет тебе лет шестнадцать, тогда и поедешь домой. Сейчас у тебя школа, тебе догонять своих одноклассников надо по учебе. Ты у меня в тепле, сытый, одетый, обутый. Друг у тебя тут. И в школе друзья уже есть, сам говорил. Летом я отвезу тебя домой. Да у меня в следующем году летом отпуск будет, вот  и поживем у вас дома.
- Мне скучно здесь, хочу Феликса и Петю увидеть. Да и сестер тоже. Как они там живут?
- Милый, дорогой мой Семенчик, - она обняла меня, прижала к себе, погладила по голове, поцеловала и говорит, - я читаю, а писать толком не умею, как нацарапаю, так мою писанину никто не поймет. Я, племянничек ты мой, родненький, один класс  окончила. Мы с твоей мамой тоже сиротами остались, да у чужих людей жили, как работницы. Она еще долго говорила, успокаивала меня, но я сейчас уже не помню о чем шла речь.
2 часть
Прошла зима, я заканчивал четвертый класс, всю зиму часто болел простудами, мучили фурункулы, недомогания, но я тете ничего не говорил. Учился я хорошо, был ударником. В марте мы получили письмо из дома, писала Настя.
«Здравствуйте мои родные, дорогие и любимые, Семенчик и тетя Тома. У нас все нормально, я также работаю на заводе, на станках, теперь я совсем взрослая, но меня почему-то на работе, да и соседи, девчонкой называют, хотя у меня уже есть парень, с которым я дружу с прошлого лета. Он уже отслужил в армии, а сейчас учится в институте на инженера-конструктора. У него, тетя Тома, хорошие родители, образованные – отец работает главным бухгалтером на швейной фабрике, а мать  – учительница по литературе. Саша меня очень любит, билеты в кино покупает, в парк, все время меня угощает конфетами, мороженным, на прошлой неделе даже посвятил мне небольшое стихотворение.
Ему 25 лет, он предложения мне пока не делал, но намекает на то, чтобы пожениться. А я не могу. Ксения уже взрослая, но ленивая, но я отправлю ее работать, как найду для нее работу. Нам на одну мою зарплату очень тяжело жить. Если бы не огород, так мы бы ушли в детский дом, или с голоду умерли. Как мы питаемся, вы тетя Тома, и без моих слов знаете: хлеб, суп да каша – еда наша. Ксения ленивая, ничего делать не хочет, и работать тоже. Но я ее все равно отправлю. И учиться тоже не хочет. Ее любимая жизнь – спать по двенадцать часов, паслен есть, да языком болтать без всякого дела, еще спорить со всеми и поучать. А Люба наша молодец, она хочет поступить в техникум, учиться на геолога. Но в нашем маленьком городе такого техникума нет. Я ей говорю: «А на какие деньги ты в другом городе будешь жить?» Она смело отвечает: «На стипендию». И еще беда с Феликсом. Связался он с Ваней, который через дорогу, напротив нашего огорода в земляном бараке живет. У Вани отца на фронте убили, а мать у него стала гулящая. К ней ходят  разные мужики и часто ночуют у нее. Мать-то на кровати с мужиками спит, а Ваня рядом на широкой деревянной скамье. У них не комната, а конура. Мальчишка все видит, как они выпивают, чем еще занимаются, и рассказывает нашему Феликсу. И научил его нехорошему делу. Они нашли там такую же девчонку из гулящей семьи. Мать днем на работе, а они с девчонкой, звать ее Роза, занимаются половой жизнью. Ванькина мать уже прихватывала их. Мать пораньше пришла с работы, а ребята забыли закрыться на крючок, входит в свою комнатушку, а девчонка голая лежит на кровати, и Феликс не успел одеться – они не ожидали. Мы все его ругаем. Просим не ходить его туда, а он как заколдованный молчит и огрызается. И каждый день бегает в этот барак. А вот Петя молодец, он хорошо учится, ходит в клуб, поет в детском хоре. Тетя Тома, я все описала, как мы живем, а как Семенчик наш маленький? Мы все соскучились по нему, приезжайте летом к нам. До свидания».
Мы с тетей рады были этому письму, но тетя Тома расстроилась за Феликса, и с болью высказала: «Пропадет мальчишка у этой пьянчужки гулящей, у него сейчас должно начаться взросление после десяти лет жизни, и его организм будет превращаться в мужчину до восемнадцати лет, а он этим безумным, детским распутством изломает все, истощит его, и что будет – ни баба, ни мужик потом. Это мне, Семёнчик, мой родненький, умные люди рассказывали. Ох... Ох... что ж делать-то, погубит мальчонка себя. Ладно, летом отпуск дадут, так поедем с тобой домой, к вам, я эту шалаву-мать и девчушку глупенькую на место поставлю. Я найду на них управу, милицию вызову, чтоб их выгнали из этого барака или осудили за такое безобразие». Время пролетело быстро, прошла уже весна, лето, и  на дворе уже ноябрь. Кругом снег, сегодня метель, но мороз небольшой. Домой я не ездил, тёте отпуск летом не дали, да и огород оставить не на кого.
Тётя Тома поговорила с соседкой, чтобы она поухаживала за огородом: поливала, обрывала огурцы вовремя, помидоры, да и малина уже начала спеть и за домом надо поглядывать, но тётя Оля отказалась. Поэтому моя тетя не стала просить начальство, чтобы по семейным обстоятельствам отпустили в отпуск. А я уже привык здесь, друг у меня хороший. Мы живем на одной улице. Он спокойный, улыбчивый, не высокомерный, не хвастун и не наглый. Простой, дружелюбный.  Мы с ним играем в разные игры и говорим обо всем, что нас интересует, и мы слушаем друг друга. Если я говорю, он молчит и слушает, а затем я его слушаю. И самое приятное, что его отец - шофер машины, ГАЗ-51. Он нас каждую неделю с Колей катает. Дядя Витя каждый день приезжает домой на обед. А мы быстрее садимся в кабину, Коля за руль и рассказывает, как включать скорости, а потом показывает где педаль газа, сцепления, тормоза, а сам важно держит правой рукой рукоятку скорости передач и учит меня.
- Смотри, - говорит мне, - сам вытягивает левую ногу вперед, нажимает на педаль и поясняет,  сейчас нажимаю сцепление, это я этой педалью отключаю коробочку скоростей,  теперь смотри дальше,  правой ногой я носок ноги ставлю на стартер, а пяткой ноги касаюсь нижней педали – газа. Теперь включаю ключом замок зажигания, а дальше выжимаю левой ногой педаль сцепления до пола,  чтобы при запуске мотора  не включалась скорость в коробке передач, а правым носком медленно жму на стартер и сразу пяткой правой ноги также медленно нажимаю на педаль газа. Машина заводится. Я ручкой переключения скоростей включаю первую скорость и медленно отпускаю педаль сцепления, а правой ногой  нажимаю на газ, машина трогается.  Понемногу  увеличиваю нажим на педаль газа, и машина едет быстрее.  Так Коля по порядку показал все педали, рассказал, какие приборы есть в кабине, показал, как переключать скорости и как водить машину. Я даже один раз с его помощью завел машину, только на стартер и газ он нажимал, потому что мои ноги еще короткие и не достаю до педалей. А его отец, если ездит один, без грузчиков или начальника, говорит:
- Ну что, мужики, со мной поедете покататься? - а сам довольно улыбается. Он знает, что для нас кататься на машине, да еще в кабине – это такая радость, что другой лучше, почти, нет.
- Поедем!.. Поедем! - восклицаем мы. Коля быстро бросает руль, я отодвигаюсь к  двери, а он ближе ко мне. Дядя Витя садится за руль, и мы едем по улице на зависть всем пацанам. А когда дядя едет в другую деревню, и машина выезжает в поле, то иногда дает Коле проехать самостоятельно за рулем. Я завидую другу, что он ростом намного больше меня, и его ноги уже достают до педали. Отец сидит рядом со мной, любуюсь, как мой друг за рулем управляет машиной.  Дядя Витя заметил, как я наблюдаю за Колей и говорит мне:
- Я вижу, тебе тоже хочется порулить, но не могу тебе доверить машину, ноги у тебя еще короткие. Как подрастешь, так и тебе дам порулить. Я очень обрадовался и выпалил:
 - Да я к следующему лету обязательно вырасту!
- Вырастешь, куда ты денешься; ешь больше каши, мяса, молока пей, работай по своим силам, помогай своей тёте Томе и обязательно догонишь моего Кольку.  Вдали показалась деревня на краю соснового бора.
- Сынок, ну-ка тормози, вон, видишь деревня, садись-ка на свое место.
Коля резко тормознул, и я чуть с сиденья не слетел – успел опереться руками о переднюю панель.
- Колька, ты сдурел?!  Кто же так останавливает машину? Надо не резко давить на тормоз, а медленно жать педаль. Так можно и лбы об стекло разбить.
Колин отец сел за руль и мы поехали.
В моем детстве особенно интересного ничего не было – я коротко о нём рассказал. Так незаметно прошло моё детство, и началась юность.
Летом я устроился в конюшню ухаживать за лошадьми. Конюх Степан рассказывал и показывал, как кормить лошадей, в какое время и сколько давать, когда поить, называл их по имени, а также рассказывал, как с ними обращаться. И он ещё мне сказал, что каждая лошадь имеет свой характер, а также предупредил, чтобы я не подходил близко к лошади сзади. Первую неделю я работал со Степаном: кормил, поил, чистил их. В конце недели он спросил:
- Сеня, а ты умеешь верхом ездить на лошади?
- Нет, у нас с тётей нет лошади.
- Да что ты за пацан, если на коне не умеешь ездить? Я тебя научу. И он показал, как ставить седло, закреплять. Затем он вывел коня на двор.
- Ты знаешь, как звать этого коня?
- Тихий.
- Молодец, он у нас самый спокойный, поэтому ему дали такое имя.
Конюх принес седло и показал, на какое место спины класть его. Уложил седло на коня и стал показывать, как закреплять и как затягивать подпруги, на какой высоте должны быть стремена.
Степан показал, как садиться на коня, как сидеть, как держать уздечку. Он быстро и ловко сел на коня.
- Смотри, Сеня, как я буду трогать лошадь, как сидеть во время езды и, как управлять уздечкой конем, как переходить с шага на бег.
Он сделал два небольших круга, подъехал ко мне, спешился и, глядя мне в лицо, сказал:
- Теперь, Сеня, твоя очередь. Давай, ставь левую ногу в стремя, бери в левую руку уздечку и этой же рукой берись за седло, быстро поднимайся вверх и, как бы наваливаясь своим телом, перегибайся на седло, резко закидывай правую ногу через спину коня и садись. Давай, пробуй, а я тебе  помогу. Раза три сделай посадку, а потом поедешь. Только сначала шагом.
Я потренировался немного, сел на лошадь, легко дернул уздечку на себя и скомандовал: «Но!» -  и Тихий пошел ровным шагом. Я проехал до колодца, напоил коня и поехал на конюшню. Конюх ждал меня. Когда я подъехал и спешился, Степан спросил:
- Ну как, понравилось?
- Да, нормально.
- Теперь слушай меня. С завтрашнего дня я иду на другую работу, а ты уже немного освоился, и будешь работать один, одну неделю. Если возникнут какие-то проблемы, обратишься к бригадиру, я тебе его показывал. Звать его, Григорий Николаевич, понял?
На следующий день я, как заведенный, работал на конюшне один. День пролетел незаметно. Я сильно устал и собрался идти домой, но неожиданно моя соблазнительная мысль напомнила мне: «А надо прокатиться верхом на лошади».
Я взял седло, вынес к воротам, затем взял уздечку, одел ее на Тихого, вывел на улицу, закрыл ворота. Ночного сторожа еще не было. Седло положил на коня, закрепил его, сел верхом, тронул Тихого уздечкой, сказал – «но» – и поехал тихим шагом. Мне было очень радостно, что я еду верхом по селу. Проехав метров сто, я почувствовал, что такая езда вялая и скучная, и я решил пустить лошадь на бег. Я дернул резко на себя узду,  а ногами пришпорил на бока.
«Но, пошел!» - Тихий перешел на быстрый бег.Я начал валиться то на левый бок, то на правый. Я не понимал, как нужно в такт бега приподниматься на стременах, и когда приседать,  поэтому я ударялся о седло и опять валился то на одну сторону, то на другую.  Я испугался и не знал что делать. А скакал уже на деревенской улице. Ни уздечка, ни стремена мне не помогали, и я болтался на коне, как сильно пьяный мужик. Но я недолго удержался. Седло стало съезжать вместе со мной на разные стороны и метров через двести седло совсем ослабло, съехало на правый бок, а я свалился и шлепнулся на землю, как мешок, и сломал одно ребро и сильно ушиб локоть правой руки.  Мой Тихий испугался и с седлом на боку рванулся, как бешеный помчался по улице. Я лежал на земле минут пять, сельчан близко не было. Шок у меня стал проходить, я попытался встать, оперся на правую руку,  страшная боль пронзила мою руку и в правом боку. Я застонал и опять лег. Через минуту я стал опять подниматься, опираясь на левую руку. На мое счастье ехал бригадир, Григорий Николаевич, и, увидев меня, остановился, слез с телеги и подошел ко мне.
- Ты что лежишь? Что случилось?
- Дядя Гриша, я упал с лошади, а она убежала. Хотел подняться, но больно в правом боку и разбил локоть. И сильно в правом боку болит.
Григорий Николаевич поднял меня, медленно довел до брички, помог сесть, и мы медленно поехали до больницы.
Дядя Гриша попросил меня посидеть и подождать его. Через полчаса меня отвезли в районную больницу на машине. Сделали рентген, сломано одно ребро в правом боку. Разбитый локоть зашили и забинтовали. Грудь тоже туго перебинтовали, где сломано ребро, оно вверху, под мышкой. Мне сказали больше лежать, не наклоняться и не сгибаться ни влево, ни вправо.
Я ходил, как столб, но больше лежал. В больнице у меня  усилилась слабость, головные боли, анализ крови показал анемию – это уменьшение эритроцитов в крови. Я тогда не знал что это такое, а это у меня  от лучевой болезни, которую я получил в сорок девятом году.
Через неделю поднялась температура до 38,90, где я простыл – не знаю. На улице было жарко, а я пил из под крана холодную воду, может из-за этого? Но все больные пьют ее. А горячей воды в больнице нет.
На второй день вечером температура поднялась до 410. Как сейчас помню, это было в воскресенье, врачей не было, кроме дежурного и одной медсестры. Я почему-то никому не говорил и все время лежал или сидел на кровати. А термометр был у Володи, соседа; наши кровати стояли рядом. Я выпил одну таблетку аспирина, которую дал тоже Володя и больше ничего не принимал до понедельника. Мне было очень жарко, и я опять пил воду из-под крана. В понедельник утром нам всем дали термометры. Когда медсестра взяла у меня градусник и глянула на него, у нее лицо изменилось, и она воскликнула: «С ума сойти, ты что же молчишь, Семен, у тебя 41,2градуса?  Ты лежи, не поднимайся, я сейчас врача тебе приведу». Через пять минут  около меня  была Наталья Петровна. Она меня прослушала, спросила мое самочувствие и ушла. С этого дня меня начали колоть. Всю неделю делали уколы, давали таблетки, даже первые два дня мне приносили обед в палату. Но есть мне  не хотелось, и я заставлял себя съесть по нескольку ложек первого и второго блюд. Да пил чай. Температуру мне сбили, но сильная слабость меня мучила и болело все тело: болело в руке, через двадцать дней я уже не чувствовал, может потому что были сильные головные боли, которые заглушали меньшие. Через неделю сняли повязку с локтя, а через двадцать дней сделали рентген груди, сняли повязку и через месяц выписали домой. Я приехал в деревню с тяжелой слабостью. Тетя Тома, увидев на пороге меня, вскрикнула:
- Ой! Семенчик, что же ты не сообщил, там же наши деревенские в больнице лежат, родные к ним часто ездят. Сказал бы им, они передали мне, а я приехала бы к тебе. А худой-то какой, Боже! Вбольнице не кормят что ли? И бледный, как стена, да и щеки ввалились.
 Я промолчал. И не сказал, что у меня сильная слабость, головные боли и тяжело ходить.
- Ты, родненький, посиди или полежи, отдохни с дороги, а я быстренько на стол соберу; надо откармливать тебя. И тетя засуетилась, стала ставить разные продукты на стол. На работу я не пошел. Попросил тетю сказать, что я еще болею и выйду на работу только через неделю. Одиннадцать дней я был дома: сидел, лежал, выходил во двор, но дальше никуда не ходил. У меня сильная  слабость, потемнение в глазах, был как бы измученный и истощенный тяжелой физической работой, длительным голоданием. И еще мне было очень скучно и тоскливо. Но я не хотел ни с кем общаться, и  ничего  делать. Мне даже есть не хотелось: меня тошнило, были боли в желудке. Меня, я думаю, перекормили антибиотиками, да еще лучевая болезнь привела к такому  тяжелому состоянию здоровья. И я через полмесяца сказал тете, что уезжаю домой, так как мне очень скучно и хочу всех увидеть. Тетя Тома с утра и до семи вечера была на работе, а я собрал свои вещи, связал веревочкой и положил на свою кровать. Когда тетя услышала, что я собрался уезжать  домой, она взмахнула руками и с обидой вскликнула:
- Семенчик, тебе что, плохо у меня, зачем хочешь бросить меня? Ты же еще болеешь, да и худющий. Я тебя не отпускаю. Твои сестры и братья, да и соседи скажут, что я тебя здесь  заморила голодом. Как мне говорить? Мне что, оправдываться надо? Не пущу, не дам я тебе денег на дорогу. Пока не поправишься, никуда не поедешь.
Но я все равно уехал на следующий день. Сходил на конюшню, написал заявление на увольнение, пошел в контору, объяснил начальнику, что я болею и работать пока не могу, мне нужно уехать домой, в город, и там лечиться. Вообще, я убедил его, и он подписал мое заявление и сказал:
- Приходи после обеда, получишь деньги за отработанные дни и трудовую книжку.
Получив документы и немного денег, я в тот же день уехал домой. Я не стал ждать тетю Тому, когда она придет с работы, потому что будут уговоры, а может быт и слезы, чтобы я не уезжал, так как ей одной жить плохо, и она еще очень любит меня. Но я написал на листке записочку: «Любимая тетя Тома, не обижайтесь на меня, что я, не попрощавшись, уехал, но мне желательно лечиться в городе. Они знают, что я городской. Большое спасибо вам за все, мне было очень хорошо у Вас, но в районной больнице нет физиотерапевтического кабинета, как в городе. Я не стал дожидаться вечера, так как потом я не уеду. До свидания. Ваш Семенчик».
Домой  приехал на попутной машине, шофер не взял с меня ни копейки, он из нашего города. Я по дороге рассказал, как упал с лошади. Мы посмеялись. А он рассказал мне, что ему 25 лет, в  общем, мы познакомились. Перед армией его направили в ДОСААФ учиться на шофера. Поэтому он служил в армии шофером, возил заместителя командира части, а после службы остался на сверхсрочную. И только в этом году демобилизовался. Устроился работать в строительный трест, так как хочет жениться и построить свой дом. Встретили меня дома хорошо, с радостью. Только Люба смотрела на меня с какой-то печалью.
- Семенчик, что ты такой унылый и худой, болеешь?
- Да с лошади упал, немного разбился. Одно ребро сломал, и локоть правой руки сильно ушиб; и еще о камень разорвал под локтем до кости. Здесь буду долечиваться.
Ксения стояла у кровати на кухне и пытливым взглядом изучала меня.
- Семенчик, ты с дороги голодный? Я сейчас тебе быстро пожарю яичницу. Минут десять и она готова будет. Садись за стол, подожди немножко. Отдыхай.
- А где Феликс, Настя, Петя? – спросил я.
- Настя во вторую смену работает. Петя у своего друга. А Феликс совсем сдурел, все дни у своего друга, Ваньки, пропадает. Вон, посмотри в окно, землянка их еще стоит. Что с Феликсом делать? Не знаем.
- Да я все знаю, Настя  в письме все написала про него.
Не успел я доесть яичницу, как в дверях появился Феликс. Я бросил вилку, встал и пошел ему навстречу. Брат был высокий, худой, с потухшим, робким взглядом. Мы пожали друг другу руки, и я тут же спросил:
- Братан, ты в кого такой высокий, на улице я бы тебя не узнал. Что-то ты какой-то замученный. Пойдем к столу. Садись и рассказывай.
- А что тебе рассказывать – живу, хлеб жую – вот и все.- Ты поведай нам, как ты там у тетки жил?
- А что в деревне интересного? Школа, один друг у меня там остался. Жил как все пацаны, правда, когда я заболел, и у меня лицо покрылось какими-то болячками, меня стали гнать пацаны из своей компании. Я хотел подружиться с другими, но и они меня послали подальше. Я опять пришел к своим соседским пацанам, так они, чтобы я больше к ним не подходил, сначала осмеяли по-разному, а потом привязали меня к тополю, который в конце деревни стоял, и убежали. И я целый день стоял там, пока деревенские не пошли встречать стадо коров с поля. Дед Никита меня первый увидел и удивился:
- Сеня! Кто это тебя привязал, за что?
- Да мальчишки , а за что не знаю. Я им плохого ничего не делал, хотел с ними вместе играть, дружить.
- Вот пакостники, чем-то им ты не понравился? Ну-ка скажи, кто тебя тут примотал? Я ему, скотинке, уши надеру, да еще и родителям скажу, чтобы неповадно было над другими издеваться.
Я ничего не сказал, так как знал, что ябед не любят и мстят им. Мне не нужно было ни первого, ни второго.
- И ты не отомстишь им, кто привязывал тебя? Я бы их по одному ловил и морду бил, - возмутился Феликс.
В это время вошел Петя. Увидел меня и бросился меня обнимать, радоваться, разглядывать и расспрашивать.
- Ой, как я рад, как мы соскучились по тебе, гляди, как вырос. Но как ты там жил, рассказывай.
- А что рассказывать, первые два года я болел. Я сейчас только рассказывал, как меня все гнали от себя, а как лучше стало здоровье – жил, как все ребята в деревне.
- Нет, братик, так дело не пойдет, нам все интересно. Ты давай по порядку, но хотя бы какие у вас игры были, чем занимались после школы зимой, летом, чем деревенские ребята и девчонки интересуются, к чему стремятся? Там, наверно, скукота, клуб там есть? Давай, познакомь нас с колхозной жизнью.
- Хорошо, только ты столько вопросов мне задал, что сразу на все и не ответишь. Я потом, теперь я дома, обо всем и расскажу.
И тут же решил поведать о своей жизни.
- Да что там интересного. Зимой школа, а после катание на санках с горки, и еще у нас игра – взятие высоты. Мы, пацаны, сами сделали из снега большую гору, утаптывали ее потверже. Мы, пацаны, делимся на две группы. В пример, нас шесть человек – это три на три. Бросали жребий, одна команда идет на высоту, а вторая – остается внизу, ее задача - взять высоту. Бой за высоту, конечно, интересный и тяжелый. Биться приходиться долго. Кто наверху, тому легче. Они сбрасывают нападающих, и они летят кубарем вниз. Все в снегу, мокрые, красные, как после бани. Бывает, несколько часов не удается сбросить с верха противника. Ну, еще на лыжах катались, у кого они были. А, в общем, все зиму по домам сидят все. Играют в карты, в шашки, в лото, я еще играл в шахматы с Колей. Это Коля меня научил играть в шахматы, а я научил его рисовать, правда, карандашом, но у нас красивые пейзажи получались, а также мы рисовали с учебников портреты полководцев, ученых, писателей: у нас получались хорошие копии. Летом, конечно, намного интересней. Играли в лапту, в прятки, в городки, в футбол. Мяча у нас хорошего не было, так мы сами делали тряпочные мячи. Сусликов ловили, ходили в лесополосы за смородиной, облепихой, за грибами. В двух километрах от деревни небольшое озеро, а к осени оно больше похоже на болото, так мы купаться часто туда ходили. Вот я немного рассказал, как живут в деревне, а теперь Феликс рассказывай, как у тебя дела? Ты же хотел в цирковое поступать. Что, передумал или еще можно поступать? Наверное, надо сначала десять классов закончить? Или с семилеткой принимают?
- Я точно не знаю, у одной девчонки родственники живут в Москве, так я Таню попросил, чтобы ее родители узнали условия поступления в цирковое училище. Танюша молодец, уговорила свою маму, чтобы она попросила сестру узнать, какие документы нужны для поступления, какой конкурс и условия с жильем, и другое. Так вот, Таня вчера мне сказала, что заочно в цирковое  не принимают, но сказали, чтобы было хорошее физическое и нервное здоровье. Всё, у меня облом, я по физическому состоянию туда не пройду. Пойду в вечернюю школу десять классов заканчивать, а потом в ВУЗ поступать буду.
- Что? - воскликнула Люба, - какой тебе институт, там такой конкурс, что тебе не видать его, как своих ушей. Ты же на тройки съехал!
- А я до десятого класса постараюсь наверстать упущенное и окончу хорошо. Сейчас хорошо отдохну, а зимой как упрусь… и догоню своих одноклассников.
- Ой, хвастун. И к Ваньке ходить не будешь?
- Они уехали, поняла?
- Так к своей шлюхе тоже бегать не будешь? Она уже тебя довела – на тебя дунь и ты улетишь. Мозги тебе переделать надо или отца хорошего; жаль, что папы нет, он бы быстро на место тебя поставил, по-мужски образумил  и учиться заставил.
- Ладно, хватит меня долбить, сам разберусь.
Феликс сел за стол, как-то сник и уже вяло спросил:
- А поесть, Люба, дай что-нибудь?
- Феликс, ешь яичницу, я уже наелся.
- Чем ты наелся, у нас столько кот съедает, ты доедай, это я не дал тебе, как следует поужинать.
- Феликс, на печке суп стоит, я про него совсем забыла, разогревай и ешь, а хлеб на столе. Все, больше ничего нет. Сейчас буду варить борщ.
У брата упало настроение, он стал смотреть в окно и о чем-то упорно думал. Зрачки его стояли на одном месте, он стал отрешенным и замер в одном состоянии.
В это время вошла Настя, у неё станок сломался в цехе и ее отпустили; увидела Семена, с радостью воскликнула и быстро бросилась к нему. Подойдя, обхватила его, поцеловала и стала разглядывать.
- Ну-ка, встань, Семенчик, посмотрю на тебя, какой ты вырос.
Брат встал и стал смотреть на сестру.
- Ты что-то худющий сильно стал, но вырос хорошо, по-моему выше всех будешь? Еще будешь долго расти, до двадцати лет. У нас сейчас самая высокая – это Ксюша.
- Высокая фигура, да дура, - выдал Феликс. Он уже смотрел на всех, выйдя из задумчивости.
- Что я тебе плохого сделала, что ты меня обзываешь – сам дурак.
- Да потому что ты лезешь во все, особенно в то, что тебе не надо. Ты почему вчера моего знакомого выпроводила из дома? Я был в огороде, а ты ему сказала, что меня нет дома. На дворе было жарко, я собрался идти к однокласснику, а ты привязалась ко мне: «Далеко ты в одной рубашке, куда идешь?». Я тебе ответил: «За кудыкины горы». А ты опять за своё: «Куда - да куда?». Я не обязан и не буду тебе докладывать, поняла? У нас Настя – старшая. Я ей говорю, что делаю, куда пошел. А ты, как банный лист, ко всем привязываешься по каждому пустяку. Следи лучше за собой.
Феликс с Ксенией еще долго спорили, пока Настя их не остановила.
- Ксюша, - обратилась к ней Настя, - для тебя есть новость. Я была в отделе кадров, там узнала, что в нашем цехе требуются станочники, поэтому хватит тебе прикидываться больной и лентяйничать. Ты знаешь, что я сейчас работаю во вторую смену, поэтому утром пойдем с тобой, и я помогу тебе устроиться на работу. Поняла меня? И никаких больше не могу, болею, не смогу на заводе, на станках… Ты два года назад окончила семь классов, хватит сидеть на моей шее, а твои летние работы в колхозе бросай, надо идти на постоянную работу.
- Какой шее, я же в том году, летом подрабатывала в пригородном совхозе, и этим летом, два месяца отработала, что тебе еще от меня надо?
- Хитрая ты, что ты заработала на прополке овощей да на картошке? Копейки. Тебе надо профессию получить и постоянную работу. Все, больше ты симулировать не будешь, все считаешь себя маленькой и больной. Бронхита у тебя уже нет, слабости я тоже не замечаю. Так что радуйся, что тебя вылечили врачи, да и я помогала тебе.
Пока Настя разговаривала с сестрой, все сидели и слушали, только Люба готовила стол для ужина. Она накрыла стол, посмотрела на всех и пригласила.
- Все, давайте к столу, заканчивайте разговоры, садитесь ужинать. Семенчик, проходи, садись рядышком со мной, я по тебе соскучилась.
Все уселись, а Люба неожиданно поразила своим сообщением:
- Знаете что, через два дня я уезжаю поступать в институт. Еду я не одна, а с одноклассницей, так что за меня не беспокойтесь. Вы меня сейчас спросите, на какие деньги я поеду и на что жить там буду? Я немного накопила. После экзаменов приеду домой. До сентября на поле еще заработаю. А в институте, я уже говорила – буду жить на стипендию. Может быть, где-нибудь подрабатывать буду. Поняли? Давайте, ешьте, я все сказала. Потом поговорим.
Любу проводили через три дня. Настя устроила Ксюшу на завод станочницей, а мы – Феликс и я работали на своем огороде: поливали, пололи грядки, окучивали картошку, а в свободное время играли в разные забавы с пацанами. Петя отделился от нас книгами – все свободное время читает, а потом еще и философствует с Феликом, так мы часто его называем; и видим его со взрослыми соседями, с дядей Валерой, с дядей Сашей, а он грамотный, инженером работает на МТС, да и с Настей часто они спорят об эволюции, хотя Настя окончила только 9 классов. Петя не верит в эволюцию и учения Дарвина и говорит, что каждый организм имеет свой генотип – это генетическая наследственность всех генов организма.
Прошло пять лет. Настя и Ксения работают по-прежнему на заводе. Люба уже окончила институт и получила профессию учителя физики, хотя хотела учиться на геолога, но, наверное, кто-то ее отговорил, вернее всего ее подруга. Теперь она живет в Томске. У Феликса жизнь идет необычная, даже сложная – мечется он, как выброшенная рыба на мель. Так и брат. После семи классов учиться в школе не захотел, поступил в строительный техникум. После окончания учебы направили его на стройку мастером плотников. А зимой  строительный объект, будь то производственный цех, столовая, детский сад или жилой дом, сначала одни стены и потолок перед приходом плотников. В этих зданиях и домах сквозняки, холод и морозы зимой.
Я Феликса как-то спросил, что представляет его работа на стройке. А он мне сразу:
- Да целыми днями со своей бригадой на объекте или мотаюсь по городу по разным материалам.
- А зачем и по каким ты материалам ездишь по городу?
- Моя обязанность обеспечить бригаду всем необходимым – брусом, досками, плинтусом, коробками для окон, стеклом, гвоздями, инструментом, да и вообще всего много, долго перечислять. Вот я и езжу, то на лесозавод, то на склад, то в столярный цех… Да, вообще, каждый день то одного нет, то другого. Да и за рабочими следить надо, чтобы дисциплина была и работа выполнялась. Да они еще и пьют иногда. Как напьются, так работа у них стоит. А план делать надо. На стройке проходной нет… Я по делам, а они в магазин за водкой. А если работают, то много браку делают и никакой техники безопасности не соблюдают. У меня, знаешь, плотник выпал из окна, с третьего этажа. Подъемником поднимали доски половые через окно, а Мишка Бутылкин уже выпивший был – принимал эти доски, и затягивал их в помещение. Он ухватил доску, а она далеко от стены была, не он ее затащил в помещение, а она его перетянула из окна, а он уже хорошо поддатый был – не устоял, вывалился из окна и упал, трахнулся на землю. Так меня теперь в суд таскают. Я и ночи сейчас не сплю. Следователь обвиняет меня: «Почему вы допустили пьяного до работы?».
Я ему говорю: «На работу он пришел трезвый,  в десять утра я поехал на склад за гвоздями, а он в это время напился и упал. Меня же на объекте не было». А он мне опять: «Это не имеет значения, были в это время на объекте или нет. Вы ведь в течение всего рабочего дня отвечаете по трудовому законодательству за технику безопасности, за здоровье и жизнь своих подчиненных. Если вы отлучаетесь по служебным делам, должны старшего оставлять за себя, который обязан выполнять ваши должностные обязанности по трудовой дисциплине и по технике безопасности. А разбившийся плотник теперь лежит в больнице со сломанной рукой и поврежденным позвоночником. Вот и отвечайте, как и почему допустили такую травму?».
- Я хотел уволить одного алкоголика, который работал в пьяном состоянии на объекте. Сказал начальнику участка об этом. А он мне знаете что сказал: «Он хороший специалист, все работы может делать и обучать практике молодых работников, поэтому уволить его я тебе не позволю. Мастера я всегда найду, а такого опытного бригадира – нет. Если уволишь, сам будешь работать за него. Ты понял, - говорит, - всё, иди и работай».
- Был я вчера в больнице у этого Мишки, он на поправку пошел. Говорит: «Скоро должны выписать из больницы, у меня уже ничего не болит, дайте мне отпуск, мне обязательно нужно съездить к матери в Барнаул. А я пойду в суд и заберу свое заявление». Он так и сделал. А я уволился и теперь надо искать новую работу.
Петя с пятнадцати лет стал заниматься боксом, но через год этот вид спорта оставил и перешел в теннис. Я его спросил:
- А почему ты бросил бокс?
- Не нравится мне это мордобитие. Сам терпишь боль, да и напарника на тренировках бьешь ни за что. И на соревнованиях бить противника ни в чем невиновного, до нокаута, тоже иногда мне не- приятно. Характер у меня гуманный, понимаешь? То есть сочувствующий, переживающий за другого. Я бросил бокс из-за случая на тренировке. Дал мне тренер при спарринге новенького, он в другой весовой категории… А он оказался слабак. Я после нескольких ударов увидел, что он открылся, нанес ему удар, соперник улетел в нокаут. Он упал и весь задергался. Тренер и я испугались, быстро вызвали врача. Он дал ему нашатырь, сделал какой-то укол, и его увезли на скорой в больницу. После этого случая больше не пошел на бокс. А теннис – это одно удовольствие.
Окончив десять классов, Петя уехал в Новосибирск, поступил там в институт на гуманитарный факультет, закончил его и уже работает психологом.
Вчера получили письмо от тёти Томы, правда, не она писала, а кого-то попросила. Лежит она в больнице, инсульт у нее случился, двадцать дней уже лежит. Но ей уже намного лучше стало. Просит меня приехать. Дом стоит пустой, соседка там присматривает. Выпишут из больницы, нужен уход за ней: в магазин сходить, печь топить, так как уже резко похолодало. Вот она и пишет: «Семенчик, родненький, любимый мой, люблю я тебя, как сыночка, приезжай, помнишь, как мы с тобой жили – душа в душу. Правда, теперь меня разбил этот паралич, инсульт проклятый, но я уже понемногу хожу, сама ем, Бог даст – оклемаюсь, сама буду всё делать, а сейчас помоги мне, приезжай. Деньги у меня есть, пенсию получаю, да на всякий случай я подкопила маленько, хватит нам на двоих, а дальше видно будет. Загадывать-то никак нельзя, никто не знает, что завтра будет. Медицинская сестричка у нас – золотая девочка. Думала я, думала кого попросить письмецо написать. Сообщить о своей беде, а тут она приходит в палату. Я как глянула на неё, а она ко всем, как дочка родная, все для нас больных делает, чтобы её не попросили, все со вниманием и охотой делает. А нас в палате – четверо. Так я ей говорю: «Наташенька, напиши письмецо моим родным, может вечером или в другое время будет у тебя свободный часок? А я тебя, как могу, отблагодарю».
Так она с улыбочкой: « Хорошо, Тамара Григорьевна, после ужина приду к вам, вы продиктуете, а я с удовольствием напишу. И отправлю, прямо завтра утром, как с работы буду идти».
Вот, Семенчик, тебе бы такую невестку – жил бы и радовался, я не налюбуюсь ей. Она не хотела этого писать, «Ну что вы, говорит, я обычная девушка, таких, как я – много», а я попросила ее это написать и говорю «У меня племянник тоже удивительный и скромный парнишка».
Жду тебя, родненький, приезжай. Когда приедешь, я не знаю, где буду – в больнице или дома. Найдешь. Жду, Семенчик, родненький. Привет всем родным моим. Жду с нетерпением, целую всех и желаю всем счастья и здоровья, ваша тетя Тома».
Через день я был в деревне, в больнице у тети. Она сильно изменилась, пополнела, постарела, годы и, особенно, болезни сильно отражаются на лице. Тетя Тома обняла меня и сразу заплакала, нервишки ослабли у неё. Раньше она никогда не плакала. Я её успокоил: «Тетя Тома, радуйтесь, что все обошлось так, вы уже ходите, сами едите, одеваетесь, а сколько лежачих в больнице. А у вас еще организм хороший, справился с болезнью и одолел ее. Не надо плакать. Когда человек плачет, он хуже себе делает. Плачут люди от чего? От боли сильной, от неожиданной тяжелой болезни, от сильной обиды, от безысходной тяжелой паники, да при потере близких, родных, друзей. А у вас сейчас все удовлетворительно, поправляйтесь; я приехал, все хорошо будет»
Тётя вытерла глаза простынею.
- Любимый мой, это я так, наверное, от радости, что ты приехал. Врач мне вчера сказал, что через неделю меня выпишут из больницы.
- Вот и хорошо, а я там пока наведу маленько порядок. Да и печку уже надо топить, сегодня двадцать первое сентября и резко похолодало.
- Ой, хорошо, что ты мне напомнил про топку. Я же не думала, что так, как молния, болезнь меня шарахнет. Я хотела дров заготовить, а попала сюда. А ты, Сеня, подрос хорошо, да умный какой стал. Как ты все по научному объяснил, из-за чего люди плачут. А может, тебе кто-нибудь рассказал или слышал где-нибудь? Не уж то сам додумался до такой науки?
- Да какая это наука, просто меня брат Петя завлек чтением книг. Это из книг я немного узнаю. И книги, тетя Тома, только хорошие книги учат думать, направляют жить, как живут лучшие люди в повести или романе. А в книгах много настоящих героев, которым хочется подражать и жить, как они жили: это философы, ученые, наши поэты и писатели: Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Горький, Л.Н.Толстой были в России во все века, и в других странах; и сейчас есть такие герои, только пока мы их не знаем.
- Молодец, я-то безграмотная, пустышка, прожила, как слепая,  нигде не была, кроме своей деревни, ничего не видела, работа, да дом и вся жизнь. Ладно, Семенчик, разболталась я что-то. Ты иди домой, а то скоро темнеть начнет. На тебе ключ. По пути зайди в магазин. Подожди, я сейчас денег дам.
- Да не надо, у меня есть немного. На неделю хватит.
- Нет, нет – возьми. Мало ли что, а то будешь там голодный сидеть. Ты соседей еще не забыл?
- Немного забыл, но увижу – вспомню. Одноклассников помню, друга своего хочу увидеть.
- Ты подожди, Сеня, сходи к соседке, тете Ане, она яйца, молоко, у нее и творог, и масло свойское – она продаст тебе, а картошка у меня в погребе, там еще кое-какая еда есть, но я уже не помню. В общем, давай,родненький, иди домой.
- Хорошо, иду, а вы поправляйтесь, и жду дома, до свидания.
По пути зашел в магазин, купил хлеба, пряников, консервы, сельдь,  маргарину, лапши. В доме холодно и живым не пахнет, только сыростью. Первым делом решил затопить печь, а потом уж поесть чего-нибудь. В сарае нашёл немного дров, а уголь тетя Тома уже на зиму заготовила, тонны две или три. Растопил печь, сварил картошки, и хорошо поужинал. Картошки с консервой наелся досыта, чаю с вареньем и пряниками. Книг у тети не было, две книги всего лишь – «Воскресенье» Л.Н.Толстого и «Повести-рассказы» Куприна. Сижу возле окна и думаю, как я буду здесь жить один, целую неделю… И тут же первая нужная мысль появилась. Надо дрова найти и привезти на зиму. А сам не знаю, есть ли в деревне дрова? А вторая мысль… Пойду к своему другу, всю жизнь здесь живет Коля, подскажет, где они берут дрова. Потом я немного почитал и лег спать. Встал в девятом часу, вышел во двор: деревья, кустарники, яблони, овощи в огороде еще зеленые, но картошка уже местами стала сохнуть и пожелтела. Огляделся вокруг – ничего за прошедшие года не изменилось, но душа моя обрадовалась от деревенской природы, зелени, разнотравья, особенно меня обрадовали большие, солнечные, золотые шляпки подсолнечников, посаженных в конце усадьбы, вдоль изгороди. Сколько шляп скрутил, когда здесь жил, и сколько пощелкал семечек – много, очень много. Для нас, пацанов, это было большое удовольствие. Порадовавшись красотой и символом лета- яркими шляпками подсолнечников, я пошел по огороду посмотреть на помидоры, огурцы, морковь, тыквы; и перед моими глазами вырос большой куст паслена, это тоже была наша любимая еда, особенно с сахаром. Вспомнил все свое детство, и как мы каждый день объедали паслен; также мы ходили с пацанами за деревню, в поле, на овощные делянки за этим пасленом; вспоминая наши походы на лесополосы, в которых росла смородина, облепиха. Мы объедались смородины и даже в бидонах приносили домой. Много огурцов пропало, они пожелтели, но всё-таки я набрал еще зеленых, также нарвал помидор и пошел в дом. После завтрака я пошел к Коле.
Встретились с другом у него во дворе. Он нисколько не изменился, только подрос, но сейчас был меньше меня. Когда я вошел во двор, залаяла их собака на цепи. Тут же из веранды выскочил Коля, он увидел меня через окно. Быстрым шагом подошел ко мне радостный, улыбчивый, протянул руку и бросил:
- Семенчик, с приездом, ну молодец, не забываешь нас! Я рад, очень рад!
Мы пожали друг другу руки, и он пригласил:
- Пойдем в дом, ты сегодня приехал?
- Нет, вчера.
- Пойдем, пойдем. Я дома один, отец на работе, мать пошла по своим делам, а сестра на работе.
В доме были изменения. На кухне стояла стиральная машина «Белка», новый диван, правда, самодельный. Только на стене по-прежнему висели часы «Ходики», почему-то их так называли, с длинной цепью, а на конце – гиря, как еловая шишка.
- Ну, садись, рассказывай, наверное, тетю Тому приехал проведать?
- Угадал, приехал помочь ей. После такой болезни она не сможет себе обед приготовить, огород убрать, печь топить, носить дрова, уголь, стирать… Да ты сам знаешь, сколько дел в своем доме. Наверное, до весны поживу здесь. У меня, Коля, вот какой вопрос к тебе, где вы дрова берете на зиму? А то нам топить нечем.
- Семен, ты что забыл, у меня же батя шофер, он всегда привозит. У нас с этим проблем нет. А тебе можно пойти на нашу пилораму, там с бригадиром поговоришь, и, думаю, для тети Томы дадут дровяных отходов. Только я не знаю, сколько они стоят. Ну, сходишь и все узнаешь. Если не получится, я поговорю с отцом, сделаем тебе дрова на зиму. Ты лучше теперь расскажи, как жил, чем сейчас занимаешься? У вас  в городе веселее жизнь. Правда и у нас деревня сильно расстроилась, почти в два раза больше стала. Дом культуры  в этом году построили, так что будем ходить в кино, на танцы. Всё, слушаю тебя.
- Хорошо, во-первых, в этом году окончил десять классов, на следующий год думаю поступить в медицинский университет. Интересного в моей жизни чего-то особенного не было.
- А девчонка у тебя есть? У вас в городе их много, выбирай, не хочу. Это у нас, раз-два и обчелся. Сознавайся, Семенчик, есть или нет?
- Да была в классе, красивая, гордая, но почему-то стеснялся предложить ей свою дружбу. Только красотой её любовался. Но она осталась только мечтой в моем сердце.  Один раз в клубе пригласил ее на танец, так она стоит и изучает меня, а я заметил ее ироническую улыбочку. Хотел уйти, но она одолжение мне сделала, и говорит: « Хорошо, а ты танцевать-то умеешь?». А я, правда, раза два всего танцевал. Тут я в какой-то ступор попал. Стою и не знаю что делать. А она: « Ты что, Семенчик, замер, тебя что, судорогой свело? Пошли». А я действительно, как заколдованный. Стою, молчу и не знаю с чего начать. Очнулся, как после гипноза, обхватил ее и, не слыша и не понимая музыки, начал двигаться как машина без руля. Так я потолкался в разные стороны, как заблудившийся. Оркестр смолк, а я, не глядя на красавицу Софию, только и смог сказать: «Ну, все» и пошел от нее. Больше, Коля, я к ней никогда не подходил. Боялся после того танца своего позора. Теперь твоя очередь, Коля. Как ты после моего отъезда жил, что у тебя сейчас? Где работаешь, кем работаешь? Как у тебя с девушками? Давай, колись.
- Ой, Семен, даже не хочется рассказывать. От этих девочек у меня были очень неприятные проблемы. Поэтому я сейчас держусь от них подальше.
- Интересно, ну-ка, выкладывай.
- Как, Семенчик, ты уехал, к нам из города приехала семья в деревню. И поселилась на нашей улице, недалеко от нашего дома, только на противоположной стороне. А их дочь зачислили в наш класс, только она старше меня на один год. Заметил я, что она неровно дышит на меня и все поглядывает, а затем я увидел, что она мне глазки строит. А иногда уставится нагло и играет глазками, вроде как говорит: «А ты мне нравишься, иди ко мне». А в сентябре или октябре я заболел и не ходил неделю в школу. На четвертый день болезни думаю, надо же к кому-нибудь сходить и узнать, какие новые темы прошли, взять домашнее задание за пропущенные дни. Тут и вспомнил, что Алла рядом живет. Оделся и пошел к ней за заданиями. У них семья: мать, отец, дочь и пацан во второй класс ходит. Мать с отцом днем всегда на работе, а братишка быстро познакомился со своими ровесниками и большее время с пацанами на улице проводит. В деревне все друг друга знают. И прошел слух, что материально они хорошо живут, лучше деревенских. И еще прошел слух, что у них в городе какие-то неприятности были, вот они и съехали, куда подальше на время. А отец у них работал каким-то начальником в торговле. И у нас в конторе каким-то начальником по снабжению работает. Они с матерью всегда с работы поздно приходят, а Алка - одна дома. Вот я пришел к ней, зашел в дом - гляжу на кухне никого, направо от двери – печь кафельной плиткой отделана, слева – хороший кухонный гарнитур – новый, а впереди, возле окна стоит большой стол с точеными ножками, новые табуретки возле стола, красивые шторы на окнах. А я стою и думаю, наверное, никого дома нет, ну решил проверить, постучал по двери и спрашиваю: «Дома есть кто?». Никто не отвечал, а из комнаты выходит в красивом зеленом халатике Алла.
- Ой, Коля! Не ожидала. Ну, проходи сюда. Не стесняйся, я одна дома.
Я разулся, так как на полу постелена красная широкая дорожка через всю кухню до окна.
- Иди, иди, проходи сюда.
Она вошла в спальню, села на кровать.
- Садись рядом, я альбом смотрю. А ты как решил ко мне прийти?
- Да за домашними заданиями, я же четыре дня из-за болезни пропустил.
- Я очень рада, хорошо, что пришел. Давай, я тебе свой альбом покажу, а потом домашние задания тебе напишу.
Она взяла альбом, положила к себе на колени, халатик ее разъехался, и обнажились ее красивые ножки.
- Смотри сюда.
И раскрыла альбом. А я глянул и смутился, не знаю куда смотреть – в альбом или любоваться ее белыми, гладкими, обнаженными ножками. Мне так захотелось погладить их, но тут Алла вернула меня из воображения.
- Смотри сюда, видишь, как мы прошлым летом отдыхали на море, а? Ну-ка, покажи, где я?
У меня разбежались глаза на кого смотреть, на пляже в воде было много женщин, девушек, парней, мужчин. Я кое-как сосредоточился и увидел ее в красивом цветном и ярком купальнике, и указал пальцем. А Алла уже опытным, взрослым и завлекающим взглядом посмотрела на меня, и я как-то обомлел, стал радостным и каким-то другим. Сердце забилось сильнее и я, с радостью, стал смотреть на неё.
- Коля, я нравлюсь тебе, а?
- Конечно, - говорю, - и поцеловал ее в щеку.
- А я влюбилась в тебя…
И сразу, я даже не смог опомниться, она обхватила обеими руками мою голову и стала целовать меня, а потом захватила мой язык и как бы засосала, и меня в жар бросило. Я уже не владел собой, а она повалилась на меня и дальше уже, Семенчик, я рассказывать не буду, там сам понимаешь. С того дня я пропал, можно сказать. Ни учеба, ни друзья, ни родители не интересовали меня. Алла захватила меня своими щупальцами, и больше я не владел собой. А Алла была уже зрелой, упругой и в то же время мягкой, чарующей, пленительной, которую хотелось сначала целовать и гладить ее нежное, божественное, женское, молоденькое тело; утопать в объятьях и любви. Она каждый день звала меня к себе. Мы закрывались в спальне, а Славику говорила: «Мы будем делать уроки, а ты не мешай». А братишке как раз это и нужно. Я уже говорил, что улица и пацаны, были его жизнь.
А потом она узнала, когда не бывает моих родителей, стала бегать ко мне. А поздней осенью и зимой темнеет рано, поэтому, как только смеркается на дворе, она, чтобы ее меньше видели, так ко мне. Но мои родители и не догадывались, мы же одноклассники, дружба и все. Но я потом узнал, что на курорте, на море, один студент ее завлек и сделал женщиной. Она сама мне рассказывала про него. Она была какой-то ненасытной в этом, даже извращенкой, думаю. До того она за осень и зиму довела меня, что я стал, как Кощей, в глазах начало темнеть, уставать, как старик стал, но я ничего не понимал, отчего у меня такое состояние. Да и в учебе съехал на тройки, двойки появились, чего никогда у меня не было. И не знаю, чтобы со мной было, я был истощенный, как кот по весне. Но произошел случай, конечно, страшный, даже вспоминать не хочется. Отец ее нас прихватил. Мы в спешке забыли закрыться. Он хотел убить меня. Схватил, как щенка, а что я мог сделать, слабак… Я даже вырваться из мощных рук не в силах был, а он мужик здоровый, мощный, и потащил меня в сарай, а сам грозится:
- Ах, ты мерзавец, ах, ты кобелек, я тебя за дочку сейчас убью или кастрирую.
Я так испугался, что и речь потерял, но не стал на Алку валить, интуиция моя подсказала, что отец не поверит мне. Молчу. Только затащил в сарай и как даст мне по голове – я и упал. Лежу, не встаю.
- Ах ты паршивец, не дай Бог Алка беременная, я тебя, гаденыша, уничтожу. Поругался, поматерился, глянул на меня, а я скорчился, схватился обеими руками за голову и лежу. Думаю: «Сейчас начнет меня бить ногами – забьет». А он взглянул на меня, видно испугался, что я не могу встать и могу умереть, и говорит:
- Запомни, еще раз увижу тебя с дочкой, тебе будет конец. И чтоб никому ни слова, что я вас прихватил, а с дочкой я еще разберусь, понял? Все, через десять минут, чтоб тебя здесь не было. И что я ударил, не вздумай пикнуть кому-нибудь. Тогда мне уже терять нечего будет, и я тебя прикончу. Отсижу за тебя, но буду знать, что я защитил дочь от позора и мерзавца, и скажу, что ты хотел изнасиловать.
И отец, моей первой женщины, ушел. Я встал, голова моя после такого нокаута была тяжелой, больной и не моей. Хочу напоследок тебе сказать, Семен, что мне тяжело было расстаться с Аллой; у меня за зиму ежедневных, безумных страстей сформировалась какая-то пагубная, разлагающая меня,  физически и умственно зависимость. Но я всячески избегал разговоров с Аллой, да и она тоже стала какой-то немного другой. Думаю, что отец ее сильно пристращал чем-то. Я даже старался мимо ее дома не ходить, а если видел отца ее, то переходил на другую сторону  улицы или куда-нибудь сворачивал. Через год они всей семьей уехали. И у меня было двойное чувство, какая-то облегченность внутри меня, но и состояние потери встреч, безумных страстей, поцелуев, ее лица, глаз, волшебных слов. Вот, все. Больше об этом не хочу говорить. И ты, Семен, не рассказывай никому. Теперь ты поведай мне, как жизнь прошла дома, в городе.
 - А у меня, Коля, ничего особенного, интересного не было. Дом, школа, игры с пацанами после школы, на коньках катались, на лыжах, а в основном дома. Летом другое дело, намного интереснее. Я даже не знаю, что тебе рассказать.
- А какие планы у тебя, ты школу уже закончил?
- Да, в следующем году буду поступать в мединститут.
Я взглянул на часы, было уже тринадцать пятьдесят.
- Коля, извини, но мне надо идти на пилораму за дровами. Теперь я здесь живу, и мы еще наговоримся. Пока, я пошел.
- Пока, заходи в любое время.
- Ты, Коля, приходи ко мне, я неделю буду жить один.
- Приду, приду. Иди.
Пилорама стояла в конце деревни, она была огорожена досками и с потолком, чтобы дождем не заливало. А спереди и сзади в этой загородке были большие ворота, но они были всегда настежь открыты. В центре установлена большая пилорама, а от нее с двух противоположных сторон была проложена узкоколейка с рельсами, на рельсах стояли с двух сторон тележки. С одной стороны на тележку укладывали бревно, катили в пилораму, и распиливали на доски, а сзади, уже распиленное бревно на бруски или доски, закатывалось на подкаченную другую тележку и отвозилось для укладки в штабеля.
Я нашел бригадира, он узнал меня и спрашивает:
- Каким ветром тебя, Семен, занесло к нам?
- Да несчастье меня к вам занесло. Тетю Тому инсульт поразил, она сейчас еще в больнице лежит, но, слава Богу, отошла немного. Уже ходит, ест сама, разговаривает. Спасибо врачам, спасли ее, через неделю уже дома будет.
- А ты, на какое время приехал к нам?
- Зиму здесь жить буду.
- А школу окончил?
- Да.
- Приходи к нам работать, а то у нас хороший парень уволился неделю назад, а я кого попало брать не хочу. Ты, я знаю, не пьешь. В деревне сейчас, и особенно зимой, работу не найдешь. А у тетки на иждивении сидеть  тоже не дело. Ну, как? Согласен у нас работать?
- А что делать?
- На пилораме у меня мужики есть, надо подсобного рабочего. Дровяные отходы, доски, рейки, бруски в штабеля складывать; уборку делать на пилораме и на территории. Складирование будете делать вдвоем с Митей. Давай, приходи завтра, я быстро тебя оформлю. Только паспорт принеси.
- Владимир Павлович, я завтра с тетей Томой посоветуюсь и потом дам ответ. А у меня к вам просьба. У тети дров совсем нет. Вчера, кое-как насобирал щепок разных – печь растопить, а сегодня не знаю чем растапливать, на улице-то холодно. Тетя Тома просила помочь, выпишите каких-нибудь дровяных отходов два куба. Деньги у меня есть. Я сразу рассчитаюсь.
- Хорошо, хозяйственный ты парень. Иди в контору, ты не забыл где она, напиши заявление – скажи, я сказал; оплати бухгалтеру, потом придешь ко мне, и мы привезем вам дров. А вечером сходи в больницу и посоветуйся со своей теткой насчет работы у нас. Завтра утром придешь и скажешь, как вы решили. А дров мы тебе отберем сухих, а завтра машина будет, мы привезем. Только  оплати. Все, Сеня, мне некогда, нам работать надо.
Через два дня я уже работал на пилораме с Митей, своим  напарником. Работа тяжелая, таскать доски, бруски, да и все остальное.
К концу дня у меня начинало болеть все тело, темнело в глазах, но я ничего никому не говорил; да еще на дворе холодно, а  хорошей теплой одежды и обуви нет. Особенно, когда мы с напарником выносили горбыли с пилорамы, а там всегда сквозняк, ворота весь рабочий день открыты настежь. Их закрывают только на ночь. Тетю выписали из больницы, но она слаба, поэтому я  топил печь, воду носил, мыл пол, колол дрова и убирал урожай с огорода. Осень была холодная, дождливая, и я часто простывал, особенно на работе; да и дом старый, холодный. С Колей мы встречаемся раз в неделю. Он работает на тракторе осенью в поле, а в деревне работы с утра и до темна. Он тоже решил учиться, но только  хочет поступать в сельскохозяйственный институт на агронома. Мы поедем поступать в институт в один город. Всю зиму я готовился по вечерам, к вступительным экзаменам; Коля тоже, как и я готовится.
Тетя Тома болеет, ее мучают головные боли, высокое давление. Еще она переживает, что я летом уеду, а она останется одна. Вчера мне говорит:
- Зачем человек живет? Ну, человек молодой, здоровый работает, чтобы хорошо жить, для семьи, для детей. А я сейчас ни свечка богу, ни черту кочерга, зачем живу? И сама не знаю. Семенчик, вот ты уедешь, а мне-то как быть тут одной? И по дому надо управляться и огород содержать, а у меня сил уже нет. Скажи племянничек, для чего человек должен мучиться?
Я сидел и думал, как ответить ей. Вспоминая книги, которые прочитал, жизнь его героев, стал обдумывать психологию человека, его жизнь во всех проявлениях, в трудностях, в болезнях, в познании смысла жизни человека и всего человечества на земле. Также у меня в мозгу возникали вопросы об окончании жизни человечества на Земле, или она бесконечна во вселенной? Тут же еще появилась новая и интересная мысль, чтобы найти ответ на тетин вопрос: «Для чего человеку столько болезней, и почему, для какой цели они появляются и мучают его, и почему он должен терпеть?».
Я сидел долго молча, тетя Тома иногда поглядывала на меня, а я ей ничего не мог ответить. Но ее вопрос так зацепил меня, что я не мог избавиться от него. К тому же эта проблема назначения человека стала и моей, даже более сильной, насущной, очень важной, неотвязной и длительной.
 И стала доминирующей, оставив позади подготовку в институт, работу, домашние дела и даже мои частые болезни, особенно простудные и недомогания, которые не давали мне спокойно и свободно жить. Я ходил в деревенскую библиотеку, она была единственная. Брал книги по философии, психологии, античную, и даже медицинскую. Конечно, читал я и художественную литературу, но очень мало. Больше всего искал ответ на тетин вопрос.
 Зимой вечера длинные, поэтому находил время готовиться к вступительным экзаменам в ВУЗ. За всю зиму, перечитав много разных книг: современных, древних, научных разных времен и эпох, но нигде не нашел ответа
Я пришел в гости к Коле, вся семья была на кухне за столом. Коля пригласил  меня к  столу, но я вежливо сказал, что я только  час назад пообедал. И он предложил мне пройти в зал. Я прошел, сел за стол, который стоял в центре, и стал смотреть обстановку комнаты. Налево от меня стоял небольшой книжный шкаф. Я встал и прошел к шкафу посмотреть книги, что читает мой друг. И вдруг я увидел библию. Взял ее, стал листать и смотреть содержание. И почему-то остановился на главе «Первое послание к Коринфянам святого апостола Павла», которое сразу  поразило меня: «Безрассудный! Что ты сеешь, оно не оживет, если не умрет». И тут я задумался – это откровение в несколько слов вызвало в моей голове много других мыслей: «Какое открытие, это весь закон рождения, жизни и дальнейшее возрождение». И я стал рассуждать: «Возьмем зерно пшеницы, гороха, подсолнечника, семена яблони, винограда и других фруктов, а также других деревьев; или картофель, лук, морковь, семена огурцов, помидоров и тысячи семян разных культур, которые после посева все семена пока не умрут (не сгниют), не оживут, и не дадут новые ростки, новые растения. И я подумал, что в животном мире и у человека также: пока он не умрет, не выйдет из него дух энергии - новый человек не родится. То есть тело умирает, а та энергия в человеке, которая при  жизни создает движение всех клеток его тела, органов, нервов, мышц после смерти выходит из него, и клетки человека перестают работать и прекращается движение во всем теле, мозге – и человека нет. А его дух (энергия) выходит из него в атмосферу. Но энергия человека не пропадает, а переходит в какого-то новорожденного и дает ему жизнь.
Только такого новорожденного никто не знает. Но я думаю, что наука дойдет до такого времени, когда ученые смогут определять наследственные электрохимические  характеристики клетки и каждого человека.
Вошел Коля, и увидев меня, удивился:
- О, да ты Библией увлекся. И что ты там интересного вычитал?
- А чья эта Библия?
- Была бабушкиной, но ее уже пять лет нет.
- Коля дай мне почитать, я в ней одно откровение апостола прочитал – меня оно поразило своим содержанием.
- Хорошо, бери. Я в бога не верю, да и у нас в семье никто ее не читает. Семен, что ты в библии вычитал, что святой сказал?
- Святой апостол Павел сказал: «Пока семя не умрет, оно не оживет, - понял? Это же воскресение!»- Ну что здесь такого, это все знают. Особенно крестьяне. Мы сеем и видим, что пшеница, картофель в земле сгнивает, а новая пшеница и картошка вырастает.
Я понял, что до Коли не дошел смысл смерти и жизни, поэтому я не стал ему ничего говорить. Но мы целый час  проговорили с другом о разном. Вспомнили, как мы играли раньше в разные игры, как катались на машине с его отцом; про пацанов и девчонок из школы. Я собрался идти домой, а Кватин говорит:
- Семенчик, пойдем сегодня в клуб на танцы, а то я давно не был там. Посмотришь изнутри наш клуб, пацанов, девчонок.Идем? Начало в 9 вечера.
- Я у себя в городе два раза ходил, но там опозорился перед девушкой и больше не хожу. Коля, я на танцах как-то скован и неловко себя там чувствую.
- А кого там стесняться, там такие же, как и мы, но бывают и постарше. Так они сами по себе, а я сам по себе.
- Ты им фигу в карман, и все будет в порядке.
- Ну-ка расскажи, как ты там опозорился на танцах?
- Да очень просто. Танцевать я не умею, хотя перед тем, как приглашать девушку, я долго стоял и изучал движения фокстрота. Мне показалось, что в этом танце ничего сложного нет. Но он быстрый. Я решил потанцевать, к тому же я пришел один, брат был занят и отказался со мной идти; стало неловко. Был перерыв, все парни и девушки стояли около стен. Музыканты отдыхали, поправляли свои ноты и о чем-то перебрасывались между собой словами. Центр зала был свободный, и я решил поглядеть всю публику и повел глазами вокруг зала. И вижу, возле окна стоит нарядная, яркая, сказочная девушка. У меня аж сердце екнуло. Думаю… вот бы с ней потанцевать. Долго я смотрел на нее, но она меня, наверное, не видела, или сделала вид, что не видит; и разговаривает с подружкой. Заиграл оркестр, и пошли все танцевать, только единицы остались стоять у стен, окон. Я подошел к этой красавице, ее подружку уже пригласили, и я пригласил на танец ее. Она снизу вверх пробежала по мне и долго, так что я почувствовал, она не отвечала на мое приглашение,  изучала меня.
Но она все-таки сделала мне шаг навстречу, я  взял ее под локоть и мы с ней вошли в танцевальный круг. Те секунды или минуты, когда она стояла и оценивала меня, или кем-то  воображала себя, для меня были пыткой. Войдя в круг, я уже забыл про музыку, для меня это была какая-то оглушающая, звенящая, завывающая какофония; все движения в танце, которые перед танцем наблюдал и запоминал, вылетели из головы, и я пошел выделывать, что попало. Девушка старалась танцевать под музыку, а я толкался то в одну сторону, то в другую, а она стала двигаться в такт музыке, а я не понимал этой музыки, и получалась какая-то суета. Я от этого танца вспотел и устал, как будто таскал тяжелые горбыли на пилораме. Теперь я не хочу ходить на танцы, но с тобой пойду.
- А я, запросто, с любой девушкой иду танцевать, - похвалился Коля, - я еще в школе на вечерах научился разным танцам, и еще немного тренировался дома, когда был один, даже вальс научился танцевать. А ты, Сеня, если не хочешь, не танцуй. Я потом, если хочешь, тебя научу. Мне сейчас не нужны девушки, после навязчивой, хитрой, наглой и ненасытной Аллы, о которой я тебе рассказывал, я не хочу на такую нарваться, но сидеть все время вечерами дома и скучать тоже не хочу. В клубе хотя бы с парнями пообщаемся, молодежные новости узнаем. Так что, идем?
- Ладно, уговорил. Только сначала я схожу домой, проведаю тетю, как ее самочувствие, огород полью, переоденусь, вельветку одену, а то вечером прохладно будет. К девяти часам подойду. Пока….
В девять мы были уже в клубе. Молодежи было мало.
За прошедшие годы, что я прожил в городе, все мои сверстники выросли, и я не был  с ними знаком, только одна моя одноклассница, Инна, была с подругой, которую я никогда не видел.
Инна выросла, у нее сформировалась красивая изящная, художественная, притягательная фигура, личико ее также цвело, как распустившийся, очаровательный, яркий, только что распустившийся,  красивейший цветок, от которого нельзя оторвать взгляд. Я так  загляделся на нее, что уже никого не видел, она ослепила меня, и весь мир вокруг меня исчез. Я попал под ее гипноз, она тянула меня к себе, как  магнит. Наверное, мы были плюс и минус, которые притягиваются друг к другу. И я как сомнамбула, пошел к ней. Я учился в начальных классах с ней, тогда она была с косичками. Теперь ее вид меня так сильно поразил, как какое-то чудо природы, которое я никогда не видел; и вдруг, неожиданно, как из какой-то волшебной сказки она явилась предо мной и захватила меня своим необыкновенным для меня очаровательным живым портретом. Я потерял сознание, то есть уже накопленный опыт, а подсознание сделало меня каким-то безвольным, захваченным, таинственным, покоряющим образом Инны.
Я подошел к ней, радость охватила меня, и я с восхищением проговорил:
- Привет, Инна, я очень рад тебя видеть. Какая ты чудная стала, - узнаешь меня? – твой бывший одноклассник-,Семен. Ее магнетизм стал действовать на меня еще сильнее. Я еще ближе подошел к ней, мне так захотелось прикоснуться к ней, как будто это прикосновение озарит меня мгновенным счастьем. А Инна стояла рядом со своей подружкой.
Подошел Коля.
- Инна, познакомься с моим другом.
- А мы знакомы, ты забыл, что мы все друг друга знаем.
- Ой, извини, я забыл, что я не в городе. Заиграла музыка, и я забыл про первую неудачу на танцах с неизвестной красавицей, и сразу же пригласил свою одноклассницу на танго. Я так свободно себя чувствовал, как будто я ее знаю всю жизнь, и мы каждый день с ней встречаемся и общаемся. Но только сегодня она сияла всеми красками и очарованием молодости, а я неожиданно прозрел и влюбился безумно. И меня охватила такая радость, что я прижал ее к себе, и какое-то сильное тепло разлилось по моему телу и охватило меня. Я танцевал с Инной радостный, поглядывал то налево, то направо и гордился, что я танцую с такой необыкновенной и обаятельной девушкой. После танца мы разговорились, и я узнал, что она работает учетчицей. Я спросил ее:
- А что ты учитываешь?
- Машины, тракторы с прицепами, они возят песок, щебенку, чернозем, а я все записываю, а по окончании смены сдаю в бухгалтерию.
- Работа легкая, но однообразная и, наверное, скучная?
- Нисколько! С шоферами да с трактористами не соскучишься. Они меня все любят, шутят, угощают, кто конфетой, кто семечками, а бывает и пирожками вкусными. У нас парни и мужики хорошие, и я не тихушница, тоже люблю поговорить, посмеяться – вообщем, Семенчик, ты же знаешь, я и в школе веселой была. Мы весь вечер с ней танцевали, а Коля  увел ее подружку на другую сторону зала и тоже танцевал весь вечер.
- Семен, а ты приехал к тете проведать ее или жить здесь будешь?
- Да я всю зиму здесь жил, работал на пилораме. В июле уеду поступать в институт.
- Ох, ты! И в какой, на кого учиться хочешь?
- Врачом хочу быть.
- А я-то, дура, восемь классов окончила, бросила школу и пошла работать.
Танцы заканчивались, Коля подошел ко мне и позвал, идти домой. Мне не хотелось оставлять Инну, но друга не хотелось обижать.
Мы попрощались с девчонками и покинули клуб.
- Семенчик, я хорошо знаю эту Инну, у нее знаешь, сколько парней было, она их меняет как перчатки.
- Да ты что, я же с ней в одном классе учился до пятого класса. Конечно, ей тогда было всего 11 лет, мы в то время ни о каких девчонках не думали и на них внимания не обращали. Она как я помню, училась хорошо, но о ней и ее родителях ничего не знаю. Ты, Коля, если знаешь, расскажи, что у них за семья? Но она мне очень понравилась. Инна любого может с ума свести, красивая она.
- Да брось ты, что в ней такого красивого? Я ничего в ней не вижу. Обычная, веселая, боевая – вот и все. А семья у нее сейчас – мать и братишка младший, в седьмом классе учится. Отец от инфаркта два года назад умер. Незаметно мы подошли к Колькиному дому, попрощались и разошлись.
Инну я больше не видел и сильно страдал. Она часто появлялась в моем воображении, в разных картинках: как она стояла с подружкой, как, я любовался ей, как я танцевал и прижимал ее к себе, и как разливалось тепло по всему моему телу, как я был рад и счастлив в тот вечер с такой красавицей. Но она ушла в отпуск и уехала к родственникам отдыхать в Пятигорск. А мы с Колей уехали в Новосибирск и поступили – он в сельскохозяйственный аграрный институт, а я в Новосибирский медицинский. После поступления Коля поехал домой в свою деревню, а я к своим сестрам и брату. Дома было все по-прежнему. Меня поздравили с поступлением в институт, а Настя заранее, еще до моего приезда купила пол-литра вина и мы отметили это событие, выпили портвейна и хорошо посидели за столом. Вспомнили все хорошее, поговорили о Любе, Пете, тете Томе; да и вообще, проговорили за столом около четырех часов Только Феликс сидел молчаливый и задумчивый. Я его спросил:
- Фелик, ты работу нашел?
- Нет, ищу пока, но намечается одна работенка; через неделю ясно будет, примут меня или нет?
- А что за работа?
- Пока ничего сказать не могу.
А через неделю он ошарашил своей новостью. Было это ближе к вечеру, я был дома. Слышу, хлопнула дверь в сенях. Входит на кухню Феликс. Взглянул на него и понял, что он, выпивши немного.
- Привет, Семенчик, мы с тобой, кажется, сегодня виделись. Можешь поздравить меня. Начинаю новую жизнь. Через день я уезжаю, не угадаешь куда еду и зачем.
- Согласен, что не смогу ответить на твой загадочный вопрос. Поэтому, давай-ка похвались… в какие края надумал на заработки ехать?
- О, да ты, братишка, одно сразу угадал, а на второй вопрос я тебе так и быть отвечу. Еду я на стройку Красноярской ГЭС. Там хорошие деньги платят. Так вот я, как говорится , завербовался пока на один год. Заработаю на машину, а там видно будет. Там остаться или еще куда махнуть, а может, домой вернусь.
- Как до такого додумался?
- Семен, я же говорил, что ищу работу.
В это время вошли Настя с Ксенией.
- А что вы расселись, мы сейчас заглянули на огород, а там все засыхает. Ну-ка, быстро, марш поливать.
- Да я только пришел, - возмутился Феликс. Дайте нам с Семеном хотя бы поесть.
- А где ты болтался целый день, дружок?
- Где, где? Работу искал по городу.
- Ну, нашел?
- Да через день уезжаю. Документы оформил. Осталось кое-что купить из одежды, да продуктов заготовить на дорогу.
- Куда тебе ехать, ты же хилый, больной, не выдумывай. Куда ты еще собрался? Сиди дома, здесь тоже с твоей профессией можно найти работу. Дурью маешься, - отчитывала Ксеня. Говори, куда ты направляешься?
- На Красноярскую ГЭС.
- Ой,- воскликнула Ксюша,- что ты там делать будешь? Ты же не электрик. Чокнулся что ли? В такую даль собрался, к черту на кулички.
- Феликс, ты, правда, на ГЭС или решил нам голову поморочить? – вступилась Настя.
- Я уже взрослый и еду работать по своей профессии на строительство этой гигантской стройки. Туда едут со всего союза. Там очень хорошо платят.
Настя и Ксения еще долго отговаривали его, даже стращали, чтобы остался дома, но брат остался стоять на своем.
Феликс приехал не на Красноярскую ГЭС, а на какую-то железнодорожную станцию.
Затем их перевезут ближе к строительной площадке ГЭС и поселят в дом, типа общежития в комнату на 4 человека. Феликс с рюкзаком на плече вошел в комнату и увидел трех молодых парней, сидящих за столом. На столе стояла бутылка водки или самогонки, и закуска.
- Здравствуйте, меня к вам поселили жить.
- Здорово, - ответил Гена, -я  потом узнал, что он из Павлодара, а Валера и Юра из Красноярска. Валера недавно освободился из мест не столь отдаленных,  а рядом его друг, Юра.
- Проходи, вон твоя кровать свободная. Клади свой мешок и давай к столу. Я бросил мешок, достал хлеб, огурцы, ливерную колбасу, другой в магазине не было, и кусок сала; и все выложил на стол.
- Ну, давай знакомиться – Гена, - и протянул руку.
- Феликс, - назвал себя и пожал его руку.
- А ты, не Дзержинский? – пробасил Валера.
- Да нет, Богомолов.
- Ну, тогда держи руку, а то я уж подумал, не хватало еще легавого нам.
- Юра, налей-ка гостю, трахнем за знакомство.
Выпили, хорошо посидели, поговорили, в общем, вечер прошел быстро. На следующее утро я пошел посмотреть стройку. Меня поразила возвышающаяся гигантская, высочайшая стена из железобетона, а внизу мчался широкий быстрый Енисей. А на площадке машины, бульдозеры, экскаваторы, опалубки из которых вверх поднимались огромные конструкции.
Я долго смотрел на эту большую масштабную работу, и мой взгляд переходил от одной бригады рабочих ко второй, третьей и так далее. Развороченная земля на огромной площади техникой и руками рабочих поразила меня замыслом людей: ученых, изобретателей-новаторов добывать электричество при помощи воды, превращая течение реки в мощный водопад для вращения огромных колес сложных конструкций, которые назвали гидравлическими турбинами; и за счет быстрого вращения огромных турбин будут вырабатывать электричество, которое будет освещать города, работающие заводы. И это электричество будет в каждом доме, в каждой семье, облегчая, улучшая жизнь каждого человека. И тут я подумал: «Люди должны быть благодарны этим ученым, и не забывать их, а также беречь сегодняшних ученых.» Они несколько веков изобретали сначала электрический ток, затем лампу, потом электрический генератор, затем электрические двигатели, подстанции для передачи электричества по проводам на разные расстояния. А потом другие ученые придумали, разработали, сконструировали из всего ранее сделанного электрического оборудования свое новое – это гидравлическую электростанцию, то есть ГЭС. И все эти знания, изобретения, оборудование привезут сюда, соберут здесь огромное сооружение – его можно назвать чудо света, которое раскинулось здесь на несколько квадратных километров и в высоту  на несколько десятков метров. Я поразился мощью этой стройки, которую я не видел до этого дня. И меня охватила радость, что я участвую в строительстве такого гиганта электрической мощности; и завтра же выйду на работу и буду вносить свою долю труда в создание этого сооружения на благо миллионов людей. Я еще раз обвел взглядом реку, развороченную землю, технику, растущую огромную высокую железобетонную плотину, копошащихся внизу людей и пошел в общежитие. По пути зашел в магазин, купил продуктов. В комнате никого не было, и я решил приготовить обед для своих парней. Сварил суп, поел, достал книгу Бальзака «Шагреневая кожа» и стал читать. Я так зачитался, что не заметил, как быстро и незаметно пролетело время. Дверь открылась, и вошли Валера, Юра и Гена. Грязные, немного уставшие и голодные пришли с работы. Гена работал электросварщиком, а Валера и Юра бетонщиками.
- О, да у нас тут оказывается, ученый поселился, сидит за книгой. Читаешь, что ли? – с иронией спросил Валера. А жрать-то что-нибудь приготовил? А то мы голодные, как волки, можем и тебя сожрать.
Я немного помедлил, хотел узнать, что дальше будет.
-Какой обед, он зачитался – его книга накормила; видите, какой довольный сидит. Ничего, завтра работать пойдет, тогда читать некогда будет.
- Парни, не беспокойтесь, я приготовил вам  первое и второе – картошечку с салом пожарил. Я же без отца и матери вырос, поэтому я всему научился, правда, дома редко готовил, но иногда приходилось. Так что переодевайтесь, мойтесь, и за стол, а я быстро скатерку-самобранку накрою.
После ужина Валера с Юрой надевают выходные брюки, рубашки, туфли и, поглядев на меня, приглашают:
- Ну что, новичок, пойдем с нами на топтогон (танцы под гармошку на деревянной площадке).
Юра, я танцевать хорошо не умею, да и не люблю танцы. Как-нибудь в следующий раз. У меня сейчас очень хорошая, интересная, умная книга, я не пойду, извините.
- Эх, ты! У нас такие девки-красавицы, сразу влюбишься, только небольшая беда – мало их у нас, и почти все заняты. Но иногда приходят, приезжают из ближних деревень девчата.
- Ну, пока домоседы, а мы пошли.
Мы с Геной уже легли спать, на дворе было темно, слышим голоса наших парней и с ними женские. Входят наши ребята с двумя девушками.
- Ну-ка, Дзержинский, еще рано спать, подъем, давай сделай закусон на стол, девочек угостить надо. Валера высыпал конфеты и поставил бутылку на стол. Поднялся и Гена. Все сели за стол и устроили небольшой сабантуй до полуночи. Катя поссорилась с Юрой, а Галя сидела с Валерой на кровати.
- Галя, пошли домой, уже поздно, на улице темень, хоть глаз выколи – не увидишь никого.
- А что это ты, давай еще немного поговорим, а потом пойдем. Подожди немного…
- Ты как хочешь, а мне здесь больше делать нечего. Я пошла. Она взглянула на всех.
-Феликс, проводи, пожалуйста, меня до общежития, здесь недалеко, совсем рядом. Пошли.
- Хорошо, идем. И я пошел ее провожать. Вернулся я, где-то, через час. Уже Гена и Юра спали, а Валера шептался и ворочался на кровати с Галей.
Я пришел уставший и сразу лег спать. А на следующий день Гена рассказал историю с Галей.
- Когда ты ушел провожать девушку, Юра уже был пьян, так как они с другом еще до прихода домой где-то выпили, да еще дома добавили. Так вот, он сразу упал на кровать и захрапел. Я тоже лег спать, а Валера уже целовал Галю и какие-то байки заливал ей в уши. Она хихикала. Я начал засыпать и слышу, уже идет борьба. Галя настойчиво и боязливо просит: Валера, не надо, перестань, отпусти, я домой пойду… Не надо, не рви, ты что озверел, отпусти, а то сейчас твоих друзей разбужу, кричать буду. Но возня и борьба продолжалась. Я хотел подняться и остановить Валеру, вспомнил, что он недавно из тюрьмы вернулся, сидел за разбой, и сейчас все время с ножом ходит. И тут же мысли пошли: «Зачем это Галя осталась ночью, где четверо парней в комнате, пила водку, целовалась, а когда Валерка одичал, одумалась. Но она опять начала звать на помощь: «Юра… помоги мне, останови его, забери его от меня.. Я не могу, ну что вы лежите!? Валера, ну остановись, ну не надо мне больно…» Я уже хотел броситься на защиту, но он ее уже одолел и она затихла. А я вскоре уснул. А утром уже Гали не было у нас. Потом она сама стала бегать к Валере.
Мы с Геной рассудили по-мужски.  Валера, если говорить грубо -  он самец, тем более он вчера был  пьяненьким. А Галя, когда звала ее подружка домой, не пошла. Разве Валера думал о ее последствиях, о ее судьбе? У этой Гали мозгов нет что ли. Неужели она не понимает, что может забеременеть, ей же вынашивать ребенка, рожать, а кто будет ее и ребенка содержать? Как можно было оставаться ночью с совсем незнакомым парнем. Она что – дебилка? И в первую встречу девушкам разве можно пить водку? А Катя молодец, она увидела, что Юра наглый, сразу оборвала его и ушла домой. Галка сама виновата. Не может же девушка в двадцать лет быть такой наивной? А Валерке уже  двадцать девять, и в тюрьме отсидел пять лет. Жениться на ней он не будет, это точно. Они оба в общаге живут, какая семья? Неужели инстинкт так силен, что она даже не может разумно, по-женски подумать о последствиях, в какие тяжелые жизненные проблемы она может попасть?
- А может она с первого взгляда влюбилась? – сказал Феликс.
- А я не могу с тобой согласиться, она же женщина, поэтому природа все равно как-то наделила  ее инстинктом защиты от ненужного, вредного, даже чувствительного безумного зачатия. По-твоему, инстинкт размножения у женщины подавляет напрочь разум человеческий? Выходит, когда парень остается с девушкой, они оба превращаются в животных. Я твердо говорю – нет. Если бы была такая психология у людей, то люди бы размножались, где попало. Такое поведение только у животных. И ты не защищай эту Галю. Все, больше мы о ней не говорим. Закроем этот разговор. В это время пришел Юра и сразу же стал обвинять Феликса.
- Ты что, козел, вчера пошел провожать мою девушку? Ты у меня спрашивал? Еще раз пойдешь или увижу где-нибудь тебя с ней, я тебя воспитывать буду, и из тебя урода сделаю, и ты забудешь, как ее звать. Понял?
- А что же ты вчера молчал, надо было самому идти провожать. Она меня попросила, а я не мог отказать. На улице – ночь. Она мне не нужна, так что успокойся.
- Ты еще мне поговори, я тебе все сказал, понял? И заглохни. Я повторять не люблю. Ты знаешь, какая моя фамилия, Маховиков. Так что, если хочешь узнать, как работают мои маховики, то я могу в любое время из твоей рожи котлету сделать, потом никто тебя не узнает.
- Я же тебе сказал, не нужна мне твоя Катя, так что не надо наезжать на меня, мы же вместе живем. И давай, Юра, по-хорошему договариваться.
- Ладно, базар закончен.
Гена сидел на кровати и молчал. Он знал этих дружков, которые подавляют своей силой, жестокостью всех, кто не подчиняется им.
А у Феликса сразу упало настроение, и встал большой вопрос, как жить в этой комнате с этим Юрой и Валерой? Он лег на кровать и стал думать, как себя вести с ними. Немного полежал, подумал, взглянул на Гену, и его осенила подсказка. Гена – то живет с ними уже все лето и осень, и как-то приспособился. Буду пример с него брать, чтобы конфликтов не было, надо как-то жить. Первые дни работы в бригаде хорошо прошли, вроде все мужики и  молодые парни – нормальные. Через несколько минут он уснул. Работа для него была знакомая, и ребята в бригаде оказались действительно хорошие, никаких конфликтов не было. Он отработал два месяца, у Феликса сложились хорошие отношения с Геной. Еще Феликс подружился с Витей из его бригады. Начались морозы, и Богомолов простыл, начался опять кашель, поднялась температура, он обратился в медпункт и ему назначили лечение, и дали больничный лист. В больничном листе был написан диагноз, очаговая пневмония. Он принимал таблетки и ходил в медпункт, там ему ставили уколы. От таблеток или от болезни появилась аллергия и какие-то фурункулы на теле и лице. Через неделю его отправили в больницу, в Красноярск. Пролежал он там около месяца и вышел из больницы худой, бледный с засохшими и свежими фурункулами. У него была слабость, он сильно уставал, но приходилось работать на стройке, на морозе.
Через месяц у него произошел рецидив, появился озноб, температура, и опять ему дали больничный лист. Феликс все меньше работал, но больше болел. Он понял, что на морозе, на строительстве не сможет уже работать. И решает летом поступать в институт, но в какой, еще не мог определиться; у него были разные желания, но он точно знал, только в гуманитарный. Ему было физически тяжело работать, он решил поступать в педагогический институт. Он написал заявление на увольнение и пошел к своему начальнику, но он отказался ему подписывать, сославшись на договор, который заключен на год. Феликс расстроился, пришел в общежитие и рассказал свое положение Геннадию.
- Феликс, ты иди к врачу, пусть тебе дадут, хотя бы справку о твоих заболеваниях; и пусть напишут, что тебе по состоянию здоровья нельзя работать в таких условиях. Тогда тебе подпишут заявление. И спокойно поедешь домой. Феликс так и сделал, врач выдала справку с печатью, начальник подписал заявление на увольнение, но с отработкой – один месяц.
- Не могу я тебе сразу подписать, кто за тебя работать будет, у меня, сам знаешь, не хватает рабочих. Вот найду рабочего на твое место и сразу отпущу. А сейчас иди работать. Ваша бригада должна сделать все опалубки под опоры до конца месяца.Все, иди, мне некогда с тобой разговаривать.
Я отработал смену, сильно устал, а до общежития идти два километра, а то и больше. Я, как старик шел, все тело у меня болело, даже останавливался. Отдохнул немного, шаркая ногами, кое-как дотащил себя до общаги.
В комнате никого не было, заварил чаю, съел кусок хлеба с салом, запил чаем и лег на кровать. Через полчаса пришли Валера с Юркой.
- Привет, дохляк, ты еще живой? – с ехидной усмешкой пробасил Юра. Валерка поставил бутылку водки на стол.
- Ну-ка, больной, хватит тебе дуру гнать, быстро вставай и сделай закусон на стол, пока мы умоемся и переоденемся.
- Ребята, я заболел и делайте закуску сами.
- Ты что, совсем оборзел, ты что не понял, что тебе сказали? Быстро встал! А то я сейчас подниму, - прорычал Юрка.
 Я медленно встал с кровати, нарезал хлеба, сала, достал консерву, открыл ее и опять лег на кровать.
Мужики сели за стол, открыли бутылку, налили в стаканы водки. Валерка повернулся в мою сторону и бросил приглашение, как приказ.
- А ты что это лег, давай-ка за стол.
- Я пить не буду, я же сказал вам, что болею.
- А я тебе тоже об этом, сейчас мы тебя вылечим, я уже налил; быстро, мы жрать хотим.
- Ну я же вам сказал – пить не буду.
- Чего?… -Вступился Юрка,- я тебя, козла дохлого, сейчас сам лечить буду. Ты что издеваться над нами вздумал? Мы его, Валера, приглашаем, а он совсем обнаглел. Старших то уважать надо, а то мы сейчас тебя на четыре кости поставим, и будешь ты у нас девкой? Ты понял?
- Я не понял, что тебе надо от меня. Садитесь и пейте, я вам не мешаю.
- Вот как, книжки читаешь, а друзей не уважаешь, брезгуешь, и выпить не хочешь с нами. Что до тебя не дошло?
Феликс понял, что Юрка пьян, их двое, и с ними он не справится. Надо идти на уступки. Он встал, сел за стол, взял стакан.
-Вот так бы и сразу, а то, как девица стал ломаться.
- Будь мужиком, и кончай прикидываться больным, напустил на себя. Чтобы про болезнь мы больше не слышали. Вот за это и выпьем, и будешь у нас здоровый, а то таблетки, уколы….
Как таксисты говорят: «Выпьем, чтоб бабки были и дух крепчал!»
- Мы тебя подлечим, и будешь, как огурец молодой.
Я после первой сразу пошел на кровать, лег и больше не поднимался к столу. Мужики поматерились, допили водку и ушли. А Феликс достал «Шагреневую кожу» и уснул.
Богомолов ходил на работу, но у него болела голова, кашлял, немного побаливало в груди. Через десять дней подошел мастер к Феликсу и говорит:
- Богомолов, иди в контору, тебя начальник вызывает.
- А зачем?
- Я не знаю, мне сказали, а по какому вопросу, я не спрашивал. Сам узнаешь.
Начальник был в кабинете один. Мужик крепкий, крупный, да и ростом высокий; в очках с роговой темной оправой, с прямым, пытливым, немножко дерзким взглядом; все знали на стройке, что он горячий, прямой диктатор; и все его грозное прямоугольное, большое толстокожее и волевое лицо показывало всем настройке, что против него пойти нельзя. Ни перед кем он никогда не прогибался, даже перед высокими начальниками. И, если кто-то из его подчиненных плохо выполнял работу или срывал сроки, делал какой-то брак, или в каком-то коллективе – маленьком или среднем падала трудовая дисциплина, он давал такой разгон, прямо в коллективе, или на совещании, что мастер, начальник участка или какой-то другой подчиненный замолкал, опускал глаза, столбенел и, только в конце, когда гром и молнии Коровина стихали, он спрашивал виновного:
- Отвечай, что этого безобразия больше не будет, чтобы завтра же наладили всю работу на своем участке, даю срок – один день. Через день проверю, головой отвечаешь, понял? Все.
- Да, да, Владимир Николаевич, все сделаем.
Начальник посмотрел на меня и пригласил.
- Проходи сюда, ко мне и садись.
Я прошел через большой кабинет и сел за небольшой стул, который был приставлен перпендикулярно к столу начальника.
- Богомолов, мне отдел кадров сказал, что ты подал заявление на увольнение, и еще я заодно узнал, что у тебя есть наше, если так можно сказать, строительное образование. Ты два года назад окончил строительный техникум – так?
- Да, так.
- А почему же ты хочешь бросить нашу всесоюзную стройку. Ты же наш специалист. А нам нужны, даже со среднетехническим образованием. Еще мне начальник отдела кадров сказал, что ты работал у себя дома мастером. А я тебе предлагаю работу инженера по технике безопасности. Но сначала скажи мне честно, почему, то есть из-за какой причины решил уйти от нас.
- Владимир Николаевич, простуды меня мучают, все время на улице, то ноги промерзнут, то сам. Вот, недавно из больницы только выписался. И врач мне заключение написала: «Исключить работу на холоде». Думаю, что дома найду работу в помещении.
- А какой диагноз болезни у тебя? – спросил Коровин.
- Очаговая пневмония.
- В общем, пневмония,  но я не медик и ничего в этих болезнях не понимаю. А я тебе предлагаю как раз то, что тебе рекомендовал врач. Ты будешь работать в помещении, но, конечно, будешь и на объекты ходить, но прогуляться на свежем воздухе, это полезно даже. Будет у тебя свой отдельный кабинет. В нем ты будешь работать с документами, так же проводить инструктаж по технике безопасности. Поэтому давай переходи на эту должность. Даю тебе один день подумать, а завтра утром придешь в отдел кадров и там скажешь свое решение. Они мне сообщат. А уходящий инженер два дня будет тебе передавать все дела, покажет все объекты, расскажет все твои права и обязанности. Вот, коротко я тебе объяснил по этой  должности, так что переходи – не пожалеешь. Иди, работай, а завтра на новую работу.
 Я вышел и стал думать, как жить в комнате с Юрой и Валерой, как быть, остаться на стройке или ехать домой? В бригаде я рассказал о предложении начальника, они все, как сговорились: «Феликс, иди, будешь начальником, зачем тебе здесь на холоде  вкалывать. Посмотри, сколько здесь работы, покурить некогда. Мастер по несколько раз проверяет, как идет у нас работа. Жмут и жмут нас. А у тебя эта пневмония.» После смены пришел мастер и ему сразу выложили новость. Дубровину не хотелось отпускать меня, но против своего главного начальника он боялся  возражать, хотя у него еще двух рабочих не хватало, да я еще уйду. Но он промолчал сначала, а потом и поддержал.
- Радуйся, Богомолов, на повышение идешь, мне уже сказали. Иди, там будешь в тепле, в чистоте, может у тебя и здоровье улучшится. Я против начальства идти не могу, все равно меня никто слушать не будет. А я пойду в отдел кадров, чтобы рабочих дали. Если решил переходить, то сейчас напиши заявление на перевод, я тебе подпишу.
Два дня уходящий инженер передавал мне дела, инструкции, водил по объектам. У него контракт закончился, жена беременная, живут тоже в общаге, жилья нет, а в Омске у него мать живет одна в трехкомнатной квартире. Заболела она сильно, операцию ей сделали, камни удалили из желчного пузыря. Сейчас ее выписали, пока соседка помогает, ухаживает за матерью. А Владимиру Павловичу пришла от матери телеграмма, что мать в тяжелом состоянии и просит срочно приезжать домой. В конце второго дня Владимир Павлович сказал: «Феликс, ты с завтрашнего дня остаешься один, но в управлении есть старший инженер по технике безопасности. По всем вопросам обращайся к нему. Сейчас он в командировке, но он дня через два приедет, так ты к нему обращайся, если какие вопросы будут, что-то непонятное.»Мы попрощались, вечером я его проводил, а на следующий день сидел в своем кабинете и радовался такой удаче, которой я не ожидал. У меня свой кабинет. Я смотрел налево – никого, направо – тоже, мне даже не верилось, что здесь никто меня не будет беспокоить, как в бригаде или дома, в общаге. Особенно эти два друга. Хоть на работе будут отдыхать мои нервы. Но радость моя длилась не долго. Приехал мой начальник, мы с ним познакомились, он рассказал, что мне делать. Работа была не сложная. Но главный инженер стал требовать от меня работу, не имеющую никакого отношения к моей должности, а тем более к технике безопасности. Анатолий Акакиевич вызвал к себе меня и говорит:
- Феликс Фёдорович, нужно тебе в строительных будках, ты, я думаю, знаешь,  что     строительные будки, которые на колёсах, предназначены для переодевания одежды монтажников, плотников, штукатуров и других строителей. А также для обеда, отдыха в обеденное время, проведения планерок в бригадах, ну и хранения мелкого инструмента. Так вот, для того, чтобы строители комфортно и уютно пообедали, отдохнули, тебе Феликс Фёдорович, я поручаю еще до обеда топить печки в этих будках, для тебя их четыре штуки, чтобы рабочие в обед обогревались, хорошо в теплом помещении пообедали и отдохнули. Вот и все. Работа это не тяжелая. Дровишки  бригадиры привозят к своим будкам и утром закладывают. Тебе стоит только  растопить и обеспечить пожарную безопасность. Эти будки стоят недалеко друг от друга, так что растопить их, и до обеда будешь поглядывать, как они топятся. Может иногда  подбросить дровишек придется, так в каждой будке топор есть, а около будки дровяные обрезки лежат. Вместо физзарядки порубишь их помельче для печки. Вот, все я тебе рассказал, можешь идти работать, как раз сейчас время, одиннадцать тридцать, ты до обеда натопишь тепло в бытовках.
Я сидел в недоумении и думал: «Вот, он из меня хочет сделать еще кочегара. А что дальше от такого главного инженера мне еще ждать? Потом заставит мыть пол в кабинете, а дальше какие у него прихоти появятся? Нет, не буду я топить печки. Я уже работал на стройке, но там сами рабочие или бригадир по очереди топили.»
- Ты что сидишь? – возмутился Анатолий Акакиевич, иди работай. Задание получил, о чем  задумался?
- Нет, не буду я  топить печки, это в мои функции не входит.
- Что? – возмутился главный, и приказал,  - иди, Феликс Фёдорович, и делай, что я тебе сказал.
- Я не устраивался к вам истопником работать, поэтому топить печки не буду.
- Я с тобой по-другому разговаривать буду. Иди и работай, некогда мне  с тобой  больше разбираться.
Я ушел, занялся своей работой, а ее было много, но топить печки не стал. На второй день, после обеда, вызывает меня к себе начальник стройки, Владимир Николаевич. Только я зашел в кабинет и еще не сел, как начальник на повышенном тоне начал меня воспитывать, давать разгон.
- Ты, что это, Богомолов, я тебе хорошую работу дал, а главный инженер мне докладывает, что ты его  распоряжения не выполняешь. Неделю отработал и уже  свои условия нам выставляешь. Ты же знаешь, строители работают на морозе и в обед им надо согреться, в тепле пообедать. Твой предшественник топил печки, а ты что – особенный? Нам твои капризы не нужны. Понял? Все, чтобы я больше не слышал на тебя жалоб. Не хватало мне еще такими пустяками заниматься. Иди и выполняй распоряжения главного инженера. Все. Иди…
- Владимир Николаевич, я не устраивался работать истопником, это в мои функции не входит. И топить печки не буду. Пусть мастер, бригадир, или сама бригада решают, как они будут обогревать себя, кто у них топить будет. Я думаю, пусть они составят в бригадах график топки, а их четыре бригады, поэтому если в бригаде, в среднем пятнадцать человек, то в четырех получается шестьдесят. На одного рабочего приходится, приблизительно по три раза в месяц протопить. Поэтому любой бригадир может одного рабочего освободить на один час перед обедом для растопки печек.
- Хватит нам условия ставить, умный какой нашелся. Иди и работай, выполняй, что тебе поручили. У меня еще не было таких работников. Я нянчиться с тобой не буду. Не хочешь  работать, я тебя быстро рассчитаю. И езжай на все четыре стороны. Еще будет одна жалоба на тебя, мы попрощаемся с тобой. Все, можешь идти.
В конце смены пришел мой прямой начальник, старший инженер по технике безопасности. У нас с ним сложились хорошие отношения. Ему понравилось, как я работаю, как ответственно отношусь к работе, даже на второй неделе моей работы он похвалил меня за мою требовательность по соблюдению техники безопасности к мастерам, прорабам и ко всем кто нарушает правила. Он узнал о моем протесте против растопки печек.
- Начальник вызвал меня, и мне влетело из-за тебя, но я сначала промолчал. А когда он успокоился, я ему деликатно намекнул, что топить печки – это не инженерная работа. Он сначала стал сильно давить на меня, но потом, как бы косвенно сказал: «Это может и так, но бывший инженер выполнял эту работу. Не могу же я отменить топку печей». Я тогда рассказал Виктору Витальевичу все, что ты предлагал начальнику стройки. Мой начальник сказал, что поговорит с главным о моем решении этой проблемы.
Феликс написал мне, что долго протестовал против топки печек, и очень сильно переживал. Он в этой борьбе за свое достоинство потерял много здоровья. Его борьба с начальством за свои права сильно истощила у него нервную систему. Он писал мне, что этот конфликт не выходил у него из головы, ни  на один час. Он с ним ложился, с ним и вставал. Сильно ухудшился сон. Ложился спать, а уснуть не мог долго. Он стал срываться на работе, кричал, доказывал главному свою правоту, просил подписать заявление об увольнении, но они уперлись на договоре, который заканчивается через пять месяцев. Но в конце своего срока все-таки он победил. Печки стали топить каждая бригада в своей бытовке. Он сделал, если можно так сказать, революцию – освободил будущих инженеров от работы истопниками. И когда он собрался уезжать, так его сам начальник стройки оставлял еще работать, так как резко снизился травматизм, повысилась дисциплина соблюдения техники безопасности. Но Феликс доработал положенное время, уволился и поехал домой.
Я ехал из мединститута в поезде, в плацкартном вагоне. Ездил домой за продуктами: картошкой, квашеной капустой, морковью, луком, вареньем малиновым и смородиновым. Дома был всего один день. С Феликсом мы переписывались, и я все знаю о его жизни. В вагоне жарко, яркое солнце, по-весеннему, щедро греет землю и все на ней. Снег уже посерел, почернел, сморщился, осел, местами растаял и превратился в воду. Только  в тени домов, лесополос, в оврагах и других низких местах остался еще старый снег. Весна проникала во все в природе и оживляла. Поля, леса, реки, животные и люди получали от солнца больше света, энергии; особенно было заметно в молодых людях – у них загорались глаза, кровь быстрее бежала по всем сосудам и создавала бодрое, веселое настроение. Девушки наряжались, хорошели своей молодостью, яркостью и красотой завлекали парней, а ребята соревновались в мужестве, в силе, мнимым самодовольством – смотрите какой я сильный; на вокзалах, на стоянках люди радовались весне, встречающим, обнимались, а молодые прыгали от радости встречи с друзьями, родными, любимыми. Как приятно смотреть на влюбленных, счастливых людей. Я ехал с однокурсником Саней, он из нашего города, только живет в другом районе.
Живем с ним в одной комнате. Он умник, много читает, наблюдательный, учится хорошо. Но два других студента нашей комнаты – куркули, из богатеньких, нагленьких и хвастливых. У Васи, он из Новосибирской области, отец его работает зам.начальника ГАИ, а у другого из нашей комнаты, Игоря, мама – главный врач районной больницы. У Игоря свой «Москвич». И он часто приезжает в институт на своей машине. А девчонки  к нему липнут, как мухи на мед. А Васю иногда привозит отец на милицейской «Волге», так он выходит из кабины, как начальник, подобно отцу. Этот Вася наглый, как танк, прет на всех по делу и без дела. Перед моим отъездом домой он привел в комнату какую-то девицу, мы с Саней и сейчас не знаем, студентка она или  какая-то из города. Мы ужинали, сидели за столиком, Игоря еще не было.
- Машенька, раздевайся, будь как дома, здесь все свои.
Она разделась, Вася посадил ее к себе на кровать, а сам сел к нам за стол, достал из кармана записную книжку, вырвал листок, написал и положил на стол читать: «Я вас прошу куда-нибудь исчезнуть на один час, поняли? Скажите мне,- Вася, мы не можем Вам составить компанию, сейчас с Сеней уходим, нам нужно идти, - и смывайтесь.
 Только возьмите с собой от комнаты ключ». Но нам с Саней нужно готовить реферат к следующему дню. Саня взял ручку и написал Васе: «Мы сегодня не можем, идите сами куда-нибудь». Мы поели и сели писать. Вася сидел со своей новой подругой, обнимался, а через полчаса, они ушли.
У нас с Сашкой не было девушек, хотя мы и общались с однокурсниками, но не влюблялись ни я, ни он.
Я часто вспоминал Инну. И перед моим  взором появилась она. Сердце начало волноваться, и я почувствовал, как радость наполняет меня. И по всему телу, как тогда в клубе, поднимается тепло и заполняет всего меня. Даже какой-то трепет пронизывает все тело. И я ощутил, как радость и улыбка оживляют мое лицо. Весь мир пропал, и осталась только одна Инна перед моим взором; самое лучше, самое дорогое, самое красивое, самое главное и драгоценное предстало предо мной всего лишь на одну минуту, но, сколько чувств, мнений создала она; сколько волнения, радости от ее видения, желания видеть ее, быть рядом с ней. Я еще несколько минут был захвачен ее образом. Но я очнулся, и разные думы полезли в голову. Я сейчас учусь на врача, и встало несколько вопросов, на которые я не мог ответить себе. Они будоражили меня и появились нехорошие мысли. Мне учиться шесть лет, разве она будет ждать меня. А к себе привести тоже не могу, негде жить. Квартиру снять очень дорого, моей стипендии не хватит, да у нее нет образования, нет специальности. Можно устроиться только рабочей. А может она меня не полюбит и не  поедет? Но так хочется быть с ней, как хочется  любоваться ею, быть рядом с такой девушкой для меня было бы счастье. В пятницу, после занятий я уехал домой, но мне не дали даже сходить к Инне. Как только я приехал домой, это было поздно вечером, Настя сразу ко мне.
- Семенчик, как ты вовремя приехал. Ты заметил, что у нас дверь входная  не закрывается, висит на одном шарнире, нижний отломился, надо его отрывать и новый ставить. Завтра с утра после завтрака обязательно сделай дверь, а то мы уже два дня таскаем ее, поднимем немного вверх и закрываем. Надрываемся с Ксенией, дверь-то тяжелая, паразитка.
На следующий день купил новые шарниры, снял дверь, сорвал старый шарнир и часа три провозился с этой дверью. Следом дали мне еще работу, вставить стекло в окно. Какие-то пацаны разбили стекло в окне, то ли камнем, то ли из рогатки. Мне немного повезло, сосед дал мне стеклорез, кусок стекла, из которого я вырезал стекло  по размеру и вставил.
В Новосибирск приехал вечером, а в общежитие пришел, уже начинало темнеть. В комнате был один Вася.
- Привет, Василий. Он взглянул на меня, на приветствие не ответил и сразу стал наезжать на меня.
- Ты что, гад, на неделе не мог с Санькой уйти на часок?  У меня из-за вас в этот день облом получился, чуть меня, вместе с Машкой в ментовку не забрали. Хорошо, что  у меня батя большую должность в ГАИ занимает. Я только сказал, кто у меня отец, они сразу рты закрыли и вежливо отпустили. А если бы нас в обезьянник забрали, то после я с вами по одному бы разобрался.
- А мы-то причем, нам надо было реферат сдавать, а мы из-за тебя должны двойки получать.
- Заткись, а то я прямо  сейчас тебе рожу набью, я таких, как ты, дома щучил и давил.
Я не  боялся Ваську, потому что брат Петя, меня немного обучил боксу. Я знал, если только он меня ударит, то я его, как грушу, так поколочу, что забудет, как подходить ко мне. Я научу его вежливо разговаривать.
- Вася, не надо меня пугать, мы же в одной комнате живем. Ты на втором курсе учишься, так что, нами командовать будешь? Не думай, мы с Димкой приехали учиться, а не пацанята сопливые, которых можно, как ты говоришь, щучить, давить, выполнять твои прихоти. Не надо, понял?
Кривой подошел ко мне, это фамилия его, и его нос соответствовал его фамилии, был с большой горбинкой, и немного изогнут влево.
- Ты что забыл с кем разговариваешь, будешь делать то, что я тебе скажу, уяснил?!
- Нет, не надо, Вася, меня пугать, не буду я твои капризы с твоими шалавами, выполнять. А ты понял меня?
И тут я получил удар в лицо, но я быстро отскочил и мои реакции, как у тигра, стали молниеносные, и я стал колотить своего наглого, самоуверенного сыночка – милицейского начальника. Я в тот момент не мог думать о последствиях, я защищал себя. Через минуту мой гордец и хам был на полу, держал рукой свою разбитую рожу. Я поглядел на него и инстинктивно понял, больше не полезет.
- Давай, Вася, больше не будем ссориться. Вставай, умойся. И будем жить дружно. Я думаю, мы договоримся. Он, молча встал, из чайника налил в кружку воды, умыл лицо, посмотрел на себя в зеркало, вытерся полотенцем и вышел. Я немного посидел, успокоился, взял рюкзак и стал доставать привезенные продукты и раскладывать по местам. Пришли Дима и Игорь. Я рассказал им о конфликте с Васей.
- У него что, крыша поехала, не  хватало еще драк у нас? А я не знал, что ты боксом занимался. Правильно ты проучил его, больше не будет из себя крутого ставить. Он думает, если у него отец шишка, так ему все можно.
Игорь сидел на кровати и слушал.
- Дима, Василий был, выпивши? – спросил Игорь.
- Да я ничего не понял. В комнате воцарилась тишина. Наша студенческая комната была небольшая, где-то четыре с половиной метра в длину и три с половиной в ширину. Справа от входной двери была, так называемая кухня, там стоял небольшой столик и на нем электрическая плитка, чайник, часики, тарелки, кружки, стаканы, ложки. На этом столике готовили обеды, а слева от двери была наша раздевалка. Дальше, справа стоял еще один стол, на котором писали, и на нем обедали. Дальше вглубь комнаты стояли справа двухэтажная кровать и слева – такая же двухэтажная.
Время было позднее, и мы легли спать, а Вася так и не пришел, пожалуй, у какого-то друга заночевал. Его не было два дня, а на третий, когда нас не было в комнате, он собрал свои вещи и перешел в другую комнату на четвертом этаже. А нам подселили хорошего парня, немного странного, немного философа. Он учился на четвертом курсе и жил где-то на квартире. Хозяева продали квартиру, а он к нам в общагу. Мы со второго дня знакомства были уже рады такому товарищу. Он с нами разговаривал, как с равными. Дни летели быстро, незаметно и весна шла к концу. Шел июнь, этот летний календарный месяц разукрасил землю, было красивое, разноцветное то теплое, то жаркое, то пасмурное и дождливое лето. А после дождя и мойки грязного воздуха, деревьев, крыш домов, кустарников, машин, цветников, дорог, тротуаров и все загрязненного в городе, а также полей и лесов за городом, тучи незаметно пропадали. Вылив дождь, они растворялись, а ясное голубое небо с теплым ласковым солнцем радовало людей. Они выходили из домов, старики садились на скамьи около подъездов, а молодежь и другие люди заполняли улицы, скверы, парки; а девушки, как яркие цветы, как большие живые букеты стояли кучками у школ, техникумов, институтов, возле павильонов, в парках. На аллеях проспектов были заняты все скамьи молодыми людьми. Они шутили, смеялись, дурачились, некоторые целовались и радовались от своей молодости и энергии, которая бурлила в теле и в мыслях.
Только студентам некогда было наслаждаться чудесной летней погодой, так как у них заканчивалась сессия и начинались экзамены. После дождя атмосфера насыщенная озоном, ароматом трав, цветов и благоухающей яркой зеленью будоражила молодежь, а студенты сидели на скамьях с учебниками, некоторые стояли или ходили, читали, иногда закрывали книгу или конспект и смотрели на гуляющих, прохожих и опять припадали к конспектам. Я шел с лекцией и тоже радовался освеженной, обновленной чудной погодой. В общежитии, в нашей комнате все были в сборе. Станислав сидел на кровати и что-то читал. Игорь пил чай с вареньем. Выпив чай, он осмотрел себя, взял тетрадь и сказал:
- Я пошел в семьдесят четвертую комнату. И вышел. Мы остались втроем. Я поставил свой портфель на место, сел на свою кровать, а напротив нас сидели Дима и Стас. И неожиданно для меня вспомнился сегодняшний сон, и я решил ребятам рассказать его.
- Дима, тебе снятся сны или нет?
- А что это тебя так заинтересовало? Бывает иногда, но я их никому никогда не рассказываю. И на второй день забываю. Тебе, наверное, какой-то интересный и необычный сон приснился? Если хочешь, расскажи, Семен.
- Ты, молодец, понял мой намек. Действительно, я хочу поделиться своими сновидениями. Я могу сказать, что вообще не вижу снов, а сегодня аж проснулся от такого сна. И он весь день стоит у меня в голове. В таком случае, слушайте. Снится мне, что я приехал в деревню к тете Томе поздно вечером. Проговорили мы с ней до двенадцати ночи, она очень рада; я глянул на часы на стене и говорю: «Пора спать». А она мне: «Да, да, ложись, я пошла в свою конуру». Вроде только уснул и снится мне Инна. И говорит она мне: «Что ж ты приехал, а ко мне не пришел?» И тут же во сне думаю: «Завтра с утра пойду к ней, увижу ее, и все узнаю. Как она живет, какая она стала?» И опять провалился в сон и мы вместе с ней лежим. Взглянул на нее, а она смотрит на меня преданными глазами, а мне и не верится. Я свой взгляд повел с ее лица по ней, и вижу, она в халатике ярком, коротком лежит  и грудь ее немного выглядывает. И тут я потерял себя и начал целовать ее нежные губы, потом шейку, грудь, а сам дрожу весь и расстегиваю ее пуговки на халатике, и целую ее всю с головы до ног. И слились мы с ней в этом инстинкте и безумстве; и забыл я все на свете, и только ее лицо было в моих глазах, и страсть во всем моем существе. И услышал я тихий, ласковый, ангельский голос: «Я все время думала о тебе и мечтала, чтобы мой муж был врач или ученый. Надоели мне эти шофера с их приколами и матершиной». В этот момент я и проснулся, лежу один в общаге с вами.
Полежал немного, совсем проснулся и уже без иллюзий думаю: «Вот сдам экзамены, поеду к ней, заберу ее к себе, чтобы быть всегда вместе. Буду учиться и подрабатывать на скорой помощи или на какой-нибудь работе. Снимем комнату или квартиру, найду ей работу и заживу радостно и счастливо со своей любимой Инночкой».
- Семен, я ничего не понимаю во снах, но у меня такое мнение. Непонятный сон. То ты с ней в постели и счастливый, она тебе свою мечту высказала. Но когда ты проснулся, а конца-то сна нет. Ты просыпаешься, и только мечты остались, - заключил Дима. А Станислав согласился с мнением товарища, и сказал:
- Сон оборвался на непонятном, не оконченном явлении. Вот, если бы ты, Семенчик, увидел себя в своем доме и вместе, тогда можно сказать, что сон хороший. На этом ребята и закончили дискуссию. Учебный год прошел быстро… Первый курс я окончил хорошо. На следующий год обеспечил себе стипендию, и я первый уехал из общежития. Сначала я поехал к тете Томе, мне очень захотелось увидеть Инну. Она последнее время, почти каждую ночь, снится мне. Что творится со мной, сам не знаю. Как она там, что думает обо мне, полюбит ли она меня? Одна она или какой-нибудь парень, или мужик заворожил ее своей внешностью, хитростью или богатством? Трудолюбивая она или ленивая? Честная или лживая? И на счет верности сильные переживания. Правду ли о ней сказал мой друг, Коля.
Я ехал в поезде, в плацкартном вагоне и сидел около окна за столиком, а напротив меня сидел пожилой мужчина, на вид шестидесяти пяти – семидесяти пяти лет, определить было трудно. Не седой, не лысый, правда, худой, но такой изящный, хорошо одетый. Мы с ним быстро познакомились. Он тоже ехал из Новосибирска в Алма-Ату. Был он очень грустный и было видно, что в душе у него накопилось очень много отрицательного; и потом, уже при расставании, я понял, что ему очень хотелось выбросить этот тяжелый душевный груз, то есть исповедаться кому-нибудь, облегчить свой мозг от переполнявших его стрессов. Так вот, его звали Иван Иванович. Сначала мы с ним с полчаса говорили о всяких разных пустяках, на разные темы. А потом у него каким-то образом открылись переполненные сосуды мозга черным негативом, и он резко перешел от общих разговоров к наболевшему, личному.
- Эх, Сеня, - говорит он мне, ты очень молодой и у тебя вся жизнь впереди. Завидую я вам немножко. Хотя поменять уже ничего нельзя. Остался я под старость один, но не в этом главное,  он смолк и задумался. Я посмотрел на него. Иван Иванович опустил голову, и видно было, что-то его там мучило, и, наверное, думал – исповедаться или нет? Прошла минута или две его задумчивости, и он , думаю, понял, что в поезде можно свою душу излить, облегчить немножко, так как, может  быть, мы больше никогда и не встретимся. И он начал выкладывать свою  жизнь.
- Так вот, Семен, было у меня три жены за всю жизнь, а на восьмом десятке остался один. Я – ученый, кандидат наук. Женился я первый раз очень молодой, в 18 лет. Я учился на первом курсе в политехническом институте, а моя будущая жена училась в медицинском. Познакомились мы, как обычно бывает случайно, на вокзале. Я проводил брата в Ташкент. Смотрю, а впереди, в пяти метрах от меня стоит моя одноклассница с подружкой. Я подхожу, здороваюсь.
Вера знакомит меня со своей подружкой, Лидой, и мы идем домой. Идем, говорим, как обычно о всяких вещах и явлениях. Вдруг Вера говорит: «Пойдем на танцы в парк». На танцах моя одноклассница встречается со своим парнем, а мы с Лидой остаемся танцевать и потом я иду ее провожать. Так мы стали встречаться с ней.  Любви у меня к ней никакой не было. Но Лида меня притягивала своей скромностью, сдержанностью. У нее не было фигуры, а лицо было прямоугольное с большим лбом. Глаза немного голубые, чистые с прямым любознательным и доверчивым взглядом. Мы с ней бродили вечерами по городу, ходили в кино, а через месяц она пригласила меня к себе в гости. Семья была простая, рабочая. Ее отец был мастер, как говорится, на все руки. Они жили в своем доме, который построил ее отец. Домик был с резными наличниками и мастерски сделанными ставнями, над чердаком возвышался деревянный резной петух с распущенными крыльями. Дом обшит доской в елочку и красиво выкрашен. В доме  вся мебель сделана его руками. Семья была хорошая, спокойная, только мне не понравился ее брат. Нагловатый и любитель выпить.
Я в то время жил с отцом, старшая сестра вышла замуж и уехала, а отец разошелся еще пять лет назад, мать ушла к другому. Отец работал в две смены, мы с Лидой почти каждый день были у меня и через месяц мы уже так сблизились, что были, как говорится, одно целое. Через два месяца отец и ее родители нам сделали скромненькую свадьбу, и Лида стала жить у меня. Все было хорошо первый год. Я окончил первый курс и нас, студотряд направили на стройку в Омск. Я там где-то заразился. Меня стало тошнить, появилась сильная  слабость, температура, боли в животе, потерял аппетит. Меня положили  в больницу, промыли желудок, поделали уколы в вену, в мышцы, давали таблетки-антибиотики. Пролежал в стационаре 18 дней и меня выписали, так как  наш студотряд отработал свое время; и я вместе со всеми уехал домой. Врачи дали мне заключение и сказали дома долечиться. Но я в дороге потерял эту бумажку, поэтому даже не знал какая у меня болезнь. Дома я не пошел в больницу, хотя у меня тяжелая слабость не проходила. Я не шел в больницу потому, что  был молодой, и мне было стыдно перед ровесниками, и особенно я боялся, что Лида узнает, что я больной. Этот комплекс я не мог победить и скрывал от жены, что я болею. Тем более, она училась на врача. А от слабости, болях в животе настроение было плохое, то есть угнетала меня еще депрессия. Я все время молчал, совместная жизнь стала скучной и однообразной. И я понял, жить с Лидой всю жизнь не хочу и не смогу. А через месяц сказал:
- Лида, я жить с тобой не буду, давай разведемся. Она не согласилась, а жизнь стала еще мучительнее. Я ходил мрачный, боли и слабость не проходили, но я почему-то боялся ей сказать о своем тяжелом состоянии. А Лида сильная, здоровая, работящая. Она  очень многое умела: шила платья, халаты, кофты себе, вязала красиво, хорошо и вкусно готовила, но я тогда не понимал ее ценности. У меня  в голове была  какая-то глупая мысль: «Если она узнает, что я больной она бросит меня. А если и не бросит, то я ее не потяну».
Я никому не говорил, что ее не люблю, даже отцу не сказал. И в это время я встретил однокурсника в городе. Мы разговорились с ним, и я услышал, что он живет один, а родители уехали в Сочи жить. Они сняли на время квартиру, устроились на работу и ищут подходящий дом, чтобы купить. Он пригласил меня к себе домой. Мы взяли бутылку водки, закуски и пошли к нему; и хорошо выпили. У меня развязался язык, как говорится, я сказал Олегу, что жену не люблю и хочу развестись с ней, но она не уходит. Олег говорит мне:
- Иван, а ты переходи ко мне жить. Она одна с твоим отцом долго там жить не сможет, и уйдет. Напиши ей письмецо, что ты уехал и не вернешься, пока она не уйдет. Я два дня думал, уйти из дома или нет? Не хотел я отца обижать, но и жить в подвешенном состоянии, тоже уже не мог. Не могла моя душа перебороть мои отрицательные чувства и я, пока Лида ходила в магазин, собрал все свои документы, вещи, написал записку: «Папа прости меня, но я без любви жить не могу, мы с Лидой абсолютно разные люди. Я ее просил: «Давай разойдемся, - но она не уходит. Я всю жизнь с чужим человеком по чувствам, по образу жизни, по системе ценностей жить не могу и, вообще, мы совсем разные люди. Я ухожу из дому. Лида, прости меня за мою ошибку, мою слепоту. У меня, когда мы с тобой встретились, не было девушки, поэтому я проводил с тобой время. Ты все поняла, поэтому я ухожу. Прощай».
С Олегом мне было хорошо, у нас похожие характеры, поэтому мы жили дружно. Правда, меня по-прежнему мучили головные боли и слабость. Но я ему тоже не говорил об этом. Только он иногда спрашивал:
- Ты что такой грустный и вялый какой-то? По Лиде скучаешь, брось, выбрось из головы. Через месяц я уехал в Ташкент к брату и оттуда  написал письмо отцу. А через неделю получил из дома ответ. Отец написал, что Лида ушла, и я могу возвращаться домой. Через два месяца я был уже дома и узнал, что Лида встречается с мужчиной, который старше ее на 12 лет, работает заместителем главного  инженера электротехнического завода. Иван Иванович замолчал и стал смотреть мне в лицо и ждал, что я ему скажу. Как я, молодой человек, оцениваю его первую короткую  семейную жизнь. Но я ничего не говорил. Я не судья, тем более у меня не было такого опыта.
- Вот так Сеня, окончилась моя  первая семейная жизнь.
- Я не знаю, что сказать, но хорошо то, что у вас  не было ребенка. Иван Иванович, а долго вы один живете? Вы же еще два раза были женаты. Если можно, расскажите.
Да, да, шесть лет я после первого брака не женился. А на седьмой год я влюбился с первого взгляда, и добивался я ее целый год. А было это так. Ехал я из Москвы от тети, в гостях у нее был. Зашел в вагон, подошел к своему купе, а за столиком сидит девушка. Я, как глянул на нее и все, как солнцем она меня ослепила. Лицо, ее черты лица, глаза, взгляд поразили меня своей невиданной красотой; такого очаровательного  облика до этого не встречал, я не видел. Она до того была сказочно красива, даже божественно блистательна, что сверкнув своим неземным ослепительным взглядом поразила меня, как электрической молнией. Я на какое-то мгновение потерял сознание, такой испуг был, что быстро опустил взгляд и долго не мог смотреть на нее. С потупленным взглядом я устроился на свое место, напротив нее. Но почему-то, даже взглянуть на нее боялся. Я весь вечер молчал. Иногда украдкой взглядывал на нее, восхищался ее небесным созданием, потуплял взгляд или отворачивался. Я боялся с ней заговорить потому, что не знал о чем говорить. В моей наивной голове мелькнула мысль, а вдруг ей это не понравится; она  осмеет меня, и тогда я буду, навсегда отвергнут. А мне безумно хотелось понравиться  ей. Это страстное желание останавливало меня, и у меня в голове выскакивали разные мысли, чтобы ей интересное рассказать и понравиться. Моя неуверенность подавляла меня, создавала робость перед такой красавицей. Мне сейчас, Сеня, интересно и смешно вспоминать ту трусость первых суток перед девушкой, в которую я влюбился с первого взгляда. Но на второй день, после ночи, и уже во второй половине дня, в моем мозге произошло какое-то превращение в моем подсознании, и я стал общаться легко, просто с моей очаровательной попутчицей, как будто мы были всю жизнь знакомы и лучшие друзья. София была проста, обаятельная и общительная. Она ехала из Москвы. София после окончания техникума у себя дома, в Усть-Каменогорске, ездила поступать во ВГИК, но не поступила и ехала домой. В Новосибирске, на вокзале мы расставались с Софией и уже целовались. Через неделю я получил от нее письмо, в котором она писала, что сильно хочет видеться со мной. Через день я поехал к ней. Она писала, что уже устроилась на работу бухгалтером в какую-то торговую организацию. Я приехал, София была очень рада и водила меня по городу, знакомила меня с достопримечательностями своего города. Но дышать в этом городе было тяжело, так как в нем работали несколько заводов цветной металлургии. Я жил в гостинице. Через неделю я уехал, но мы договорились писать друг другу. На следующее  лето мы поженились, и она переехала ко мне. Когда мы стали жить вместе, я понял, что очень ошибся, так как я безумно любил ее, а она оказалось, не любила меня. София устроилась работать так же бухгалтером в промышленную торговую базу. И в совместной жизни она оказалась диктатором, с тупым упрямством, мелочной и глупой. Она не умела даже приготовить обед, а о семейной жизни не хотела даже говорить. Ее любимое занятие было смотреть телевизор целыми вечерами все подряд.
Мы жили, как я уже  говорил, с отцом. Он взял участок земли для дачи. Мне нужно было помогать отцу, ставить изгородь, строить домик, туалет. Мы с папой уезжали на дачу рано, а Софи оставалась дома, так как она работала с девяти часов, а возвращалась со службы к семи вечера. А мы с отцом добирались домой уже к одиннадцати часам. Отпуск у меня заканчивался через девять дней, и я старался как можно больше сделать. Мы уже из старых шпал сделали стены дома, накрыли потолок и до моего выхода на работу нужно поставить вдвоем с отцом  стропила крыши и покрыть ее шифером.  А поставить коробку окон, рамы, двери, настелить пол, отец сам это все сделает. Я вышел на работу, но вечерами помогал. Но, Семен, я о  другом хочу сказать… Мы приезжаем с работы уже поздно, а она даже ужин не может приготовить. Я ей говорю:
- Софи, дай нам поесть.
- А что я вам дам, берите да ешьте.
- А что есть, ты же ничего не приготовила.
- А что я буду готовить, картошки нет, мяса нет.
- Ну, сходила бы в магазин, купила.
София молчит, как воды в рот набрала.
Я ей говорю:
- Софи, пожалуйста, сделай нам яичницу, пока мы переоденемся, умоемся.
- А ты что сам не можешь пожарить?
- Я тоже работаю, - повернулась и ушла в спальню.
- Вот так, Семен, нельзя быстро жениться. А я, дурак, влюбился и сразу женился. Она ничего делать по дому  не умеет, и готовить тоже. Как приготовит суп или борщ, так хоть в помои выливай. И еще большой недостаток был в ней – лень. В субботу, воскресенье, спит до одиннадцати, двенадцати часов. Я к ней разными способами обращался.
- Софьюшка, уже одиннадцать часов, вставай завтрак приготовь, да и обед нужно готовить.
- Что ты привязался, тебе делать нечего, вот и готовь. Дай мне в выходной день поспать.   Иди  от  меня.
- Софийка, нам с отцом нужно ехать  на дачу. Мы с ним чаю попили, но нам надо хорошо поесть, да и с собой взять обед. Вставай!
- Ты что, идиот, привязался, пошел на хрен от меня. Вот дура, вышла замуж за тебя! Я тебе, что, повариха! Вам надо-вот и готовьте. У меня терпение кончилось, да еще ни за что получил оскорбление;  я схватил одеяло и сбросил его в ноги ей.
- Софи, вставай! Приготовь нам завтрак и обед на дачу, а когда мы уедем, можешь спать, отдыхать сколько хочешь. Нам ехать через два часа. Я сейчас иду на рынок, мне нужно купить хорошую ножовку, гвозди, да еще кое-что для стройки. А отец своими делами заниматься будет. Так что, вставай!
- Что ты, как банный лист пристал, тебе надо, вот и иди, а я немного полежу и встану.
Через час пришел домой, а она спит. Не стал я ее будить и пошел на кухню.
- Ну, ты, сынок, и влип. Вот тебе и любовь, вот тебе и красавица… Лодырь. Ей только книжки читать, спать, телевизор глазеть, да с подружками сплетнями заниматься. Вот так и будешь мучиться с ней всю жизнь. Надо было жить с Лидой. Всегда был бы сыт, чистота в доме, она и зарабатывать деньги могла. Такая молодая, а какая способная – все шила, да быстро, как опытная портниха; у нее вещи вылетали из швейной машинки, как из автомата. А готовила обеды, как вкусно. Дурак ты, Иван, вот что я тебе скажу. Любовь, любовь… Любовь эту есть не будешь, любовь и дом содержать не будет, и уют не создаст, и  ухаживать за тобой  не станет. Это ты своей любовью ее накормишь и согреешь, и оденешь, и уют ей в доме и в жизни  создашь. А если она тебя не любит, да еще она глупая и ленивая – ты ничего, сынок, не получишь; она будет на тебя смотреть, как на раба своего. Отец говорил громко, чтобы невестка проснулась и кое-что услышала. Мы с отцом уехали на дачу. Софью не стали беспокоить.
Но когда вернулись домой поздно вечером, поняли, что не совсем бессовестная. Был приготовлен ужин: на первое сварила суп с лапшой, а на второе – гуляш с толченой картошкой; был и заваренный чай, на электроплите стоял. Мы с отцом сели за стол, а я пошел в зал. Софи смотрела телевизор. Я ее поцеловал от радости, что она позаботилась и приготовила нам еду. Но Софья оттолкнула меня и бросила.
- Не люблю я эти нежности и вытерла губы.
Я переборол себя, промолчал и говорю:
- Софьюшка, пойдем с нами ужинать.
- Не мешай мне смотреть, я уже поела, ешьте сами.
А дальше еще интереснее стала жизнь у меня. Отец в октябре перешел работать в отдел снабжения, друг его к себе взял; они вместе в техникуме учились. И стал часто ездить в командировки. А я в это время тоже на повышение пошел, назначили меня заместителем начальника цеха. Работа ответственная, беспокойная, и каждый день по двенадцать часов на работе, а то и больше. Утром ухожу на работу в семь часов и возвращаюсь в девять, а часто и позже. Все производство цеха на мне, а в цехе работает около шестьсот человек. А Софья всеми вечерами одна в квартире. В субботу я часто работаю, а она дома. Вот она и воспользовалась моментом, своей свободой. Софья подружек завела, стала с ними в кино ходить, в гости к ним; и у себя дома пирушки стали устраивать. Но все ничего; я терпел, говорил ей деликатно несколько раз, что нельзя так жить, у нас же семья. Я на работе, а ты развлекаешься, неизвестно с кем? В апреле месяце соседка, тетя Тася, остановила меня на площадке четвертого этажа, а мы живем на пятом, и говорит: «Иван, послушай, это не мое дело, но меня беспокоит ваша жена, вы построже с ней, а то она совсем вразнос пошла, то подружки у нее, то я уже два раза видела какого-то солидного, в годах мужчину, видно начальник большой. Привозят его на «Волге», и он к ней. А когда он уходит, я уж не знаю. Мы, соседи знаем, что вы с отцом хорошие люди, мать твоя бросила вас, нужно было построже с ней. Смотри, а то и твоя убежит, а я вижу, как ты ее любишь. Извини меня, старую, что я тебе это говорю… Но вы порядочные люди, а Софья то, видим – вольная. Так что Ваня, построже с ней». Прошла неделя, а я никак не мог насмелиться поговорить с Софьей о ее поведении. Хотя я, Сеня, тогда уже знал – насильно мил не будешь. А просить любви к себе – это вообще смешно. Хотя она для меня тогда была самой главной, самой любимой, можно сказать богиней для меня. Все мои мысли, все дела большей частью были о ней и для нее. Я старался красиво ее одеть, создать ей уют дома – выполнял, почти все ее капризы; молчал, когда она незаслуженно меня обижала; терпел и прощал. Но после слов соседки, я всю неделю думал о ней, о себе; и как выйти из этого положения. Я несколько раз хотел поговорить, когда мы были дома одни с ней, но только возникала в моем мозгу мысль попробовать выяснить, правда это или нет, о чем поведала мне тетя Тася, так у меня внутри поднималось сильное волнение, сердце начинало биться сильнее, а мысли делались в моей голове беспорядочными и сменяли друг друга, внося неуверенность и боязнь, что от разговора будет еще хуже. Так я жил всю неделю, мысли о жене всплывали каждый день, когда я не был занят работой. В субботу я пошел на работу, подходил конец месяца, и нужно было обязательно выполнять план. После обеда в цехе отключили электроэнергию. Нам сообщили, что на подстанции случилась авария и до конца дня электричества не будет. Я отпустил всех рабочих, мастеров, наладчиков, и мы с начальником цеха пошли домой. Николай Федорович говорит:
- Иван Иванович, давай зайдем в кафе, посидим, выпьем портвейна по стаканчику и по домам, а то всю неделю, как заводные – с рассвета до темна – все аврал; давай, давай… план, план…
- Мы только ночью дома бываем.
- Хорошо, я от приятного отдыха никогда не отказываюсь. Все, принимаю приглашение.
В кафе мы хорошо отдохнули, выпили и просидели два часа за разговорами с вином и закусочкой.
Приехал я домой, звоню – никто не открывает.
Достаю ключи, открываю замок, а дверь, оказывается, закрыта изнутри на защелку. Я понял, что она дома. И тут меня ударила убийственная мысль, она не одна, у нее начальник.
Меня начало трясти крупной лихорадкой, и я стал стучать кулаком. И через некоторое время услышал:
- Вам кого надо, вы кто?
- Кто, кто – я, Иван, открывай! Открылась дверь, София злыми глазами смотрела на меня …
- Ты, что как сумасшедший колотишь в дверь, - пошла в наступление жена.
В это время я увидел сидящего за столом солидного, хорошо одетого, в галстуке мужчину лет пятидесяти или шестидесяти. Я разделся и пошел в ванную мыть руки. Я не хотел знакомиться с ее любовником, так как меня продолжало трясти внутри и разговора бы не получилось. Я, Семен, человек гуманный, тем более уже взрослый и ни на какие драки, убийства не способен, поэтому после ухода мужчины решил поговорить с  Софьей. Через минуту услышал – дверь открылась и закрылась. Я вышел из ванны, жена  взглянула на меня дерзким взглядом и пошла в спальню. Меня лихорадило, и мне нужно было уйти на улицу или начать что-то делать; мои страшные мысли не давали сознанию переключиться, успокоиться, остановить свою ненависть к Софье и страх унижения перед любимой женщиной. Но я не владел собой и пошел за ней в спальню. В спальне, увидев ее, как она взяла книгу и начала читать, меня стало еще больше трясти. Я не мог говорить спокойно, тихо и взорвался криком;
- Ты, шлюха, совсем совесть потеряла, к себе домой стала водить мужиков. А мне как быть? Ты же издеваешься надо мной. Зачем ты вышла за меня?.. Кто этот мужик? Говори!
- Это мой директор, он приезжал по важному вопросу. У них там на одной базе идет проверка, а в документах написано одно, а по факту другое. Там бухгалтер занята в комиссии, но выбрала время, незаметно взяла учетный документ, вынесла директору и попросила, чтобы он привез мне эту книгу, а я исправила кое-какие цифры, кое-что убрала из учетных документов. Вот мы с ним и сидели два часа и переделывали документы. А ты сразу орать, оскорблять. Ты меня не трогай, понял? У меня такая работа, я там работаю, и работать буду. Не веришь, можешь сходить к Антону Васильевичу и поговорить с ним. А меня не трогай, не надо оскорблять.
- Но если еще раз я прихвачу тебя с этим, твоим директором, я тебе нос откушу, чтобы никто больше даже смотреть на тебя не хотел! Поняла!
- Дурак ты, больше никто. А работу бросать я не собираюсь.
- Нет. Ты там работать не будешь. Я уже не могу, понимаешь – не могу. Мне одна женщина сказала, она тоже видела, как  он к тебе на «Волге» приезжает. Понимаешь, я уже не могу, мои нервы не выдерживают. Я об этом не могу спокойно говорить. Ты понимаешь, что я тебя люблю. Если не любил, так прямо сейчас тебя выгнал, но не могу я без тебя.
- Врешь, никакой у тебя ко мне любви нет, раз орешь на меня и не веришь. Если бы ты любил, то не орал бы так на меня. Если любят, то верят, а ты выдумываешь что попало, и еще оскорбляешь. Я тебе это не прощу. Если еще раз ты так будешь издеваться надо мной, я брошу тебя и уйду. Живи со своим папочкой.
- Если я тебя напрасно обвиняю, оскорбляю, тогда объясни мне, почему вы закрылись на замок, да еще на щеколду? Это ты выкручиваешься, прикидываешься невинной, а из меня дурака делаешь. Объясни!
- Ничего я тебе объяснять не собираюсь, - и София замолчала. Но не прошло и минуты, как она придумала.
- По привычке закрылась.
- Ну, ты, молодец, что же ты раньше ни разу не говорила, что у тебя склероз и уже не соображаешь, когда нужно закрываться, а когда – не надо.
София молчала, ей нечего было сказать, а я все добивался честного признания, но она только повторяла.- Дура я, что связалась с тобой. Как же, думала я, живут два мужчины без женщины, образованные, а ты ревнивец истеричный. То тебе мои подружки по работе не нравятся…
Запретил им приходить ко мне в гости, теперь директора мне записал в любовники.
 Дурак ты, больше никто, не могу я с тобой разговаривать.
Мы в тот день, Семен, до двух часов ночи скандалили, но Софья больше молчала, а я добивался ее признания, но она упрямая, хоть убей, не признается. После двух ночи она меня выгнала из спальни:
- Все, хватит, уходи от меня спать буду. Она легла, укрылась с головой одеялом, а я ушел в зал, лег на диван, но уснуть до утра так и не смог. Мы еще два дня ругались, а на третий день приехал отец из командировки. Отцу я ничего не сказал о нашем скандале.
Софья по поведению и разговору нисколько не изменилась, а у меня не выходило из головы ее поведение, и я ходил задумчивый. Отец сразу заметил и в этот же день вечером спросил:
- Ты, Ваня, заболел? Ходишь, как отрешенный от всего. Что у тебя случилось? На работе или с Софьей поссорились? Я ничего не сказал о наших отношениях с женой.
- Да голова болит, - был мой ответ.
- Может ты простыл, так сходи к врачу завтра, зачем мучаешь себя; запустишь болезнь, а потом и осложнения могут быть.
После того конфликта, Софья больше молчала, а я пытался убедить ее, чтобы она покаялась, но мои вопросы оставались без ответа. С того дня я еще больше слышал оскорблений. А через месяц она заявила, что беременная.
- Мне не нужен ребенок, - сказал я.
- Я так и знала, а мне нужен, я хочу ребенка, и поэтому буду рожать.
- А почему, Иван Иванович, вы не хотели ребенка – из-за ее поведения, да?
- Конечно, я же не знал, чей это ребенок. Но эти мысли я не стал говорить Софье, но думаю, она сама догадалась. Через некоторое время я просил ее сделать аборт, так как ни на минуту меня не покидали  мысли: «А если будет ребенок ее любовника? И получится, что у Софьи будет ребенок и у ее директора, а у меня ничего… и никого» Поезд остановился и пассажиры пошли на выход. Я тоже хотел выйти на перрон подышать свежим воздухом. Но проводник объявил: «Стоянка поезда пять минут». Спускались сумерки, садилось солнце, и небо было красно-голубыми, розовыми, красно-черными полосами на закате, а вверху было темно-голубое  небо. Мы сидели с Иваном Ивановичем около окна за столиком и смотрели на перрон, здание вокзала, на уходящих пассажиров с вокзала; а по проходу вагона уже шли новые пассажиры. В нашем купе было одно свободное место, и к нам зашла молодая женщина с ребенком – девочкой лет пяти.
Поезд тронулся, а я попросил Ивана Ивановича рассказать дальше, как складывались отношения с Софьей, и сколько лет они прожили вместе.
- Семен, напомни, на чем я остановился?
- Вы сказали, что она беременна, а вы попросили  ее сделать аборт.
- Аборт она не стала делать, но судьба распорядилась по своему, у нее произошел выкидыш. Десять лет мы прожили, но я натерпелся от нее. Она стала пить, материться, когда не было дома отца. А я ее любил, и у меня не было таких сил, чтобы удалить ее от себя. Я ее уговаривал, приводил разные примеры, чтобы бросила своих разгульных подружек и дружков; она иногда приходила домой поздно ночью, а было несколько раз, дома не ночевала. Я почему-то боялся потерять ее красоту, так как многие коллеги завидовали, что у меня такая жена-красавица.
После развода  с Софьей, я не женился восемь лет.
- Иван Иванович, ты сильно любил ее, но одной любви недостаточно. Вот я сейчас к девушке еду, я тоже сильно влюбился в Инну. И для нее готов все возможное и невозможное сделать, чтобы она была счастливой; и буду только радоваться от ее счастья. Коротко расскажи, что ты для нее делал, что она тебя так и не полюбила.
- Эх, Семен, ты еще молодой и думаешь – наряжу ее во все красивое, как сказочную царицу-красавицу; и она тебя также полюбит, как ты ее. Нет, если твоя Инна не влюбилась в тебя, ты, как в сказках говорится – наряжай, капризы выполняй, полцарства отдай, она все равно нос воротить от тебя будет. И в давние времена так было. А сейчас они быстро бросают нелюбимых и используют их. А еще  хуже, в наглую заводят любовников, да еще, если ты с ней в законном браке, так вообще может тебя вышвырнуть из твоей квартиры. Так что, Сеня, не женись сразу, подольше дружите; узнай, что у нее положительного, а что отрицательного. То и другое у всех женщин есть, только у одних больше хорошего, а у других столько плохого, что доброе тяжело увидеть. Ты спросил меня, что я делал для нее хорошего? Наряжал, помогал во всем, когда она просила и не просила. Занимался и уборкой и готовкой обедов, и баловал ее сладостями, она это любила; оберегал ее, лечил, когда простывала или чем-то другим болела. Бегал в аптеки, ходил к врачам… Все делал для ее счастья, но она как в Библии сказано: «Уши у нее есть, но она не слышала, глаза тоже есть, но она не видела….» Не такой я для  нее – вот и вся история. Так что, молодой человек, мотай себе на ус, больше мне сказать нечего, я так много наговорил.
- Правильно вы говорите, - заговорила новая  пассажирка, - только у меня муж такой был, пришлось уйти от него. Как я ему только не угождала, а он меня все равно не любил, это еще легко сказано, он меня человеком не считал, то коровой назовет, то овечкой, то курицей, а то и сукой. Вот так я мучилась семь лет. Я была хуже рабыни, он даже к родителям меня не пускал, а материл, как последнюю тварь. Ой, извините, я уже лишнего начала говорить, - и она замолчала.
- Спасибо большое за ваше откровение и совет. Постараюсь узнать лучше свою девушку. Иван Иванович, а почему у вас не сложилась семья с третьей женой и вы разошлись?
- Ой, дорогой мой Семен, познакомился я с ней в санатории, на танцах. Брюнетка, симпатичная с красивой фигурой, элегантно и богато одетая. А танцевала она – залюбуешься. Очень понравилась она мне. Пригласил на танец, с этого  все и началось. Общительная, не жадная и, как там, в санатории показалась простая, добрая. А мне и сейчас даже неудобно признаваться, она представила себя работящей, аккуратной, чистоплотной, любящая порядок, чистоту, людей, доброту; в общем, она так обвила меня своими рассказами о себе, что мне и сейчас стыдно. Она осуждала неверных женщин, грубых мужиков, пьющих, неряшливых; и я клюнул на ее сказки. Пробыл я в санатории с ней двадцать один день, и мы разъехались; я в Новосибирск, а она в Бийск. Мы с ней переписывались целый год, а также часто разговаривали по телефону. Надоело мне  одному жить, посоветовался я с отцом. А отцу – это и надо было.
- Сынок, говоришь, хорошая женщина, без детей, так женись. Я, только – за!
Конечно отцу, да и мне надоели женские работы: стирка, готовка обедов, уборка, поддерживание  порядка и чистоты в квартире. И мы поехали с отцом, сосватали ее, привезли домой и через месяц  я понял, что опять ошибся. Самой большой ошибкой была регистрация брака. Оказалось, что она совсем другая, она хитро преподнесла себя, расхвалила свои качества; мне даже не хочется рассказывать потому, что в знании женщин я оказался полным дураком. Надо было пожить без штампа, хотя  бы полгода, чтобы узнать ее в реальной жизни. Я еще сильнее обжегся, чем на второй жене, - и он замолчал.
- Спасибо за подсказку, Иван Иванович. Я еду к девушке, которую совсем не знаю, но она мне очень нравится. Но мы, как и вы, Иван Иванович, живем далеко друг от друга, поэтому узнать заочно или даже за месяц, как у вас было, я понял – нельзя.
 Я поживу в деревне полмесяца, если она согласится выйти за меня замуж, то я увезу ее с собой, будем жить, но регистрироваться не буду. Я проверю главные ее качества. Верность, трудолюбие, порядочность, честность, чистоплотность, так как я  грязнуль не люблю.
- И как же ты, молодой человек, проверишь свою девушку на верность? – заинтересовалась новая пассажирка.
- Да очень просто. Я же в институте учусь. Соберу  своих друзей однокурсников на какой-нибудь праздник или отметить день рождения, и попрошу своего друга, чтобы он потанцевал с моей Инной, заворожил ее своими необыкновенными способностями, затуманил ей голову комплиментами и попробовал ее поцеловать. Если она клюнет на моего друга, я ее сразу же отвезу домой. Все очень просто.
- Какой же ты хитрый, ведь это нехорошо, непорядочно.
- А вы считаете порядочно потом, когда уже дети будут мучиться всю жизнь. Дети же, это не кошка и не собака, которые можно кому-нибудь отдать. Я детей люблю, и у меня никаких сил не хватит бросить их. А остальные качества видны будут в процессе жизни.
- Молодец, Сеня, правильно ты решил, это я дурень, вляпался, как мальчишка; надо было хорошо подумать, разглядеть ее не в словах, а в делах. У меня получается, как в одной не сказке, присказке:
- Было в семье два сына, первый умный, трудолюбивый, а второй – баламут; то подерется, то напьется,  то с непутевыми дружками в какую-нибудь грязную историю вляпается. Однажды приходит домой радостный и хвалится: «Пап я в партию вступил!» А отец ему: «А у тебя все время так, то в какое-нибудь дерьмо вступишь, то в партию». Так у меня получается в жизни с женщинами. В это время проводница объявила станцию. Поезд вскоре остановился, я попрощался с попутчиками, поблагодарил Ивана Ивановича за рассказ сложной его жизни, и вышел из вагона. От станции мне пришлось  еще ехать  на автобусе больше часа.
Постучался в дверь, открывает тетя Тома, в деревне – то не спрашивают – кто там? Увидела она меня и забыла про свои годы и болезни, бросилась ко мне, обхватила меня руками, прижалась…
- Ой, родненький ты мой Семенчик, как я рада видеть тебя, как это ты надумал. Какой ты молодец, тетку не забываешь, золотой мой. Ты же учишься в институте. Это что, каникулы уже?
- Ой, бабка разболталась от радости, пойдем в дом.
Мы вошли в дом, тетя посадила меня в маленькое, старенькое кресло и попросила:
- Семенчик, посиди немного, отдохни с дороги, а я потихоньку схожу в магазин, тут он рядом, да ты знаешь. Тетя ушла, я осмотрел кухню, все было по прежнему, я зашел в комнату и удивился, в углу стоял небольшой  телевизор. Я обрадовался, буду смотреть  новости  по стране. Концерты и другие  интересные программы. Я вышел во двор, прошел в огород, все было зелено, красиво; сорвал огурец и пошел в дом. Пришла тетя Тома, поставила бутылку вина на стол.
- Вот, дорогой племянничек, сейчас я накрою стол, и мы с тобой обмоем встречу и окончание учебы, твоего первого года.
Она быстро собрала на стол, поставила два стакана и попросила.
- Открывай и наливай, только мне немножко, на донышке, а себе, сколько хочешь, ты молодой, тебе можно. Тетя пригубила вина, а я выпил стакан, хорошо закусили, и она стала выкладывать свои проблемы.
- Беда у меня, Семен, фундамент, ой ошиблась я, никакого фундамента у дома нет, поэтому он стоит на земле, а каждую весну  вешние воды разливаются, а стены сделаны из самана, так саман внизу весь размок, развалился, а стена в комнате треснула от земли до потолка.
Так я изнутри щель эту тряпками запихала, да замазала, а то прямо светилась щель насквозь, а сосед Акакий сказал: «Стена может рухнуть следующей весной». Да и коробки окон и подоконники сгнили, а окна перекосились. В общем, племянничек, надо капитально ремонтировать или новый  строить. Деньжат я подкопила. Я ж одна живу, куда мне наряжаться, да и едок я плохой, никаких деликатесов у нас в деревне в магазине нет. Да и огородик свой, сам знаешь – картошечка, лучок, огурчики, помидорчики не покупаю; вот с каждого месяца у меня деньжата остаются – я и подкопила. Вот был бы  сыночек или мужик свой, так можно небольшой домик построить. А так не знаю, что и делать, голова кругом идет. А одной мне не под силу построить дом. Если б ты, Семен, не учился, так мы бы с тобой и возвели за год или за два. Ты сам знаешь, пилорама у нас своя, там можно купить бревна, доски – это уже полдела. Мне то, что надо – кухоньку, да две комнатки. Срубить стены мужики за месяц смогут, беда в другом. Все остальное – надо в город ездить за сто двадцать километров. А я больная, куда мне. Тебе, Семенчик, сколько лет учиться, а?
- Шесть лет, но осталось – то пять.
- Ой, пять лет моя завалюха не выстоит. Придется  подремонтировать, может  и выдюжит до окончания твоей учебы. Потом мы построим с тобой домик, и я тебе его отпишу. У вас дома тоже старая хата, да там, если женишься, и жить негде будет. А тут свобода, а у нас врачей- двух не хватает. Если председатель колхоза запрос сделает, то после окончания и направят к нам. Ой, батюшки, расфантазировалась я. Сначала дожить надо, здоровье-то у меня никудышнее. Но ничего, скриплю. Спасибо врачам…
- Семенчик, забыла я тебе похвалиться, теперь мне не скучно одной, ко мне со всей страны гости приходят и рассказывают, и даже  из Москвы; и концерты смотрю, новости разные. Угадай-ка, что это такое у меня в комнате стоит? Как это вы сумели, телевизор-то купить? Сейчас тяжело, люди долго в очереди стоят, а вы как умудрились? В деревне их не продают.
- Спасибо нашему учителю, да ты его знаешь, Василий Кузьмич. Сосед наш купил себе новый, у него  в городе друг – начальник большой в торговле, бывший его ученик. Вот он ему и помог. Пойдем, Семен, в комнату, я включу, посмотрим что-нибудь интересное. Вот учитель – то и продал мне свой старый телевизор. Просмотрели мы телевизор до темна. Утром я проснулся поздно, одиннадцатый час уже  шел; встал, пошел на кухню – никого, вышел во двор, тоже тети нигде нет. Походил по двору, полюбовался природой. Гляжу на дорогу, а на противоположной стороне стояли в рядок дома: деревянный из кругляка, покрытый шифером, рядом дом обшитый доской в елочку и выкрашен в желтый цвет, а дальше банька и дом; крыша шатром, покрытая рубероидом. Этот дом угловой, от него идет короткая улочка, она перпендикулярная нашей улице. Вдоль этой улочки, около домов растут и зеленеют клены, березы, а на противоположной стороне, у второго дома выросла большая и красивая елка. У тети Томы во дворе рябина, черемуха, шиповник, две клумбы цветов. Полюбовался я деревенским пейзажем, цветами, яркими красками лета и вернулся в дом. А тетя уже на кухне.
- А где вы были? Встал, вас в доме нет, во дворе тоже, а как вы вошли в дом, я же стоял на дорогу смотрел? Вы, как невидимка.
- Да к соседке за молочком ходила, через калитку, которая за домом, в конце огорода. Вот я и хожу через огород к Марии, они корову держат – она меня всегда выручает. У нас в магазине-то молока не бывает. А ты, племянничек, минут пятнадцать  подожди, я сейчас завтрак сделаю на стол; пока ты спал, я уже успела приготовить кое-что. Можешь телевизор посмотреть.
После завтрака тетя говорит мне:
- Семенчик, перед твоим приездом прошли хорошие дожди, наши деревенские говорят, что грибов много в наших лесочках, даже в лесополосах. Не хочешь сходить по грибочки, а? А то прогуляйся.
- С удовольствием, давайте мне ведро, ножичек и я сейчас же пойду.
Я быстро переоделся, взял необходимое, даже скромную закусочку тетя Тома дала; и отправился по грибы.
Вышел я за деревню, посмотрел вперед, налево, направо и пошел  к ближайшему околоточному лесочку.
Больше часу шел до первого березняка, правда, в нем кроме берез растут и другие деревья. В первом лесочке нашел несколько подберезовиков, подосиновиков; попали и маслята, но очень мало. И я двинулся в другой околок, как здесь называют. Этот лесочек был побольше, а грибов также мало. И стал я ходить по этим лесочкам. Я отключился от всех проблем, можно сказать от мира, и работали только мои глаза – они пеленговали землю передо мной – впереди, слева и справа; и искали грибы. Лесочек был в этом месте густой, заросший порослью молодняка, а также валежником и вдруг, неожиданно сзади, слева от меня вылетел волк, и я от испуга не успел отскочить и он впился зубами в мою левую лопатку сзади. Только в этот момент  мгновенно сработал мой инстинкт самосохранения, и я так резко и молниеносно крутанулся, что волк отлетел от моей спины. В этот момент мои реакции самозащиты и спасения жизни были быстрее волчьих. Зверь вновь прыгнул и бросился на меня – он хотел вцепиться в мое горло, но я развернулся и, когда его оскаленная звериная пасть подлетела ко мне, я в его пасть воткнул правую руку с ножичком, а левой охватил его шею мертвой хваткой и стал душить. Зверь рычал, кусал мою правую кисть, но я со всей силы толкал руку с ножом глубже и глубже, кровь потекла из его пасти. Я каким-то чувством понял, что мне мешает нож в руке, поэтому я мгновенно разжал нож и со всей силой стал толкать свой кулак в пасть волка, он захрипел, его пасть раздвинулась; и собрав всю свою мощь, стал левой рукой душить его, а правую давить в горло. Я не чувствовал боли, зверь когтями передних  и задних ног рвал на мне одежду, мою кожу; мы уже повалились на землю. Волчонок рычал, а я орал, как зверь и душил его; и не давал вырваться из моих  рук-клещей. Мы катались по земле, моя хватка была железной. Он хрипел, рычал, бился, я кричал и душил. Сколько мы дрались за жизнь, я не знаю, но в это время какой-то грибник услышал звериное хрипение и человеческий дикий крик, прибежал на помощь. Когда он увидел сцепленный клубок зверя и человека, а был он с ножом. Он прицелился, как он потом рассказал, боялся попасть в меня, так как  мы боролись, дергались, вертелись; и, выбрав момент, вонзил  нож в его грудь. Волчонок дернулся, обмяк, еще  несколько раз дрыгнул и сдох. Я быстро выдернул правую кисть из пасти волчонка, отпустил левую руку и зверь, как тряпка  развалился на землю. Из моей правой руки текла кровь, спина и тело тоже были в крови, Слава перетянул мою правую  руку ремнем вместо жгута, поднял меня и спросил:
- Ты можешь идти?
- Не знаю. Слава взвалил меня на свою спину. Потерпи немного, до моей машины метров пятьдесят, я тебя донесу.
Он повез меня сразу в город, в районную больницу. В  приемном покое меня всего осмотрели и отвезли в операционную. Моя правая рука: запястье и пальцы были сильно покусаны, была в крови и сильно опухла. Мне дали общий наркоз, так как и мое тело было разорвано зубами и когтями волка. В больнице моя рука плохо заживала, и после первой  операции делали еще две. Я сильно ослаб после такого стресса и добавился еще рецидив моей лучевой болезни от Семипалатинского полигона. Усилились головные боли и не отпускали меня не на один час. А от таких болей, подобно сильной зубной, у меня была слабость, депрессия. Домой я не поехал, так как мой хирург сказал, будет меня лечить. А когда подлечит, он выпишет из больницы, и я буду ездить к врачу для осмотра и продолжения лечения. Раны на кисти, пальцах были зашиты, но некоторые плохо заживали, гноились. Опухоль немного уменьшилась, и на перевязку ходил к фельдшеру. После приезда в деревню мне очень хотелось увидеть Инну, но из-за моего болезненного состояния, я не решался идти к ней. Из пяти пальцев двигался только  безымянный, остальные моим мыслям не подчинялись и было больно, когда я пытался повернуть кисть руки или сдвинуть, согнуть палец. Я понял, что второй  курс института пропал, так как я писать не смогу, а левой рукой надо учиться писать, но за август месяц я не научусь, чтобы записывать  лекции. Тетя Тома сильно переживала за меня и успокаивала:
- Ничего, Семенчик, главное жив, а попадись взрослый волчара, он тебя бы загрыз насмерть. Твое тело уже зажило, ты молодой, главное для тебя, чтобы врачи сделали тебе два пальца работающими – большой и указательный. Тебе же писать надо. Ты, вот, поедешь в больницу, так спроси врача, будут ли работать твои пальцы или нет? Вот зверь, покалечил всю кисть, но хорошо, что кости руки целые. Я думаю, наладят тебе руку, вот опухоль совсем спадет, направят на разработку кисти и пальцев. Дай, бог, чтобы все хорошо было. Будет, будет, все наладится, - успокаивала меня тетя.
- Ты, Сеня, герой, сроду не думала, что ты такой героический; волка, хотя молодого, но одолел, задушил его, да спасибо этому мужчине, который помог тебе прикончить этого заблудшего волчонка.
Видно, голодный был, что на тебя набросился, но он ошибся, ты ловчее и сильнее его оказался.
- Тетя Тома, так я никого не спас, я себя защищал.
- Ну и что? Ну, вот, хотя я неграмотная, а думаю так, что каждый хороший человек для государства дорог, а ты ведь не какой-то захудалый, старый  или никчемный человечек, а учишься на врача. Станешь врачом, сколько людей вылечишь, на ноги поставишь; а они работать будут, семью содержать будут, детей растить. Это же достояние для государства. Я, вот теперь Библию читаю, там сказано в притче:
«Величие царя, когда у него много народа, а при  малолюдстве – беда государю». Вот племянничек, а ты говоришь – не герой, никого не спас. Это я, Сеня, на пенсии сижу, ни одного ребенка не вырастила ни для себя, ни для страны. Да еще больная, вот я уже никчемный человек.
- Тетя Тома, вы тоже не должны так говорить, сейчас я у вас живу, вы мне жилье дали,   постель и кормите, и обо мне заботитесь.
- Ну, ты и наговорил. Мучаюсь я, а не живу. Я тебя как-то спрашивала, зачем человек хронически больной, да еще старый живет? От него уже никакой пользы.
Скрипнула дверь, и вошел друг - Коля.
Семен обрадовался, его глаза повеселели.
- О! Коля, не ожидал, а как ты узнал, что я дома?
- Земля слухом полнится, особенно в деревне; у нас сарафанное радио работает отлично.
Ежедневно любая новость разлетается по селу.
Вот я пришел проведать тебя, узнать из первых уст, как ты одолел волка, и как сейчас твое здоровье?
- Рука сильно болит, и пальцы не действуют, а после такого стресса у меня головные боли и слабость мучает. Пью таблетки, хожу на уколы, но пока чувствую себя плохо, один язык только не болит, поэтому, Коля, могу разговаривать.
- Спасибо тебе, Коля, что друга в тяжелое время не забываешь. Дружба познается в беде, - высказалась тетя, - а теперь я не буду вам мешать, поговорите, а я пойду своими  делами заниматься.
- Да вы не мешаете нам.
- Вот и хорошо, если не мешаю, я с удовольствием посижу с вами. Коля, сейчас Семен начал мне рассказывать для чего человеку так много болезней дано. А зачем надо мучиться в этих болях, особенно старому человеку, как я. Зачем мне жить в болезни и мучениях? От меня-то уж никакой пользы нет. Я была бы довольна, чтобы раз и на тот свет. Так вот, Сеня, вы грамотные и обсудите мой вопрос, и коротко объясните мне; а то ты, племянничек, больно мудрено говорил, а для моей головы это понять тяжело.
Да мне это не очень-то нужно, просто интересно. Так что можете о своем, а на меня не обращайте внимания.
- Хорошо, тетя Тома, мы с Колей поговорим, а  потом я постараюсь коротко рассказать вам.
Тетя не стала сидеть и ушла во двор.
- Семен, первое, что мне очень важно и интересно, как ты волка одолел, это же такой подвиг, героизм; я сначала не верил. Расскажи, как ты его задушил? Я хочу от тебя лично услышать.
- Я в густом лесочке искал грибы и так увлекся, что и не слышал, как ко мне подкрался молодой волчишка. Шум листвы и ветвей встряхнул меня, и я увидел, на меня бросается этот зверь. Мгновенно весь мой мир исчез и остался только инстинкт самосохранения. Мы сцепились с ним, как два зверя. Борьба была, Коля, за жизнь насмерть. Он меня кусал, грыз, а я успел воткнуть ему в пасть руку с ножичком, а левой душил его за шею. У волка левая нога была перебитая, поэтому он не смог высоко прыгнуть и ухватить меня сразу за горло. А тут рядом оказался грибник, мужик лет сорока, и помог прикончить его своим ножом. Вот и вся история. Теперь, ты говори, когда домой приехал. Чем сейчас занимаешься? Я слушаю тебя.
- Да недавно, сейчас уже работаю. Надо немного денег подзаработать.
- На старой работе?
- Да, а куда мне еще, там меня знают, а трактористов-то в деревне раз-два, и обчелся, сразу взяли. Но, Семен, как ты меня удивил, как покорил своим бесстрашием.
 Такое впервые слышу, чтобы человек, к тому же мой лучший друг схватился в смертельной схватке с таким страшным  зверем, как волк. А как, Коля, теперь учиться будешь?
- Да тело немного подзажило, но правая рука болит, особенно кисть руки, один только безымянный палец шевелится, а остальными пока не могу шевельнуть, наверное, надо  еще одну операцию делать. А мне, Коля, надо продолжить учиться, а писать-то лекции не смогу,  левой рукой писать не умею. Так что придется академический отпуск на год брать.
- Вот и правильно, главное ты живой остался. А о чем вы тут до меня разговаривали с тетей. Она что-то недовольная каким-то твоим рассказом или объяснением. Давай-ка, скажи, в чем с тетей Томой разошлись мнениями
- Ты, Коля, знаешь, что она перенесла инсульт и сейчас болеет. Мучают ее головные боли, высокое давление, депрессия, тяжело ей ходить, управляться по дому, в огороде. Вот она и задает мне уже некоторый раз свой вопрос.  Когда она лежала в больнице, там каких только больных нет, всех  болезней не запомнишь. «Зачем тяжело больной и старый человек должен жить?».  Вот я ей и рассказывал, как понимаю, почему природа или какой-то замысел Вселенной сотворил так человека; и наделил все человечество на земле тысячами болезней. Но самый главный вопрос тети – это для чего она живет. На этот глобальный вопрос, еще никто точно, истинно не ответил. А у меня, Коля, сложилось свое мнение. И моя интуиция подсказывает, что оно верное. Я тебе кратко перескажу, что я говорил тете Томе, но она почти ничего не поняла и не дала мне досказать до конца о назначении человека на Земле.
- Это очень интересно, давай выкладывай, я – то пойму, а?
- Должен понять. Слушай и не перебивай. Первое, если бы человек был создан так, что у него не было никаких болезней, то есть он не болел, тогда бы  не появились врачи, не было бы медицины, фармацевтики. А если бы человечество не знало болезней, то никто бы не изучал органы и человеческий организм, а также его развитие, изменения и умирание. Но так как человек болеет, а он на Земле самое разумное существо, то чтобы жить, он изучает болезни органов, тела, нервную систему; и этим самым познает устройство других людей и самого себя. Согласен с моими выводами?
- Да здесь любой согласится. Просто люди об этом не думают. Не задала бы тебе твоя тетя такие вопросы, и ты, может, не стал анализировать, почему человек изучает людей? А нашел ли ты, Семен, ответ на второй вопрос тети Томы? Для чего и зачем человек должен мучиться в болезнях; и зачем он, и для какой цели живет на земле?
- Вот над этим вопросом очень много думал, читал кое-какую литературу, анализировал жизнь животного мира на земле, ну и главное – человека. Самый простой ответ, но он не отвечает полностью на главный вопрос, а только говорит нам, что каждый человек выполняет свою работу, но часто не знает, что дает его маленький вклад в развитие всего общества на Земле. Я возьму в пример пчел, которые сообща изготавливают мед. У пчел тоже есть разделение труда по их назначению или по способностям. Они не знают своего предназначения, у них есть рабочая пчела, матка, трутни; есть у них пчелы разведчицы, пчелы сборщицы, приемщицы, которые превращают нектар в мед. Пчелы не знают и не понимают, что они делают, каждая выполняет свою операцию, чтобы получился мед, который  нужен для их питания, чтобы им жить, размножаться продолжать свой род, а также  их мед нужен человеку и многим другим животным. Также и муравьи. Так и люди. Отдельный человек не знает своего предназначения на земле, он работает, чтобы питаться, одеваться, построить или купить себе жилье, заводит семью, детей, а если мы посмотрим на человечество и поступающие развитие с появления человека на нашей планете – Земля, он познает растительность, животный мир, человека и самого себя; и совершенствует все на Земле. Мы знаем, что человек начал с изобретения колеса, плуга, стрел; добычи огня, металлов, изготовления машин, тракторов, комбайнов, паровозов, кораблей, самолетов и дошел при помощи своего высокоразвитого ума до изобретения и изготовления космических спутников, кораблей. Люди построили на Земле огромное  количество фабрик, заводов, электростанций, гидроэлектростанций, атомных электростанций, и много другого, что даже перечислить невозможно. Еще люди сделали очень много разного оружия, в том числе и ядерного.
Человечество не только изготавливает новое на земле, совершенствует, но и разрушает нашу Землю. Из недр Земли за последние двести лет из коры земли извлечено огромное количество металлических руд, полиметаллов, угля, нефти, газа, солей; а в земной коре остались гигантские  пустоты. И все вынутое из земли развезено по всей земле. В связи с таким перемещением металлических руд, магнитных, полиметаллов и другого изменяется магнитное поле земли, и я думаю, Коля, что наша планета уже повернулась на несколько градусов. А от сгораемого угля, продуктов нефти, газа, от металлургии, химических заводов, выбрасываемых газов из миллионов, может быть миллиардов машин и другого транспорта изменился воздух на Земле и температура, и климат. Но самое  опасное, это изготовленное количество атомного оружия, которое лежит и ждет своего времени. Но ядерную войну люди не начнут до тех пор, пока не найдут подходящую планету, для переселения на неё. А также не научатся, как сказано в Библии создавать свет, небо, моря, выращивать растительность, а также клонировать пресмыкающихся, рыб, животных и человека. Пока люди не соберут семена всей земли, трав, деревьев плодовых и других растений, не изготовят клоны всего живого и животного мира, а также человека.
- Я убежден, люди не развяжут атомную войну потому, что они сами все погибнут. А людям, я думаю, предначертано свыше продолжить жизнь человека на другой планете, так как убежден – жизнь во Вселенной бесконечна. Еще раз, Коля, повторяю, только тогда человек переселится на новую «Землю», когда наша земля будет истощена, а люди в своих пороках не смогут жить мирно. Поэтому люди изучают на нашей Земле все, и человека. И наше развитие дошло до создания космических кораблей, чтобы найти подобную нашей земле планету. Вот мы и летаем, вот мы и учимся клонировать. Вот, Коля, к чему я пришел в своих поисках, сравнениях, анализе жизни человека и общества – такая наша история развития. В Библии, во втором послании святого апостола Петра, сказано: «Нынешние небеса и Земля сберегаются огню на день суда. Земля и все дела на ней сгорят».  И дальше святой апостол Петр говорит: «Мы ожидаем нового неба и новой Земли». Это то, о чем я говорил выше. И еще  сказано очень важное, это написано в Ветхом завете: «Первый человек на Земле, Адам был душевным, а последний будет животворящий». То есть последний человек будет клонировать животных, то есть животворящий, а потом создаст человека на другой планете.
- Семен, я согласен, что ядерная война будет, но об этом мы поговорим после, а сейчас скажи, что ты ответишь тете Томе, да и мне это очень интересно, для чего человек живет на Земле, и почему твоя тетя больная должна не жить, а мучиться?
- О, дорогой мой Коля, я об этом тоже думал. И пришел к такому выводу. Я же раньше говорил, что человек не знает своего назначения. Он работает, чтобы обеспечить себя питанием, одеждой, жильем, а также заводит семью для продолжения рода – вот и весь, кажется, смысл жизни. Но если посмотрим на человечество, то увидим уже глобальное назначение в общей деятельности всех людей на Земле. Все люди на Земле трудятся для одной вселенской задачи – это подготовиться для переселения и продолжения жизни на другой планете.
- Семен, ты уже об этом говорил, а я тебя спрашиваю, зачем твоей тете Томе болеть, мучиться? Она  уже на пенсии, работать не может, детей у нее нет. Зачем ей эти страдания? Для какой цели ей жить и мучиться?
- А кто в нашем многомиллиардном мире будет определять, кто высокообразованный полезный и  нужный человек, который должен жить и выполнять свое высокое предназначение, то есть важные задачи, а кто безграмотный, как моя тетя, больная, старая и ненужная? Нет на Земле такой бухгалтерии и диагностики, чтобы определять и заносить одного в плюс, а другого в минус.
- История знает много ученых, писателей, поэтов, изобретателей  пожилых или больных, которые открывали новое, творили в болезнях. А  тетя  Тома, сегодня она болеет, а через месяц привезут новое лекарство для восстановления нормальной работы головного мозга и будет здоровая. Она даже больная делает свое полезное дело.
Первое – это я живу у нее, она потихоньку, но готовит мне обеды. А это очень важно, у меня правая рука, покусанная и разорванная волком, а левой одной я ничего не могу делать. И я, Коля, как говорит тетя Тома, выучусь на врача и буду лечить людей, а сейчас она делает маленький вклад в мое будущее. Поэтому она должна жить, так как даже в болезни выполняет свое маленькое дело в общечеловеческое развитие; только она это не  понимает, да и объяснять ей зачем? Она в этом прогрессе, наверное, ничего не поймет. Вот и все Коля, понял?